Текст книги "Смотритель"

Смерть приходит на рассвете

– Ну, ты и горазд поспать, – смеялся Василь Василич, расталкивая меня. – Есть болезнь такая, нарколепсия называется. Сидит человек за столом и вдруг засыпает, прямо головой в тарелку падает. Некоторые так борщом и захлёбываются. А ты парень молодой, это на тебя так природа действует да уха наваристая с рюмкой водки. В твои годы и я таким же был. Сейчас года уже не те, а тебе ещё нужно меня выслушать, чтобы было о чём начальству доложить.

– Да вы что, Василь Василич, – начал я, но старик меня остановил.

– Мне тоже нужно выговориться, – сказал старик, – столько лет всё держал под спудом, просто дверки моего внутреннего сейфа распирает. Послушай, что я тебе расскажу. Кто его знает, сколько осталось мне прожить, я ведь участник последней войны, да всё время тайну с собой носить несподручно. Тяготит она меня. А ты человек надёжный, мой коллега по работе, думаю, что язык за зубами держать будешь.

Перед войной я был перспективным сотрудником, готовился к нелегальной работе в Германии, а тут война началась. Подготовка не закончилась, но в июле 1941 года привлекли меня к выполнению спецзадания. Давай-ка, дружок, ещё выпьем, уж больно ушица хорошая получилась.

Налили. Выпили. Закусили. Помолчали.

– Запомни, – поднял палец мой товарищ, – то, что я расскажу, тоже на тебе страшной тайной висеть будет. Если кто-то узнает об этом, то можешь и жизни лишиться или начисто карьеру себе испортить.

– Да ну, Василь Василич, – усмехнулся я, – таких тайн не бывает. Все тайны сейчас открыты, весь мир все наши секреты знает, только мы о них ничего не знаем.

– Есть ещё тайны, и очень их много, – не согласился мой собеседник. – Помнишь, когда весь мир знал, что польских офицеров в Катыни НКВД расстреливало, наше руководство с каменным выражением лица твердило – знать ничего не знаем, всё это провокация. А потом документы полякам отдали и в содеянном повинились. Хотя в этом деле не всё так просто, просто хотели полякам рот заткнуть – не вся кровь на руках НКВД. А сколько копий было сломано на секретных приложениях к пакту Молотова-Риббентропа? Не было их. А они возьми и найдись. А генеральное соглашение о сотрудничестве между НКВД и ГЕСТАПО? Сколько кричали, что это провокация, а сейчас весь мир может на фотокопии каждого листа этого соглашения посмотреть, подписи Берии и Мюллера сравнить, регистрационные номера НКВД посмотреть. Не все ещё тайны раскрыты. Вот и эта относится к тем, которую вряд ли кто раскроет.

– А, может, не надо Василь Василич, если это такая страшная тайна, – предупредил я его.

– Предлагаешь мне и дальше мучиться с ней? – спросил старик. – Да я войну капитаном начинал, капитаном закончил и капитаном в отставку ушёл. И на работу меня никуда не брали, хотя я был специалистом по международным отношениям и практически в совершенстве владел немецким языком. А всё из-за этой тайны. Будешь слушать – слушай, не хочешь – промолчу.

– Да я и не знаю, Василь Василич. Решайте сами, – сказал я.

– Тогда слушай, – сказал мой собеседник. – Если у тебя нет диктофона, то с моей смертью тайна будет известна только тебе, а ты уже вправе сам распорядиться с ней. И давай сразу договоримся, что ты не будешь считать меня сумасшедшим. О том, о чём я буду рассказывать, нет никаких упоминаний в самых секретных архивах. Мне только удивительно, почему я до сих пор жив, так как все допущенные к этой тайне закончили свою жизнь раньше, чем это записано в книге их судьбы.

Налей-ка ещё по стопочке. Сейчас выпьем, закусим и продолжим рассказ. Так вот, только в костёр не упади. Мне пришлось встречаться со Сталиным и с Гитлером.

– Ну да, с Гитлером только Молотов встречался, – выразил я своё сомнение.

– Он встречался до войны, а я во время войны, в 1941 году, – как-то торжествующе произнёс Василь Василич. – В двадцатых числах июля вызвал меня начальник управления. Генерал знаменитый, недавно умер, медаль самодеятельную в честь его сделали, а тогда многие влиятельные противники СССР всерьёз опасались за свои жизни и не знали, где и когда они могут встретиться с этим генералом.

Говорит мне начальник управления:

– Головачёв, предстоит тебе выполнить секретнейшее задание. Даже мне не приходилось сталкиваться с такими проблемами. Ничему не удивляйся и не задавай никаких вопросов. На всё отвечай только: «Есть!». Понял?

– Понял. А…

– Ты что, тупой? Я же сказал – никаких вопросов.

– Есть!

– Что есть?

– Никаких вопросов.

– Ох, подведёшь ты меня, Головачёв, а я за тебя, как за себя, поручился.

– Не подведу, товарищ генерал.

– Тогда езжай. Машина стоит внизу у седьмого подъезда. Ни с кем и ни о чём не разговаривать.

Выхожу я через седьмой подъезд. Стоит у подъезда чёрная «эмка», водитель в штатском. Сел. Поехали. Выехали за город. Поехали в сторону Кунцево. Подъехали к какому-то забору с воротами. Ворота бесшумно открылись. Подъехали к флигелю рядом с большим домом. Встретил генерал НКВД. Где-то я его уже видел.

– Оружие есть?

– Нет.

– Тогда пошли.

Вышли из флигелька, и пошли в сторону усадебного дома. В доме никого нет. Подвёл меня генерал к двери, приоткрыл и шепнул:

– Заходи.

Вошёл. Большая комната с большим письменным столом. Книжная стенка. Стол для совещаний человек на двадцать. Мебель массивная, делалась на заказ из дорогих сортов дерева. Уж дуб и красное дерево я от морёной сосны отличить могу. Внезапно раздался негромкий голос с выраженным кавказским акцентом:

– Так вот как выглядит самый надёжный человек СССР. А я думал, что этот человек только я.

Боже, да это же сам Сталин. А я стою и молчу. На такой вопрос отвечать нельзя. Вождь сам с собой разговаривает, размышляет, и влезать в его раздумье непозволительно.

– Ты что молчишь, язык проглотил или разговаривать не умеешь? – спросил Сталин.

– Я умею только слушать и делать, – говорю ему.

– Маладец, – после некоторого раздумья сказал Сталин, – тогда молчи и слушай. Это знаем только ты и я. Если хоть слово проронишь любому начальнику или под пытками, то считай, что тебя на этом свете уже нет.

В знак согласия я кивнул головой.

– Тебе будет выдан документ о том, что всё, что ты делаешь, ты делаешь в интересах СССР и по личному приказу товарища Сталина. Все органы, организации и командиры всех степеней должны оказывать тебе всемерную помощь. Справка именная, с твоей фотографией, государственной печатью и моей подписью. Твоя задача – сдаться в плен к немцам и добиться личной встречи с Гитлером. Передайте ему, что я предлагаю провести личную неофициальную встречу в районе Орши с обеспечением безопасности представителям двух сторон, для чего отправить вместе с тобой полномочного представителя для решения организационных вопросов. Задача ясна?

Я кивнул головой.

– Ступай. От тебя очень много зависит.

Сталин повернулся и вышел. Вышел и я. Генерал НКВД снова провёл меня во флигель, где уже ждал фотограф. Магниевая вспышка. Чай с бутербродами. Через полчаса фотограф принёс мою фотографию. Довольно приятная внешность. Здесь же генерал приклеил мою фотографию в отпечатанную на машинке справку и почти бегом убежал с ней в усадебный дом. Вернулся спокойно. Передал мне справку и ушёл.

Справка на двух языках – русском и немецком. Получается, что с этой минуты я предоставлен сам себе. У меня нет начальников, кроме товарища Сталина. А впереди ждёт неизвестность, а, может, и смерть, если немцы мне не поверят. Просто шлёпнут как авантюриста и «никто не узнает, где могилка моя».

Маршал, командующий Западным направлением, без разговоров и расспросов дал мне порученца, с которым я выехал в расположение передовых частей, ведущих оборонительные бои на направлении Орши. По распоряжению порученца одна из оборонявшихся рот покинула свои позиции и отошла вглубь обороны стрелкового батальона метров на пятьсот. Артиллерия была готова сосредоточить весь огонь в случае атаки немцев на покинутые позиции. Но атаки не последовало. Немцы почувствовали какой-то подвох и ждали наши действия.

Где-то в полдень я вышел из окопа с поднятыми руками, белым флагом и направился в сторону немецких позиций.

Немцы были ошарашены. Так же был ошарашен порученец командующего Западным направлением, которому я сказал, что от длины его языка будет зависеть продолжительность его жизни.

Немецкому офицеру я показал немецкую часть моего удостоверения и сказал, что должен быть немедленно доставлен к командующему группой армий «Центр».

Васильковые петлицы и золотая змейка на синем поле щита на рукаве моей гимнастёрки действовала на них завораживающе. При мне немецкому капитану доложили, что рота русских вновь заняла свои позиции, о чём он немедленно доложил по телефону командиру полка.

Ходами сообщения меня доставили в штаб батальона, где уже были офицеры гестапо.

Один из них, показав на мою эмблему на рукаве, спросил, что это такое. Я показал на его руны на петлицах и сказал, что это эмблемы русского гестапо.

Когда мы ехали в штаб группировки, один из гестаповских офицеров спросил, что у меня в кобуре. Я ответил, что там пистолет, Тульский Токарева.

– Как пистолет? – удивился старший из гестаповцев с петлицами оберштурмбанфюрера (две серебряные полоски и четыре квадратных звёздочки). Сидевший рядом со мной офицер открыл кобуру и достал мой пистолет.

– У вас есть ещё оружие? – спросил старший.

– Нет, – ответил я.

Обыскивать меня не стали, учитывая то, что я должен сообщить что-то важное командующему группой армий.

Вместо командующего я был доставлен к руководителю службы безопасности «фельдгестапо» по группе армий, группенфюреру СС. Ему я сказал, что буду говорить только с командующим наедине. И промедление будет негативно воспринято высшим руководством рейха.

Не знаю почему, но я держался очень спокойно, можно сказать, даже нагло, совершенно не заботясь о том, что будет со мной. Я выполнял важное поручение в интересах обеих воюющих сторон, что понимали и мои конвоиры.

В Рейхе, как и в СССР, существовали, да и сейчас существует многоканальная система поступления информации наверх. Это – органы безопасности, партийные органы, органы исполнительной власти и просто стукачи, имеющиеся в каждой конторе и которые по своей инициативе или по указанию оперработника бегут к своему начальнику, чтобы проинформировать о любом событии или происшествии.

Я не был военнопленным в прямом понимании этого термина. Скорее я был парламентёром в период ожесточённых боев на советско-германском фронте. Моя свобода в пределах отведённого мне помещения не ограничивалась. Обращение со мной было уважительное и питание, можно сказать, по высшему разряду.

Командующий, генерал-фельдмаршал встречался со мной в присутствии группенфюрера СС, как уполномоченного Гиммлера.

– Я слушаю вас, – сказал генерал-фельдмаршал.

– Я личный посланник руководителя СССР товарища Сталина к рейхсканцлеру Германии Гитлеру, – сказал я. – Я уполномочен только ему устно передать личное послание товарища Сталина.

– Насколько мы можем доверять вашим словам? – спросил фельдмаршал.

– Настолько, насколько это сказано в моем удостоверении, – ответил я.

– А если мы вас расстреляем как шпиона? – спросил фельдмаршал.

– Расстреливайте, – как-то спокойно сказал я, – только потом вам нужно будет сообщить рейхсканцлеру, что же ему хотел сообщить личный посланник Сталина.

Фельдмаршал поднял трубку и попросил соединить с Берлином, с рейхсканцелярией. Чрез три минуты соединение было произведено.

– Майн фюрер, у меня находится офицер советского НКВД с удостоверением Сталина и с его личным устным посланием…

Придерживая трубку, фельдмаршал спросил меня:

– У телефона фюрер и он спрашивает, что я должен передать ему.

– Попросите засекретить факт моего пребывания здесь и передайте, что послание товарища Сталина я должен передать рейхсканцлеру лично без ознакомления с ним других должностных лиц, – пояснил я.

Фельдмаршал передал всё слово в слово, как я и просил. В разговоре образовалась пауза. Затем фельдмаршал сказал: – Яволь, майн фюрер, – положил трубку и сказал мне:

– Вы полетите в Берлин на моем личном самолёте.

На этом аудиенция у командующего была закончена.

Меня переодели в гражданскую одежду и вместе с группенфюрером мы вылетели в Берлин. Летели на небольшой высоте в сопровождении двух истребителей. Небольшая высота не опасна над территорией Западной Европы, где сопротивление выражалось в подпольном охаивании оккупационных властей. С немцами дрались только англичане и русские.

Берлин выглядел чистеньким городом, хотя следы английских бомбёжек были видны. Как я и думал, мы приехали на Принц-Альберт-штрассе в главное управление имперской безопасности.

Ещё был жив Рейнгард Гейдрих. Практически он был первой фигурой в СС, а не Генрих Гиммлер, который стал рейхсфюрером после покушения на Гейдриха. Но даже и сейчас в современной истории Гейдриху не уделяют достойного места.

Это был один из тех молодых руководителей, о котором не говорят, что это была кадровая ошибка. Излишняя самостоятельность Гейдриха и карьерные устремления привели к назначению его наместником Чехии и Моравии. Фактически его подставили под пули английских диверсантов чешского происхождения. Это так, отступление.

Меня принял Гейдрих. Разговор пошёл о том, что я должен сообщить Гитлеру. Но немцы, как и их русские, вернее, советские коллеги ужасно боятся ответственности за что угодно, поэтому я не стал говорить Гейдриху о цели моего появления в Берлине.

Встреча с Гитлером была назначена на послезавтра из-за крайней занятости рейхсканцлера. Естественно, немцам нужно было добыть обо мне дополнительные данные, чтобы узнать, с чем я приехал. Вероятно, я обладал каким-то государственным иммунитетом, потому что отношение ко мне было достаточно уважительное.

Всех разведчиков губит вино, женщины и деньги. Мои немецкие коллеги устроили мне поход «по всем тяжким». Вино и водка лились рекой, от яств ломились столы, красивейшие женщины сидели на моих коленях и шептали, что мне дадут огромные деньги за любой мой секрет и скроют меня от мести усатого Сталина.

Проснулся я в объятиях двух голых женщин. На мне не было ничего, даже наручных часов. Что-то смутное и приятное крутилось в голове. Думаю, что я не уронил чести советских органов государственной безопасности.

За завтраком сопровождавший меня группенфюрер бросил на стол пачку фотографий. Боже, что же я вытворял с моими пассиями в широкой постели. Не знаю, остались ли в гестаповских архивах эти фотографии, но я бы и сейчас не отказался на них посмотреть. На одной фотографии я увидел Диану. Хотя я и был сильно пьян, но мне всё время казалось, что одна из женщин была знакома мне не только лицом, но и телом.

– Господин Головачёв, мы предлагаем вам сотрудничество с имперским управлением безопасности, иначе эти фотографии лягут на стол вашего руководства, – сказал группенфюрер.

– Господин группенфюрер, сейчас меня ничего не сможет скомпрометировать, даже та фотография, где мы с вами сидим в обнимку, а вы называете своего фюрера долбаным ефрейтором, – засмеялся я.

– Я этого не говорил, я выполнял задание, это вы ругали нашего фюрера и за это должны быть направлены в концлагерь, – пытался оправдаться группенфюрер.

– Лучше скажите, какое сегодня число и сколько сейчас времени, – попросил я.

Когда мне сказали дату и время, я чуть было не упал – почти двое суток загула и в такой компании, о которой можно помечтать. Завтра утром встреча с Гитлером. Нужно привести себя в порядок и вообще выглядеть огурчиком.

Рейхсканцелярия поражала своими размерами. Да что там говорить, сейчас любой любитель сериалов и документального кино опишет кабинет Гитлера более подробно, чем я. Передо мной ему не нужно было корчить властелина вселенной. Ему нужно было узнать, с чем я прибыл.

Когда я напомнил о конфиденциальности разговора, Гитлер махнул рукой, и охрана отошла на такое расстояние, чтобы не слышать нашего разговора, но быть в готовности защитить своего вождя.

– Итак, что вы хотите мне сообщить (если переводить дословно, то это будет звучать как «что вы имеете мне сообщить», как будто Гитлер был не австрийцем, а одесситом)? – спросил Гитлер.

– Генеральный секретарь ВКП большевиков Иосиф Сталин предлагает провести неофициальную личную встречу на нейтральной территории в зоне боевых действий со стопроцентной гарантией безопасности с обеих сторон. Место и время встречи, мероприятия по безопасности будут подготовлены двухсторонней рабочей группой. Мы гарантируем безопасность вашего представителя, который приедет со мной для обсуждения условий встречи. Просим этот вопрос сохранить в тайне.

– Хорошо, мы обдумаем предложение господина Сталина и сообщим своё решение, – сказал Гитлер.

Аудиенция была закончена.

Ожидание было зловещим. Я как будто ждал приговора суда. Скажи Гитлер, что это предложение – вздор, и меня бы расстреляли после пыток и выведывания известной мне информации. И никто не скажет, что был такой Головачёв Василий Васильевич, который перешёл с белым флагом к противнику и стал предателем со всеми вытекающими последствиями для моих родственников. Хорошо, что у меня родственников почти и не было. Только двоюродные дядьки, а семьёй я не успел обзавестись.

Через два дня меня снова вызвали к Гитлеру.

– Я принимаю предложение Сталина. С вами поедет гауптштурмфюрер Дитц. Он имеет полномочия по докладу условий встречи с помощью радиосредств. Можете идти.

Капитан разведки Дитц был практически моим ровесником и прекрасно говорил по-русски.

– Я думаю, что нам не надо становиться друзьями, – сказал Дитц, – достаточно того, что мы вместе выполняем общее задание, а после этого вернёмся в свои окопы.

– Согласен, у меня тоже нет такого желания, – ответил я.

Обратный путь был намного быстрее. Самолётом в ставку группы армий «Центр». На автомашине к линии фронта. Линия фронта сместилась вглубь нашей территории. По данным немецкой разведки, полк, на участке которого я переходил линию фронта, отведён в тыл, новая часть укомплектована новобранцами, которые могут и пальнуть по перебежчикам, поэтому предлагается повторить процедуру, использованную мною для перехода в расположение немецких войск: отвод роты на запасные позиции и переход линии фронта в полдень с поднятыми руками и белым флагом. Наготове удостоверение товарища Сталина.

Так было и сделано. Я в военной форме. Дитц в штатском. По нас не стреляли. Мы спустились в окоп и тут я получил удар прикладом по голове. Очнулся я оттого, что кто-то пинал меня сапогом по печени и матерился как сапожник. Дитц валялся неподалёку от меня.

Выматерившись сам, я выхватил из кармана моё удостоверение и показал его старшему лейтенанту, командиру роты. Это был как разрыв противотанковой гранаты. Откуда-то прибежал батальонный особист с пистолетом и начал махать им у меня перед лицом.

– Убери пистолет, ублюдок, – сказал я ему.

Это его отрезвило, и он успокоился.

Санинструктор приводил Дитца в порядок. Дитц был из прибалтийских немцев и ненавидел нас почище, чем сами немцы. Мы не дали им быть хозяевами прибалтов, и они вместе с прибалтами воспылали ненавистью к нам.

Когда я показал особисту удостоверение Сталина и сказал, что если в течение десяти минут меня не соединят с командующим Западным направлением, то он будет на Колыме лизать сапоги у вертухая, особист проявил такую прыть, что с маршалом меня соединили быстрее, чем за десять минут. Ещё через шесть часов мы были в Москве.

– Эй, задумался, а уха-то у нас остыла и скоро превратится в желе, которое можно будет резать ножом. Давай её подогреем, а сейчас немного выпьем, закусим холодной рыбкой и подложим дров в костёр, – сказал Василий Васильевич.

Мы встали, чтобы размяться, притащить берегового плавника и послушать, как в темноте журчит, как бы разговаривая с кем-то, река.

Меня тянуло в сон, но не выслушать этот рассказ было нельзя. Потом может не представиться такой возможности.

Костер повеселел, получил новую порцию дров, затрещал свою огненную песню и очень быстро согрел уху. Её мы налили в солдатские эмалированные кружки, наполнили стопки водкой, чокнулись, выпили, закусили холодной рыбой и стали припивать уху, или как говорят рыбаки – юшку, с хлебом. Вкуснейшее, я вам скажу, блюдо.

– Василь Василич, а не разыгрываете вы меня своим рассказом? – спросил я.

– Да нет, не разыгрываю, скажу только, что я свою беду передаю тебе. Может тебе и слушать того не надо, ещё проклинать меня будешь, – ответил Головачёв. – Если не боишься, так слушай дальше, – и он замолчал. Пауза получилась чересчур длинной.