Текст книги "Кольцо приключений. Книги 1, 2, 3, 4"

Глава 18

Около меня стояли пять человек. В причудливых одеждах и с кривыми саблями на боку. Шестой с лошадьми стоял поодаль. Неужто все еще поляцкие банды под Москвой бродят? Вот и я одной в руки попался. Вероятно, варево их привлекло. По одежде-то не разберешь, кто они, может и украинцы, а, может, запорожцы. Вообще-то, похожи на казаков, как их на старинных гравюрах малюют. А, может, и те, и другие. Один из них проворно рылся в моем мешке.

Чуть привстав, я крикнул:

– Эй, ты, козолуп херов, не замай чужие шмотки.

Казаки загоготали:

– Тю, та це ж москаль. Слухай, Козолуп, а тебя и на москальщине многие знают.

Козолуп с красной рожей подошел ко мне и замахнулся ногой, но старшой остановил его:

– Козолуп ты и есть козолуп, ничего в тебе лыцарского нет. Не замай. До батьки свезем. Ему сейчас москали до зарезу треба. А у этого и говор-то господский. Как бы еще хуже не было, если мы ему чего-то сделаем.

Я лежал и матерился про себя, на чем свет стоит. Как я попал сюда? Как матрос Железняк, что шел на Одессу, а вышел к Херсону. Действительно, у кольца есть аномалия. Второе. Как я не успел переодеться? Югославский костюмчик, чешские полуботинки, рубашка «Goleaf», в кармане пачка «Marlboro» и газовая зажигалка. А на руке электронные часы «Nokia». Все это я должен был снять, закопать и переодеться в купленную рясу. Весь план насмарку. Хотя, кто его знает?

– Гляньте, панове, як странно одет цей субъект. Похоже, что из франков или из инглизов. Они там по-всякому одеваются, даже чулки бабские носят с такими же башмаками. Кисель, клади его к себе вьюком и повезем.

Ехали часа два шагом.

Въехали в какое-то село. Хаты-мазанки белые. Кое-где на стенах цветы или петухи нарисованы. Дома огорожены плетнями. Ни дать, ни взять деревенька из какой-нибудь повести Гоголя. Сейчас появится кузнец Вакула с мешками, а из трубы на метле вылетит Одарка, сверкая белозубой улыбкой.

Подъехали к большой хате. У коновязи с десяток коней. Рядом казак прогуливается. Втащили в горницу. Темно. Поставили перед большим столом, за которым сидело с десяток каких-то людей. Только меня отпустили, я как куль упал. Меня поставят, а я падаю. Руки-ноги затекли. Развязали меня. Стал растирать затекшие руки, аж всего по телу как иголками тыкать начали. Боль несусветная. Потом проходить стало. Кое-как встал на ноги.

– Кто таков? – чернявый мужик азиатской наружности с длинными черными усами и с большой металлической рюмкой в руке грозно смотрел меня.

– Никто, – отвечаю я, – иду сам по себе, никого не трогаю, на дороге не мешаюсь, а меня схватали и сюда притащили.

– Не глумись, отвечай пану гетману, как на духу, – приведший казак стукнул меня кулаком по шее.

Ну, не люблю я, когда меня бьют. Как я стукнул его левым локтем в грудь, а потом, равернувшись, кулаком по физиономии куда-то в район носа. Охнув, казак упал. Ко мне бросились несколько человек, но тот, кого называли гетманом, рукой остановил их.

– Хочешь показать, что благородных кровей? – спросил он. – А сам-то ты откуда? И чего здесь делаешь в такой одежде.

– Иду я из московских земель, при монастыре читать-писать научился, потом в земли заморские попал обманом, сейчас вот домой иду обратно. А одежда на мне такая, какую простые франки в дорогу или для работы надевают.

– Да, простых франков мне видеть не приходилось, а во Франции побывать довелось – сказал гетман. – А вот мы тебя сейчас проверим, насколько ты в грамоте понимаешь. А ну, садись сюда, – показал на край лавки. – Эй, принесите сюда мой ларец.

Принесли деревянную шкатулку.

– Ну-ка, почитай вот это, – и гетман передал мне свернутую в трубочку бумагу.

Это было письмо на французском языке, но на старом французском языке, хотя французский язык он и в Африке французский язык. В письме было написано, что граф де Брежи свидетельствует свое почтение генеральному писарю реестрового казачества Зиновию-Богдану Хмельницкому, с которым вместе принимал участие в переговорах по поводу служения казаков во французском войске. Граф извещает господина генерального писаря о своем назначении посланником Франции при польском дворе и имеет надежду на продолжение знакомства с ясновельможным паном Хмельницким. Подписано в феврале года 1646 от Рождества Христова в Париже.

Я перевел.

– Все точно. Мне писано, – сказал гетман, – а ну-ка, налейте пану чару медовухи, пусть посидит с нами, зальет тоску нашу.

Я выпил, поел курятины. Спросил сидевшего рядом казака:

– Пан, а где это я? И какое ныне число?

Казак посмотрел на меня осоловелыми глазами, но довольно твердо ответил:

– Мы сейчас в местечке Паволочь и сегодня с утра было число осьмнадцатое седьмого месяца года 1651 от Христова Рождества. А это пан гетман Хмельницкий празднует свое вызволение из татарского полона. Выкупили мы пана гетмана. Ох, и отольются татарам эти денежки, пан.

Да, стрельнуло меня в сторону. Из Москвы в Москву должен был попасть, а попал на Украину за тысячи верст. Что-то с кольцом происходит. Как будто мне приходится огибать какую-то преграду или препятствие и меня отбрасывает в сторону. Интересно, знал ли мой дядя историю происхождения кольца. Может, это истинный владелец кольца пытается связаться со мной, и мы одновременно перемещаемся, отталкиваясь друг от друга в полете по времени?

А в это время раздался раздраженный голос Хмельницкого:

– Да что мне Москва? Я к Москве со всем сердцем, а что я от нее получил? Одни обещания, которые как насмешку и расценивать нельзя. Берете меня под свою руку или нет? Да? Да. Нет? Нет. Если они будут так ко мне относиться, то соберу войско и пойду разорю эту Московию, как я это делал с Польшей. А, ну, отойди все от меня – порублю!

Совершенно не странно было слышать это от гетмана, находившегося на польской службе. Ладно, завтра постараюсь узнать, что все-таки происходит. Не вдавался я в историю украинско-русских отношений, да придется вдаваться.

Я волей случая оказался за столом украинской старшины. Попросил сидевшего рядом старшину, чтоб приказал принести мой мешок с вещами и определить меня куда-то на постой.

Казак крикнул:

– Пан сотник!

Явился старший группы, схватившей меня.

– Пан сотник, определи-ка пана с собой рядом на постой, да посмотри, чтобы хлопцы его вещи не попотрошили.

– Слухаю, пане полковнику. Пойдемте со мной, пан.

Глава 19

По дороге сотник сказал:

– Я прошу вас обращаться ко мне просто пан сотенный, чтобы не порушить авторитета моего перед казаками. Так-то меня Ондрием кличут по прозвищу Кулик, но мы на службе находимся, да и после службы я над своими людьми начальник. А я вас буду кликать пан писарь, поскольку вы человек грамотный и в заморских языках разумеете. Боюсь я, как бы пан генеральный писарь ревностью к вам не взыграл, так перед очами пана гетмана не мельтешите, пока он вас к себе не призовет, а у меня вы будете под защитой. Хоть и удивляюсь я, как вы Василька с ног сбили, как будто нехотя, а верзила кулем на пол упал.

– А что бы вы сделали, пан сотник, если бы вас ударили как меня по шее? – спросил я.

– Ух, я бы так дал сдачи, – сотник засмеялся и сказал, – вот мы и пришли. Я здесь появляюсь не часто, это дом моих родичей, но они все на войне сгинули, а хозяйкой здесь вдова моего брата, Дарья. Не забижай ее. Да, вот еще, табакокуров не любит пуще крымчаков. Так что в доме не кури. Скажи на милость, что это за странное оружие нашли в твоем мешке?

– Да это и не оружие вовсе, хотя может стать и оружием. В немецкой земле сделано, там знатные мастера по железу. Вот смотри. Прикручиваю эту пластинку и получилась лопата. Как говорят немцы – шанцевый инструмент. Сносу нет. Хоть огород копай, хоть яму какую. Вот это топорик, тоже прикручивается. А это пила. Хочу сделать вам подарок в знак нашей дружбы. Пусть это будет у вас, в ратном деле пригодится.

– Дякую, пане, знатный подарок. Вы мешок свой посмотрите, не пропало ли чего, – предложил сотник.

Посмотрел я в мешок, крупа пропала, соль, котелок и ложка, да и Бог с ними, зато остальное все на месте, особенно чернила и ручка.

– Все цело, пан сотник, казаки люди честные, – сообщил я своему провожатому.

Я достал из пачки сигарету, прикурил от зажигалки и предложил сигарету сотнику.

– Та, ни, спасибо, я люльку покурю, – сказал он, но сигарету взял, прикурил от зажигалки и, глядя на меня, глубоко затянулся. – Знатное кресало иноземцы делают, у нас пока искру вышибешь на трут, да пока раздуешь его, и курить расхочется. А тютюн слабоват по сравнению с турецким, но горло не дерет и курится приятно. У нас такой тютюн не курят, а люльку я вам спроворю вишневую, всем люлькам люлька будет. Ну что, пойдемте до хаты.

Войдя в хату, я перекрестился на красный угол и тут почувствовал на груди холодок от ключика почтового ящике. О кресте я как-то не подумал.

– Пане сотник, крестик куда-то с шеи делся, – трагическим голосом произнес я.

– Не волнуйтесь пан, завтра сходим в церкву, там подберете себе освященный, – успокоил меня хозяин.

Хозяйка, молодушка лет тридцати, стояла и прыскала в кулак, глядя на мое одеяние.

– Вот, Дарья, – сказал сотник золовке, – привел жильца нового, знакомец самого пана гетмана, писарь. Жить пока здесь будет. Собери нам чего-нибудь повечерять.

Поужинали овощами с хлебом. Еще раз покурили на крыльце, и пошли спать. Спать нам постелили на полатях, а хозяйка спала на деревянной лежанке в горнице.

Проснулся я часов в восемь утра. В доме никого не было. На столе стоял керамический бокал, а если точнее, то глиняный стакан с молоком, накрытый куском хлеба.

Я ополоснул лицо в рукомойнике в уголке, вытерся обыкновенным рушником и съел хлеб, запивая его молоком.

Спокойно переоделся в приготовленную заранее одежду, сапоги и сверху надел рясу, подпоясав ее витым шнурком. Судя по рисункам, писаря и бурсаки носили на поясах медные чернильницы. А у меня такой нет. Ничего, разживусь, зато чернила есть. Часы с руки снял и положил в карман брюк. Часы нужны, пока не научился на глазок или по солнцу время определять.

Вышел я во двор и увидел хозяйку, которая пропалывала огород.

– Доброго ранку, хозяюшка, – приветствовал я ее.

– Доброго, да уже не ранку, все уже дела свои переделали, – улыбнулась она. – А вы, пан писарь, у иноземцев спать выучились? Ондрийко сказал, чтобы вы никуда не ходили и ждали его. Он придет после полудня. А вы вот на скамеечке здесь посидите, солнышку утреннему порадуйтесь. В нормальной-то одежде вы как нормальный человек выглядите. Можете подымить своим тютюном. В доме дым пахнет погано, а на улице все едино.

Я закурил, в пачке оставалось еще две сигареты. Вероятно, придется обзаводиться трубкой или бросать курить. Говорят, что на Руси, царь Алексей Михайлович, хоть и зовут его «Тишайшим», а приказывает плетьми пороть того, кто зелье заморское курит.

Кто-то постучал палкой по калитке.

– Дарья, пан писарь уже проснулся? – раздался чей-то голос.

– Да вот он сидит на скамеечке. Если дело есть, то ему и говорите, – сказала женщина.

– Доброго здоровьичка, пане писарь, с делом до вас пришли, – поклонился мне мужчина.

– Что за дело? – спросил я.

– Да вот написать прошение до пана гетмана о том, чтобы сыночка нашего в киевскую семинарию приняли, – сказал проситель.

– Дарья, скажите, пожалуйста, где лучше народ принимать? – спросил я хозяйку.

– А вот я вам сейчас столик маленький вынесу. Погода хорошая, здесь и принимайте, – сказала Дарья.

Я помог ей вынести столик на улицу. Взял бутыль с чернилами и попросил чего-нибудь, чтобы сделать чернильницу.

В хозяйстве нашлась и глиняная скляночка, в которую раньше наливали масло для освещения, а сейчас она была сухая и чистая. Писарь-то я был аховый – у меня даже бумаги своей не было. Но люди стали идти со своей бумагой. Боже, что я только не писал. Писал так, как я представлял должно быть составлено прошение. Писал крупными буквами и быстро. Роль секретаря выполняла Дарья. Наконец, она прекратила прием, сказав, что пану писарю треба отдохнуть и пообедать.

– Вот, пан писарь, ваше заработанное, – сказала Дарья и показала горсть медяков, принесенные яйца, овощи, хлеб молоко.

– Прибери все это, Дарья, ты хозяйка и давай распоряжайся всем, – сказал я.

Зардевшаяся Дарья убрала продукты и спрятала деньги.

Вскоре пришел пан сотник.

– Ну, пан писарь, – сказал Ондрий, – слава о вас пошла дальше нашего местечка. Говорят, что вы и человек обходительный, пишете чисто и сразу понимаете, что просителю требуется. И все, кто бумагу читают, те сразу понимают, что требуется. Вот что значит грамотным быть. Читать-то я умею, а вот пишу как курица лапой. Если пан писарь не откажется, то нижайше прошу и меня поучить письму.

– А можно и мне? – покраснев, спросила Дарья.

– А тебе-то зачем? – удивился сотник. – У тебя хозяйства столько, дай Бог с ним за день управиться. Баба книгами не прокормится.

Глава 20

Вечерами я стал заниматься моими хозяевами. У сотника дела шли трудновато, почерк был корявый, но мужик он упорный и писать будет почище всякого писаря без завитушек и крючков, а нормальным русским языком.

– Пан сотник, а на каком языке вы разговариваете? – спросил я.

– Как на каком, на русском, – удивился Ондрий. – Мы же русские, а не кто-нибудь.

– Почему в языке вашем столько польских слов, что порой задаешься вопросом, а не по-польски ли вы говорите, – спросил я.

– Мы, пан писарь, долго были под польской пятой, – сказал сотник, – что хочешь-не хочешь, а все равно отдельные слова из чуждого языка примешь, если те, кто паны, не воспринимают наши русские слова. От всей Руси только что и осталась наша южная Украина, окраина то есть. Даже Киев, мать городов русских, и тот у поляков находится.

Дарья оказалась настолько смышленой, что где-то уже через неделю начала читать молитвенник.

– Пане писарь, а почему в том языке, что вы меня учите, меньше букв, чем в молитвеннике? – спросила она.

– Молитвенник писан на старорусском языке, – объяснил я, – а там есть буквы, которые усложняют язык общения. Они скоро отомрут и останутся только в молитвенниках, потому что отцы церкви будут держаться за этот язык, говоря, что таким языком говорили ученики Иисуса нашего Христа. Ученики ходили в простых холщовых хламидах, и нам прикажете хламиды одеть, особенно зимою?

– Ой, свят, свят, свят, да что же это вы, пане писарь, так богохульствуете? – начала мелко креститься женщина. – Недаром люди говорят, что бурсаки все от церкви отворачиваются, будто бы им черт родным братом приходится.

– А не хочешь ли, Дарья, пощупать, може хвост у меня есть? – засмеялся я.

– Вот уж не думала, пане писарь, что вы такой охальник, – засмущалась она и быстро убежала на улицу, чтобы сообщить, что пан писарь сейчас начнет прием посетителей.

Работы писарской было невпроворот. То принесли заказ из гетманской канцелярии писать приглашения на свадьбу гетмана. Гетман женился в третий раз. Поговаривали, что вторую жену убил сын гетмана Тимофей, а молва говорила, что гетман сам ее казнил за прелюбодейство с домовым казначеем, которого еще во Львове пригрел сам гетман.

Писарское дело доходное, но и всему хорошему часто приходит конец. В августе месяце польские войска вступили на Украину и начали войну. Польская жестокость натолкнулась на такую же жестокость казаков. Польские цивилизаторы как будто учились прямо у римского императора Нерона расправам с христианами, и казацкие отряды копировали поляков: сдерут кожу с живого казака, точно так же ловят поляка и сдирают с него с живого кожу.

Паволочь пришлось оставить. Заняли его польские войска, и в Паволочи умер польский военачальник Иеремия Вишневецкий.

13 августа произошла жестокая битва у местечка Трилисы. Поляки взяли это местечко только после того, как погиб последний казак сотника Александренка и когда у женщин иссякли силы воевать с поляками. Жестокость, с какой поляки расправлялись с населением казачьих хуторов, просто поражает. Фашисты какие-то, это я уже с современной точки зрения говорю.

А тут еще с севера на казаков навалились войска литовского князя Радзивилла. Литовцы заняли Чернигов, Киев, а потом соединились с польскими войсками под Белой Церковью, где и стоял со своим войском Хмельницкий.

Положение казаков было отчаянное. Хмельницкий предложил мир. И поляки с литовцами согласились. Унизительный это был мир. Казакам отдавали только Киевское воеводство. Казаки даже хотели захватить польских парламентеров и казнить их, но Хмельницкий был тверд, а тут началась холера, которая поразила польское войско и казаков. Дарью и ее родственника я спас только тем, что заставлял постоянно мыть руки щелоком, пить только кипяченую воду и тщательно промывать все овощи.

После поражения многие казаки стали переселяться в южные степи Московского государства, сжигая свои дома и прочее хозяйство. Переселилась туда и Дарья, обещая писать и никогда не забывать пана писаря, которого она будет ждать сколько угодно времени.

А меня призвали к канцелярии гетмана Хмельницкого для исполнения писарских обязанностей и разборки иноземной почты.

Весной 1652 года снова началось народное восстание, которое поляки разбили, а Хмельницкому пришлось казнить зачинщиков этого восстания Гладкого, Хмелецкого и Мозыря.

В конце года казакам представилась возможность во взаимодействии с ордой Карача-мурзы схватиться с польским войском Калиновского и разбить его наголову.

Почти через год меня вызвали к гетману.

– Знаю, знаю о твоих успехах, – сказал Хмельницкий. – Пишешь толково и ясно. Саблей владеешь как заправский казак, видел тебя в деле и речей агитационных против меня не ведешь, а наоборот поддерживаешь, говоря, что я есть спаситель Украины. Лестно это слышать от пришельца, о котором мы и сейчас ничего не знаем. Вот ты мне скажи, почему царь русский не берет меня под свою руку? Ведь мы же не чужие. Мы такие же русские и род свой ведем от князя Владимира. Вера у нас православная, никакую унию мы не подписывали и веру отцов не предавали. Неужели царю Алексею не нужно земель новых и верных подданных? Говори, как на духу без всякого политеса иноземного.

– Как будет угодно вельможному пану, – сказал я. – Первое. Если Московский царь примет гетмана с казаками под свою руку, то ему придется воевать с Польшей и Литвой. А это не входит в планы Московского царя. Второе. Царю нужны верные и постоянные подданные. А вы проситесь в подданные только в трудное для вас время. Наступит для вас хорошее время, станете требовать от царя свободы, перестав быть хорошими подданными, и будете говорить, что были вынуждены просить заступничества Великого царя. Так нужны ли царю такие подданные? Есть такие поговорки, которые ходят на Украине и в России: не было у бабы забот, так купила себе порося. Или: баба с возу – кобыле легче. Вот царь Московский и размышляет, какие же задумки у гетмана Богдана-Зиновия Хмельницкого.

– Не Богдана-Зиновия, а Зиновия-Богдана, – поправил меня гетман. – А ты злючий, пан писарь. А не думаешь ли ты, что за такие слова я тебя прикажу батогами бить или всыпать тебе плетей горячих? Ты кто такой, чтобы мне такие возмутительные речи говорить? Ты знаешь кто я такой? Я – Хмельницкий, меня сам король Польский боится. А кто-то без роду и племени, неизвестно откуда пришедший такие речи говорит. Да ни один старшина такое мне сказать не мог. Если поразмыслить глубоко, то ты сказал правду. Далеко глядишь, писарь. Русский царь всю Украину под себя возьмет, и свои законы там установит. И не дай Бог эти законы нарушить. У царя разговор короткий. Но вместе с нами под руку русского царя войдут и униаты, змеи подколодные, которые затаятся и будут ждать своего часа, чтобы нож вонзить в сердце России в трудный для нее час. Я свой народ знаю. Мы еще будем верны русскому царю, а вот за потомков своих я ручаться не буду. Униатчина зараза опасная и проникает глубоко. Нужен мне человек из москалей, который довел бы до доверенных людей царя то, что ты сказал, но еще и подтвердил, что Хмельницкий и его казаки будут верны все время, какое мы будем живы и что земли русские должны быть в России, а не под польской пятой. Поедешь ты, пан писарь, как мой конфиденциал с отдельным поручением. Иди, готовься. И о разговоре нашем никому. Учти, я от всего отопрусь, а доносчику первый кнут. Завтра универсал о посольстве будет подписан.

Глава 21

Зимой 1653 года посольство гетмана Хмельницкого прибыло в Москву. Был в составе посольства и отец Владимир, черный монах и писарь.

Перед Москвой обоз встретил дьяк Посольского приказа и сопроводил к дому, где разместилось посольство в противоположной стороне от Иноземной слободы.

За два года, проведенные на Украине, я стал почти своим во всех отношениях, и даже язык мой приобрел малоросский акцент.

Посольский приказ в то время возглавлял многоопытный думный дьяк Волошенинов Михаил Дмитриевич, а странами Европы, в том числе и Украины (сейчас это второй департамент стран СНГ МИД РФ) заведовал дьяк Михаил Федоров, человек близкий к своему начальнику. С ним я и решил установить более близкое знакомство, чтобы информация моя дошла до думного дьяка и была передана при докладе государю, потому что вопрос Украины не являлся второстепенным. Для начала я подарил ему лядунку с кусочком дерева от креста, на котором был распят Спаситель и сказал, что верю в то, что в самое ближайшее время Украина будет частью России, о чем я перед отъездом говорил и пану гетману Хмельницкому.

– А на чем основана ваша уверенность, отец Владимир? – спросил меня дьяк.

– Московское царство не может бросить часть Руси и мать городов русских – Киев, – сказал я.

– Хороший тезис для того, чтобы узнать намерение Москвы в отношении Украины и одновременно и Польши. Вы лучше скажите, как Украина воспользуется этой информацией? – спросил дьяк. – Отдастся полностью Польше или будет расширять масштабы антипольского восстания?

– Опять же все будет зависеть от решения Москвы, – сказал я. – Если Москва желает получить единый польско-литовский фронт, направленный против нее, то она не будет торопиться к решению вопроса Украины.

– Польско-литовский, как вы сказали – фронт – будет и так, примет ли наш государь Украину под свою руку или не примет, – сказал Федоров. – Не станет ли Украина «троянским конем», опрометчиво запущенным в Россию? Я вас не хочу обидеть, но действительность такова, как я об этом говорю.

– Что вы, пан дьяк, вы совершенно правы и рассуждаете государственно, – согласился я. Согласие всегда ведет к прогрессу в переговорах. – Любой государь должен быть осмотрителен при принятии очень важных решений. «Троянским конем» будет униатская церковь, которая исподволь будет вести работу на раскол союза и Украины, а весь народ и свое спасение видит только в России.

– А как же казацкая старшина? – спросил дьяк. – Будет ли она верна этому союзу?

– Вся казацкая старшина – это котел с чертями, – рассмеялся я. – Царю московскому нужно иметь своих конфидентов на Украине и верить их докладам при назначении старшины. И старшина должна быть такая, как в России – без самостийности. Самостийники предадут сразу, как только почувствуют нового хозяина и предадутся ему сразу.

– А как сам вельможный гетман Хмельницкий? – вкрадчиво спросил Федоров.

– Он-то как раз тот гетман, который верой и правдой будет служить интересам России и Украины, – твердо сказал я.

– И он разделяет ваше мнение в отношении в отношении униатов-раскольников и старшины? – с некоторым сомнением спросил дьяк.

– Скажем так, что и он думает так же, – сказал я.

– А откуда вы это знаете? – Федоров пытливо смотрел на меня.

– Скажем так, что я конфидент гетмана и моя задача показать искренность его намерений, – сообщил я.

– А не хотите ли стать царским конфидентом на Украине? – сделал встречное предложение приказной дьяк. – Кому попало, мы такие предложения не делаем.

– Предложение хорошее, только мне нужно будет писарское одеяние сменить на одеяние служилого человека, – сказал я.

– За этим дело не станет – успокоил меня дьяк. – А что вы думаете по такому вопросу: долго ли продержится союз Москвы с Украиной, хотя если взглянуть со стороны, то мы два одинаковых народа.

– Это если только со стороны поглядеть, – сказал я. – Но нужно учитывать польское влияние на русских на Украине. У них даже другой язык, с русской основой, но с чужеземными включениями. Если честно говорить, то это искусственный язык, который создали специально, чтобы разъединить русских посредством языка.

– А вот у вас интересный русский язык, – сказал Федоров. – Какой-то новый, четкий и понятный, и ни одного старославянского слова. Вы где-то учились?

– Учился, но далеко и по другой программе, – ушел я от конкретного ответа. – Пан дьяк, а нельзя ли почитать что-нибудь по украинскому вопросу? Я человек молодой, а на той стороне у всех совершенно разное толкование, как Русь стала Украиной.

– Если вас интересует этот вопрос, то я попробую подобрать для вас книги, а уж вы сами делайте выводы, – сказал дьяк. – Вы уполномочены передать пану гетману конфиденциальное письмо, минуя главу вашего посольства?

– Да, – сказал я.