Текст книги "След ангела"

Признаться, Санька вообще никогда о лотосах не думал.

– Ведь вы бы могли большие деньги на этом делать, – сказал он, чтобы поддержать разговор.

– Когда я фотографией занимался, никто еще о деньгах не думал. Снимали для души. Только девушкам любимым дарили, – он кивнул в сторону двери, за которой, видимо, наряжалась Левина мама.

– Ну, а сейчас?

– А сейчас я уже не снимаю. Теперь, когда появилась современная аппаратура, из фотографии выветрилось все, что делало ее искусством, интересным занятием. Раньше ведь как было? Выдержку и диафрагму приходилось вручную выставлять, экспонометром поработать, расстояние и освещенность на глаз определять. А с проявкой сколько возни было? В темноте, не дай бог, хоть лучик света попадет. Проявишь – и развешиваешь сушить на веревке, как белье… А нынче что? Клик-клик без всякой настройки, слил фото в компьютер и не знаешь, что с ними делать дальше. Все мастерство заменил фотошоп. Фотки – правильно их теперь называют. Разве вот это – фотки? – он указал на развешанные пейзажи. – Это фотоработы. За каждой – по нескольку сотен километров маршрута, по дню-два-три подходов, прицеливания… По две-три пленки, отснятые впустую… Мой отец говорил: «Если из сотни фотографий удались две или даже три – считай, что тебе крупно повезло». У меня вся стипендия уходила на пленку, бумагу, проявитель…

– А зачем вы тратили на них и время и деньги? – удивился Санек.

Рафаил Израилевич ответил сразу же. Тема эта у него была, без сомнения, давно обдуманной.

– Как бы тебе объяснить… Ни за чем. Для собственного удовольствия. Каждый человек что-нибудь делает ни за чем. Обязательно. Иначе он как бы и не человек. Дело просто в том, чтобы выбрать себе занятие для души. Я, например, фотографировал ни за чем. Другой кто-нибудь в те же годы за девушками бегал, тоже просто так, третий книги собирал. Собрал, скажем, целую библиотеку, так что она всю квартиру заняла. Собрал и спросил себя: зачем мне все эти книги? А ни за чем.

«А мой отец ни за чем водяру глушит», – пронзила вдруг Санька горькая мысль. Но вслух он ничего не сказал, только болезненно поморщился.

– Вот ты говоришь – деньги… – продолжал Рафаил Израилевич. – Поверишь ли, у меня никогда в жизни и мысли не было продавать свои работы. Ни тогда, ни сейчас. Я просто не хотел этого делать. Но когда кто-то искренне говорит: «Раф, какая хорошая фотография, как было бы здорово, если бы она висела у меня дома!» – я просто снимаю ее со стены и отдаю. Мне и в голову не приходит попросить за это какие-то деньги… Да, – вдруг рассмеялся он после некоторой паузы. – Такой уж я уродился. Вот Левка – другой, он в мать. С ранних лет зарабатывает на своих компьютерах, но это не мешает ему брать с родителей на карманные расходы или у родственников под праздники деньги в подарок клянчить. Левушка утверждает, что…

– Кто это меня тут всуе поминает? – перебил, появляясь из своей комнаты, Лева. Саню удивило то, что он, как и отец, был в костюме и при галстуке. У них в классе никто так не одевался, и в будни, и в праздники ходили в футболках или толстовках, в узких джинсах или (в зависимости от пристрастий и принадлежности к той или иной субкультуре), наоборот, в очень широких штанах, расклешенных книзу или с растянутым поясом, так, чтобы была видна резинка трусов. И уж точно блестящих модельных туфель, как у обоих Залмоксисов, никто не носил, все больше кеды или кроссовки.

– Ну, ты даешь! – только и сказал Санька.

Дверь спальни чуть приоткрылась, оттуда сразу потянуло тяжелым запахом приторно-сладких духов.

– Левушка, ты уже уходишь? – послышался из-за двери резкий высокий голос. – Смотри, долго не засиживайся и никого не провожай, возвращайся пораньше! Будешь выходить – позвони, и, как домой придешь, тоже сразу нам отзвони…

– Левушка, в гостях веди себя прилично, – передразнил ее муж, – девочек нехороших не провожай, а если пойдешь провожать, то подолгу с ними не целуйся – на улице полно хулиганов, они тебя за ушки оттаскают… – И он потянулся руками к сыну, чтобы показать, как хулиганы оттаскают его за уши.

Лева, не промолвив ни слова, движением самбиста отбросил руки отца и тут же вцепился ему в лацканы пиджака. Тот вывернулся и в ответ сграбастал его за плечи.

Санек удивился и даже немного испугался, увидев, что отец и сын борются, похоже, всерьез. Сопя, они топтались в тесной прихожей, стараясь приложить друг друга о стену. Закачались подвешенные на лесках пейзажи, что-то хрустнуло, что-то грохнулось на пол. Сашка прижался всем телом к обитой мягкой кожей двери, чувствуя себя, как человек, ненароком оказавшийся в клетке с расплясавшимися слонами. На шум из спальни выплыла Левина мама, тоже невысокая, очень полная и какая-то круглая сразу во всех местах. У других толстых женщин обычно что-то где-то выдается – у кого грудь, у кого попа, у кого живот, – а Софья Яковлевна была везде ровная, как шарик на массивных ножках.

Увидев, что происходит, она оглушительно закричала резким птичьим голосом:

– Да что ж вы такое делаете! Мерзавцы! А пуговицы! Пуговицы!

И, схватив платяную щетку на длинной ручке, принялась колошматить по плечам, по головам, по могучим спинам своих сына и мужа. Санек был вконец ошеломлен. Он только и мечтал приоткрыть дверь хоть на маленькую щелочку и выскользнуть из квартиры на лестницу.

К счастью, через несколько секунд все стихло. Ни щетка не сломалась, ни пуговицы не поотлетали, ни Санька не впечатали в дверь или в стену. Отец и сын поправили друг другу галстуки, пригладили перед зеркалом прически и как ни в чем не бывало вместе с Софьей Яковлевной и Саньком пошли к машине.

После школы время у Левы было расписано по минутам. Два раза в неделю он качался на тренажерах в фитнес-центре, два раза к нему приходила репетиторша по английскому. Кроме того, он еще и посещал занятия в еврейском молодежном клубе, и все это было только дополнением к основному и любимому занятию – компьютеру.

Чтобы как-то справиться с этой лавиной дел, Лева еще в восьмом классе изобрел целую науку – школологию. По крайней мере, так он сам говорил ребятам. Суть науки заключалась в том, чтобы точно предсказать, когда тебя вызовут на уроке по физике или, скажем, по биологии. Заранее подготовиться на «отлично», получить свою пятерку – и затем уже совершенно спокойно ничего не делать до следующей даты. Одноклассники слушали Льва с любопытством и ждали каких-то научных открытий, основанных на сложных математических разработках. А между тем суть этой своеобразной науки оказалась элементарной.

Лева завел файл в «Экселе», набил столбиком фамилии одноклассников и сделал страницы по отдельным предметам, проще говоря, создал собственную персональную копию классного журнала. И аккуратно проставлял в него, кого когда спросили и (на всякий случай) какую отметку поставили. Все очень просто. Но очень действенно. Любой из одноклассников мог при желании заглянуть в Левин файл (он был у него на инернет-странице в свободном доступе) и установить, что его спросили всего один раз, а кое-кого уже и по третьему, значит, надо быть наготове – скоро вызовут.

Сазонову и Белопольскому, как лучшим друзьям, Лев рассказал, что есть у него и другие открытия. Например, математичка, поставив двойку, обязательно спрашивала этого ученика снова на следующем же уроке или через урок – чтобы исправить отметку. Историк иногда ставил в классном журнале двойки карандашом, чтобы стереть их, подводя итоги четверти. Учительницы помоложе всегда начинали с того, что опрашивали учеников по алфавиту, и тем, чьи фамилии начинались на А, Б и В, приходилось туго. А Снежная Королева, преподававшая русский язык и литературу, была очень злопамятна и почти гарантированно вызывала к доске того, кто на предыдущем уроке во время объяснения темы плохо слушал, болтал или вертелся. Еще Лев открыл, что контрольные по разным предметам устраивались примерно раз в месяц, не в понедельник и не в пятницу, и день такого испытания легко было заранее вычислить. Лев догадался, что в школе действует правило – не больше одной контрольной в день. На вторую за день контрольную можно было напороться лишь в конце четверти.

Приложением к этому знаменитому файлу было расписание уроков – не только своего класса и параллельного, но и девятых и десятых. Лева постоянно общался в Интернете с ребятами из тех классов и обменивался с ними информацией. Настаивал, что суть его метода не в том, чтобы не заглядывать в учебники, а в том, чтобы учителя никогда не застали тебя врасплох. И не застанут, если, конечно, не прознают о его системе. Поэтому он требовал от учеников клятвенных заверений, что слухи о школологии не дойдут до преподавателей. Ежу понятно – если его система станет достоянием общественности, Леве не поздоровится, и никакая мама в родительском комитете не поможет. Официально с ним, конечно, никто ничего не сделает – мало ли кто какие файлы в своем собственном компьютере ведет. Но то – официально. А на свете очень много неофициального, в том числе и в две тысячи четырнадцатой школе…

Все мальчишки и девчонки их класса время от времени заглядывали в заветный файл. Но внимательнее всех Левины исследования изучал другой любитель тайных схем и секретных записей – Тема Белопольский. Не делал этого только Сашка Сазонов, у которого единственного в классе не было тогда не только компьютера, но даже денег на посещение интернет-клуба. Конечно, ему очень хотелось поглядеть схему, и несколько раз он уже совсем было собрался попросить Льва сделать распечатку, но не решился. Гордость какая-то мешала, что ли… А Лев сам не предлагал, скорее всего, просто не догадывался. Потому, наверное, Сашка и учился на одни тройки. Хотя, если быть честным перед собой, то дело заключалось не в этом…

После лета, обзаведшись наконец компьютером, Саня чуть ли не сразу заглянул на Левкину персональную страницу. Однако в начале года методика еще не заработала, и Лев в этом честно признавался. Ведь не по всем предметам ребят опросили даже по первому разу, а без исходной информации нельзя строить дальнейшие прогнозы…

В этом году Левка ввел в обиход еще одну новую моду, не имевшую никакого отношения ни к схемам, ни к расчетам. В основном занятия старших классов проходили на третьем этаже школы, и еще прошлой весной мальчики высовывались из окна, вцепившись окаменевшими пальцами в подоконник, и оставляли свои автографы на школьных кирпичах снаружи – кто дальше распишется. Санек Сазонов тогда победил. А теперь с Левиной подачи возникла новая проделка. Сентябрь стоял теплый, окна на переменах были открыты настежь и закрывались только тогда, когда в класс заходил учитель. И вот кто-нибудь из парней – Залмоксис, Гравитц, Сазонов, даже осторожный Белопольский – вбегал в класс, со всего маху проносился вдоль доски от двери до окна и одним прыжком вскакивал на подоконник – казалось, вот-вот вылетит наружу… Но герой замирал в картинной позе, раскинув руки, а потом как ни в чем не бывало, спрыгивал на пол и шел за свою парту. Важно было совершить этот трюк, когда все уже займут места и будет достигнут наибольший эффект. Девчонки поначалу не могли удержаться от визга.

Как и во многих трюках, какие можно увидеть, скажем, в цирке, опасности тут было меньше, чем казалось зрителям: прыжок с пола на подоконник почти полностью гасил горизонтальную инерцию разбега, поэтому, оказавшись в проеме раскрытого окна, трюкач уже не был подвержен никаким толкающим силам и легко останавливал движение. Но одно дело, если тебе об этом говорят друзья-товарищи, хорошо знающие физику, и совсем другое – испытывать этот «почти полет» на себе, с разбегу затормозив перед самым падением с третьего этажа головой об асфальт! Если бы кто-нибудь из учителей или родителей стал случайным свидетелем этой рискованной забавы, вероятно, дело бы одной таблеткой валидола не обошлось, случился бы настоящий скандал. Но пока обходилось.

Как известно, у всякого человека есть стремление прибиться к крепкой, сплоченной группе. Стремление это в той или иной мере действует в любом возрасте, особенно в молодости, но в годы отрочества оно становится просто неодолимым. Для многих мальчишек и девчонок время, проведенное в одиночестве – за уроками, книгой, рукоделием или еще каким-нибудь хобби, – кажется потраченным зря. Исключение составляют лишь просмотр фильмов, слушание музыки и сидение за компьютером. И то относительное исключение, потому что фильмы потом непременно надо обсудить, музыка куда лучше воспринимается в коллективе, а компьютер предоставляет не только игры, но и Интернет, со всеми его аськами, чатами, форумами, социальными сетями и прочими видами пусть и виртуального, но общения. И это нормально. Любому юному человеку хочется иметь компашку, друзей. Не так уж важно, хороших или плохих, верных или не очень, понимающих или равнодушных – важно, чтоб было с кем тусоваться, переписываться по Интернету и перекидываться эсэмэсками. В конце сентября выяснилось, что Лев Залмоксис не прочь примкнуть к их компашке.

К последнему году обучения, пройдя боевые прошлогодние испытания, их класс наконец обрел стабильность и теперь состоял из нескольких устойчивых компаний, к которым старались прибиться те, кто еще не нашел себе места в общей системе дружб и привязанностей. И когда с первых дней нового учебного года заявила о себе новая четверка – Варламова, Козлова, Сазонов, Белопольский, к ним, как к магниту, потянулись другие ребята. На переменах рядом с ними стояли в коридоре или прогуливались рядом во дворе Лева Залмоксис, Кирилл Григорьев и новенький Юра Аверин, часто подходили неразлучные подружки Ира Погосян и Машка Суханова. Кто-нибудь раздирал хрустящий пакетик с картофельными чипсами или орешками, разламывал шоколадку, открывал бутылку колы или другой шипучки, и пиршество шло по кругу. Санька всего брал очень понемногу – стеснялся, понимая, что сам не сможет часто угощать приятелей. Деньги, заработанные летом на строительстве турбазы и казавшиеся тогда ну просто огромными, растаяли с невероятной быстротой.

На тусовках обсуждались разные школьные новости и события, и самой популярной темой долго оставалась история с Мишкой Гравитцем и его бейджиком.

В первую же неделю всем ученикам две тысячи четырнадцатой раздали вставленные в пластик картонные таблички с отпечатанной в типографии эмблемой школы и заставили подписать и наклеить фотографию. Как водится, нововведение вызвало кучу затруднений, посыпались всякие глупые вопросы.

– А как писать: Катя или Екатерина?

– Напиши, как тебе нравится, – отмахивалась усталая учительница, которая была не меньше учеников недовольна этим дополнительным поручением – и без бейджиков в начале учебного года забот полон рот…

– А отчество писать? – вопрошал какой-нибудь ушастый пятиклашка, сам от горшка два вершка.

– Нет, рано вам еще писать отчество…

– А можно я кликуху напишу? – острил кто-то.

Рассерженная училка хмурила брови:

– Ты свою – напиши! Обязательно напиши, чтобы все знали.

Как и во всех других школах земли, клички в две тысячи четырнадцатой были в ходу с первого до последнего класса. С ними особенно не изощрялись, большинство были образованы от фамилий. Например, Сазонов был Сазон, Белопольский – Белый, Полина Козлова – естественно, Коза, красотку Алину Кузьмину до сих пор еще за глаза называли Кузькой. У Миши Гравитца была нелегкая в произнесении кличка Гравитейшен, что, как известно, по-английски означает «гравитация», «притяжение». Он так гордился своей кликухой, что пользовался ею постоянно и в Интернете везде регистрировался только под этим ником.

И вот именно Мишке пришла в голову мысль взять да и выпендриться. Дома он сунул бейджик в сканер, открыл графическую программу и вместо имени и фамилии, четко расположенных на строчках, сделал крупными синими буквами надпись по диагонали: «Гравитейшен». Распечатал и сунул в пластиковую обложку. Теперь у него было два бейджика – этот и «нормальный», на всякий случай. Учителя долго не обращали на это внимания, зато ребята, конечно, все заметили и оценили по достоинству. Уже через день-два полкласса щеголяло с новыми бейджиками, на которых вместо имен и фамилий фигурировали прозвища или интернет-ники. Мода распространилась на всю школу, народ изощрялся, кто как мог. Парни называли себя «Терминатор», «Шрек», «Секс-гигант», «Streetracer», девочки писали что-то вроде «Солнышко», «Мисс Вселенная» и даже «Все девчонки как девчонки, одна я богиня». Все, конечно, понимали, что шалость эта ненадолго, не сегодня завтра им попадет и бейджик придется заменить на «настоящий». Но тем больше удовольствия было походить с «прикольным». Естественно, надписи обсуждались по всем классам. Смеялись, восхищались остроумием, критиковали… Находились такие, кто менял бейджики чуть не каждый день.

Удивительно, но проделка эта очень долго сходила ребятам с рук. Учителя как-то не обращали внимания на бейджики, а охранникам – единственным, кто на эти таблички глядел, – похоже, было все равно, что там написано. Видно, что свой, – и ладно.

И еще более удивительно, что первый скандал разразился именно благодаря тому, с кого и началось это поветрие. Однажды утром Мишка Гравитц опоздал на занятия – конкретно так опоздал, почти на пол-урока. Ему не повезло: дежурил в тот день Марат, которого в школе с легкой руки Темки Белопольского все звали Робеспьером – за истинно революционную непримиримость к нарушению школьных правил. Будь на дежурстве другая смена, может, еще удалось бы как-то проскочить. Но Марат бел непреклонен. Проспал – иди дальше спи, придешь ко второму уроку. А во время занятий никого в школу пускать нельзя, распоряжение директора.

Мишке же совсем не хотелось возвращаться на улицу, где моросил мелкий, уже по-осеннему затяжной дождь. Он стоял перед Маратом, бывшим выше его почти на голову и вдвое шире в плечах, и препирался с ним, заранее, впрочем, понимая, что эти препирательства ни к чему не приведут.

И как раз в это время в холле появился директор Роман Владимирович, очевидно, куда-то заехавший с утра по своим важным директорским делам и пришедший на работу без пяти девять.

– Что у вас тут такое? – почти механически осведомился он, торопливо проходя мимо.

– Да вот, – отвечал Марат, – Гравитейшен на урок опоздал. А я его не пускаю, согласно вашему распоряжению.

Директор даже остановился.

– Как ты его назвал? – удивился он. Роман Владимирович преподавал в старших классах физику и хорошо знал всех ребят по фамилиям и именам.

– Дык это… По фамилии, – Марат, чуть растерявшись, кивнул на бейджик Миши.

Удивленный директор обратил взор туда же, не поверил своим глазам, снял дорогущие очки-хамелеоны в модной оправе и снова прочитал по слогам:

– «Гра-ви-тей-шен!» Это что такое? – строго спросил он.

Миша только плечами пожал.

– Ну, это… Шутка.

– Чтоб я больше таких шуток не видел! – весьма грозно произнес директор. И торопливо надел очки. Может быть, для того чтобы спрятать глаза за дымчатыми стеклами. Потому что глаза, несмотря на суровое выражение лица, улыбались. Директор был молод, ему не исполнилось и сорока. И он еще помнил собственные проделки…

Новости по школе разлетаются мгновенно. К концу дня во всей две тысячи четырнадцатой не было ни одного мальчишки или девчонки с «прикольным» бейджиком на одежке. Их все как будто унесло прочь порывом осеннего ветра. Те, кто оставил дома «настоящую» табличку, решили вовсе обойтись без нее, справедливо заключив, что лучше поторчать на перемене в школе, чем получить нагоняй. Тем более что на улице все равно дождь.

А через день ребята из одиннадцатого «Б» курили за школой. Не на пятачке, а подальше, там, где от асфальтированной площадки к железобетонной ограде больницы тянулся школьный сад – десятка полтора старых извилистых яблонь, которые, казалось, специально когда-то обрезали, чтобы на них легче было залезать ребятне. Ни одного яблока на ветвях, разумеется, не было – их еще до начала учебного года собирали вечерами старушки из окрестных домов.

Мишка показывал ребятам растяжку. Растяжка у него действительно была отличная, пять лет занятий восточными единоборствами давали о себе знать. Он задирал ногу почти до вертикали и наносил два-три удара по веткам яблонь, твердо стоя на другой ноге. Занятый этой демонстрацией, он не заметил, как рядом оказался Марат.

– Ого, шестой дан, черный пояс! – проговорил он то ли с восхищением, то ли с издевкой.

Ребята напряглись – что охраннику от них надо? Гравитейшен опустил ногу, несколько раз подпрыгнул, разминаясь, как перед атакой.

– Давай отойдем в сторонку, типа поговорим, – предложил ему Марат.

Они отошли шагов на десять, встали друг против друга.

– Слушай, Гравитейшен, – негромко и дружелюбно проговорил охранник. – Ты это… Ну, в общем, извини, что я тебя попалил. Не хотел, правда.

– Да ладно, – махнул рукой Мишка.

– Без обид?

– Ясный пень.

– В общем, знай, – сказал охранник. – Если тебе что-нибудь понадобится – ну, помощь там какая, поддержка – хоть в школе, хоть вне школы, – можешь рассчитывать и на меня, и на наших ребят. Понял?

Гравитц кивнул.

– Ну а если нам что понадобится – мы тогда к тебе тоже типа с просьбой. Не откажешь?

Миша мотнул головой.

– Ну и лады. Давай пять.

Марат протянул огромную лапищу, Мишка пожал ее, стараясь, чтобы рукопожатие вышло как можно более крепким. Но с тем же результатом он мог бы сжать стальную рельсу. Марат улыбнулся ему, поднес ко лбу два пальца и резким движением отдернул их – так в американских боевиках отдают друг другу салют супергерои.

– Гравитейшен!

Повернулся на каблуках и пошел прочь.

– Ну, чего он? – подскочили к Мише ребята.

– Вроде как извинился, что меня подставил, – по всему виду Гравитца было ясно, что его так и распирает от гордости.

– Ну и правильно. Значит, хороший мужик.

– Мне он всегда нравился…

С тех пор, когда Миша Гравитц попадал в поле зрения Марата, он становился во фрунт и с неизменным «Гравитейшен!» отдавал американский салют. Тот в ответ тоже щелкал каблуками, делал ответный жест и в такт охраннику выкрикивал:

– Робеспьер!

Марату это явно нравилось.

* * *

Взрослые люди с годами забывают, как много времени в отроческую пору они провели за тусней – совместными посиделками с шутками и смехом, «пустыми» с их нынешней, взрослой точки зрения разговорами, прогулками компанией или вдвоем с самым близким другом, которому можно доверить все, что у тебя на душе. Для Санька таким другом все-таки оставался не Лева, а Тема. Льва было невозможно вытащить из дома, оторвать от компьютера, а Артем, как и Сашка, любил проводить время на улице. Боже мой, сколько прошагали бок о бок, сколько проболтали Санек и Тема! Чуть ли не каждый вечер один звонил другому:

– Уроки сделал? Ну, ты выйдешь?

Сделал или не сделал, но выходил. И шли они то налево по проспекту, в парк и дальше, то направо, аж до самого Машиностроительного моста. И говорили обо всем. О школе и учебе. Об учителях и одноклассниках. О музыке и фильмах. Иногда о взрослой жизни, даже о политике. Но чаще всего, конечно, о девчонках – есть ли более важная тема для человека в пятнадцать-шестнадцать лет?

Тема в вопросах отношения полов был еще полным теоретиком, кроме нескольких полудетских поцелуев, он и похвастаться ничем не мог. Его давняя симпатия, Полина Козлова, вроде бы начала наконец-то проявлять к нему внимание, но до того, чтобы позволить себе с ней что-нибудь, было еще далеко, Коза держала себя строго. А более доступных девушек, которых вокруг было немало даже в их классе, Артем избегал, то ли стеснялся, то ли побаивался. И потому особенно любил при каждом удобном случае пускаться в пространные рассуждения о теории секса и психологии женской сексуальности.

Санек только посмеивался – и то про себя, чтобы не обидеть друга. Минувшее лето дало ему богатый жизненный опыт – и не только пребывания во взрослой мужской компании. У бригадира, его двоюродного дядьки, была дочь Анюта, крепкая спелая деваха девятнадцати лет от роду, вся с ног до головы покрытая мелкими конопушками. Эта Анюта сразу же, не смущаясь родством, положила глаз на троюродного кузена, и уже через несколько дней продемонстрировала Сашке в зарослях камышей все свои конопушки – со всеми вытекающими из этого последствиями. Первое время Санек робел, и от своей неумелости, и от страха, что дядька узнает, но опытная и ненасытная Анька быстро заставила его забыть обо всех волнениях. Так что лето у Сани Сазонова состоялось по полной программе. И потому еще труднее, чем прежде, давалось ему хождение в школу, просиживание за утомительными уроками, пустопорожняя болтовня на переменках… Когда он вспоминал, что ему почти девять месяцев таскаться сюда каждый день, становилось так грустно, так тошно, хоть волком вой. Теперь ночами, а частенько и на уроках, его молодое тело все активнее посылало недвусмысленные сигналы, и Сашка всерьез задумался над тем, что пора бы завести себе какую-нибудь легкодоступную пассию хоть ненадолго… И наверняка завел бы – если б не Лила, не ее день рождения в конце сентября.

Во многих классах годами сохраняется традиция справлять осенью, после начала учебного года, дни рождения тех из учеников, кто родился в летние месяцы. В Санькином классе такой традиции не было, но в некоторых семьях дни рождения возводились чуть ли не в культ. Родители из кожи вон лезли, чтобы у их чада получился праздник не хуже, чем у других. Кто побогаче – устраивали выездные сборища в кафе, в развлекательных центрах и даже на борту теплоходов, остальные ограничивались дачными пикниками или домашними вечеринками, но тоже обязательно по полной программе – с музыкой, танцами, угощением. Разумеется, ребятам это очень нравилось. Чем скучнее проходили в школе плановые праздники, «мероприятия», как говорила завуч, тем интереснее бывало собраться у кого-то в гостях, за накрытым столом с бутылками хотя бы газировки, врубить музон на всю катушку, оттеснить предков в дальнюю комнату или еще лучше за порог, поплясать в темноте, а потом еще и пойти провожать дружка-подружку с перспективой прощального поцелуя, а быть может, и чего-то большего. А после заботливые мамаши обязательно расспрашивали побывавших на празднестве сыновей и дочек, кого еще пригласили, что было на столе, где были родители, и так далее – чтобы, когда придет их черед собирать одноклассников, не ударить в грязь лицом.

Поскольку праздновали свой ДР больше половины ребят, к одиннадцатому все уже знали, когда и у кого будет вечеринка. По размаху и резонансу эти праздники вполне могли бы сравниться с балами пушкинской поры. За несколько дней, а то и недель до «пати» они становились основной темой разговоров, интернет-переписки и эсэмэсок. Сначала обсуждали, кого позвали, а кого нет, кто с кем пойдет, а кто вообще не пойдет, раз там будет такой-то или такая-то, или наоборот – кого-то не будет, мучительно решали, в чем пойти и что дарить. А затем, уже после вечеринки, еще дольше судачили, кто как был одет, как себя вел, кто напился, кто с кем танцевал и с кем целовался – может ли быть тема интереснее?

Санька Сазонов был от этого праздника жизни всегда в стороне. Собственный ДР он вообще никогда не отмечал, у матери не было на это денег, да и объемы квартирки не позволяли собирать у себя большие компании. А к другим его приглашали редко. Может быть, одноклассники не считали его достаточно веселым и интересным, может быть – и даже скорее всего, – сказывалось социальное неравенство. Каждый год Санек бывал в лучшем случае на трех днях рождения: у Артема Белопольского (январь), иногда у Кирилла Григорьева (апрель) и по привычке у Тани Усольцевой (ноябрь). К Тане его много лет назад впервые пригласила ее мама. Невзрачная Таня, коренастая и малорослая, тогда только появилась в их классе. Приняли ее неласково, и ее мать очень заботилась, чтобы дочь поскорее обросла приятелями. Дружить с Танькой они не стали, но Усольцева, словно по инерции, продолжала приглашать Санька к себе каждый год. Из мальчиков – только его, Лешу Лаврикова и Льва Залмоксиса. Лева свой ДР тоже не праздновал, он у него приходился на июль.

А вот у Лили Варламовой день рождения был двадцать пятого сентября – первый в учебном году, «открытие сезона», так сказать. Санька знал, что она будет праздновать в субботу. Будут там, конечно, и Коза, и Ирка Погосян с Машкой Сухановой, и Темыч, и Гравитейшен – он давно к Лилке клеится. «Мне-то какое до этого дело», – гордо думал Санек, но в глубине души ему отчаянно хотелось попасть к Лилке – ну прямо как Золушке на бал. Но будущая именинница не спешила с приглашением, хотя и обсуждала при нем и даже с ним на переменках, и в Интернете предстоящее торжество. Ей хотелось выехать за город на пикник, но сентябрь – месяц коварный, может подвести погода. Так что придется собираться дома. А как лучше: устроить застолье или обойтись шведским столом? Родители спрашивают, какое спиртное покупать, сама Лила остановилась бы на шампанском, но ведь его не все любят…

Признаться, Сашка уже загрустил по этому поводу. Решил, что, видимо, ничего он не значит для Лилы – раз она так себя ведет, следовательно, относится к нему как к пустому месту. Но за три дня до заветной субботы Лила с Козой подошли к нему на переменке парочкой, когда он, особо и не таясь, передирал на подоконнике в коридоре домашнее задание по алгебре из тетради Белопольского. Лила, как всегда, крутила непослушную прядку, выбивающуюся из-под массивного гребня на затылке.

– Саш, ты что в субботу делаешь?

Сердце так и прыгнуло.

– Да ничего особенного… Так, думал типа в футбол с ребятами погонять.

– Слушай, а приходи ко мне на день варенья.

– А во сколько? – спросил он как можно равнодушнее, да еще и лицо сделал озабоченное – вроде как вычислял в уме, успеет ли, или его отвлекут другие, куда более важные дела.

– К пяти часам. Ты ведь знаешь мой дом и подъезд? Девятый этаж, квартира триста семнадцать. Наберешь на домофоне номер квартиры, потом вызов…

– Можешь, кстати, вместе с Белополькой прийти, – вмешалась Коза.

Санек был так огорошен предложением, которое все-таки состоялось, что взял да и спросил:

– А что тебе подарить?

Лила вдруг смутилась:

– Да ничего не надо…

– Но как же так? Ничего – нельзя, – возразил он, торопливо вспоминая, сколько денег осталось дома в заначке. Хватит ли на что-нибудь приличное?

– Ну подари что захочешь! Хоть букет цветов! – отвечала Лила.

Тут прозвенел звонок, и подружки, как были под ручку, плавно от него отошли и двинулись в класс. Но Коза тут же обернулась и бросила через плечо: