Текст книги "ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 1"

ДОРОГА НА ФРОНТ БЫЛА СЛОЖНЕЕ, ЧЕМ ДОРОГА НА ЭШАФОТ. ПЕРВОЕ БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ. ПЕРВАЯ СМЕРТЬ. ПЕРВЫЕ СЛЕЗЫ

I

На перроне Ряжского вокзала грустно играла гармонь.

Слепой солдат пел:

Начинаются дни золотые

Воровской, непродажной любви.

Крикну, кони мои вороные,

Черны вороны, кони мои.

Рядом стояла девочка-поводырь, худенькая, с двумя косичками, со старою шляпою в руке, и тоненьким, надломленным голосом, трогательно подпевала:

Мы ушли от проклятой погони,

Перестань, моя детка, рыдать.

Нас не выдадут черные кони,

Вороных им уже не догнать.

На вокзале был народ. Проводить добровольцев на фронт пришли седовласые воины, кто ходил на битвы в Германскую, горделиво надев, Георгиевские кресты, кто воевал в Гражданскую, тоже с орденами. Были женщины-россиянки с детьми, строгие юноши.

Из Тулы отправлялся первый поезд в огненное пламя, в загадочную страну смерти! И как было не проводить Юную Знатность на дальнее Куликово поле? Исстари, из века в век, на Тульской земле зазывно, в скорбной тревоге трубили княжьи кликуны в большие турьи рога. И гордые витязи, надев шеломы, вооружившись мечами, луками и копьями, шли на требище помолиться своим языческим богам. Суровому богу Перуну, он был вырублен из дуба, с ликом воина, голову венчал шлем, на поясе меч и тул со стрелами, владычице земли Русской богине Берегине, стояла в венке из цветов, держала на вытянутых руках солнце. И остальным богам.

У святилища уже горели костры, ржали кони, ревели быки-жертвенники. В огненном свете восьми кострищ, под удары в бубен жрецов и волхвов, воины танцевали, молили богов даровать им победу. И дружиною, встав под знамена князя, уходили на битву, в просторы Дикого поля. Туляки бились за Русскую землю против печенегов хана Родмана, с ромеями Византии, с германскими рыцарями Карла Великого, с воинством литовского князя Ягайло, с крымским ханом Девлет-Гиреем, с ордами Чингисхана, с Наполеоном. И все века возвращались с победою. Тула радостно встречала воинов, что гордо шли по улицам под развернутыми знаменами земель Руси. С крепостных стен гремели барабаны, гудели цимбалы, пищали свирели.

Отовсюду праздником неслось:

– Слава вам, воины Тулы! Слава, мужи Руси!

Шествие останавливалось на поляне за Кремлем, где уже горели костры, стояли волхвы. Ревел скот, для забоя и жертвенного приношения небесным богам, кто даровал на мече победу. Воины молились богам, держа щит у плеча. И шли на пир, к реке, где уже стояли столы с богатыми яствами, высились бочки с медом и пивом.

Играли гусли.

Воины, великорадостные, еще не остывшие от битв, еще слыша чародейскую силу, поднимали с князем и воеводами кубки с хмельным медом и наслаждались уютом родного края, молитвенно склоненными березками, сладостным пением разгульных волн. Пили гордо, воинственно пили за себя, что вернулись живыми с битвы, и по-рыцарски грустно за друзей, кому суждено было пасть от меча или копья. И навечно остаться в чужедальной стороне, в высоком братском кургане.

Девушки водили хороводы.

Вскоре и воины, успокоив свою душу, свою совесть, мужественный ум, освободившись от траура, пускались в пляс. Танцевали разудало под гусли и гармонь, вели игрища. Им было чем гордиться! Своими мечами тульские воины принесли Руси великой жизнь и вечность.

II

Теперь, спустя века, на перроне Ряжского вокзала опять стояли гордые воины Руси великой, и опять высился до неба горестный и скорбный плач-стон россиянок.

Страдающе играла гармонь.

И слышалась горькая, надрывная песня девочки:

Эх вы, кони мои вороные,

Разудалые кони мои.

Ратникам из двадцатого века тоже выпала гордая и печальная доля защитить Русь православную, Русь великую от иноземного врага. На Русскую Землю, на землю-страдалицу, снова пришли те, кто уже топтал ее, жег, расстреливал из лука, забивал копьям, мечом, гнал в рабство ─ это воинственные потомки свирепого племени гуннов царя Аттилы. Это воинственные, безжалостные потомки готов, германского короля Германариха, его внука, короля Амала Винитария, того самого, с кем отважно билось воинство Великого князя Руси

Буса Белояра, он же Боже Бус, кого в народе назвали русским Христом. Воинство будет знать победы, но и поражения. В битве, бесконечно израненные, обессиленные, истекающие кровью, будут взяты в плен Великий князь и его верховное воинство. К шатру короля Амала Винитария были доставлены на колеснице. Король предложил пленникам жизнь, если они подпишут документ-договор, где Русь становилась государством-рабом древнего германца! Русичи с достоинством отвергли рабство! И все были распяты на кресте страдания Христа! Были распяты Великий князь Руси Бус Белояр, он же Божа, его сыновья, его братья, 70 русских князей и воевод.

Амал Винитарий будет убит стрелою князем Буримиром, кто был братом Буса Белояра. И кто возглавил русское воинство, изгнал древнего германца с Земли Русской, вернул Руси честь, достоинство и свободу.

И вернул саму Русь в бессмертие!

Теперь Александру Башкину выпала гордая и жертвенная честь, защитить Отечество, дарованное ему бессмертными предками, о ком рассказывал дед Михаил Вдовин.

Просто даже интересно, как совпало: ему придется биться с предками готов, кто пришел изничтожить Русь, казнил его любимого героя Великого князя Руси Буса Белояра, кого в народе назвали русским Христом, кого повеличал в разговоре дед-мудрец от Сократа Михаил Захарович, биться с теми, лицом к лицу, кто заново пришел уничтожить Русь, сжечь ее, истоптать, расстрелять стрелами, а народ обратить в раба!

История повторяется, один к одному!

Как не испытывать гордость и радость, что счастье быть воином-защитником, счастье быть героем, любимая Русь доверила ему, сыну земли Русской! Он будет биться с германцем, как бились с германцами-готами его знатные предки за Русколань, где был Великим князем и королем Бус Белояр, кто остался в народе, как Боже, русский Христос!

Суждено ли им вернуться с поля битвы?

Кто знает? И в том ли суть? Суть в том, что он в одной связке, в одной соборности с Русью древнею и Русью современною. Он воин Руси! Он воин Великого князя Буса Белояра!

Не только Александр, но все, все, с кем он мчит в краснозвездной тачанке на битву, не знают, ─ кому исповедально, в последнем прощании, горько и траурно прозвучит голубая звонница звезд неба и выпадет лечь в могилу, познать таинство смерти? Кому суждено остаться на празднике жизни, выпить чарку водки на пиру победы, по-русски разудало, подбоченясь, позванивая золотом наград, станцевать под гармонь на деревенской вечерке кадриль, обнять любимую девушку, в сладком трепете коснуться ее губ, обнаженной груди? Кому? Кому?

Никто не знал, все желали вернуться.

Никто не хотел умирать.

Но для каждого его Земное Время, его исход в Земной Мавзолей было ─ таинство.

Тем временем на перроне командиры взводов в последний раз сверяли по списку добровольцев:

─ Шмелев Тихон Иванович.

─ Есть!

─ Дюмин Александр Сергеевич.

─ Есть!

─ Башкин Александр Иванович.

─ Есть!

─ Пашуев Иван Васильевич, Добровольский Михаил Николаевич, Абросимов Борис Алексеевич, Никитин Александр Степанович, Потемкин Георгий Федосеевич.

И на каждый зов воины четко отзывались:

─ Есть! Есть! Есть!

У соседнего вагона тоже шла проверка.

─Таубин Яков Борисович, Назаров Михаил Васильевич, Демыкин Георгий Георгиевич, Смирнов Николай Васильевич, Орлов Игорь Митрофанович, Прокофьев Геннадий Владимирович, Михайлов Александр Семенович, Харитонов Николай Иванович, Данилов Петр Сергеевич.

И следом неизменно отзывались:

─ Есть! Есть! Есть!

Ротные доложили командиру полка о полном наличии рядового воинства. И он, сняв фуражку со звездою, пригладив седые волосы, дал команду отправляться.

И вмиг громко и зычно понеслась по перрону суровая и строгая команда:

─ Отправляемся! Воинам зайти в вагоны.

Дежурный по станции ударил в колокол.

Раздался гудок паровоза. И он, выдохнув из легких пар, развешивая на ветру мрачно-угольные космы дыма, стал медленно, раздольно громыча колесами, набирать скорость. Скорбно, во всю печальную силу, слепой гармонист заиграл марш «Прощание славянки». Он брал до сердца! До неба взметнулся плач женщин-горевестниц! Женщин-россиянок! Они бежали за поездом, на ходу поправляли, косынки, сбитые ветром, слепо наталкивались друг на друга, с молитвою, с тоскою выкрикивали:

─ Возвращайтесь живыми, родненькие!

─ Бейте ворога не жалея!

─ Помните матерь Человеческую, любимую девушку!

Совсем еще юные солдаты Отечества, конечно,будут помнить о матери и любимой красавице. И, конечно, станут бить врага не жалея его и себя. И, безусловно, до слез, до боли, до смерти надеяться, что вернутся живыми. Они не должны умереть! По какому праву? По каким законам справедливости? Они еще чисты и непорочны, и жизнь только-только разожглась в сердце чудесным воскресением, в непостижимой, целомудренной красоте. В неповторимой правде. В неотмолимой любви к миру. Они еще только начинают странствовать по земле, как небесные боги. Они еще только сошли по звездам из Вселенной. И молитвенно постигают землю в таинстве. Землю и себя. Правду и себя. Любовь и себя. Они еще не целовались с милою, синеглазою принцессою неземной красоты, не объяснились в любви, не дотронулись в тайном желании и робком очаровании до сладостно-обнаженной ее груди, не вычерпали из себя лунные ночи, пение иволги на рассвете, они еще долго и в радость желали бы пахать землю, они еще не нагляделись на поле с колосьями ржи,

на облака, плывущие в синем бездонном небе,

не наводились коней в ночное, не насиделись у костров,

не находились по разнотравью с косою,

не накупались в грозу,

не насмотрелись на летящих журавлей,

не надышались досыта медовыми и хлебными ветрами Руси.

Как же можно умирать? Но они погибнут все! В Смоленском сражении Тульский коммунистический полк на поле сечи поляжет до последнего воина.

III

Поезд все дальше и дальше уходил от древнего русского города. На край земли, в роковое безмолвие. И вслед ему, поезду, уходящему в смерть, все печалилась и плакала гармонь слепого солдата, разнося над миром, в молитвенной строгости, бесконечно русский и тревожный марш «Прощание славянки». И он тоскующим, разбросанным эхом все несся и несся вслед поезду, тоскующими птицами взметывался в небо и неизменно возвращался на землю остывающей болью, остывающей печалью.

За моросящим дождем смиренно скрылись дома, трубы Косогорского металлургического комбината, оружейного завода, мощная электростанция, колокольня с золотым куполом и христианским крестом Всехсвятской церкви.

Башкин лежал на нарах и смотрел в скромное оконце-бойницу. Русь, не скупясь, открывала свои вечные, целомудренные красоты. Мимо пробегали белоснежные, как совесть святого, березовые рощи, с хмельным пением иволг, с паутиною, зеркально сверкающей каплями дождя в сиянии выглянувшего солнца, промокшие, продрогшие сенные стога. Теперь опять ожившие в гордой красоте, впустив в свои таинственные терема золотистые лучи, безбрежьем проносились хлебные поля, удивляющие своею величественностью и свободою до самого синего неба, сиротливые деревни в окружении речек и леса, с кладбищами разрушенных церквей, полустанками с базарами. Все еще не тронуто погибельною войною. Но поступь ее слышалась. Доносились громовые орудийные выстрелы. Навстречу с тревожным гудением на скорости неслись поезда с красными крестами – везли с поля битвы в Сибирь тяжелораненых.

Вагон без устали покачивало. Колеса выстукивали: на фронт, на фронт, на фронт. Само по себе выпрашивалось: зачем? зачем? зачем? О чем думалось? О худшем? Было и это. Но страха за себя не слышалось. Страх оставался прежний, за мать. Мучило видение: как она сползает по косяку двери, получив траурную похоронку на сына, отданного ею на защиту Отечества. Скорее, не отданного, а оторванного от сердца.

Думалось и о себе. О дереве Пряхино, где прошло детство. Хорошо помнит он себя с шести лет, когда познал и пресыщенную праздную злобность людскую, и гордость. Он очень любил лошадей, любил невыразимо сильно, до жуткого и странного трепета в себе, до сладкой несказанной боли.

Не раз, тайком от отца и матери, пробирался на конюшню, где стояли могучие красавцы Левитан и Бубенчик, и с замиранием сердца смотрел, как они неотразимо мило жевали сено, лениво били по крупу хвостами, отгоняя надоедливых оводов. Он обнимал склоненные шеи, целовал в гриву, любовно гладил их. И долго, ласково шептал в уши, как он любит их. Мать каждый раз пугалась до бесчувствия. Брала в охапку, уносила в горницу. Секла крапивою. Отец доставал ремень, внушительно грозил им. И пытался объяснить: нельзя подходить к лошади, может нечаянно ударить копытом. Башкин сомневался, что лошадь может убить. Неужели и такая красота, такая божественная покорность убивает? Но отцу верил. И стал возникать страх. Но он преодолевал его, крепил характер. В шесть лет. В шесть упрямых лет! И шел, шел к лошадям, испытывая за себя гордость, немыслимую радость, что смел, не боится, если убьют. Однажды мужички, пившие на бревне самогон, в свое праздное удовольствие посадили его на Левитана и сильно стеганули кнутом. Лошадь взвилась от невыносимой боли, с тоскою заржала и понесла юного седока по улицам деревни. Мальчик Шура, оцепенев от ледяного ужаса, мертвою хваткою вцепился в шелковистую гриву лошади и все думал, как бы не свалиться, не упасть на землю. Осознанно или неосознанно он понимал: свалится с лошади, она затопчет копытами. И держался из последних сил. Мужики смеялись, улюлюкали, с оттяжкою и насмешливо хлопали в воздухе кнутом, выбивая громовые удары, не подпуская лошадь к конюшне. И все же она ворвалась на скотный двор, сбросила упрямого седока. И сама, как понимая его боль, склонилась над мальчиком, жалобно заржала, бережно коснулась губами его бледного лица.

Мария Михайловна выбежала из избы как оглашенная. И бурею набросилась на мужиков:

─ Дурни безмозглые, дьяволы из преисподней! Над кем измываетесь? Над дитя!

Мужики лукаво улыбались:

─ Все по уму, Михайловна! Не ратуй сильно, не скорби! Героем растет! Видишь, разбился в кровь, а молчит.

Теперь мать весь гнев перенесла на сына. Она бранилась на всю деревню и без жалости, как обезумев, со слезами на глазах хлестала и хлестала его крапивою. Александр и на этот раз молча сносил боль. Не плакал, когда больно упал с лошади. Сдерживал слезы, когда била мать.

─ С характером у тебя сын! ─ веселились мужики.

Он и в самом деле стал атаманом в слободе Вольной. Водил храбрецов по смертельно вязким болотам, на кулачные бои, сбивал ватаги и лазил по чужим садам за яблоками, чаще всего к богатому родственнику Якову Захаровичу Вдовину, кто огородил сад колючею проволокою, нацепил звенящие консервные банки, спустил злую собаку. Взять такую неприступную крепость, было делом чести и гордости каждого мальчика.

С девяти лет ходил за сохою, пахал землю, бережно постегивая прутиком Левитана.

Водил коней в ночное.

Жег костры.

Любил полежать в траве, посмотреть на звезды и облака. В бездонности неба было дивное очарование. Говорят, именно там, в голубом свете, высится Эдемов сад. Если присмотреться, и в самом деле можно увидеть в бездонности неба райские озера, белого лебедя, горделиво плывущего по сини волн, красивые березы с колокольчиками, как дунул ветер, так они заиграли, запели о сладости вечного бытия; моря с песчаными берегами, вокруг танцуют феи в прозрачном одеянии. Летают птицы, совершенно непуганые, где захотели, та сели. И вокруг царицами в короне разгуливают ─ любовь, добро, милосердие!

Всматриваясь в бездонность неба, думалось, скорее, эта таинственно-чарующая, тревожно-колдовская красота жила на земле! И вмиг покинул ее? Почему? Человек стал ─ изобилие пороков? И красота сбежала на небо! Красота живое существо, чувствует радость, чувствует боль. Или чтобы люди видели ее издали, наполняли себя ею, становились чище, стыдливо-целомудреннее, величественнее? Мальчик Шура, подкладывая хворост в костер, обернувшись на луг, к приятному удивлению замечал, в сиянии звезд вороны кони, что паслись в ночном, становились голубыми, неземными. Сколько было прелести и чародейства в таком превращении! Звезды в небе, костер у реки, ромашки и медуница у изголовья, грустный и заманчивый шелест прибрежных берез, поразительно пахучий, ветровой запах хлеба с полей, голубые кони ─ его детство. Все чисто и радостно было в том ведомом-неведомом царстве, в том звездном мире. Если его не станет, убьют, куда все это денется, в чье перельется сердце? При солнце мир тоже был благостным. Приятно было пахать землю, ходить по жертвенному разнотравью с косою, слушать жаворонка в небе, купаться в грозу, в бушующей волнами реке, смотреть на пролетающих журавлей.

Все теперь вызывало любовь и тоску, грусть разлуки, словно слетел с родных полей одиноким журавлем и непрошенно кружится в чужом, смертельно опасном небе. Не зная, вернется ли, взмахнет ли крыльями, садясь на родное крыльцо. Будет несправедливо, если не вернется. Пришел один раз на землю ─ загадкою и таинством, сумел до безумия, до слез, до страшной, потрясающей правды впитать земную красоту. И исчез.

Он исчез, а красота осталась.

Разве не обидно?

Справедливо?

В школе учился прилежно, с Ломоносовскою тягою к знаниям. В Пряхино была начальная школа, в Мордвесе ─ десятилетка, туда и ходил пешком три километра. Жили бедно. Пальтишко осеннее, нищенское, обувь латаная-перелатаная. В грозу, в снежные вьюги мать не отпускала. Но он сбегал! И она по возвращению наотмашь хлестала его крапивою. Но что было делать? Смирить непоклонность, не смог. Непоклонность ─ его земная правда! Его земная вера! Его земная любовь к жизни и Отечеству! Как себя смирить? Как смирить свое сердце? Как заставить его биться так, как у раба? Или, как у легкого человека? Александр по знаку зодиака ─ козерог, а это дисциплина, заостренность к правде, превеликое чувство ответственности за себя, за матерь Человеческую, за Русь, какая гуляет в венке из ромашек по его лугу в Пряхино! Это уже характер! Его и могила не исправляет!