Текст книги "Ученик хрониста. Хроники земли Фимбульветер"

– Разбавленное небось? – спросил Оле, отхлебнув.

– А то! – покладисто согласился трактирщик.

– Во кощун! – восхитился Сван. – И не боишься признаваться?

– А чего? В морду дашь? Так в следующий раз я тебе наливать не буду. Трактир-то приличный один! Или капитан стражи в кабак пойдет, с хамлом всяким тамошнее пойло тянуть? Дед говорил, нас даже в бунт, когда Пестрые улицы громили, палить не осмелились. Чего кушать будете?

Оле, широкая душа, заказал обед на всех и повернулся к Хельге, продолжая начатый ранее разговор:

– Он принес Драчуна, бросил его и ушел спиной вперед, ступая на собственные следы, чтобы покойник после не нашел его и не начал мстить. Это так, а иначе можно решить, будто почтенная Гудрун ходила не в кладовку за стевией, а поднялась на второй этаж, свесилась из окна и зарубила Рэва сломанной гребенкой для вычесывания кхарнов! В это ты больше веришь?

Хельга качает головой, но светлые прямые брови упрямо сдвинуты. Не будет сестре покоя, пока не вывернет это дело наизнанку. И нас всех вместе с ним…

Мой учитель, верно почуяв приближение трудных времен, поднялся.

– Приятно вам пировать, а меня ждут Закатные ворота. Сегодня приходит караван из Лохольма…

– Ты стервятник, Торгрим! – Оле указал на хрониста полуобглоданной куриной ножкой. – Пользуешься трудами честных стражников. Разузнал, что хотел и полетел за новой добычей, а нам тащить Эмилю всю грязную посуду! Расскажешь потом, что слышно в Лохольме и на трактах…

Служанку почтенный Эмиль Кёккен не держит из жадности. Еду и пиво посетителям подает сам, не особо при этом торопясь. Обратно же миски и кружки каждый гость должен приносить собственноручно. И горе тому, кто улизнет, оставив посуду на столе: в следующий раз в единственном в городе трактире и сухую кость не получишь.

Почтенный кормилец придирчиво разглядывает висящую над стойкой бронзовую дощечку. Углядел что-то, плюнул на малозаметное пятнышко и яростно стер его тряпкой. Табличка воссияла новым светом.

«В двенадцатый год правления Альбериха Непоседливого, 27-ой день зимы почтил Его Величество трактир сей новооткрытый своим присутствием».

Говорят, что снежинки – это души умерших, которым разрешено остаться в этом мире. Тем, кто при жизни был особо благ и праведен, дозволено приближаться к людям и даже опускаться на них. Вот творишь ты какую-нибудь шкоду, а на рукаве у тебя как раз примостилась душенька любимой бабушки… Впрочем, многие утверждают, что к народу цепляются исключительно души покойных стражей из Палаты Истины. Мол, их рвение и после смерти не утихает…

Мы с Хельгой идем на кладбище.

В Дырявых горах, где в глубоких шахтах, тянущихся к чреву земли, рудокопы добывают металлы, и серый Дракон Полудня Мед, покровитель ремесел, раздувает пламя в кузнечных горнах, тела умерших сжигают. Пепел ссыпают в медный кувшин и хранят в семье. У нас не так.

Белая поляна за городской стеной, в стороне от наезженных трактов. Ровная, спокойная… Как застеленная постель…

Могильщики уже ждали нас, неторопливо насыпали в железный короб раскаленные угли. Сивые от старости кхарны – один запряжен в печку на полозьях, другой в сани с телом Рэва Драчуна – равнодушно перетирали челюстями жвачку. И никого больше.

Труп Рэва три дня пролежал на леднике в казармах городской стражи. Друзья и родственники могли забрать его, но никто не захотел озаботиться похоронами первого вора Гехта.

Один из могильщиков подошел к нам.

– За казенный счет, значит, покойничка-то оприходуем, по-простому?

– Да.

– Ну так можно опускать, готово все.

– Подождите.

Я думал, что Хельга хочет еще раз осмотреть раны убитого, но сестра склонилась над его сапогами.

– Ларс, видишь?

Сапоги как сапоги, полгорода в таких ходит. Вот только на каблуках маленькими гвоздиками набиты буквы Р и Д.

– Следы?

– В точности! – кивнула Хельга. – Кое-где смазанные, как если бы человек бежал, оскользаясь. Носок пропечатан лучше каблука. Если бы потом пятился, давил бы на пятку. Да и нелегко это, идти спиной вперед, всякий раз наступая точно на свой след. Благодарю, хессе, можете приступать.

Могильщики неторопливо продели кованые жерди в петли на краях короба и сноровисто вытащили его из протаенной в вечном снегу ямы. Так же спокойно, деловито опустили в могилу тело Рэва Драчуна. Когда края упокоища застынут, могильщики станут потихоньку лить в него воду. Через несколько часов яма заполнится и лед прочно скует лежащего в ней мертвеца. Обычно на могилу кладут каменную или, люди побогаче, деревянную плиту с именем усопшего и датами жизни. Она закрывает тело от ног до подбородка. Как одеяло. Если прийти на могилу, то лицо умершего еще можно увидеть. Сквозь лед… И так до нового снега…

Могильщики придирчиво осматривали края ямы.

– Эх, человече! – вздохнул один из них. – И что за охота была жить так, что на похороны твои только прознатчик да хронист явились!

– И те за своей надобностью… – покачал головой второй копатель.

В могилу полились первые струйки воды.

За грибами нужен глаз да глаз. Не углядишь, мигом перевалят через край ящика и расползутся по дому. Выковыривай их потом из всех щелей. Недавно сапожник Андреас решил отпраздновать то, что жена с детьми убыла навестить свою премногоуважаемую матушку, и впал в трехдневный запой. Оставленные без присмотра грибы быстро отыскали щели в стенах дома, пробрались сквозь них и пышно разрослись на улице.

Жаль, что не догадался попросить у Андреаса шляпку покрупнее. Хотя теперь сапожник про грибы слышать не может. Лучше объясняться с родной домоправительницей, чем спасаться от разъяренного соседа.

Гудрун удалилась на базар. Целую неделю наша домоправительница вычесывала кхарнов – моего серого Скима и рыжего хельгиного Рёда, а теперь сговорилась обменять шерсть тючок к тючку на белую и желтую. Еще прозвучали слова «молоко» и «новая кастрюля». Если нянька вернется раньше, чем через пять тиме, то это не Гудрун, а принявший ее облик злобный тилл. Время есть, но надо успеть многое.

Оранжерея – вторая после кухни часть запретных владений Гудрун. Еще только поселившись в Гехте, старая нянька извела половину сбережений Хельги на оплату трудов стекольных дел мастера, а вторую – на саженцы и семена из городской оранжереи. Восемь недель мы с сестрой питались хуже, чем злодеи в тюрьме, растягивая привезенные из дому припасы, зато теперь можно не покупать на рынке ни укроп, ни сладкую стевию, ни терпкие ягоды хвостовника. Это и многое другое Гудрун выращивает сама. Она подступалась даже к голубой сосне, но с разочарованием узнала, что хвою с нее можно будет брать только через пятьдесят лет, а срезать без вреда для дерева кору для заваривания барка – и вовсе через столетия.

Грибы растут под самым скатом крыши в ящике с соленым мхом. Вот уж пример доброго соседства!

Раздвинув жесткие, словно рога кхарнов, разлапистые побеги мха, я увидел желаемое. Гриб размером с хорошую миску, шляпка толстая и упругая. То, что надо. Просунув руку под шляпку, я собрал грибную бороду в пучок и аккуратно перерезал.

Увязавшийся за мной на чердак Вестри заинтересованно сунулся к грибу носом. Понюхал и разочарованно фыркнул. Нет, он любит грибы, но очищенные от несъедобных нитей, мелко нарезанные, пожаренные на масле. Лакомка.

По прошествии сорока пяти минут сквозь гриб, подвешенный на стене за бороду, можно было процеживать зеленое пиво. Я под разными углами вонзил в шляпку все имеющиеся в доме ножи, от мощного кухонного тесака до маленького ножичка, пригодного для заточки перьев. Немыслимым образом изогнув руку, ткнул в неудобно висящий гриб шпагой. Ничего! Все отверстия получались узкими и вытянутыми, а не круглыми, как раны Рэва. Оставалось только действительно сбегать за гребенкой для кхарнов.

– Пальцем еще можно ткнуть.

Хельга бросила на стол срезанный гриб, а рядом – две длинные костяные шпильки.

– Вот они бы подошли. Будь раз в пять толще.

Повалившись спиной на постель, сестрица подтянула к себе мой брошенный камзол и, безошибочно выбрав карман, вытащила прихваченную на кухне плюшку. Развернула салфетку, отломила половину выпечки.

– Уеду в столицу, ко двору. Буду носить платье с фижмами, пудрить волосы и приклеивать мушку «Роковая любовь». Вот сюда. Нет, сюда.

От прикосновения перемазанного в сладком пальца на лице Хельги оставались забавные следы.

– Что-то случилось?

– Я поссорилась с Оле.

Небо упало в океан! Хельга и Оле постоянно спорят и препираются, но никто никогда даже голос не повышал!

– Из-за чего? – растерянно спросил я.

– Из-за убийства Рэва Драчуна. Оле ничего не хочет слушать, заладил, что вора прикончили свои. И что, мол, слава Драконам, чем больше этих хрустальных пауков заест друг друга, тем добрым людям лучше, и не надо гадам мешать. Смеется над моими догадками. И разговаривает так, будто я маленькая девочка… Нет, избалованная знатная девица, которая от скуки лезет в работу мастеров.

– Хельга, но он же так не думает…

Сестра мрачно оглядела оставшуюся половинку плюшки и впилась в нее зубами.

– Не думает, – буркнула она, прожевав. – Но все делает так, будто хочет помешать, будто ему очень нужно, чтобы я не нашла убийцу Драчуна. Оле, понимаешь, наш Оле!

Хельга выдернула из волос последнюю шпильку и ловко метнула ее в висящий гриб.

– Били не обязательно с близкого расстояния… Нет, тут сейчас ни один тилл ничего не разберет! Твоими стараниями этот гриб только на корм кхарнам. Повесь другой, там на столе лежит.

Заняться новой мишенью я не успел. Снизу раздался звон дверного колокольчика и нетерпеливый лай Вестри.

Когда я спустился, наш пес вовсю скреб дверь лапами. Так он встречает только своих. Гудрун забыла ключ?

На пороге стоял Оле.

– Гудрун дома? – спросил он, пристально глядя на дверной косяк. – Обещала мне спрясть, – стражник поднял повыше тючок черной кхарновой шерсти. – Так что, дома?

Голос его становился все растерянней, взгляд метался, пока не попал наконец в ловушку – наверху лестницы стояла вышедшая из комнаты Хельга.

Над вторым грибом мы трудились втроем и почти превратили его в фарш. Оле ни словом, ни делом не мешал попыткам Хельги дознаться до истины, и даже сходил вниз за маленьким стражническим арбалетом. По грибу стреляли, били в шляпку бельтом, держа его в руках. За этим занятием нас и застукала вернувшаяся с базара Гудрун.

Гнев домоправительницы был силен и праведен. Загубленные грибы были любимцами Гудрун, как обладающие особо длинной и мягкой бородой. Бедная женщина холила и лелеяла их, и как раз сегодня хотела обрезать волокна на полотно. А мы, баловства ради… Досталось даже Оли – почему как взрослый солидный человек и стражник не пресек и не вразумил?

Спасение мы нашли в бегстве на кхарню. Три лохматых быка с удовольствием умяли изрезанные грибы. Жаль, но другой пользы наша затея не принесла.

Дверь кхарни слегка приоткрылась, и в щель просунулась узкая собачья мордочка. Оглядев нас шкодными карамельными глазами и поняв, что в обиталище быков сейчас только друзья, Вестри скрылся. Но ненадолго. На этот раз он протиснулся в двери задом, волоча за собой подушку, только вчера купленную для него Гудрун. Дал нам возможность несколько минут полюбоваться собой и обновкой, а потом, поднявшись на задние лапы, обрушил передние на подушку. Когти пробили в ткани четыре аккуратные круглые дырочки.

Глава 3

Лучше всех в нашем городе чувствует время старый Пер Подкидыш, слепой звонарь Часовой башни. Не различая света и тьмы, он бьет в колокол, отмечая каждый час дня, а также начало и конец ночи, но никто не помнит, чтобы старик ошибся хоть на минуту.

Одного не знает старый Пер – это сколько ему лет. Впрочем, этого в Гехте не помнит никто. Если покопаться в летописях, там наверняка сыщется запись, в какой день какого года правления какого государя лекари из храма Дракона Зари и Полудня Зеленого Леге нашли на пороге младенца с белыми мертвыми глазами. Но кто станет уделять этому время?

Если в земле Фимбульветер появляется калека, это значит, что Драконы хотят напомнить людям о милосердии. Увечного содержат родственники, или же он живет при храме Зеленого Леге, за счет города. Такой человек редко может найти дело по силам. Но в мире случается все.

Земля Фимбульветер помнит Харальда Секъяра, прозванного Зерцалом Честности. Канцлер короля Олафа Строгого был слеп от рождения. И мог по голосу человека безошибочно понять, лжет ли тот, и что заставляет его делать это. Старый Пер узнает людей по шагам и по дыханию.

На вершину башни, где безвылазно обретается звонарь, ведут сто сорок ступеней. Прежде я пытался обхитрить Пера, и то бежал по лестнице (пока хватало сил), то шел спокойно, то останавливался на каждой ступеньке. Тщетно! Старик всегда узнавал меня, легко отличая от приходящих проведать его жрецов Леге. Со временем игра наскучила, и я стал подниматься на башню просто чтобы повидаться с Пером и посмотреть с высоты на город.

Лестница выводит на открытую площадку, где подвешен большой часовой колокол. Велик соблазн взяться за веревку и, раскачав колокольный язык, ударить в гулкий бронзовый бок. Но за звон вне урочного времени Пер пришибет меня на месте и больше никогда не пустит в башню.

По маленькой железной лесенке в круговой коридор, в который выходит дверь жилища звонаря, а оттуда – вверх, где под открытым небом расположены солнечные часы, старейший страж времени Гехта.

Ветер набрасывается сразу, стоит высунуться из люка на верхней площадке. Я замешкался, убирая упавшие на глаза волосы, и не сразу заметил стоящего на ограждении башни человека.

Он замер возле каменной горгульи на узком обледенелом выступе. Стоял, высоко подняв руки, и ветер яростно развевал его плащ и седые волосы. Крыш города не было видно, только бескрайнее белое небо, и на краю его стоит человек…

Фунс знает, как слепой Пер умудряется спокойно удерживаться на скользком камне, который чуть шире подошвы его сапога. Я, когда в первый раз увидел, как старый звонарь стоит на краю стены, испугался чуть не до истерики. Торчал, как кол, по пояс высунувшись из люка, намертво вцепившись в крышку, и только хватал воздух широко открытым ртом. И хорошо, что не кинулся спасать, иначе наверняка спихнул бы Пера со стены.

– Доброго дня тебе, Ларс Къоль! – звонарь развернулся, как флюгер на вертушке. – Почтенная Гудрун нынче снова пекла пироги?

– Да, с грибами. Она просила тебе передать…

Я вытащил из-за пазухи сверток с еще теплой выпечкой.

По-птичьи соскочив с ограждения, Пер подобрался ко мне. Бережно принял в ладони пирожки, поднес к лицу.

– Чудесно, чудесно! – бормотал он. – Мало что на свете приятнее свежего хлеба. Как хорошо держать его в руках! А когда ветер дует со стороны городской пекарни, у старого Пера праздник.

Он еще раз с наслаждением понюхал пироги.

– Добрые люди из храма милосердного Леге сердятся, когда я залезаю на ограждение. Они боятся за меня, хотят мне добра, но разве танцы с ветрами, разговоры с городом не стоят остатка жизни старого Пера, знающего этот мир так долго, что уже готового посмотреть на другой?

Иногда мы задаем вопрос прежде, чем успеваем о нем подумать.

– Пер, ты знал хрониста Орма Бъольта?

Старый звонарь вскинулся, как стражник при сигнале тревоги.

– Почему ты не спросишь об этом своего учителя, мальчик?

Неизвестно, где фунсы носят Торгрима, но в ратуше с утра его не было.

– Я еще не видел его… сегодня.

– Орм Бъольт, Орм Бъольт… Ушедший хронист… Сколько лет его имя не вспоминали? Теперь оно вернулось, а у дверей главного прознатчика Гехта убивают человека, который бежал за спасением…

– Ты что-то знаешь, Пер?

– Нет. Собачки знают, – звонарь указал на горгулью. – Они летают, часто летают. Эта и та, что сидит напротив ратуши. Потом рассказывают друг другу, что видели. Люди не слышат их, только старый Пер. Смотрит сны, не закрывая глаз… Не слушай старого дурака, Ларс Къоль. Тебе незачем знать его бредни. И хессе Хельге незачем знать. Не надо ходить следом за мертвыми!

Народу днем в «Трех петухах» немного, и изнемогающий от скуки почтенный Эмиль рад любому разговору. Тем более если тот подкреплен заказом кружки зеленого пива.

– Это повесил мой дед, – трактирщик придирчиво оглядел сверкающую табличку и протер ее тряпкой. – Он очень гордился тем случаем.

– Еще бы, не каждому трактиру в день открытия достается в гости король! – я решил слегка подтолкнуть рассказ.

Но Эмиль на лесть не поддался.

– Гость! Если б Его Величество здесь хотя бы заночевал, это, я тебе скажу, дело. А так ехал куда-то через город, а кхарн в упряжке расковался. Пока новую подкову ставили, Альбрих сюда зашел. Местных мигом разогнали, кого на улицу, кого на кухню. Мой отец – в твоих годах тогда был – в щелочку смотрел. Говорит, королю кресло принесли, но он садиться не стал, походил по комнате минут двадцать, а потом влез в карету и поехал. Дед вот табличку повесил, чтоб народ приманивать.

– И все?

– Все. А чего тебе еще нужно? В летописи, говоришь, об этом написано? Вот беспутный народ вы, хронисты, переводите пергамент невесть на что, а он – вона! – денег стоит.

– Эй, Къоль! Подойди-ка!

Каждый живущий в земле Фимбульветер знает: нельзя оборачиваться, когда тебя окликают. Человек догонит знакомого и заглянет ему в лицо. Только не имеющие тени мросы зовут из-за падающего снега, подманивают, чтобы потом вцепиться в жертву и выпить тепло, а вместе с ним – жизнь.

– Къоль! Ну кому сказала?!

В плечо мне ударил снежок.

Мросы снежками не кидаются. Нечем им снежки лепить – ни рук, ни туловища у нежити нет, одна большая пасть, которую носит по свету снежный вихрик.

Я оглянулся. На тянущейся вдоль улицы низенькой каменной ограде сидела Флоранса.

Многие в Гехте считают, что эта рыжеволосая женщина со странным именем была в городе всегда. И уж точно она не моложе старого Пера. Только вот время о ней позабыло. На вид она ровесница Хельги, но сестра говорит, что, когда поступала в Университет, Флоранса уже ходила по улицам Гехта и с тех пор нисколько не изменилась. А Гудрун клянется, что, когда молодой девушкой приезжала в город, ей на базаре гадала точь-в-точь такая же рыжая. И белый чепец тот же, и мужской камзол, и торчащие из-под него пышные юбки. А главное – нитяные колечки, коими от ладони до ногтя унизан каждый палец Флорансы.

Флоранса промышляет гаданием по ладони, лечит ячмени и больные зубы, по вечерам поет в кабаках. Может вдруг подойти к человеку на улице и, глядя в глаза, сказать, что того ждет. Большинство намеченных жертв спасается бегством. Многие считают Флорансу сумасшедшей. Сама она называет себя ведьмой.

Иногда для Флорансы наступают тощие дни – собранных медяков не хватает на то, чтобы оплатить еду и ночлег. Тогда главный прознатчик Палаты Истины хесса Къоль вдруг вспоминает, что у города Гехта накопилось к ведьме слишком много обид – бродяжка, шарлатанка, поет срамные песни да еще и не поклонилась карете хессира королевского наместника. Флорансу отправляют в тюрьму. Десять дней ей можно не заботиться о поисках тепла и пищи. Преступления Флорансы не велики, потому ей дозволено выходить из камеры и делать всякую мелкую работу – подметать, чинить одежду, помогать на кухне. За это ведьме даже полагается кой-какая денежка.

Когда я только начал учиться на гитаре, нашу Гудрун чуть удар не хватил: она решила, будто я надумал подыгрывать Флорансе в кабаках. Пришлось поклясться, что даже думать не буду о рыжей бродяжке. И вот теперь она зовет меня.

– Ну, долго тебя ждать?

А ведь рыжая нахалка так просто не отвяжется. Сейчас дам ей окорот и пойду дальше.

– Чего надо?

– Подарок тебе сделать хочу. Надо бы Хельге, так ведь не примет. Если я предложу отблагодарить хессу Къоль, ей, пожалуй, станет дурно. А когда очухается, скажет мне много нехороших слов. Хельга такая же как и я, гордая. Давай руку!

– Погадать мне хочешь? – усмехнулся я, протягивая Флорансе ладонь.

Колючая нитка обхватила палец.

– Ведьмы сворачивают время в колечки, – говорила Флоранса, глядя мне в глаза мерцающим нездешним взглядом. – Носят потом на руке. Потому и не стареют. Чем больше колец, тем опытнее и древнее ведьма. Теперь у тебя тоже есть немного лишнего времени. Скоро оно тебе понадобится. За спасенную жизнь только жизнью и заплатишь. Все, готово. И не размахивай особо руками, а то увидят, решат что я к тебе клинья подбиваю. Вот еще! Не дорос!

Флоранса соскочила с ограды и легко зашагала прочь – яркая фигурка на белой заснеженной улице.

Да что сегодня за день, все несут околесицу! И старый Пер, и эта драконьим хвостом убитая Флоранса. Что она там наколдовала?

На моем пальце плотно сидело хитро сплетенное нитяное колечко.

Торгрим отыскался в казармах городской стражи, в комнате главного прознатчика. Скромно сидел в углу на скамеечке и наблюдал, как Хельга и Оле допрашивают Флоси Кислого, известного городу как старьевщик, а Палате Истины – как скупщик краденого, сводник и мошенник. Жить бы Флоси в сером доме с дверьми, запирающимися только снаружи, но жулик умудряется время от времени предупреждать стражу о готовящемся действительно серьезном преступлении. Хельга и Оле терпеть не могут Кислого, но сделать ничего не в силах, а тот во всю пользуется своей «полезностью». Почему с Флоси до сих пор не разделались городские бандиты, не знаю. Очевидно, скупщик краденого и им умеет хорошо услужить.

Я сказал, что Хельга и Оле допрашивали Кислого, но на самом деле это больше походило на базарную торговлю. Флоси, сладко улыбаясь, сидел на стуле посреди комнаты, а моя сестра и капитан городской стражи ходили вокруг, усталые и злые.

– Вы посадите меня в тюрьму. Доброго дня, хесс Ларс… А я за это расскажу вам, кто заказал кражу алтарной статуэтки из храма Хандела.

– Велика добыча! – злится Оле. – Полгорода видело Желтого Дракона в лавке Льота Халля. Хватило ж ума выставить украденное…

– Халль разорился и ушел в лед три года тому назад, – задумчиво уточняет Торгрим.

– Да, покровитель торговли наказал нечестивца. Но у него остались наследники.

Оле пыхтит как каша в котле.

– Флоси, пошел вон.

– Что творится в Гехте! Честному человеку уже и в тюрьму не попасть!

– Честному не попасть.

– Хватит! – вскидывает ладони Хельга. – Если уж человеку так хочется спать на соломе…

– Почему же на соломе?

Кислый приподнимается. На стул, на котором сидел скупщик краденого, положен аккуратно сложенный тюфячок.

Издав звериный рык, Оле сгреб сладчайшего Флоси вместе с его свертком и выволок за дверь. Хельга устало опустилась наосвободившийся стул.

– Исход Драконов… Человек сам рвется в тюрьму… Торгрим, запиши это красными буквами. Или лучше не записывай вовсе. Потомки решат, что наш мир охватило безумие.

– Кислого что, совесть заела? – деловито осведомился хронист.

– Да он слова такого не знает! Нет… Флосихочет спрятаться. Только от кого? У нас маленький город. Все, на кого Кислый донес, сидят здесь. От тех, кто может отомстить за них, прохвоста защитят его хозяева.

– Хозяева?

– Ты думал, скупщик краденого старается из любви к закону? Все подснежники грызутся, как хрустальные пауки. Отдать врага Палате Истины – не самый плохой способ избавиться от него… Куда клопа дел? —спросила Хельга вернувшегося Оле.

– В «спаленку». Незачем этой мелочи занимать камеру с хорошим замком! Драконий Эйрик сейчас тих и благостен, сбылась мечта: Университет нанял его расписывать храм Видена. Это не вывеску малевать, недели четыре провозится, не меньше. Значит, до следующего запоя и дебоша столько же. А если Флорансе опять понадобится приют, я этого Флоси пинками выгоню. Или уже наконец упеку, как он того заслуживает! А пока что пусть посидит в темноте. Хотя я ему лампу оставил…