Текст книги "Смотритель"

Серебряный Вальтер готовится к бою

Бункер в глубине прифронтового леса. В центре каменный очаг с котелком над горящим огнём, Мужчина монголоидной внешности в монгольском халате и с лысиной буддийского монаха что-то варит в котле.

Внезапно в бункере чувствуется дуновение ветра, колыхнувшего огонь в очаге, и появляется эсэсовский лейтенант. Он раздевается до пояса и начинает молиться огню, крутя в руках трещотку с буддийскими молитвами.

– Однако, давай насяльника, пей зорркий суп, потом займёмся железная рука, – на ломаном немецком языке говорит мужчина в халате.

– Wann lernst du deutsche Sprache, Savandorj? (Ты когда выучишь немецкий язык, Савандорж), – говорит эсэсовец.

– Однако, не скоро выучу, учительницы нету, – сказал Савандорж.

– Давай своё пойло, – махнул рукой лейтенант.

Выпив питье из чашки, он скривился от отвращения и сказал своему повару:

– Что это за дерьмо?

– Однако, обыкновенное дерьмо. У далай-ламы другого не бывает, – сказал Савандорж. – Ты вот пьёшь и тебя пули не берут, одни синяки остаются, а у нас от такого снадобья мёртвые живыми становятся.

Через какое-то время глаза у лейтенанта становятся жёлтыми, а зрачок стал принимать миндалевидную форму, как у змеи.

– Бери игрушку, – сказал Савандорж, – сейчас играться будем.

Он сел к столу и открыл чемоданчик с кнопками и лампочками. Лейтенант взял в руки пистолет. Савандорж нажал на кнопку в чемоданчике и в глубине бункера зажглась лампочка. Лейтенант нажал на спусковой крючок и из ствола пистолета появился тонкий световой луч, попавший в лампочку. Послышался звон медного колокольчика.

– Вот тебе и дерьмо, – сказал монах, – глаз как алмаз. Стреляй дальше.

Монах взял палку и одновременно с зажигающейся лампочкой стал бить по руке лейтенанта с пистолетом. Офицер стрелял световым лучом и не делал ни одного промаха.

– Хорошо, насяльника, – сказал Савандорж, – спи, однако, завтра русский будет делать разведку боем. Кроме тебя они никого не увидят. Спи, твой Гитлер тебе спокойной ночи передаёт.

Лейтенант закрыл глаза и в расступающемся тумане он увидел свою мутти, которая качала его люльку и вполголоса напевала:

 
Schlaf, Kindlein, schlaf!
Dein Vater hut’ die Schaf,
die Mutter schuttelt’s Baumelein,
da fallt herab ein Traumelein.
Schlaf, Kindlein, schlaf!
 

(Спи, малютка, спи. Отец твой сторожит овец, мамочка качает люльку и спит вместе с тобой. Спи малютка, спи).

– Спи, Йозеф фон Безен, – подумал лейтенант, – завтра тебя ждут великие дела!

Группа захвата Вальтера

Просторный блиндаж особого отдела дивизии. В блиндаже особисты – полковник и капитан. За столом сидят сержанты-снайперы Улусов и Копейкин.

– Товарищ Берия поставил задачу – взять этого урода живым или мёртвым, – сказал полковник, – мы должны показать, кто обеспечивает безопасность армии, НКВД или «СМЕРШ». Принесёте этого снайпера – получите Героев и станете лейтенантами. Пошлём вас охранять лагеря в тылу, живыми останетесь. Снимете зелёные фуражки и наденете с синим околышем. Делов-то с гулькин нос, всё равно в одной энкавэдешной системе сидим. Значит так, стреляете по руке с пистолетом и хватаете субъекта. Он один, а вас двое. И лычки свои снимите для верности. Пойдёте рядовыми в цепи. Капитан, налей нам для настроения по кружечке фронтовых.

Капитан достал из-под стола бутылку с засургученным горлышком, проворно открыл её и привычным жестом официанта разлил по четырём алюминиевым кружкам.

– Ну, мужики, за удачу, застольную по-чекистски, – сказал полковник, взял кружку ладонью за горловину и двинул её навстречу трём поднятым.

Поглядев на полковника, капитан и сержанты взяли свои кружки по полковничье-чекистски и чокнулись. Раздался звук, похожий на щёлканье камней-голышей друг о друга.

– Товарищ полковник, – спросил младший сержант Копейкин, – а почему мы так кружки держали?

– Это уловка наша такая, – сказал довольный полковник, закусывая водку «вторым фронтом» – тушёнкой из кенгурового мяса из Австралии. – Так непонятно, что за звуки из кабинета доносятся, а звякни кружкой или стаканом, тут любой поймёт, что мы водку пьём.

Полковник вспомнил, как они собирались у кого-то в кабинете после допросов политических арестованных и заливали водкой воспоминания о выбитых зубах и избитых в кровь лица подследственных.

Сержанты вежливо посмеялись, оценив находчивость коллег полковника.

– Не только мы на работе пьём, однако, – подумал сержант Улусов, – начальники тоже на работе пьют, свои начальники, с рабоче-крестьянским происхождением.

Перед его глазами встала контора колхоза в полупустом доме в центре села. Председатель колхоза в белой сталинской фуражке со счетоводом, оглянувшись по сторонам, налили по полстакана самогона, выпили, закусили солёным огурцом, вытерли губы и с довольным видом пошли домой в конце рабочего дня, раскланиваясь с бабами, ожидающими у ворот возвращения с выпаса не доёных коров.

– Пьют, обычно, после того, как на дело сходили, – думал младший сержант Копейкин, – разглядывая нехитрую снедь на столе. Как возьмём какой-нибудь склад или мародёра немецкого с рыжьём кокнем, так за это дело и выпить не грех за то, что живыми остались. Нас всё партизаны к себе звали, в строй хотели поставить и заставить эшелоны немецкие под откос пускать. А нам это не в кайф. Мы «Интернационал» не поём, а когда вышку дают, то не кричим «Да здравствует товарищ Сталин». Мы заводим шуры-муры с немецкими интендантами и ведём натуральный цивилизованный гешефт на миллионы марок, не отказывая себе ни в чем. Кому война, а кому мать родна. Наш пахан по значимости не менее, чем секретарь обкома, да и секретарь с паханом всегда ручку здоровкается. Пахан меня в армию толкнул. Ты, говорит, – Червонец, стреляешь отменно, иди, повоюй, нам стрелки ой как скоро нужны будут. Нечего стрелки забивать. Стрельнул раз и, как говорит товарищ Сталин: нет человека, нет проблемы. А вчера маляву от пахана получил. Пишет, чтобы я вражину этого захватил лично и свидетелей убрал. Ждать меня будут недалеко от места боя. Пахан и раньше говорил, что преступность бессмертна, а сейчас захотел сам бессмертным стать. А ты подумай, Копейкин, может тебе самому бессмертным стать и из Червонца в пахана над паханами превратиться?

– А ну, ещё по одной, стременную – приказал полковник и залихватски сказал, – между первой и второй перерывчик небольшой.

Затем последовали очередные тосты, типа: закурганной, когда между второй и третьей пуля не должна пролететь, и четвертую – коню в морду, когда хмель от водки, приготовляемой гидролизом из еловых опилок, не ударил всем голову и не расслабил до такого состояния, когда всё таимое в душе вдруг высунуло нос наружу и показало, кто есть кто. Как это говорят, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Но за столом сидели прожжённые жизнью люди и держали в голове всё то, что рвалось улицу.

Капитан с тоской думал о том, что попал в пренеприятнейшую историю с этими снайперами и краснорожим полковником, приехавшим, как он намекнул, от самого товарища Берии.

Капитан был опытным контрразведчиком и не лез на рожон, наблюдая издали за ходом боя и после боя тщательно опрашивая свою агентуру, кто и как вёл себя, но не для того, чтобы представить отличившихся к наградам, а для того, чтобы подробно доложить по команде, кто из его подопечных является потенциальным врагом и, кто при раздаче фронтовых ста грамм не припевает рекомендованную песню: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём».

А завтра его, глаза и уши контрразведки фронта поведут в цепи рядом со снайперами, и он должен будет крутить руки эсэсовцу, стреляющему в офицеров серебряными пулями. А кто этого эсэсовца видел? Никто. Все мёртвые. Один вот Метёлкин сидит, контра недорезанная.

Завтра нужно будет надеть всё солдатское и документы в землянке оставить, вдруг этот дух с пистолетом офицеров нюхом чует. Да, хотя, какой я офицер. Сам из рабочих. Надоело у станка стоять, написал заяву на мастера, что, мол, вражина он и верных сынов Советской власти изнуряет непомерным трудом, заставляя переделывать уже сделанные детали, придираясь к каким-то миллиметрам. Ну, его и взяли сердечного под руки, а меня вызвали в райком комсомола и предложили идти работать в органы. Я согласился. Форма, паёк, особое положение, винтовку дали и отрядили на охрану лагерей. И тут я выдвинулся со своей политической бдительностью и умением разглядеть врагов народа даже под энкаведистскими фуражками.

За тайные заслуги меня прямо и бросили в новосибирскую чекистскую школу. Вот там собрался такой же контингент, как и я. Жил словно во вражеском тылу на ответственном задании. Сам секёшь за всеми и за тобой секут в сто глаз, стараясь выслужиться и получить лишний кубик на петлицы. Комсомольский билет даже во сне держишь в руках, чтобы кто-нибудь не спустил его ночью в унитаз и не доложил по команде, что такой вот халатно относится к сохранению комсомольских документов и сможет ли он хранить военную, государственную и чекистскую тайну? Сам один комсомольский билет выкинул и видел, как бывшего комсомольца взашей выталкивали из школы, уменьшая количество моих врагов и конкурентов. А потом, уже будучи сержантом госбезопасности, выявлял врагов в офицерской среде, среди этих чистоплюев, которые кичились своей офицерской честью. Ух и потоптался же я на этой чести, будут меня ещё двести лет помнить.

Вдруг задремавший полковник встрепенулся, стукнул здоровым кулаком по столу и заорал:

– Вы чего здесь все делаете, а, вашу мать? Нажрались, а завтра ответственное задание. А ну, всем спать. А ты чего сидишь? – напустился он на капитана. – Готовь солдатское обмундирование для меня и для себя. Хрен ты завтра в кустах отсидишься. Со мной пойдёшь. Даже впереди меня пойдёшь. Понял? Одна нога здесь, другая там. Об исполнении доложить! – и он снова уронил голову на грудь.

Полковник не спал. Он напряжённо думал о том, как ему завтра остаться в живых и вспоминал разговор с наркомом Берией перед отъездом сюда.

– Ты мне должен привезти этого живым или мёртвым, – кричал перед его лицом Берия. – Тебе оказано высокое доверие и если ты хоть словом обмолвишься о моем задании, то ты не проживёшь и часа после этого. Ты меня понял?! Мне нужен живой этот немецкий феномен, и чтобы никто не знал, что он у нас. Ни одна душа. Выполнишь задание, дам тебе генерала и в кормление отдам лагеря на Дальнем Востоке. Будешь там царём. Посадим к тебе в лагеря величайших артистов и писателей. Они будут сочинять книги о тебе, петь песни и ставить спектакли. Будешь самым знаменитым на свете человеком, но только по моей команде. Понял меня? И никаких свидетелей!

Полковник вспомнил это разговор и вздрогнул.

В землянке было темно. Лампа еле светила и туман тонкой змейкой заползал в помещение. Наступал густой июльский рассвет.

Метёлкина забирают на фронт

Кабинет начальника СМЕРШ Абакумова. Он разговаривает по телефону с генералом медицинской службы Бурденко.

– Николай Нилович, забираем мы вашего Метёлкина, нужен нам на фронте. Вы там распорядитесь, чтобы его подготовили к отправке. Я уже людей послал за ним, – сказал Абакумов.

– Да как же так, товарищ генерал, – возмутился Бурденко, – это же неоценимый научный феномен. Мы же потом локти будем кусать, если с ним что-то случится.

– Ну, положим, локти будете кусать не вы, – отпарировал Абакумов, – а наукой заниматься будете после войны. Это распоряжение Самого. Не советую беспокоить его по этому делу.

– Есть товарищ генерал, – по-военному сказал главный хирург армии и положил трубку.

– Вот и ладненько, – подумал начальник СМЕРШ, – нужно мне будет свою медицинскую клинику создать и Метёлкина там изучать на предмет неуязвимости от всяких там пуль, а, может быть, и бессмертия избранного человека. Но всё нужно делать в тайне.

Кабинет генерала медицинской службы Бурденко. Два часа ночи. Звонок телефона. Бурденко взял трубку, затем вскочил со своего кресла, вытянулся по стойке «смирно» и сказал:

– Слушаю Вас, товарищ Сталин!

– Добрый вечер, товарищ Бурденко.

– Здравия желаю, товарищ Сталин!

– Ну, зачем так официально, Николай Нилович? Звоню узнать, как у вас дела, не нуждаетесь ли в чем-то.

– Всё в порядке, товарищ Сталин, все нужды удовлетворяются вовремя.

– Тут вот вам звонил товарищ Абакумов. Как вы думаете, в чем ценность лейтенанта Метёлкина? Только просьба у меня. Я в медицине не сильно сведущ, поэтому сразу скажите, что мы можем получить на выходе. Буквально пару слов.

– Нужны научные исследования, товарищ Сталин, но думаю, что нам может открыться возможность повышения неуязвимости человека, а, возможно, и увеличения продолжительности жизни вплоть до бессмертия.

– Товарищ Бурденко, вы считаете, что такое возможно? Ведь это противоречит марксистко-ленинскому диалектическому материализму и марксистско-ленинской философии. А попы вообще говорят, что вечная жизни возможна только в загробном мире.

– Попы ошибаются, товарищ Сталин, а диалектический материализм предполагает бесконечность материи и бесконечность познания мира, поэтому возможна и бесконечная жизнь всего советского народа.

– Ну, за весь народ мы не будем говорить, товарищ Бурденко, а вот в отношении отдельных личностей нужно подумать. После выполнения задания товарищем Метёлкиным, берите его под своё крыло и изучайте со всех сторон в том направлении, о котором мы с вами говорили. Никто вам мешать не будет, а помощь будет оказываться любая. Вы меня поняли, товарищ Бурденко?

– Так точно, понял, товарищ Сталин!

– И вот ещё что. Приставьте к этому Метёлкину своего верного человека. Чтобы глаз с него не спускал.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

Клиника генерала медицинской службы Бурденко. Комната для проживания лейтенанта Метёлкина. В постели лежит он и капитан Добрый День, осуществляющая изучение таинственного пациента. В чем, а мужской силой Метёлкин не был обделён. Последний раз он утихомирился где-то час назад и спал сном младенца, а женщина ещё не могла отойти от того, что она чувствовала во время секса с ним.

– Нужно его умыкнуть куда-нибудь, – лениво думала капитан, представляя, как они в белых рубашках, взявшись за руки, идут по полю, усеянному голубыми цветами.

Резкий стук в дверь заставил её вздрогнуть и вскочить с постели. Быстро накинув юбку и гимнастёрку, капитан крикнула:

– Кто там?

– Открывайте, СМЕРШ, – пробасил голос за дверью.

Екатерина Фёдоровна открыла дверь. Перед ней стоял армейский офицер с погонами капитана и красной книжечкой в руках в развёрнутом виде. В глаза бросились красные полосы, пересекавшие странички удостоверения по диагонали слева направо и снизу вверх.

– Капитан Новаков Пётр Александрович, – прочитала капитан Добрый День, – начальник отдела контрразведки СМЕРШ, удостоверение действительно до 10 мая 1945 года, печати, подпись начальника управления по Западному фронту. Слушаю товарищ капитан.

– Немедленно соберите вашего подопечного, – приказал смершевец, – мы сейчас уезжаем.

– А я что, уже никто? – спросил лейтенант Метёлкин, натягивая на себя брюки и взяв в руки сапоги.

– Извини, лейтенант, – сказал примирительно капитан, – но капитан Добрый День как бы начальник над тобой и несёт за тебя ответственность до сего момента. А с сего момента ответственность буду нести я. С меня голову будут снимать, а не с неё. И не с тебя. Так что, давай, три минуты на сборы.

– Я за три минуты не смогу собраться, – запротестовала капитанша.

– А тебе никуда не надо торопиться, – грубовато сказал капитан, – спи себе дальше. Ты никуда не едешь. И никаких возражений, дело согласовано на самом верху. Твой главный лепила всё санкционировал.

– Вы что, сидели в тюрьме? – удивлённо спросила капитан медицинской службы.

– Не сидел, а охранял, – поправил её смершевец, – у нас вся милиция и вся тюремная охрана по фене ботает, чтобы непоняток не было, это потом нам приходится корячиться, чтобы втолковать вам, что и к чему. Я только недавно на русский язык перешёл, меня все блатари за своего принимали. Сразу спрашивали, когда я с кичи откинулся и когда ссучиться успел.

– С какой кичи? – удивилась женщина.

– Я же говорю, что непонятки во всём, – ухмыльнулся контрразведчик, – кича это тюрьма. Откинуться – это освободиться. Ссучиться – пойти на службу к властям. Усекла?

– Усекла, – кивнула головой капитан Добрый День.

– Ну что, наговорились? – спросил лейтенант Метёлкин. Он был уже одет и был готовности идти с сопровождающими. – Пошли, – и он двинулся к дверям.

– Изя…, – махнула рукой женщина.

– Не Изя я, – сказал Метёлкин, – а Исай. Исай Иванович, а это не одно и то же, Катя.

Метёлкин в сопровождении смершевцев уходит.

Через полчаса прибегает дежурный и просит подойти к телефону. Вызывает генерал Бурденко.

– Здравствуйте, Екатерина Фёдоровна. Как там ваш питомец?

– Забрали его, Николай Нилович и увели неизвестно куда.

– Не волнуйтесь, известно куда. Собирайтесь, поедете на Западный фронт, будете тенью у Метёлкина. Чуть что, сразу докладывать мне.

– Есть, товарищ генерал, еду.

– Ну, слава Богу, – перекрестилась капитан Екатерина Добрый День, – никуда Исай от меня не денется. Это хорошо, что он не Изя, а Исай.

Метёлкин готовится к бою

Спецсамолёт «Дуглас» начальника главного управления контрразведки СМЕРШ.

На скамейке сидит лейтенант Метёлкин. Напротив него красноармеец с ППШ. Автомат направлен прямо в лейтенанта Метёлкина.

– Убери пушку, – сказал ему Метёлкин, – палка и та раз в год сама стреляет.

– Не могу, – сказал солдат, – приказ такой, если собьют, чтобы вы, товарищ лейтенант, живым к врагу не попали.

– Так нас же не сбили, – сказал Метёлкин.

– А вдруг собьют, – сказал солдат, – а я не успею приказ выполнить? Меня тогда к стенке, так я лучше сразу приказ выполню, как только по нам стрелять будут. А ещё говорят, что вас никакая пуля не берет, чего же бояться-то тогда.

– Я вот тебе сейчас звездану сейчас между глаз, ты не только стрелять, ты и смотреть-то в одну сторону не сможешь, – пообещал Метёлкин.

– Товарищ капитан, – заверещал солдат, – конвоируемый угрожает напасть на меня.

– Дурак ты, Чуваков, – сказал подошедший капитан СМЕРШа. Он дремал в кресле начальника контрразведки. Ему снилось, что он генерал, а рядом с ним стоит хорошенькая белокурая девушка в короткой юбке и с подносом в руках. А на подносе коньяк, водка, сало с прожилками и солёные огурцы. И тут этот дурак разбудил прямо перед тем, как он готовился выпить залпом рюмку коньяка, а затем сразу рюмку водки и смачно закусить всё это огурцом. – Убери автомат, а то я вместо лейтенанта сам тебе по зубам звездану. А ты, лейтенант, не серчай. Задание у нас шибко серьёзно. Ни тебе, ни нам в лапы к противнику попадать нельзя. А мы и не попадём. Минут через пятнадцать посадка, там нас ждут.

– Кто ждёт? – спросил Метёлкин.

– Кто надо, тот и ждёт, – сказал капитан и разговор закончился.

На посадке лётчик дал небольшого «козла», все подпрыгнули на своих сиденьях, а рядовой Чуваков дал длинную очередь из автомата, основательно продырявив обшивку самолёта. Метёлкин еле успел пригнуться от пуль одуревшего от ответственности солдата.

Капитан с трудом обезоружил своего подчинённого, который был практически в невменяемом состоянии.

– В доску иху мать, – матерился капитан на солдата, виновато глядя на Метёлкина, – где их таких дураков берут? Страна ждёт героев, а бабы рожают чудаков.

– Запугал ты его, капитан, – сказал Метёлкин. – Такие беду к себе притягивают. Скажем, что была самопроизвольная стрельба. Автомат не шибко надёжен. Бывает, упадёт с гвоздя и очередь по своим хозяевам даст. А с самолётом ничего не сделается. Солдата отдай в пехоту, его там научат родину любить.

– Отдам, – сказал капитан и приглашающе махнул рукой в сторону открытой. – Ждут.

У трапа уже стоял «виллис» и полковник в пехотной форме.

– На «мессеров» нарвались? – спросил он, показав на пробоины в корпусе. – Так прямо в самолёте и летали или пули из вас высасывали? Виновного наказать. Пошли лейтенант.

Сев в «виллис», полковник и Метёлкин поехали в сторону леса.

В лесу находилось управление контрразведки армии.

В отдельной землянке находился какой-то гражданский человек в очках, пивший чай и закусывающий огромным бутербродом с тушёнкой.

– Садись, лейтенант, – сказал полковник, – подкрепись с дороги, потом работать будем.

– Так это ты серебряный лейтенант? – поинтересовался гражданский. – Не больно-то ты и велик, – и гражданский ткнул вилкой в руку Метёлкина.

– Вы тут все тут сговорились, чтобы меня убить? – закричал Метёлкин. – Что за издевательство, товарищ полковник?

– Не шуми, Метёлкин, – примирительно сказал полковник, – наши спецы ещё не сталкивались с такими феноменами, как ты, вот и пробуют тебя на зуб. А ты, Бовин, скажи спасибо, что лейтенант тебе не врезал. У него это сегодня бы ловко получилось. Только что в постели у бабы был, а к вечеру почти что на передовой. Тут и волком запеть можно.

– Завыть, Иван Иванович, – поправил полковника Бовин.

– Воют от тоски, а поют от радости, – сказал полковник. – А у нас радость великая, завтра будет нам пан или пропал. Это ты, учёный, здесь будешь прохлаждаться, а нам с лейтенантом в самой гуще придётся быть. Давайте быстрее доедайте и приступаем к работе.

Быстро поев, Бовин начал раскладывать на столе какие-то ящички. Полковник и Метёлкин стояли рядом, разглядывая диковинные приспособления в деревянных ящичках.

В одном из ящичков оказался револьвер системы Наган белого цвета.

– Неужели серебряный? – спросил лейтенант Метёлкин.

– Посеребрённый, – важно ответил учёный Бовин. – Из серебряного хрен выстрелишь. Серебро мягкое, легкоковкое и оно пойдёт волдырями на стволе, если не фукнет порохом через какую-нибудь дырку. Серебрение на совесть, слой толстый, а внутри всё железное, но пули чисто серебряные. Для тренировки будем стрелять обыкновенными пулями, а для дела серебряные. Сейчас рукоятку под вашу руку подгоним и будем готовы.

Бовин снял слепок с руки Метёлкина и по слепку стал прилеплять пластик к рукоятке нагана.

– А пистолет нельзя было посеребрить? – спросил Метёлкин. – Он удобнее, легко перезаряжается. А тут семь раз стрельнёшь и пока будешь перезаряжать, тебя семь раз убьют.

– Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, – сказал Бовин, – это не простой револьвер, а специальный. Специально разрабатывался так, что барабан откидывается в сторону и одним движением стреляные гильзы выкидываются. Затем при помощи вот этой обоймы вы легко перезаряжаете барабан, щелчок и он на месте. Наши конструкторы на месте не сидят.

– Открыли Америку, – пробурчал Метёлкин, – у англичан и американцев давно барабаны в револьверах откидываются, а мы тут прорыв технический осуществили, Наган усовершенствовали. А чего в армии у нас таких револьверов нет?

– Хватит спорить, – оборвал их полковник, – специалисты нашлись. Мы никогда не будем занимать западным низкопоклонством. Задание у нас важное, сам товарищ Сталин за ним смотрит. Нам осечку допустить нельзя и нужно брать пример с нашего вождя. Он, как раб на галерах, трудится над управлением нашей страной и его задачи – не чета нашим.