Текст книги "Богоборцы из НКВД"

8

Но прежде было заключение под домашний арест 6 мая 1922 года.

На следующий день был оглашён приговор Московского Ревтрибунала: к расстрелу приговаривались 11 человек. Все они обвинялись в личном участии в пропаганде и агитации среди верующих в храмах и на приходских собраниях, в призывах к массовому и открытому противодействию распоряжениям ВЦИК, в невыполнении этих распоряжений путём подачи заявлений и протестов, составленных при участии и под руководством священников, последствием чего явились эксцессы во время фактического изъятия ценностей.

К слову сказать, трое из одиннадцати приговорённых были обычными мирянами: М.Н. Роханов, С.Ф. Тихомиров и В.И. Брусилова – 22-летняя кормящая мать, племянница знаменитого генерала.

Им инкриминировалось «участие в публичных скопищах, которые действуя соединёнными силами участников, вследствие побуждений, проистекающих из вражды к постановлению ВЦИК, возбуждали население к сопротивлению лицам, производившим изъятие».

После ознакомления с приговором по «Московскому процессу» 9 мая 1922 г. патриарх Тихон направил прошение М.И. Калинину о помиловании осуждённых. И это при том, что судьба осуждённых решалась Политбюро ЦК РКП(б).

Например, после вынесения приговора Л.Б. Каменев предложил Политбюро ограничиться расстрелом двух священников. Однако по результатам голосования членов Политбюро против отмены приговора выступили В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, Г.Е. Зиновьев и И.В. Сталин. За предложение Л.Б. Каменева проголосовали М.П. Томский и А.И. Рыков.

11 мая решение Трибунала было утверждено, а на следующий день приведение приговора вдруг было приостановлено всё тем же партийным органом.

«Причина приостановки принятого решения по приговору московским священникам и мирянам кроется в сложном переплетении различных способов и методов, с помощью которых партия пыталась реализовать свою генеральную линию на усмирение церкви, – пишет Н.А. Кривова. – Двойные, тройные, а иногда и более многосложные ходы меняли первоначальные замыслы. Так было и на этот раз, когда в ход была пущена очередная интрига Л.Д. Троцкого. В эти дни под его руководством продолжал «раздуваться пожар раскола». Родилась идея инсценировать стремление обновленцев спасти жертвы московского процесса, а в обмен на жизнь нескольких приговорённых священников получить от обновленцев осуждение сторонников Тихона и восхваление советской власти. В то же время желанием якобы обновленцев уберечь московское духовенство от расстрелов можно было попытаться завоевать им хотя бы минимальный авторитет и укрепить их позиции. «Набирать очки» обновленцам необходимо было ещё и в связи с подготовкой к учредительному собранию, которым предполагалось завершить создание одного из обновленческих течений. Такое собрание состоялось 29 мая 1922 г., официально оформив организацию «Живая церковь».

«Следственная сводка № 1 VI-го отделения СО ГПУ по делу Патриарха Тихона.

(9—10 мая 1922 г.)

Совершенно секретно.

Сводка печатается два раза в неделю. – Отпечатано в 6-ти экземплярах и рассылается тов. СТАЛИНУ, ТРОЦКОМУ, ДЗЕРЖИНСКОМУ, МЕНЖИНСКОМУ, УНШЛИХТУ и один в деле.

В показаниях от 5/5—22 года ТИХОН на заданный ему вопрос осуждает ли он беглое заграничное духовенство, заседавшее на Карловицком соборе – ответил, что деятельность их он осуждает, упразднил заграничное церковное высшее управление и намерен созвать совещание из 12-ти иерархов на предмет вынесения того или иного осуждения участникам Карловицкого собора.

В том же показании на вопрос о том даст ли он директиву заграничным попам, чтобы последние выдали согласно декрета ВЦИК всё церковное имущество представителям Соввласти в пользу голодающих – ответил «в имущественных вопросах Патриархом изданы распоряжения совместно с Высшим Церковным Управлением, при нём состоящем, и я указанному Управлению сделаю предложение для приведения в исполнение».

В том же показании на вопрос о том осуждает ли он агитацию попов против изъятия церковных ценностей – ответил: «Осуждаю в смысле открытой агитации, причём открытой агитацией я считаю, если священнослужители по собственной воле и желанию распространяет свои мысли направленные против изъятия церковных ценностей в любом месте, не осуждаю агитацию такую, которая выражена священнослужителем на задаваемые ему вопросы верующими с просьбой разъяснить им церковное правило или учение по сему поводу».

В показании от 9/5—22 г. ТИХОН не признал врагом рабочих и крестьян России митрополита Киевского АНТОНИЯ ХРАПОВИЦКОГО, бывшего Управляющего Высшим Церковным Управлением при Деникине, ярого контрреволюционера и черносотенца, вдохновлявшего добрармию в борьбе против Соввласти. Врагом трудового народа ТИХОН считает Антония только со времени выступления последнего в печати в 1922-м году призывавшего черносотенные силы на борьбу против Соввласти и воцарения в России на престол дома Романовых. В том же протоколе ТИХОН показал, что почтовые сношения с беглым контр-революционным духовенством находящимся заграницей он производил через Эстонскую, Латвийскую, Польскую, Финляндскую и Чехословацкую миссии начиная с 1920 года.

ТИХОН не признаёт контр-революционной деятельность Высшего Церковного Управления при Деникине и др. контр-революционных белых правительствах говоря, что «мне это неизвестно, т. к. фактов указывающих на это у меня нет».

Келейник ТИХОНА архимандрит НЕОФИТ (Осипов Н.А.) показал, что ТИХОН не раз приглашал близко стоящих к нему священников к себе на квартиру, где в беседах говорил относительно посылки Евлогия (Берлин) в Америку для упорядочения церковных дел.

НАЧАЛЬНИК 6-го ОТДЕЛЕНИЯ СОГПУ: Е.А.Тучков».

Глава третья. Разрушение религии

1

«Письмо заведующего секретным отделом ВЧК Т.П. Самсонова Ф.Э. Дзержинскому

4 декабря 1920 г.

Сов. секретно

В дополнение к письму тов. Лациса о нашем отношении к духовенству, могу сказать следующее:

1) Тов. Лацис глубоко прав, когда говорит, что Коммунизм и Религия взаимно исключаются, а также глубоко прав и в том, что религию разрушить не сможет никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК.

2) Линия, принятая ВЧК по разрушению религии, с практической стороны в принципе верна, за исключением вопроса о возможности разложения религии из центра, через лиц, занимающих высшие посты церковной иерархии. Проделанный ВЧК опыт в этом отношении потерпел фиаско. Так, «Исполкомдух» принял ложное направление и стал приспособлять православную церковь к новым условиям и времени, за что был нами разгромлен, а отцы духовные вроде Архиепископа Владимира (Пензенского) Путяты, оказались несостоятельными по той простой причине, что у него, как у заклятого врага сов. власти, не оказалось достаточной смелости духа и воли для того, чтобы развернуть свою работу во всю ширь и глубь и нанести церкви разрушительный удар; вместо этого Путята склочничает и нашёптывает в ВЧК на Тихона, в то же время сам практически ничего не делая для разрушения церкви. Даже такой решительный и смелый вояка в рясе, как Иллидор Труфанов, даже он в паутине церкви не нашёл присутствия духа для того, чтобы открыто ударить церковной иерархии прямо в лоб.

3) Исходя из этих соображений, а также приняв во внимание то, что низшее молодое белое духовенство, правда в незначительной своей части, безусловно, прогрессивно, реформаторски и даже революционно настроено по отношению к перестройке церкви, СОВЧК за последнее время в своих планах по разложению церкви сосредотачивает всё своё внимание именно на поповскую массу, и что только через неё мы сможем, путём долгой, напряжённой и кропотливой работы, разрушить и разложить церковь до конца.

Некоторые успехи в этом отношении уже отмечаются, правда пока что не в большом масштабе. Этот путь верен тем более потому, что церковные старые волки, каков Тихон, Владимир Путята и др., они не могут действовать для нас лишь постолько, посколько нужно им для того, чтобы спасти свою шкуру, душа же их видит и делает другое, тогда как низшее поповство, освободившись от волчьих когтей больших церковных волков, иногда совершенно искренно работает на нас и с нами, и, кроме того, непосредственно работая в верующей массе, низшие попы, проводя нашу линию, разложение будут вносить в самую гущу верующих, а это – всё.

4) До сих пор ВЧК занимались только разложением православной церкви, как наиболее могущественной и большой, чего не достаточно, так как на территории Республики имеется ещё ряд не менее сильных Религий, каков Ислам и пр., где нам также придётся шаг за шагом внести то же разложение, что и православной церкви.

5) Работа по рассеянию религиозного мрака чрезвычайно трудная и большая, поэтому рассчитывать на скорый успех нельзя. Для этой работы нужны крепкие и умелые люди, чего, к сожалению, мы не имеем, так как Цека нам их не даёт.

Заведующий секретным отделом ВЧК

Самсонов».

2

На «Чёрной площади» Евгений Александрович Тучков проработал до самого увольнения.

Про место его работы говорили самое разное: «На хорошем месте такую контору не разместили бы», «Какое здание выше всех в Москве? Правильный ответ: Лубянская площадь, 2. С его крыши видно Колыму», «Там, где когда-то находился Госстрах, теперь поселился Госужас» и т. д.

Самих же обитателей «Госужаса» великий пролетарский писатель Максим Горький называл с любовью не иначе как «Черти драповые».

«Чёрной» же Лубянку окрестили за стены её дома, облицованные чёрным лабрадором…

Вообще же топоним «Лубянка» появился в лексиконе москвичей, когда в конце XV – начале XVI века Иван III переселил из Великого Новгорода в Москву на территорию лубянского квартала строптивых северян. Таким образом, он хотел уничтожить независимый дух новгородцев. Насильно переселённые в центр Москвы, они принесли с родины и название улицы «Лубяницы» или «Лубянки».

Весной 1611 и осенью 1612 года в Смутные времена, собранные гражданином Мининым и князем Пожарским ополченцы именно на Лубянке дали два победоносных сражения польским интервентам.

А через пятьдесят лет Лубянская площадь стала эпицентром Медного бунта. Это когда во время войны с Польшей, нуждаясь в средствах, Алексей Михайлович добавлял в деньги всё больше меди. Инфляция расплодила множество фальшивомонетчиков. Именно на Лубянке собравшаяся недовольная обесцениванием денег толпа москвичей пошла на Коломенское, где находился царь. Стрельцы жестоко подавили восстание. Сотни людей, в страхе убегая из Коломенского, потонули в Москве-реке. Тридцать же зачинщиков бунта были казнены на самой Лубянской площади.

Только в XVIII веке Лубянка превращается в один из аристократических районов Москвы. Именитые фамилии Голицыных, Волконских, Долгоруких, Хованских и т. д. поселились тут на века. Хотя тут же разместился двор и знаменитой своей жестокостью к крепостным Салтычихи, дворянки Салтыковой.

В конце этого века на Лубянке начинают подселяться иностранные граждане. Например, одним из них был французский мастер по изготовлению париков Фуркасье. Именно французы спасли Лубянку от московского пожара и разграбления 1812 года. Наполеоновские солдаты не рискнули грабить и поджигать особняки соотечественников из французской колонии.

В начале всё того же XVIII века на месте известного здания чекистов располагались каменный дом и большой двор менгрельских князей Дадиани. После войны 1812 года данный участок земли вместе с постройками приобретает Ф.С. Мосолов, а с 1857 года он становится собственностью тамбовского помещика и отставного поручика С.Н. Мосолова.

На Лубянке владелец дома не жил и потому сдавал дом внаём.

В 1880 году дом переходит в собственность его сына – титулярного советника, известного гравёра и художника. Занимая под свою квартиру лишь второй этаж, первый он сдавал правлению Варшавского страхового общества, «Фотографии Мебуса», а третий – под меблированные комнаты писателям, актёрам, врачам и другим богатым людям Москвы.

Превратившись к концу XIX века в улицу страховых компаний, где компактно разместились целых 15 офисов, Большая Лубянка попадает под взор одного из крупнейших страховых обществ того времени «Россия».

В апреле 1894 года согласно заключённой купчей Мосолов уступил этому Обществу, правление которого находилось в Санкт-Петербурге, за 475 тысяч рублей серебром своё владение общей площадью 1110 квадратных саженей со всеми постройками.

Строительство доходного дома закончилось в 1900 году. Выстроенное в стиле так называемого североевропейского Возрождения, оно сразу же стало визитной карточкой Лубянской площади, оставшись таковым до наших дней.

К слову, «Россия», подсуетившись, успела прикупить ещё один участок земли – угловое владение 2, расположенное по другую сторону Малой Лубянки, выходящей на Лубянскую площадь. Вместе с архитектором Н.М. Проскурниным (дом № 1), архитектор А.В. Иванов (дом № 2) и разработал проект знаменитого ныне Лубянского дома. Его первый этаж был полностью отдан под торговлю, на третьем и пятом располагались два десятка самых дорогих в Москве квартир, по 4–9 комнат каждая. Общество же «Россия» со всего дома имело годовой доход в 160 тысяч рублей. Огромные по тем временам деньги.

В новое время советской власти, в 1919 году, часть этого дома заняли чекисты Особого отдела Московской ЧК, а буквально через несколько месяцев туда переехал и весь Центральный аппарат ВЧК вместе с Ф.Э. Дзержинским.

Валерии Дмитриевны Пришвиной (1899–1979) пришлось однажды побывать в кабинете Тучкова того самого здания…

В своём автобиографическом романе «Невидимый град» она в мельчайших подробностях напишет: «Наконец через две недели ожидания меня вызывают днём и ведут длинными коридорами и лестницами, почти комфортабельными, с ковровыми дорожками. Только пролёты клеток для чего-то густо зарешёчены. Догадываюсь: люди кончали собой, бросаясь в пролёты.

По внутренним переходам наконец меня приводят в учреждение, где всё обычно: по коридору ходят свободно люди. Много воздуха и света. Меня вводят в один из кабинетов. Часовой остаётся за дверью.

За столом молодой человек, развинченный, бледный, с изящно-небрежными манерами – ему бы танцевать в ночном баре, потягивать вино из тонкого бокала… Обострёнными нервами ощущаю, что я для него «не фигура», мне не придают особого значения. Молодой человек меня недолго допрашивает и предъявляет обвинение: я арестована за участие в организации «ИПЦ». Я ничего не понимаю. Молодой человек мне не верит. Наконец, снисходительно объясняет:

– Истинно-православная церковь.

Только-то! У меня скатывается камень с сердца. Ведь могли придумать что-нибудь посерьёзнее: я наслушалась уже от Зои, поняла по скупым высказываниям Юлии Михайловны. Следователь явно недоумевает, пытается внушить мне всю тяжесть преступлений этой «организации». Я действительно чувствую облегчение и не могу его скрыть, мне легко говорить:

– Никакой организации нет, это чистые и очень наивные люди, не скрывающие своей жизни. Ни с кем из священников я не связана.

– А священник, служивший у вас на дому литургию? – спрашивает молодой человек. И тут я понимаю, что это был филер.

– Его-то я знаю меньше всех.

– Назовите нам остальных!

Но я действительно не знаю никаких имён. Следователь пытается меня запугивать моей матерью, что она тоже арестована, во всём созналась, она теперь при смерти.

Невидимые помощники – мои обострённые тайные способности или чувства – подсказывают мне, что всё это ложь.

Меня отводят обратно в камеру «подумать». Екатерине Павловне предъявляют то же обвинение, что и мне. Мы подведены под один трафарет, и судьба наша, по-видимому, уже предрешена. Нам остаётся ждать. Через две недели меня вновь вызывают. На этот раз я в кабинете какого-то высокого начальника. Комната огромна. Начальник вышел и оставил меня одну. Я замечаю, что на окнах нет решёток. Наконец он возвращается. Я сижу на кончике стула. Начальник ходит передо мной и с любопытством разглядывает.

Потом роняет отеческим тоном:

– Нет, такую ни за что в монастырь не возьмут!

Я вопросительно на него взглядываю.

– Любуюсь вами, – добавляет он примирительно и даже ласково.

Я настораживаюсь. К чему это поведёт?

– Не буду от вас скрывать – за вас хлопочут ваши друзья и мои товарищи-коммунисты. Они ручаются за вас и готовы взять на поруки. Я опытный чекист и вижу, что они имеют основания. Вы белая ворона, случайно залетевшая в чёрную стаю. Мы вас переделаем. Но я сам связан законом, и, чтоб освободить вас, я должен подвести тоже достаточные основания для «Тройки», всё решающей. Основанием может быть ваше письменное согласие работать у нас.

– Быть филером?

– Как резко! – морщится он. – К тому же это называется иначе и не считается позорным. Но я вас не заставлю делать эту работу: вы слишком наивны и прямы. Я даю вам слово коммуниста, что это только формальный предлог для вашего освобождения. Решено? – Он протягивает мне руку. (Заключённым руки не подают!)

В это время телефонный звонок прерывает наш разговор. Начальник, сияя доброй улыбкой, разговаривает по телефону с ребёнком:

– Значит, завтра едем? Только помни, чтоб уроки были сделаны с вечера.

Кладёт трубку. Почти застенчиво:

– Это я с дочкой… Видите, какая погода – май! Собираемся на дачу за город. (Подразумевая между слов: «И ты могла бы так же…») Итак, решено? Вас тоже дожидается матушка. (Значит, мама свободна!). Посидите здесь в коридоре. Вас вызовет мой помощник и всё оформит. А моя фамилия – Тучков.

«Тучков!» – вспоминаю я. Это главный следователь по церковным делам, самое страшное понаслышке имя. К нему-то пробивались и не могли пробиться наши старушки по делу М.А. Новосёлова.

– А как насчёт бога? – подмигивает мне на прощание весело Тучков. – Ну ничего, ничего, это пройдёт у вас постепенно. Вы жертва переходной эпохи, и вас винить не приходится. Это не вина, а беда! Видите, какой я философ: вы можете мне доверять.

Он трясёт мне руку, и я одна, без конвоира, выхожу в коридор. Почти свободна… Всё в голове моей медленно и тяжело кружится: стены, пол, мои мысли, сомнения, надежды… Это же крупный человек, он не опустится до прямой лжи, это не тот развинченный юноша. Решиться ему поверить?

Из противоположной двери в коридор выходит священник. Он идёт со скромным достоинством, в летней соломенной шляпе, в тёмно-лиловом подряснике и с золотым крестом на груди. С ним нет конвоира. У дверей кабинета, откуда он вышел, с ним прощается вежливо за руку маленький, чёрный, сурового вида человек. Священник неторопливо уходит по плюшевым дорожкам. Он приходил сюда как свободный и на свободу, конечно, уходит… Значит, он… Меня начинает колотить мелкая дрожь.

В это время маленький мрачный человек обращается ко мне и безгласно делает рукой знак. Я встаю и вхожу в его кабинет. Это и есть помощник Тучкова. Он делает мне любезную улыбку, но глаза его не меняют мрачного выражения. Он читает заготовленную заранее бумагу – текст моего согласия сотрудничать у них. С каждым словом я чувствую, что тону, и нет мне уже спасения. Я мысленно слежу за «свободным» священником, который идёт сейчас к выходу по плюшевым дорожкам.

– Ваша фамилия – Майская. Запомните, – слышу я слова чёрного человечка. («Зачем мне вторая фамилия?» – думаю я.) – Сейчас ночью вы выйдете на свободу, – продолжает чёрный. – В камере никому ни слова. И не показывайте своей радости.

Он протягивает мне бумагу и ручку. Я подписываю. Бумага лежит перед ним на столе. И я не свожу с неё глаз.

– Две недели отдыха, – говорит чекист.

И тут я замечаю в его тоне новое: усталое пренебрежение.

– Вы придёте (назначает мне точно день, час, место) и получите задание. Не вздумайте не прийти!

Эта последняя угроза и тот уходящий священник – как я могу им верить? Я автоматически, но с полной решимостью протягиваю руку, хватаю страшный лист, лежащий между мной и следователем, и рву его на мельчайшие куски.

Следователь разъярённо стучит кулаком, осыпает меня ругательствами и угрозами. Но теперь даже угрозы в адрес моей мамы меня не смущают. Я повторяю себе: лучше нам отмучиться обеим жалкий остаток дней, чем… Но только бы на одну минуту повидаться, чтоб передать ей своё мужество, своё решение. И тогда – на любую муку. Так думаю я уже потом, прислушиваясь к ровному дыханию спящих в камере. И тут я замечаю, что Юлия Михайловна тоже не спит и внимательно следит за мною. Я подхожу к ней, но мне не приходится ничего ей рассказывать: она и без слов всё давно поняла.

– Не делайте этого – вы погубите свою мать и погибнете сами. Это соблазн, их обычный приём – обман. Вы поступили правильно и не сомневайтесь».