Текст книги "ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 1"
Автор книги: Олег Свешников
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава шестая
ТУЛЬСКИЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПОЛК ШАГНУЛ ЕЩЕ ДАЛЬШЕ В ОГНЕННУЮ КРУГОВЕРТЬ
I
По земле России безжалостно катила огненная колесница бога войны Ареса. Все складывалось по замыслу канцлера Германии Адольфа Гитлера, его гениального ума. Отборные германские вооруженные силы внезапным ударом разгромили передовые войска Красной Армии, окружили четыре фронта, пленили миллионы солдат и стали развивать наступление на Смоленск.
Древний город был от века Верховною крепостью России. От Смоленска путь на Москву был прямым, как летящая стрела Робин Гуда.
Знаменитое Смоленское сражение началось 10 июля. У Днепра столкнулись две громады: крестоносцы генерала-фельдмаршала Федора фон Бока и воины Западного фронта маршала Семена Константиновича Тимошенко. Обе стороны бились отчаянно. Ценою больших потерь, фашисты проломили нашу оборону, смяли фронт. Танковая армия генерал-полковника Германа Гота устремилась на Вязьму, Ярцево, окружить Смоленск с севера, танковая армия генерал-полковника Хейнца Гудериана повела марш-бросок на Горки, Красное, окружить Смоленск с юга. И им это удалось! 16 июля Смоленск пал. Над древнею Верховною крепостью взметнулся нацистский флаг со свастикою.
Канцлер Германии был доволен. Он уже посчитал себя властелином мира! В замке Бранденбург, в банкетном зале, фюрер в радости известил высшие чины Третьего рейха: «Господа, Смоленск пал! Его не мог взять сам Наполеон, а, значит, не мог победить Россию! Я взял Верховную крепость, и, значит, возьму Москву, Россию! Ликующее, победоносное «Зиг хайль!» оглушило старинный замок.
Иосиф Виссарионович Сталин тяжело переживал вероломное нападение самозваного властелина мира. И казнил себя за то, что не сумел своевременно разглядеть правду разведчиков, какие доносили о скором и непременном нападении Германии. Но боль за Отечество тревожила немыслимо, и не меньше казнила. Оставалось одно ─ работать. И Сталин работал. Титанически много работал! От имени партии, с непреклонною волею, делал возможное и невозможное, чтобы насытить фронт самолетами, танками, ракетным орудием, грамотными командирами и воинами. Он, несомненно, верил, что фашистские орды будут разбиты, и не жалел усилия для победы.
Узнав о падении Смоленска, пришел в неистовство. И в праведном гневе приказал Берии арестовать маршала Тимошенко и казнить на Лубянке как труса и предателя, как был казнен генерал армии, Герой Советского Союза, командующий войсками Западного Особого военного округа Дмитрий Павлов за поражение в июне в битве с врагом. И так бы случилось, но заступился Георгий Жуков. Он назвал маршала талантливым полководцем, кто сумел сдержать наступление вражеского воинства. Большего никто бы не сделал! Войска верят Тимошенко, освобождать его от командования фронтом несправедливо!
Подумав, Сталин согласился:
─ Хорошо, товарищ Жуков! Но вы вместе с маршалом Тимошенко должны вернуть Смоленск. Любою ценою.
Жуков бесстрашно возразил:
─ Говорить о возвращении Верховной крепости, товарищ Сталин, преждевременно. Войска Западного фронта окружены, ведут бои, заливаются кровью. Фельдмаршал фон Бок имеет превосходство по самолетам, танкам в семь раз! Связь с армиями разрушена. Четыре окруженные армии бьются в одиночку. Зачем напрасно губить людей?
Иосиф Виссарионович раскурил трубку, глаза его наполнились тяжелым звериным желтым светом.
Но произнес по покою:
─ Не будем спорить, товарищ Жуков. Считайте вопрос решенным. Позволяю взять свежие силы у Резервного фронта.
Бои за Смоленск развернулись с новою силою. Фронт растянулся на сотни километров от Речицы до Великих Лук. На всем необозримом пространстве шла немыслимая битва титанов, битва богов! Армии бились с фашистами, с отчаянием безумцев, на удивление храбро и жертвенно. В атаки армии водили талантливые полководцы Константин Рокоссовский, Ива Конев, Михаил Лукин, Кузьма Галицкий, но выбить фашистов из крепости не получалось. Враг был сильнее. Небо, дороги Смоленщины гудели от немецких самолетов и танков, от громоподобного топота кованых сапог завоевателей. Наш фронт был сломан, растерзан! Вокруг все спуталось в кровавом, стонущем и ревущем водовороте жизни и смерти. Никто не знал, где немцы, где свои, кто окружен, кто обороняется, кто ведет наступление? Казалось, все гибли в страшном столкновении двух силищ, двух громадин. Гибли в огне пожарищ, под гусеницами танков, под страшным, дьявольским воем падающих с неба бомб, в разрыве мин и снарядов!
Русские воины беспорядочно отступали все ближе к Москве. Отступали и плакали, унося в себе страшную боль и вину за Отечество, которое залилось кровью, стояло в пожарище, и которое не сумели защитить.
В эту огненную круговерть, в величайший хаос и роковую бессмыслицу, в эту дьявольскую смерть и шагнул Тульский коммунистический полк.
II
Ополченцы шли колонною по старой Смоленской дороге. Шли гордо, с песнею, как на параде, и совершенно не думали о близкой опасности. И только когда в небе стали появляться немецкие разведывательные самолеты «Фокке-Вульф», командир полка всерьез встревожился: тем ли безошибочным маршрутом он ведет воинство в Ярцево? Не заведет ли в западню? На соседней автостраде Москва-Минск все больше становится людской поток. Беженцы шли торопливо, задыхаясь от жары, неся чемоданы, рюкзаки, узлы; взяв за руки детей. Многие в паническом страхе оглядывались назад, где отдаленно слышались орудийные залпы и пулеметные очереди, нарастающий гул танковых колонн, где небо почернело от дыма пожарищ, и еще скорее убыстряли шаг. Женщины еще крепче прижимали к груди младенцев. По краю поля, ближе к шоссе, пожилые пастухи, свистяще-звонко пощелкивали кнутовищами, гнали к спасению коровье мычащее стадо.
На всем пути не было контрольных постов, не стояли красноармейцы с красными флажками, регулируя движение. Куда идти? И где они? В своем тылу? Или в тылу врага? Не оказались ли уже в окружении, в плену, где, кроме расстрела, и ждать нечего будет? Чувствуя сплошную загадку жизни, майор остановил полк на перекур, а сам с комиссаром вышел на автостраду Москва-Минск. Спросил у старика, в соломенной шляпе, с грустными глазами; он ехал на повозке в окружении женщин и детей:
─ Отец, откуда вы?
─ Из Смоленска, сынок.
─ Почему бежите?
─ Под немцем жить не желаем, ─ старик натянул вожжи, остановил лошадь. Достал кисет, дрожащими пальцами свернул цигарку, с превеликою жадностью затянулся. ─ Пленен наш славный град, стоящий на семи холмах, вместе с Успенским собором, церквами Михаила Архангела, Петра и Павла на Городнянке. Все осквернит теперь фашист, ─ он печально перекрестился на дальнее небо, скрытое густым пожарищем.
Командир полка с удивлением переспросил:
─ Немец взял Смоленск?!
─ Взял, сынок, взял, ─ сумрачно покивал седою головою старик, затягиваясь цигаркой. ─ От века стоял нетронутым. Ни одному завоевателю не кланялся. Наполеона не пустил! Русские генералы Барклай-де-Толли, Багратион повергли француза, а Гитлер вошел. Обидно, сынок. До слез. До боли в сердце. Бежим, как испуганные зайцы! Сзади немецкие танки! Половодье танков! От Смоленска до Ельни. Догонят, на корню подавят! Лют фашист! А вы куда? ─ поинтересовался беглец-страдалец.
─ На защиту Смоленска, отец! ─ не скрыл растерянности командир полка.
─Э-э, ─ ернически вымолвил словоохотливый старик. ─ Хватились, избавители! Спать надо было меньше с бабою! Теперича буйность ни к чему! В Смоленске, в окружении, еще бьется армия Лукина, но вам туда не пробраться! Вижу, вы без танков и пушек. Налегке на фронт собрались. Эх, эх! Вояки!
Вперед идти не пытайтесь, все под гусеницами немецкого танка костьми поляжете. Здесь оборону занимайте, а то и поближе к Москве. Там, впереди ─ смерть! И только смерть! Армии бегут, сынок, армии, а вас горстка! Эх, жизнь! Не берегут, не берегут русского человека. Только бы жертву Гитлеру принести, а зачем? Еще могильные кресты по русской земле расставить? Эх, эх! ─ Он поплевал на цигарку, затушив, отбросил ее, сильно ударил кнутом по крупу лошади: – Н-но, залетная!
Мимо на скорости пронеслись с красными крестами санитарные автобусы с ранеными бойцами, у многих машин бока прострелены, зияли рваные овальные дыры, на заезженный асфальт в пыль стекала кровь. Следом, в зловещей панике, без сигналов, обгоняя друг друга, мчались грузовики, нагруженные штабными документами и скарбом. Позже на шоссе появилась ревущая, бегущая толпа красноармейцев, с бледными от боя и усталости ликами. Зрелище ужасное! Толпа обезумела, утратила все человеческое, обратилась в бессмысленность, в животное стадо. Ничего не осталось от воинского мужества, отваги, глаза несли только страх гибели! В лютом, диком напоре, в душераздирающем крике, сводящем с ума, она бежала и все опрокидывала, затаптывала на своем пути, горящие повозки, столбы с оборванными проводами, грузовики, расстрелянные из пулемета, и какие теперь мешали бежать по шоссе и полю, до смерти затаптывали раненого, упавшего, ослабевшего.
Один бегущий воин с сумасшедшими глазами нервно, протяжно кричал:
─ Немецкие танки! Слышите, грохочут немецкие танки! Мы уже убиты! Где же кладбище? Наши могилы? Почему мы еще бежим и бежим? Куда? Ужели мы еще живые? О-, мама! ─ дико и страшно разносился стонущим эхом над полем его обезумевший крик.
Раненый боец, с кровавою повязкою на груди, упав у колес опрокинутой взрывом телеги, слезно просил:
─ Братки, куда мчитесь! Пристрелите! Зачем оставляете немцам?
Копылов толкнул в плечо друга Александра:
─ Видишь, как воюют за Родину, за Сталина?
Командир Тульского полка вместе с комиссаром пытались остановить обезумевшую толпу, какая в панике, в роковой неразберихе, втыка штык землю, убегала от немецких танков. Между тем, их громовая, чудовищная поступь, от которой леденело сердце, тревожно и неумолимо приближалась все ближе. Слышно было, как сотрясалась земля. Майор стрелял из пистолета вверх, останавливал бежавшего бойца, тряс за грудки, но он, обезумев, мало что понимал, смотрел глазами идиота, что были переполнены лютым ужасом, тяжело дышал, харкал кровью, пороховою пылью.
Вскоре майор понял, толпу в панике, распятую страхом, не остановить.
Спросил комиссара:
─ Что будем делать, Павел Иванович? Упремся рогами и примем бой с танками?
─ В чистом поле, без вырытых окопов? С винтовками? С удивлением взглянул пожилой комиссар.
─ Война есть война, ─ стоял на своем майор.
─ Умереть успеем, командир! У нас предписание явиться к секретарю Смоленского обкома партии Дмитрию Михайловичу Попову. И двигаться по маршруту: Смоленск, Ярцево! Смоленск пал, остается путь в Ярцево! И там уже подниматься в атаку за Отечество и за Сталина, а губить бессмысленно воина вслепую, зачем?
─ До Ярцева можем не дойти. Или самолеты разбомбят, или танки гусеницами передавят!
Комиссар произнес тихо, но властно:
─ Командир, мы не имеем с тобою права, бросать полк под танки! Посылать необдуманно ополченца на гибель! И без того армии брошены в огненное пекло. Отступают в неизвестность. Вокруг хаос, неразбериха, и смерть, смерть, смерть. Гибнут фронты! Гибнет Россия! И мы еще в безумстве совершим избиение полка? Кому во благо будет бессмысленная жертвенность? Думаешь, одним полком мы остановим танки Гудериана, какие разогнаны по Руси по злу, по ненависти, все сжигать, уничтожать до Москвы? Мы только еще больше выроем могил и оставим крестов на русской земле!
Он строго посмотрел:
─ Вместе с тем, командир, изменить без приказа маршрут, есть измена, предательство, а это, трибунал и смертная казнь!
Командир полка посмотрел в бинокль. Немецкие танки шли колонною с Духовщины, и уже открывали себя в полную лютую ясность. Грозно в движении покачивались орудийные жерла, пулеметы исторгали огонь, сея вокруг смерть. Рев моторов невольно страшил своим бешеным раздольным гулом! В принципе, он согласен с комиссаром! Смерть должна быть со смыслом! В жертвенной битве с танками-крестоносцами ─ смысла не было! В битве с танками им не выдержать и часа, получилось бы безнадежное, бесславное избиение полка.
Он еще раздумывал, принять битву, отступить, когда далеко в небе над Смоленском увидел фашистские самолеты.
Ждать было нечего; он подал команду:
─ Всем в укрытие, в лес! Не медлить! Чего оцепенели? Скорее, скорее, через луг, хлебное поле, ─ кричал командир полка взвинченным голосом.
Воины в небывалом беге топотом сотен ног сотрясали луг, распугивая болотных птиц, проваливаясь в трясины, безжалостно подминая, ломая хлебные колосья, но до опушки, до леса добрались своевременно. Едва укрылись за вековыми вязами, тополями, березами, за сваленными, срубленными деревьями, кто попрыгал в глубокие могильно-черные воронки от бомб и снарядов, как по лесу ударили свинцовые струи дождя. Лес, где перестали петь птицы, «Мессершмитты» бомбили в лютую ярость, безжалостно. Фашисты не жалели ни бомб, ни пуль, плодоносно рассеивали гибель во всю беззащитную глубину леса. Послышались стоны и проклятья раненого, мучительно-тревожные, затихающие эхом предсмертные крики убитого ополченца, а фашисты все лютовали и лютовали. На горьком безвинном побоище полегли еще печальники России. То были рабочие Косогорского завода, студенты. В тихо-грустном безвестном лесу они и были похоронены под троекратные оружейные залпы в братском Земном Мавзолее как герои-мученики, честно погибшие в бою за Отечество.
Когда лик неба просветлел, немецкие бомбардировщики ушли и перестал витать над землею свирепый, гибельный вой моторов, падающих бомб, когда по Смоленской дороге устрашающе прошли на Москву танки со зловеще черными крестами, командир полка приказал развернуть радиостанцию, настроиться на связь со штабом фронта. И сам надел наушники.
Радист неумолимо долго, до боли в сердце, вызывал штаб фронта. Но связь молчала. Командир полка утратил всякую надежду на общение с фронтом, и услышал в себе страшную растерянности, куда идти с полком? Где сражаться? Идти под Смоленск? На Ярцево? И надо же, аппарат запищал азбукою Морзе, запищал, как из глубин Вселенной. У аппарата был начальник связи Западного фронта Николай Демьянович Псурцев.
С необычным волнением, с радостью, командир полка представился, и попросил маршала Тимошенко.
─ Командующий отсутствует. Поговорите с начальником штаба фронта генералом Германом Маландиным.
Узнав в чем дело, генерал заинтересованно спросил:
─ Великую ли силу выставила Тула?
─ Три тысячи штыков. Но пока ехали в поезде на фронт, осталось меньше. Страшно бомбили немецкие самолеты.
─ Танки, артиллерия на вооружении имеются?
Командир полка неунывающе произнес:
─ Добудем в бою, товарищ генерал! Куда прикажете следовать?
Герман Капитонович поскучнел. Чувствовалось, начальник штаба утратил интерес к коммунистическому полку; он ждал в помощь армию из Резервного фронта, обещанную Ставкою, а заполучил горстку необстрелянных ополченцев из Тулы, без танков и артиллерии.
─ Что я вам скажу? ─ наконец выговорил он. ─ Ситуация сложная. Западный фронт разрушен! Фашисты наступают! Вам надо идти в сторону Ярцево. Кольцо окружения вокруг Смоленска сомкнула танковая армия Гудериана, и именно в Ярцево! Надо его разорвать! Если сумеете взять штурмом Ярцево, соединиться с воинством Константина Рокоссовского на реке Вопь, и тем разорвать кольцо окружения, вы спасете армию Лукина, какая жертвенно сражается в окружении в Смоленске!
Ослабите гибельную петлю вокруг Верховной крепости, защитите свою Тулу, Москву. Спасете Россию!
Он по печали помолчал:
─ В Ярцево стоят отборные войска СС, танковая рота Хейнца Гудериана. Там битва будет роковая, жертвенная! И я не вижу, как вы горсткою, без танков, осилите фашиста! Но если осилите, сумеете взять штурмом Ярцево, вашему полку надо будет поставить на Руси золотой памятник! Сюда, в Гнездово, больше не звоните. Штаб фронта эвакуируется. Все поняли?
─ Так точно, товарищ генерал! ─ по-военному строго отозвался командир полка.
Глава седьмая
СРАЖЕНИЕ ЗА ЯРЦЕВО ─ СРАЖЕНИЕ ЗА БЕССМЕРТИЕ
I
Командир полка, согласовав с генералами штаба армии Рокоссовского, с командирами коммунистических добровольческих полков из Москвы, Орла, Рязани и Брянска, принял смелое и разумное военное решение:
– Взять Ярцево психическою атакою!
Все восемь рот, при поддержке артиллерии, должны одновременно подняться на штурм города со всех сторон. И неостановимым живым тараном, с воинскою доблестью, пробиваться к центру, сокрушая врага на крестном пути. И вытеснить его к реке Вопь, под орудия армии генерала Константина Рокоссовского.
Было 20 июля. Раннее утро.
Притаившись на опушке леса, надвинув каски, ополченцы ожидали штурма и внимательно наблюдали за городом. Он, скрытый туманом, казалось, еще мирно спал. Был безлюден, скучен, скорбно уныл. Никак не верилось, что через час, другой он станет вместилищем невероятных схваток и кровавых битв.
Александр Башкин, держа винтовку, прижавшись к земле, слышал в себе жажду битвы. Страх не оживал, не мучил. Душа еще не была сожжена боями. Он был юн, переполнен любовью к жизни, ненавистью к врагу, который пришел завоевать его Россию. И только благородный порыв мести тревожил его чистую душу. Загадка смерти была ему неведома. Перед боем все чувства переливаются в отвагу, ожесточение.
Он посмотрел на Колю Копылова:
─ Волнуешься?
─ Представь себе, окаянно спокоен, ─ задумчиво отозвался друг. ─ Даже страшно от такой беспечности.
─ Почему? ─ тихо поинтересовался Александр.
─ Бессмысленно переживать. Так и так, незваная печальная хозяйка поджидает! По самой сокровенной правде. О чем мои ангелы-хранители извещены. Зачем им меня тревожить?
─ Будешь так думать, конечно, убьют, ─ предостерег его Башкин. ─ Все живое в мире, даже его величество Сатана, боится бесстрашного!
─ Я и живу бесстрашием, желанием подвига. Святою клятвою перед Россией. И не думаю, где закончится моя жизнь. Я презираю самозванку, посланницу звезд.
─ Не печалься, все будет по уму. Держимся вместе. Понял? И на рукопашной. Враг оседлал меня, ты его сшибаешь, тебя ─ я саперною лопатою его глушу от имени вечности. Не одолеть им двоих. Помнишь, как договаривались?
Друг кивнуть не успел. В небо взлетела красная ракета.
Политрук Ипполит Калина в мгновение поднялся, взмахнул пистолетом, и тихо произнес:
─ Пошли, славяне! За Родину, за Сталина!
Со штыками наперевес, ополченцы смиренно, бесшумно пошли в психическую атаку на Ярцево, как в фильме о Чапаеве шла в психическую атаку Белая гвардия молодого генерала Каппеля. Никто е думал о том, что уготовила им судьба, вернутся они живыми из первого боя или не вернутся. Воины жаждали битвы и победы, святой мести. Шли твердо, уверенно, яростно. Но был, жил неуловимый трепет, сжигал и мучил пытливый ум: дойдут ли до города, осилят ли врага в битве, прежде чем разорвет снаряд, обратит в багровое пламя, или танк растерзает гусеницами, выроет могилу и еще живого безжалостно и безвозвратно засыплет сырою и холодною землею.
Город приближался злобным видением.
Роте политрука Калины выпало сложное поле брани – взять железнодорожный вокзал. И идти с боями к центру, к церкви богини. Воины были страшны и величественны в своем шаге. Шли гордо, не пригибаясь, не шепча молитвы о пощаде. Пока прикрытием, защитою был редкий лесок, где росли только что высаженные ели, в рост человека.
Ополченцы политрука Калины уже ступили на окраину города, и дальше шли в рост, не пригибаясь, как проклятые, как окаянные, и фашисты ничего не могли понять, откуда явилась краснозвездная рать? И что за рать? Откуда? С какого края? Почему разведка ничего не сообщила о воинстве Сталина? Скорее, то шли соборно воины из окружения, дабы умереть в бою! Другого пути к свободе не было! Но вскоре была разрушена тревожная таинственность, фашисты опомнились, быстро выкатили из укрытия орудия, самоходные пушки, минометы и стали в упор расстреливать наступающие цепи.
Наступил кромешный ад. Снаряды и мины рвали землю, качали ее. Свинец всюду находил свои жертвы. Воины падали, обливаясь кровью, сжимая сердце, которое в бешеном стуке отмеряло им последнее земное время. Вокруг стоял грохот, кипел ураганный огонь, выли мины, трассирующим разливом неслись пули автоматов и пулеметов, нервно и лихорадочно рвались гранаты; укрыться было негде. Огнеметы жарким пламенем сжигали землю, камень! Сжигали людей, и они гибли, как муравьи в разожженном костре, ─ как великие мученики, с криками боли, с безмолвными стонами. Сгорали заживо, бесследно, унося с собою в вечность сожженную землю, сожженное небо, надежды на праздник жизни, свою любовь к женщине, свои грехи и слезы, печали и радости, накопленные за недолгий срок пребывания на земле, самого себя.
Немыслимо страшно умирать молодым.
Столько оставалось любви и праздников за смертью, в безбрежье жизни.
Столько оставалось неведомого, радостно-таинственного, невостребованного в бездонности чувств.
Оставалось солнце.
Оставались глаза любимой.
Оставалась сладость поцелуя.
Оставались летящие журавли в синеве неба, медовые ветры над сенными стогами, грозы и молнии, изумительные лилии в озере, чистые и гордые, как белые лебеди, целительная для души медуница, разбросанная самим Богом у березок голубыми звездами.
Оставалась Россия.
Все оставалось. Как же можно было умирать?
Но умирать приходилось.
Смерть кружила всюду.
Костром горела земля, стаями гиен летели пули, как голодные, злобные волки, выли мины, падая на израненную, сумасшедшею землю, в костры Джордано Бруно. Летящие снаряды падали так, словно падало небо с раскатами грома, и грома, как явь, как ожившее небесное чудище, катили во всю обезумевшую костровую землю, и, как мечом, сшибали воина на землю Все, все смешалось на пиру смерти, в ее кровавой пляске; без надежды на заступничество, на воскресение.
Рота залегла.
Политрук подал команду:
─ Гранатометчики, ко мне!
Подполз Гаврило Воронцов и семь его гранатометчиков.
─ Противотанковые гранаты есть?
─ Полный подсумок.
─ Слейтесь с землею, станьте невидимками, но доберитесь до фашистов, сразите его артиллерию.
─ Подкуем блоху, товарищ политрук.
В грохоте разрывов Калина не расслышал:
─ Не понял. О чем ты?
─ Говорю, зачем жить и бедовать, не лучше ль девок целовать? ─ весело отозвался Воронцов, пристально всматриваясь в позиции врага, откуда злобно слали раскаленные орудия губительные, огненные стрелы смерча.
Он и его гранатометчики смело и бесстрашно занырнули в густоту дыма, что клубами вился над полем брани, слились с ним и стремительно, вихрем понеслись к вражеской цитадели. Затем по-пластунски быстро подползли к батарее. И во всю глубину забросали ее гранатами. Растерзанные орудия погрузились в огненный хаос, вознеслись вверх, как на гребне штормовой океанской волны, и в громовом грохоте разрывов, в тучах дыма, останками гулко опали на землю, свою могилу, и застыли грудою железа, безобразно и уродливо.
Политрук Калина не скрыл радости:
─ Ой, Гаврил, ты мне мил!
И подал команду:
─ Рота, на штурм города! За Родину, за Сталина!
Он рывком поднялся с земли, и смело, крылатою походкою, шагнул в пламень боя, не кланяясь пулям, не боясь гибели, не оглядываясь на бесстрашном, жертвенно-скорбном пути назад, совершенно не думая, встали или не встали его воины несметною силою, пошли ли гордо и безбоязненно следом.
Рота пошла за командиром. Александр Башкин тоже поднялся навстречу летящим пулям, навстречу гибели, выставив вперед штык, на ходу стреляя из винтовки. Все стреляли ураганным огнем. И все шли вперед, яростно, ожесточенно. Шли возмездием. Ливневый град пуль обходил героев. Обходил Башкина. Он словно был заговоренный, выбит из камня. Из самого, самого упорного, из колдовского. И смерть-печальница миловала его, не жаловала. В огненном хаосе погибнуть ничего не стоило. Обратиться в земной костер, пасть от пули, обливаясь кровью, можно было каждую секунду. Жизнь в мгновение уходила в смерть. Безумие боя, это безумие гибели. Никем не осмысленное, никем не разгаданное. Кто держал человека на земле, какая сила? Звезды ли, которые зажигаются при его рождении? Или в самом деле есть ангелы-хранители, спасающие ему жизнь, получив право от Бога, от высших сил? Или все случайно, и само спасение, и сам жестокий рок?
Земной человеческой мысли неподвластны измерения света жизни и тьмы смерти. Сама правда перехода из света во тьму. Сколько ни осмысливай, все уходит в загадочность. Рядом с Башкиным кострами горели люди, исчезая из мира жертвенно и мучительно. Пламя из огнемета с дикарскою, безжалостною силою катило в его сторону, сжигая на пути землю, камни, траву, один миг, и он без надежды на спасение и воскресение мог бы стать пламенем, уйти в пожар, но огонь замедлял движение, едва входил в его магнитное поле, обтекал его тело, не трогал.
Рядом рвались снаряды, и снова человеческий мир любви, надежд, страданий, наполненный жизнью, безвозвратно разрушался, человек постигал смерть, даже не успев вскрикнуть от боли, а он оставался; поле битвы прожигали мириады пуль, и все были нацелены в человеческое сердце, и достигали его, убитые, убитые, убитые лежали вокруг и рядом, а он только слышал, как падает взорванная земля на каску, протирал глаза от пороховой гари, дыма и пота. И шел в атаку снова и снова.
Не постичь его мир.
Он словно рожден для беспредельности и бессмертия!
Кем рожден? И зачем?
Опять таинство.
Было сильное биополе? Оно отталкивало пули? Если так бывает, если человек может быть сильнее загадочного рока, сильнее себя, войны, Вселенной, значит, так и было.
II
Немцы сильно отревожились, запаниковали. Из города на скорости выскочили танки, обвешанные автоматчиками. И для устрашения дали орудийные залпы, сметая все живое на земле июля. Свинцовые очереди из автоматов и пулеметов забили в упор. Снова вздыбилась земля! Закричала, застонала от боли и печали! И снова безумно тяжело стало на поле брани! Душа наполнилась рыданием! Воины с горящего эшафота, поползли к спасению, оставляя на траве и камне кровавые следы, страдая от бессилия. Живо прятались в черном, неподвижном, пушечном дыму, укрывались в канаве, овраге, за обугленные березы.
Один политрук Калина стоял среди поля бледный и ожесточенный:
─ Бронебойщики, дружно, единым залпом, по танкам огонь, огонь! ─ диким, ледяным голосом подал он команду.
Противотанковые ружья повели ураганный огонь по машинам.
─ Бить метче, славяне, не прятать голову под крыло, не лебеди, осевшие на ночлег в камыше. Не палить в небо, ─ продолжал ошалело и тревожно кричать он, видя, как железная лавина подступает все ближе и ближе, готовая натиском брони, гусеницами растерзать его роту. ─ Остальным не лежать, не лежать брошенными камнями, расстреливать пехоту!
Бронебойщик Фрол Осипов, проходчик угольной шахты из Сталиногорска, белокурый, озорной, подвижный парень, осыпанный мелким пороховым пеплом, смело и быстро пополз с ружьем навстречу первому танку и, поднявшись, в упор расстрелял его с десантом. Жаркий огонь жадно, как упавшая молния, облизнул его броню, растекся по пространству. И охватил пламенем всю машину. Башня накренилась, орудие перестало стрелять.
Политбоец Осипов возликовал:
─ Что, солдафоны-фараоны! Как вам горящая гробница? Отползали на Руси, гады, и не рады? ─ он тяжело поднял ружье, прицелился в очередной танк, но выстрелить не успел. Нежданною, печальною кипенью разорвались на груди пули, выпущенные из немецкого автомата. Герой ощутил, как затеплело на сердце от слез, от крови, как оно досыта наполнилось нежностью и ласкою, желанием еще больше любить мир, в котором жил. Он понял, что покидает его. И все, все, что вокруг, видит в последний раз. Но он еще жил, еще не оборвалась связь с миром, и жизнь несла еще ему свои печали и радости, скорбь расставания со всем земным, человеческие слезы. Он прощальным взглядом посмотрел на небо, на солнце. Но не увидел бездонной голубизны, золотистого сияния. Черный дым над полем боя поднялся так высоко и так густо, что скрыл и солнце, и небо, и плывущие облака, словно все принакрылось еще не саваном, нет, нет, далеко еще не белым прощальным саваном, а женскою траурною вуалью. Сейчас он упадет и больше не встанет. Упадет распятьем на смоленскую землю, в окровавленной гимнастерке, прижав к себе ружье. И смерть соединит его с облаками и солнцем. И летящие пули еще долго будут напевать ему похоронную песнь, ему, умирающему и умершему. И ветер еще долго будет ласкать его белокурые волосы. Ветер будет, а его не будет. Странно! И уже не страшно. Подступающий мрак легко вытесняет из сердца солнце и сияние звезд, которые были там, жили. И все же он не так хотел истаять, исчезнуть из мира. Он желал умереть по-человечески, под иконою, в чистой белой рубашке. И видеть печальные глаза жены Нади, слышать ее прощальный поцелуй. И в последний раз ощутить дыхание сына Дмитрия, ради которого принял смерть.
Умирая, Фрол Осипов увидел жену и сына. Они слетели с облака, как лебеди. И устремились на его Земной Погост! Жена и сын горько и отчаянно взмахивали крыльями, с повелительною надеждою пытались остановить его смерть, заключить в свои объятия, унести в жизнь, в крике несли бесконечную тоску и свое неумолимое одиночество, и все спускались, спускались с небес, но долететь до земли не смогли, не успели. Не успели белоснежными крыльях поднять его ввысь.
И спасти.
Оторвать от могилы.
И сами вдруг обратились в огненные ленты, свились в радугу.
Он пошатнулся и упал. Но успел, вслух ли, про себя вышепнуть:
– Прощай, Россия!
Гибель шахтера из Сталиногорска потрясла Башкина. Он близко знал его. Часто в Туле, на учении в лагере на Косой Горе, они оказывались вместе, и в походе, и на стрельбище. Ели из одного котелка. И много Фрол рассказывал о своей жизни, о святой любви к жене Наде, о сыне Дмитрии, которые пришли проводить его на фронт с Ряжского вокзала. И видел, как жена нежно целовала его на прощание, молила вернуться живым.
Не вернулся.
И не вернется.
Всякая смерть страшна. И всякая вызывает сострадание. Но когда гибнет Вселенная, которую знал, с тоскующим звоном рассыпая по земле свои звезды, гаснущие синим светом, исчезающие в пыли, то боль пронзает немыслимая, необъяснимая.
Жалость переливается в ярость.
Зовет вперед, к отмщению.
Потеряв всякое ощущение гибели, словно обезумев, Башкин, расстреляв все десять патронов из винтовки Токарева, в рывке встал и со связкою гранат пошел на танк, который сразил его товарища. В страшном грохоте движущая крепость стреляла из орудия, била из пулемета в глубину пространства, вела круговой обстрел. Но воин шел, не пригибаясь, как не слышал близкие разрывы, свиста пуль, что пролетали мимо, с глухим звоном бились о каску. И когда расстояние сократилось предельно, в сильном броске кинул связку гранат под танк. И сам, спасаясь от черного омута осколков, метнулся на землю. Взрыв остановил танк. Под машиною взметнулось сильное пламя, она поднялась на дыбы, обнажив пробитое днище и оборванные гусеницы. И всею страшною махиною вернулась обратно, на взгорье, несколько раз тяжело и зловеще подпрыгнув на мшистой мягкости. Башню и люк заклинило. И теперь немцы, заживо сгорая в танке, пытались расстрелять из пулемета смельчака, взять его с собою. Свинцовые пули веером вспахивали землю, неумолимо приближались все ближе и ближе. Башкин понял: еще мгновение и пулеметная очередь крест-накрест перережет его. Приподнявшись, он с силою метнул в горящий, очумелый танк бутылку с зажигательною смесью. Но она соскользнула с ладони, до танка-смертника не долетела. Упала рядом, разлив по траве багровое пламя с рыжеватыми отсветами. Смерть грозно и властно закружила над смелым воином. Он не испугался. Только в покое и покорности подумал: сколько еще осталось побыть на земле? Три секунды? Одну? Но в последний момент машина неожиданно и люто подскочила, снаряд размозжил башню, она сорвалась, покатилась, как кочан капусты. Клубы черного порохового дыма завьюжили над его полем побоища.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
