Текст книги "Три цвета любви"

А чего теперь вспоминать и сокрушаться! Иван Никитич ушел на пенсию, растит кабачки где-то в Краснодарском крае. Или, может, не кабачки, а виноград. Беда в том, что вместо того, чтобы повысить кого-то из «зубров», в кресло начальника усадили «варяга». Чьего-то протеже. Из-за этого и еще из-за фамилии Чайкин нового командира окрестили Чайником. Весь поглощенный мыслями о карьере, он страшно боялся, «как бы чего не вышло», поэтому молодняк получал дела по остаточному принципу. Все сколько-нибудь сложное и интересное доставалось «зубрам», Арине же, хотя и имеющей уже за плечами какой-никакой следственный опыт, как и прочим, которых Чайник считал салагами, приходилось ковырять ДТП и нарушения техники строительной безопасности. Ну или вот как сейчас – проводить доследственную проверку по факту происшествия. Где, ищи не ищи, ничего не откопаешь! Зато не дай бог забудешь дело в сейф убрать! За соблюдением порядка Чайник следил истово.

Она с грохотом захлопнула тяжелую железную дверцу. И тут же подумала: интересно, а почему этот лучший друг утонувшего бизнесмена, уходя, дверью саданул? Не с размаха, но Арина заметила. На что рассердился? На длительность допроса или на чрезмерную ее, Арины, въедливость? А может, это у нее уже профессиональная деформация начинается? Или устроенная журналистами вакханалия так действует? Почему-то если в результате несчастного случая гибнет слесарь дядя Вася, никого сей факт не удивляет и не волнует – ну, кроме близких. А если вдруг тонет во время купания или там рыбалки сколько-нибудь медийная персона – все, тушите свет, сливайте воду! Месяц будут изобретать конспирологические версии. Как будто высокий статус делает человека неуязвимым. Верно классик сказал: беда не в том, что человек смертен, беда в том, что он внезапно смертен. Ей ли, Арине, не знать, как жизнь щедра на нелепые случайности. Но сейчас ей очень хочется, чтобы этот никчемный случай оказался – Делом! Соскучилась она по нормальной работе, вот и все.

* * *

Всю дорогу от следственного комитета до дома Леля шла пешком. Солнце не показывалось уже который день (как будто Ленька утащил его с собой), и сумрачная серость давила, высасывала последние силы. Идти было трудно, но в то же время монотонность ходьбы – раз-два, левой-правой, левой-правой, раз-два – притупляла, гасила пылающий под ключицами нарыв.

В паре кварталов от дома взгляд зацепился за цветочный павильончик. Да, точно. Нужно взять чего-нибудь зелененького, пушистенького. Живого. Ни в коем случае не самых любимых мелких бордовых роз. И не в том магазинчике, где продавщицы начинают улыбаться еще до того, как она откроет тяжелую стеклянную дверь. Туда Леля зайдет когда-нибудь потом. А сейчас нужно притвориться, как будто последних двадцати лет вовсе не было. Она вспомнит, все вспомнит и даже поплачет – потом. Когда появятся силы. Пока – так.

Купила странные, похожие на мелкие ирисы, лиловые альстромерии и какое-то бело-зеленое облачко – приветливая продавщица сказала, как оно называется, но Леля моментально забыла. Букет вышел странный. И не букет вовсе, а как будто бело-зеленый туман с лиловыми звездочками. Да, самое то. И если у дома все еще пасутся журналисты, пригодится спрятать лицо.

Улица, однако, была пуста. Только когда Леля подходила к ажурным воротам своего дома, ее нагнал давешний визитер. Ну то есть не сам нагнал – его машина. Черный «Порше». Когда они выходили из подъезда, чтобы ехать к следовательше, «Порше» стоял за Димовой «Маздой». Дим вроде бы сказал тогда, что этот тип, хозяин «Порше», – финансовый поверенный их семьи. Или не семьи, а холдинга? Леля не то чтобы забыла, скорее, вообще пропустила это мимо ушей. Может, и машина вовсе не та? Ей сейчас трудно было сосредоточиться.

Если бы Ленька в самом деле… погиб, пришлось бы заниматься, страшно сказать, похоронами. Поминками. Потом девятый день и еще что-то. Это было бы жутко. Но – окончательно. Нет, наверное, лучше так, как есть. Вот правда: словно Ленька просто уехал по делам, бывало же такое.

Звали поверенного как-то диковинно – не то Ладислаус Симеонович, не то Вольдемар Иосифович. Ах нет, Владлен Осипович, вот как! И Дим с ним уехал решать какие-то деловые вопросы. Значит, не все решил, если этот Ладислаус, то есть Владлен, опять вернулся?

Она сбавила шаг, почти остановилась. Вежливость, черт бы ее побрал! Бело-зеленое облачко с лиловыми звездами легонько покачивалось над ее рукой. Больше всего на свете Леле сейчас хотелось оказаться на своей чудесной кухне, в углу смешного, но очень удобного полосатого диванчика, с чашкой английского чая в ладонях. Облачко, пристроенное в первую попавшуюся вазу, чуть застит шкафы, плиту, все остальное. Чашка такая горячая, что держать трудно. Чай – цвета необработанного янтаря, красно-коричневый и немного, совсем чуть-чуть, золотой. А еще можно в него бросить кусочек настоящего золота – ломтик лимона. Красно-коричневый цвет тогда бледнеет, мутнеет, светлеет. И можно наблюдать за этими изменениями – и ни о чем, ни о чем не думать! И чтоб никаких финансовых поверенных рядом! Вообще никого! Она же все равно ничего не понимает ни в фондах, ни в инвестициях, ни в процентах. Этим всем всегда занимался Леня! Но Лени… нет. Ох. Пусть бы Дим все контролировал! Или этот, как его, совет директоров. В холдинге же есть совет директоров! Вот пусть они и копаются во всей этой цифири, а Лелю оставят в покое! Немилосердно сейчас к ней приставать!

Обитатели статусного авто о милосердии если и знали, то исключительно понаслышке. И правда: какое милосердие, когда в голове сплошь проценты да инвестиции.

Выскочивший из авто «мальчик» выглядел типичным охранником: плечистый, коротко стриженный, в костюме, не имеющем никакого отношения к модным тенденциям. Не вышедшем из моды, а – вне ее. Никакой костюм никакого цвета. И лицо у «мальчика» было такое же – никакое. Кажется, это шофер, которого посадили в машину Дима. Хотя тот вроде пониже был. Впрочем, этих «мальчиков» вообще трудно различать. Как клоны, честное слово. Несмотря на бугрящиеся под пиджаком плечи и равнодушные глаза, «клон» вел себя, однако, вполне учтиво: распахнул перед Лелей дверцу, подал руку, помогая скользнуть внутрь.

Ну, значит, драгоценная чашка чая всего лишь откладывается ненадолго! Иначе бы этот, как его, Владлен Осипович не в машину бы ее приглашал – в дом бы притащился.

Наверное, это был все-таки не «тот» шофер. Потому что в машине сидел вовсе не Владлен Осипович. Неожиданно в салоне оказалось довольно темно, но невозможно было принять за сухощавого, похожего на скелет поверенного этого вот… штангиста. Леля так и подумала про него – штангист. Весь квадратный, даже физиономия квадратная, бритое темя, хрящеватые, похожие на кочешки цветной капусты уши. И нос… странный. Точно штангист. Не совсем старый, лет, наверное, пятидесяти.

– Вы… вы кто? Вас Владлен Осипович прислал?

«Штангист» хохотнул:

– Ну… да. Примерно. Бумажки надо кое-какие подписать.

– К-какие б-бум-мажки? – Она почему-то начала вдруг заикаться. Как в далеком-далеком детстве. Мамуля уверяла, что лет в семь Леля заикалась. – Почему он сам не приехал?

– Недосуг ему с бумажками раскатывать. – «Штангист» вытащил откуда-то из-за спины папку – не то чтобы увесистую, но… внушительную. Явно кожаную.

– Но почему…

«Штангист» не дал ей договорить:

– Не суетитесь, мадамочка. Все будет чики-топ.

Мадамочка? Чики-топ? Что за… Бред какой-то. Немыслимо, чтобы представитель финансового поверенного, одного из богатейших людей Питера, употреблял подобные выражения. Это как… как если бы английская королева высморкалась в скатерть.

Машина казалась знакомой, но во всем остальном что-то было не так. И как-то… нехорошо «не так».

– Выпустите меня! – потребовала Леля дрожащим голосом.

– Подпишете – и гуляйте куда хотите, – весело продолжал «штангист». – Чего тянуть-то? Супружник твой думал, небось, что свалит на все четыре – и прости прощай? Распрекрасно типа все устроил: нет человека – нет проблемы? Только без толку он сбежал.

– Что вы такое говорите?

Нет, Леля вовсе не была витающей в небесах принцессой и знала, конечно, что булки не растут на деревьях, а бизнесом занимаются… разные господа. Очень разные. И таких, чтобы с оксфордскими манерами, среди них с каждым годом все меньше. Основная масса, мягко говоря, попроще. Погрубее. Но… Персонажи вроде этого… «штангиста» встречались в девяностых, когда Ленька только начинал бизнес. Иногда Леле приходилось сопровождать его на «торжественные» мероприятия. Присутствовать на них было муторно, неловко, тягостно, но Ленька только усмехался: потерпи, мать, сюда положено являться с женами, если я приведу девочку из эскорта, ребятишки неправильно поймут. Скажут, не по понятиям. Будут проблемы. Решаемые, но лучше бы вовсе без них, так что потерпи, а? Леля терпела, конечно. И да, таких «штангистов» тогда хватало. Анекдотические малиновые пиджаки, кстати, попадались достаточно редко – начав кататься в «европы», учились «ребятишки» быстро. Но бычьи шеи, толстые пальцы, унизанные массивными золотыми «гайками», мутные, точно постоянно подшофе, глаза – это все имелось в изобилии.

Тогда. Но сейчас? Во втором десятилетии двадцать первого века? Не может быть! Такие типы давным-давно вымерли!

На вымершего ее собеседник не походил совершенно. Голос у него был жирный, довольный:

– Промахнулся супружник твой, говорю. Мы и без него все отличнейшим образом порешаем.

Леля изо всех сил дергала ручку автомобильной дверцы:

– Выпустите меня!

– Ты дура, что ли? – Голос из жирного и довольного стал ледяным и жестким. – Сказано тебе: подпишешь – и гуляй на все четыре.

– Но… но я… я же не могу…

– Ох, вот морока с бабами. Вот ручка, вот бумага – подписывай.

Леля замотала головой. Еще не хватало разрыдаться тут, перед… этим!

– Вы… вы не можете… Я… нет!

– Не могу? – как будто удивился «штангист». – Чего же я не могу? Вроде почти все могу. Только не все делаю, усекаешь? Можно подумать, я у тебя последний кусок отнимаю. А на самом деле всего-то небольшая реконструкция вашего бизнеса. Теперь твоего то есть. Не ссы, девочка! Хорошенькая такая, клевую бабу Ленчик себе выбрал. Да не обижайся, я ничего такого… Ща быстренько вопрос решим и разбежимся. Как в море корабли! – Он не то что хохотнул, а как будто гыкнул. – Тебе и делать-то ничего не придется. Мои человечки в правлении сами все устроят. Еще и в прибыли, может, останешься. Так что не боись, с протянутой рукой по миру не пойдешь, детишкам на молочишко хватит. Чего кобенишься, целку из себя строишь?

– Да как вы…

– Каком кверху. Надоела ты мне, сил нет. Не желаешь подписывать? Воля твоя. Тогда придется поехать в другое место, – продолжал он вкрадчивым шепотом, напоминающим шипение змеи. – Хотя и не хочется? – Он шумно вздохнул. – Вот веришь, так не хочется! Сейчас все сделали бы, и чики-топ. А то возись с тобой… Чего трясешься? Страшно, что ли? Да я не страшный вовсе. Страшные у меня на побегушках. Не трясись, не люблю. Подписала бы – уже дома была, чаек распивала. С детишками. Хорошие у тебя детки. – Он опять хохотнул. – Ждут мамочку?

Господи, дети!

– Вы… вы… – Она почти задыхалась от нахлынувшего ужаса.

– Ну я, – хмыкнул «штангист». – Ты, да я, да мы с тобой. Говорю, детишки-то огорчаться станут, если с мамочкой что-нибудь случится. Ты же не хочешь, чтобы детки огорчались? И уж тем более не хочешь, чтобы с ними что-нибудь стряслось? С детишками твоими? С ублюдками Ленчиковыми, чтоб их?

Господи, помоги, мысленно взмолилась Леля. Но в голове кто-то холодный и очень, очень спокойный усмехался: хватит героиню из себя корчить. Мужа потеряла – полбеды. А представь, что на твоих глазах начнут мучить Ульяну и Платона. А ты будешь генерала Карбышева из себя изображать? Брось. Оно того не стоит. Даже если тебе с детьми придется милостыню просить – если этот… «штангист» заберет все (ты же знаешь, слышала, как бизнес, особенно успешный, отнимают), – жизнь дороже. Пойдешь к Мике в замы, на хлеб и молоко как-нибудь заработаешь. На Англию для Платона – уже вряд ли. Ну, значит, обойдется без британских связей… Жизнь дороже…

Когда Леля протянула руку к кожаной папке, ей показалось, что в салоне стало совсем темно…

Острый, продирающий до мозга запах…

– Эй, ты мне тут в обмороки не падай! Успеешь в обмороки-то. Подписывай!.. Вот и умничка. И вот тут еще… И тут тоже…

* * *

Леля плохо помнила, как добралась до квартиры, как позвонила Диму, как сидела, съежившись, в углу продуваемой всеми ветрами открытой террасы – почему-то казалось, что тут ее никто не найдет. К тому моменту, как Дим приехал, она так замерзла, что начала задремывать. Он молча вытащил ее на кухню, выколупал из пальто, завернул сразу в два пледа, заставил выпить что-то едкое – не то коньяк, не то даже перцовку, – поставил рядом кружку с огненным чаем, как раз таким, о котором Леля мечтала… Кажется, это было сто лет назад.

Шухов, адвокат и экономист явились, похоже, одновременно.

Финансовый поверенный Владлен Осипович теперь еще больше напоминал скелет. Сухая, похожая на пергамент кожа стала совсем серой – такого цвета бывает старая высохшая кость. Леля видела в каком-то сериале. Или, может, в Кунсткамере, там вроде есть какие-то древние кости…

Иван Никанорович цветом лица и вовсе напоминал переспелый огурец, бледный до желтой зелени. Только глаза, темные, глубоко посаженные, горели гневом, почти бешенством. Уже с порога он мрачно процедил сквозь стиснутые зубы:

– Мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое потрясение. Мы даже не подумали, что вам может охрана понадобиться. Кто ж знал, что они такие идиоты.

Леля слабо махнула рукой, отметая извинения – что ей с них!

Голос финансового поверенного гудел, как бьющаяся в стекло осенняя муха. В Лелиной квартире, разумеется, никогда – никогда-никогда! – не бывало никаких мух, но так вот подумалось: голос, как жужжание осенней мухи. И почему, собственно, осенней? Из-за полной унылости, что ли?

Лелю все еще трясло после пережитого кошмара. Как тогда, когда она, неожиданно для самой себя, бросилась спасать маленького Джоя от компании юных садистов. Только теперь к мутной вязкой тошноте примешивался отчетливый привкус стыда. Как легко она поддалась этому жлобу в черной машине! Нет, лучше не думать, не вспоминать, отвлечься посторонними, хотя бы и пустячными мыслями. Все равно понять то, что бубнил этот самый Владлен Осипович, было совершенно невозможно.

Бу-бу-бу, жу-жу-жу, бу-бу-бу, жу-жу-жу… бу-бу-бу, счета… бу-бу-бу, управление… бу-бу-бу, недвижимость… бу-бу-бу, переводы… трастовый фонд в немецком банке…

Что такое «трастовый»? И почему вдруг в немецком, а не, к примеру, английском? Германию Леля почему-то не любила.

– Таким образом, претензии третьих сторон совершенно несостоятельны, – завершил бубнеж Владлен Осипович.

– А… эти… – напомнила Леля, передернувшись от отвращения. – И… я же что-то подписывала… – добавила она виновато. Хотя привкус стыда уже почти пропал. Как она могла бы – не подписать?! Сами попробуйте характер демонстрировать, когда на тебя прет взбесившийся бульдозер!

– Не тревожьтесь. Эти… люди вас больше не побеспокоят. Приношу свои искренние извинения за столь неприятный инцидент, нужно было раньше довести до них необходимую информацию. Сейчас им ясно, что любые попытки что-то предпринять совершенно бессмысленны. И ваша подпись на их бумагах не имеет никакого значения. Я ведь объяснил… – Кажется, он собирался завести свой бубнеж по новой, поэтому Леля торопливо закивала – мол, поняла, поняла.

После отбытия нудного поверенного Дим ласково погладил все еще дрожащую Лелю по голове:

– Не бойся. Владлен изъясняется настолько специально, что даже мне за его доводами бывает трудно уследить. Попытаюсь по-русски пересказать. Никто действительно не мог подобного идиотизма ожидать. Понимаю, тебе сейчас тяжело, но поверь, такое не повторится. Не потому что мы этих… господ напугали. Им просто нет смысла суетиться. Нет смысла угрожать, нет смысла нападать, нет смысла вообще пытаться какой-то захват устроить. Леня за последние полгода не просто финансовую структуру перестроил. Он еще и логистические схемы радикально поменял. Этим… господам, видишь ли, показалось, что компанию «Гест» можно успешно использовать в своих делишках. Ну там наркотики, оружие и прочая грязь. А теперь они знают, что это просто не даст результата. Ну представь: у тебя есть, к примеру, какой-нибудь ужасно ценный бриллиант, на который точат зубы… скажем, нехорошие люди. Совсем нехорошие. И методы такие же: напасть, ограбить, ну или нож к горлу приставить – говори код от сейфа. Чтобы избежать подобного, ты этот бриллиант передаешь как бы во владение некой организации. Британскому музею, к примеру. С компанией, кстати, это проще провернуть, бриллиант-то можно физически украсть. С компанией такой фокус не пройдет. Ну и опять же логистика вся поменялась, то есть в черных перевозках холдинг невозможно стало задействовать.

– А почему же они тогда… ну… зачем все это было?

– Ну так закрытое акционерное общество, понимаешь, такая штука… Короче, объявлений о переменах никто на столбах не развешивал. Жаль, конечно, что тебе пришлось все это пережить. Но больше они тебя действительно не побеспокоят.

– Они говорили, что Леня… что он… что он с… с… – Леля задыхалась, не в силах выговорить страшное. Дим подсунул ей стакан, из которого едко несло какой-то медицинской химией. А, плевать! Она задержала дыхание и выпила залпом, как, должно быть, пьют водку. – Говорили, что он с… специаально это устроил! Чтобы д-дог-говвор не выполняать! – Она замолотила маленьким крепким кулачком по спинке диванчика.

– Специально? Экая у братков фантазия богатая! – хмыкнул Дим.

– И главное… – Леля шмыгнула носом, продышалась. – Они говорили, что Леня… что он… ч-что он п-просто с-с… с-сбежал!

– Сбежал? Лель, они могут говорить что угодно, эти люди… впрочем, неважно.

– Неважно, да? Важно то, что я тоже не верю! Он жив! Он не мог у… у… он не мог утонуть! Он плавал как рыба!

– В ледяной воде и полной зимней экипировке?

– Все равно! – Она упрямо набычилась. – Я бы почувствовала, если бы…

– Почувствовала бы? Лель, я в курсе насчет интуиции, женской в целом и лично твоей, но… ты когда в последний раз толком спала? Не говорю уж – ела?

– Ты думаешь, у меня… мне… что это бред, да? Но я точно почувствовала бы! Ленька палец порежет, а я уже вздрагиваю, так всегда было! И сейчас… Ведь… могло же случиться так, что его где-то ниже вынесло? А там, к примеру, деревенька? И он туда дополз – ну как Маресьев, помнишь, мы в школе учили?

Вздохнув, он опять погладил ее по голове.

– Лель, некуда там было доползать, поверь.

Он совершенно точно знал, что обыскали все доступные места. Лично наблюдал за этим.

– Плевать! Вдруг там избушка есть в какой-нибудь глуши, и он там спрятался. А выйти не может, потому что не помнит ничего.

Дим знал, что будет тяжело, но даже не предполагал – насколько.

– Лель… Послушай… Это очень важно. Я понимаю – горе, больно… Но, пожалуйста, не надо ничего сочинять, ладно? Подумай о детях, в конце концов.

– О детях?

– Ты же не хочешь, чтобы у них была сумасшедшая мать? А ты сейчас сама себя в психоз загоняешь… Да, случилась страшная беда. Но – прими это. Не сходи с ума. В буквальном смысле слова. И еще. Поверь. Так – лучше.

– Лучше?!!

– Да, Лель. Да, лучше. И для тебя, и для детей.

– Что ты такое говоришь? Что т-ты т-так-кое г-гов-воришь?!! – Она зажала ладонями уши, замотала головой.

Он тронул дрожащее плечо:

– Лель, ну пойми…

Она вдруг вскинула голову, пронзив его взглядом, в котором снова сверкнула отчаянная надежда:

– Это… это из-за… тех… из-за того, что кому-то понадобился его холдинг? И Ленька боялся, что мы, я, Платон, Ульяна, можем в опасности оказаться? Тот тип мне ужасы всякие сулил: ты же, говорит, не хочешь, чтоб с твоими детишками что-то случилось? И Леньке… Леньке тоже грозили?

Дим кивнул.

– Значит, – четко выведенные брови сошлись на переносице. Почему-то это выглядело очень трогательно. – Значит, все правда? Он нас хотел спасти, да?

– Он все сделал бы, чтобы вас спасти, – уточнил Дим.

Зареванное Лелино личико просияло:

– Значит… значит, он сам все это придумал? Я знала! Я же чувствую, что он живой! И он к нам вернется!

Дим вздохнул. Господи, как это трудно! Ладно – тяжело, но – трудно. Говоришь ей одно, а она слышит что-то свое, совсем другое.

– Лель, не надо ничего сочинять. Не надо. Он не вернется. Он…

– Что ты такое говоришь? – Пересохшие, искусанные губы опять задрожали. – Он… он нас бросил? Одна дура мне на страничке написала, что Ленька просто от нас сбежал, теперь наслаждается вольной жизнью. Я ей ответила, конечно, что она дура, и забанила тут же, но… А он… А ты говоришь… Бросил?!! Как ты можешь такое говорить?! Этого не может быть! Понимаешь? Просто не может, и все!

– Лель, ну что ты, ей-богу, сочиняешь? Он… Его… нет. – Ему почему-то трудно было выговорить «умер» или «погиб».

– Но ты же сам сказал, что он нас хотел спасти! Что все к лучшему! Что он сам все придумал! Что он специально!

– Я не так сказал. Конечно, он хотел от вас беду отвести. И я видел, как его все это мучает.

– Но это же не… самоубийство? Он… не мог!

– Ты права в том, что Ленька никогда не совершил бы самоубийства. Не тот человек. Но… понимаешь, Лель, наше подсознание – странная штука. Может, он молился мысленно, чтобы от вас беду отвести. А судьба взяла такую вот цену. Судьба, Лель. Жестоко, но…

Она плакала навзрыд, зажимала уши, мотала головой… Диму казалось, что это продолжается уже несколько часов, хотя вряд ли прошло больше пятнадцати минут.

– И… – Леля всхлипнула. – И что же мне теперь делать?

Он горько усмехнулся:

– Жить. Жить, Лель.

* * *

– И, говорит, шрифт какой-то неубедительный, может, тенями его обвести попробуем? А у меня уже ни слов, ни сил, ничего вообще не осталось. И объяснять, что тени ухудшают читаемость, просто язык не поворачивается. У Гарика уже чуть не кровь из глаз, сколько можно: давайте подвинем, давайте то, давайте это, причем модуль-то по ее же собственному эскизу. Гарик отличный дизайнер, и терпение у него как у слона, но чувствую, сейчас сорвется. И, главное, это ведь вторая обложка! То есть просто какой-нибудь редакционный материал туда не воткнешь. А часики-то тикают! Типография уже копытом бьет и фыркает, еще чуть – и начнут штрафные за просрочку капать. Ну, думаю, была не была. Улыбаюсь в камеру слаще меда: конечно-конечно, все надо сделать идеально, давайте тогда в следующий номер? У нас, знаете, с типографией жесткие сроки, не успеваем. А сама через плечо якобы Гарику: меняй вторую на «Гала-тревел». И эта овца тут же: нет-нет, что вы, давайте оставим как есть, я посмотрела, нормально все. Короче, сдались вовремя, без штрафных санкций и без потери рекламной полосы. Ну разве я не гений, а?

Мика, вытянув из посудомоечной машины очередную тарелку, тщательно промыла ее вручную и сунула на сушилку. Никакого смысла в том не было, но выражать свое удивление Леля не стала: нравится Мике этим заниматься, и пусть. Да и удивляться не хотелось. Правда, стоило проявить признательность: все-таки подруга после сдачи злополучного номера не в сауну расслабляться отправилась, не в кабак стресс снимать – а к ней, к Леле, приехала. Надо бы хоть притвориться, что слушала.

– При чем тут какой-то «тревел»? Ты же вроде про рекламу мебельного салона рассказывала, или я что-то прослушала?

– Не просто мебельного салона, а мебель на заказ, причем ребята реально суперские вещи делают. И тетка та, командирша, держит все это – молодец. Но вперлось ей, что она и в рекламном дизайне сечет. Ну или нравится главной себя чувствовать: то все она перед клиентами «чего изволите», а тут наоборот. И, значит, мы ей не только рекламу должны изобразить, но еще и канкан сплясать. А «тревел» при том, что это контора ее заклятой подруги. Не то они миллион лет назад мальчика не поделили, не то в одинаковых юбочках на дискотеку явились. Сейчас обе замужние, детные, красивые, не, ей-богу, красивые тетки. У каждой бизнес успешный. Но заноза сидит. И вот казалось бы – где мебель, а где турбизнес? Но у них такое соцсоревнование идет, мама не горюй!

– Мастер-манипулятор, – похвалила Леля. – И откуда ты про это соцсоревнование знаешь, удивительно.

– Ну так работа обязывает. – Похоже, Мика намывала тарелки уже по второму разу. – Мне положено все обо всех знать. И, кстати, тебе не кажется, что Ленькину фотографию ты зря выложила?

Вот уж воистину – «кстати». Типично Микин прием – резкая смена темы. И не отвертишься. Впрочем, Леля не собиралась это делать. Ей – она сама удивлялась – почти хотелось… поговорить.

Страничку в соцсети она завела когда-то с Микиной подачи – для удобства переписки. Ник – тоже по Микиному совету – взяла нейтральный: все-таки компания «Гест-инвест» в Питере (да и не только) была весьма заметна, не стоило светиться настоящей фамилией. Но держать пустую страничку показалось как-то глупо, и время от времени Леля постила интересные рецепты с иллюстрациями пошагового приготовления да фотографии Джоя. И однажды с удивлением обнаружила, что у нее довольно много подписчиков. Некоторые комментаторы даже по-французски писали! Поразительно!

– Чего удивляешься? – смеялась Мика. – Сиськи, котики и кулинария – три кита популярности. Ну, первое – это больше для озабоченных подростков, а котики и рецепты всем интересны. Джой ваш ничуть не хуже котиков. Вроде монстр здоровенный, а глянет иногда, да еще улыбнется всей своей лохматой мордой – совершеннейшее мимими. И рецепты у тебя небанальные. Ты ж на кухне – царица Савская и Гарри Гудини в одном флаконе.

Видеть, что миру – такому огромному – интересны Лелины скромные заметки, оказалось неожиданно приятно.

После… после… Леле до сих пор даже мысленно было трудно выговорить что-то внятное про ту рыбалку… после того как Ленчик пропал, она разместила на странице его фотографию. И вопрос задала «мировому разуму»: скажите, может быть, кто-то видел этого человека в последние дни? Не то чтобы надеялась на что-то, но – вдруг?

Откликов оказалось довольно много. От чисто человеческих, сочувственных до почти диких вроде: «Это преступник?», «Он напал на тебя или украл что-то?». «Видели» Леньку многие: кто в аэропорту Франкфурта, кто в сиднейском оперном театре, а кто и вовсе среди вокзальных бомжей города Екатеринбурга. Почему вдруг Екатеринбурга?

Были и такие, кто писал: «Это, что ли, мужик твой пропал? Да сбежал он от тебя, а ты дура, если не понимаешь. Или он тебя на деньги развел? Тогда в полицию обращайся». Или: «Так тебе и надо, овце» – с десятью восклицательными знаками. Злобные комментарии ее почему-то не задевали. Удивительно: раньше она плакала от обиды, если кто-то ругал ее рецепты. А теперь – мимо, мимо, мимо.

Узнать Леньку, впрочем, никто не узнал – несмотря на обильные журналистские «обзоры» и «расследования». Хотя неудивительно: снимок был так себе.

Да, все это было, разумеется, полной глупостью, но Леле почему-то стало немного легче. Словно она сделала что-то важное для поисков… мужа. Дурацкое слово – муж. Для поисков единственного мужчины, которого она в этой жизни любила. Не опустила руки в отчаянии – а предприняла что-то!

Примерно так она Мике и сказала:

– Может, и зря, но – вдруг?

Однако та, всегда понимавшая ее чуть не без слов, сейчас – не поняла:

– Вдруг – что?

– Он жив, – коротко объяснила Леля.

Вздохнув, Мика принялась с еще большей яростью тереть ослепительно чистую тарелку. Что там психологи говорят про пять стадий взаимодействия с неизбежным? Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Лелька зависла на стадии отрицания: съежилась клубочком на диване и твердит, что ничего не было. Как ребенок, который прячется от страшного буки под одеялом. В ситуации с детскими ужастиками это оправдано: страхи питаются нашим вниманием, и, если кошмар игнорировать, он поблекнет, уйдет. Но если «бука» абсолютно реален? То, что случилось, нельзя неслучившимся сделать. А вот свихнуться, отрицая реальность, можно запросто.

– Лель… – осторожно позвала она.

– Он жив, – упрямо повторила та. – Иначе все это не имеет никакого смысла.

– Лель, я все понимаю, но… Ты же не можешь всю оставшуюся жизнь вот так на диванчике пролежать. Ты ведь начинала злиться – а теперь? Застыла, как бабочка в янтаре. Но ты же не бабочка и не в янтаре, ты живой человек. И довольно взрослый. Ну да, тебе сейчас кажется, что жизнь утратила смысл…

– Да я не об этом! – досадливо перебила Леля. – Меня убить хотели…

Мика, разумеется, потребовала подробностей. Вспоминать наглую самоуверенность «штангиста», липкий страх и малодушную свою послушность Леле не хотелось:

– Спроси у Дима, ладно? Муторно даже думать про все это…

Но рассказать, конечно, пришлось.

– И что Шухов говорит? – деловито осведомилась Мика.

– Ну, они говорят, вообще непонятно, с какой стати тот бандит полез права качать, я совсем не понимаю этих бизнес-сложностей, но вроде бы моя подпись сейчас ничего не решает… И, говорят, больше не сунется, ему юристы или кто-то там все объяснили. Только… если он так наезжал, значит, Ленька жив! Иначе все это не имеет смысла!

Мике подумалось, что логики в умозаключении подруги не больше, чем в противоположном: Ленька погиб, потому бандит попытался надавить на вдову. Плавали, знаем. Но если Леля видит в этом основание для надежды – оно и к лучшему. Все не так ужасно, как тупое отрицание реальности, которое, будем честны, прямой путь в психушку.

– Почему Шухов охрану к тебе не приставил?

Леля недовольно дернула плечом.

– Сперва приставил, я их прогнала.

– Тебе хочется, чтоб тебя убили?

– Как ни странно, нет. Я думала сначала: да, хорошо бы все закончилось, потому что невыносимо… Но раз я так испугалась… Наверное, там, – она постучала согнутым пальцем по своей макушке, – что там? Подсознание? Наверное, оно не хочет… Не знаю…

– Поня-атно, – протянула Мика, остервенело надраивая очередную тарелку. Леля даже удивилась слегка: сколько там посуды-то в машине? Не целый же магазин! Или Мика их уже по третьему разу моет? Надо же, как разозлилась, с чего, спрашивается… – Значит, испугалась ты. Это хорошо… Умирать тебе, как любому нормальному человеку, оказывается, не хочется… Хорошо… Так какого же черта! – Она швырнула в мойку букетик чайных ложек, получилось звонко и даже мелодично. – Жив Ленька или нет – бабушка надвое сказала. Будущее покажет. Но до этого будущего еще дожить надо. Так какого же, говорю, черта ты себя заживо хоронишь? Даже самый распрекрасный мужчина – это не может быть вся жизнь. Да не вскидывайся ты так. Не вся, попробуй в это поверить. Только часть ее. Прекрасная, если повезет, тяжелая или пакостная, если не очень. Скучная, радостная, трагическая, быть может. Но – часть. Не вся жизнь. И уж тем более – не вся ты. Ты – вот она, а все остальное – просто вокруг. Даже самые близкие люди. Даже самый чудесный, самый любимый в мире мужчина.