Текст книги "Подлинная «судьба резидента». Долгий путь на Родину"

И этот человек желал со мной говорить. Зачем же вдруг? Возможно, его интересует, почему я больше не сотрудничаю?

Переполненный любопытства, я отправился в штаб. Наш разговор состоялся с глазу на глаз. Постороннему человеку он мог бы показаться крайне странным.

Иван Иванович вежливо просил меня присесть. Сам встал и проследовал к двери, чтобы убедиться, что дверь за мной плотно закрыта. Потом он убрал со стола документы в старомодную папку с металлическими скрепками и надписью «И.И. Зайцеву за заслуги в работе с молодежью». Этой папкой его якобы наградил шеф КГБ Семичастный, лично. На меня этот весьма немолодой и побитый Зайцев скорее производил впечатление провинциального бухгалтера, нежели воинствующего чекиста.

«Итак, как идут экзамены?», – многозначительно спросил он. – Ты хорошо подготовился?»

«Неплохо, на мой взгляд».

«Ты вообще молодец, со всем справляешься. Кстати, Олег, что ты собираешься делать после школы? Какие у тебя планы?»

Я ответил, что хотел бы стать кинооператором.

«Здорово!». Он сделал вид, что истинно радуется за меня. «Имей в виду, что в Институт кинематографии стремятся многие. Если ты окончишь школу с медалью, у тебя будут шансы, а иначе… Но почему это обязательно должен быть Институт кинематографии?»

Я напомнил ему, что фотографирование уже давно является моим увлечением, и что я даже отснял один любительский фильм.

«Верно, снимаешь ты хорошо, – озадачил меня Иван Иванович, – а о другой профессии ты еще никогда не задумывался?»

«О какой еще другой профессии?», – спросил я.

«Например, связанной с работой за границей?»

«Нет, – сознался я откровенно, – об этом я еще никогда не думал».

«Видишь, – обрадовался он, – не думал, хотя должен был. Не торопись, обдумай хорошенько и только тогда решай».

…Нет, но я уже все решил. Сразу после завершения экзаменов (на медаль, к сожалению, мои оценки не дотянули), я подал заявление на поступление в Институт кинематографии. К заявлению я приложил свои фотоснимки, которые считал особенно удавшимися, и короткий любительский фильм, который сам отснял на 8-миллиметровую кинокамеру «Адмирал». Это должно было убедить приемную комиссию о моем «откровенном» таланте. В силу какой-то необъяснимой причины я был почти уверен, что справлюсь с творческим конкурсом и сдам вступительные экзамены на поступление в институт.

Но почему-то именно в этом году неутомимый реформатор Никита Хрущев задумал новую реформу, в соответствии с которой всем кандидатам в вузы полагалось, до вступления в вуз провести два года на практических работах или военной службе. Наш лидер наивно полагал, что молодежь, поработавшая в колхозе или на предприятии, либо познавшая солдатскую жизнь, лучше справится с наукой. Кроме того, и это следовало приветствовать, в нашей стране необходимо было положить конец тому, что называлось «использование личных связей». В то время дети высокопоставленных родителей без особых препятствий проникали в престижные школы, закрывая туда дверь всем остальным. А новой мерой Хрущев отправил всех, не исключая меня, «на производство». Приемная комиссия вернула мне документы, рекомендуя вернуться не раньше, чем через года два, подтвердив практическую работу, по возможности, имеющую связь с моей будущей учебой.

Недолго думая, я отправился на студию «Мосфильм», куда меня немедленно приняли в качестве ассистента оператора. Мои поручения не требовали большой сноровки. Мне полагалось таскать за оператором камеру и штатив и выполнять другие мелкие поручения. Я почти свыкся с этой не требующей большого таланта работой и окладом в 60 рублей, как вдруг вмешались мои родители.

«Работа без постоянного графика? – с недоверием поинтересовалась у меня мама. – Дома ты появляешься когда вздумается? И это в 17 лет? Нет, мне эта работа не по душе».

«Увлекся кино, – поддержал ее отец, – связался там с уродами, пьяницами, телками и всякими искушениями».

Быть может, заслуженному функционеру выбор его сына на самом деле показался против шерсти. Хотя иногда я задумываюсь, что отец уже тогда был в курсе о моем запланированном будущем и занятие кинематографией совершенно не укладывалось в эту концепцию. Возможно, его, бывалого офицера с Лубянки, частично посвятили в то, что со мной задумали или просто посоветовались с ним, намекнув ему о моем будущем. Во всяком случае, через неделю после того, как на студии получили письмо моих родителей, я вылетел с «Мосфильма», который со мной раз и навсегда расстался. Таким образом, мои мечты о карьере кинооператора развеялись навечно.

В штабе оперативного спецотряда мне опять передали пожелание Иван Ивановича поговорить со мной в гостинице «Советская» в (нанятом КГБ) номере на третьем этаже. В большинстве московских гостиниц были такие «конспиративные номера», предназначавшиеся для встреч служащих Комитета с агентами или агентами доверия, для вербовки новых неофициальных сотрудников и других тайных целей.

В помещении, оборудованном как обычный гостиничный номер (где явно была встроена прослушка), меня приветствовал мой ведущий офицер КГБ.

«Присаживайся, Олег. Закуривай, если желаешь».

Иван Иванович, как обычно, был одет в незатейливую одежду отечественного производства. Как я смог убедиться на следующих встречах, он не курил и не пил крепких спиртных напитков.

«Итак, мой друг, из затеи с кинооператором ничего не получилось?»

Таким образом он сразу показывал, что был обо всем в курсе.

«Не принимай это слишком трагично. Кинематография никуда не годится, это не соответствующий вид деятельности для настоящего мужчины. МЫ (это он произнес внушительно) давно тобой интересуемся. Ты самбист, спортивный защитник и отличный фотограф. В оперативном отделе о тебе прекрасного мнения. Нет, Олег. Тебя ждет другое будущее, не в кино…»

Услышав эти слова, честно говоря, я подумал, что меня отправят в школу для разведчиков. Но, к моему удивлению, он продолжал:

«Мой друг, становись выпускником высшей школы ГРА».

«Чего?», – спросил я в недоумении.

«В Институт гражданской авиации», – сказал он, акцентируя каждое свое слово.

Я кивнул безучастно.

«Не торопись с решением, – добродушно улыбаясь, продолжил Иван Иванович, – в Институт кинематографии ты все равно не поступишь. Думаю, тебе это понятно…»

Я опять кивнул, тем временем понимая, что моя учеба в Институте кинематографии как-то не входит в ИХ планы и что все мои попытки поступить туда будут бесполезны.

«Понял меня, – сказал он удовлетворенно. – Зачем тебе убивать время, делая вид, что ты где-то работаешь? Нет, дружище, так не пойдет. В Институт гражданской авиации можно поступить без двухлетней обязательной практики. Тебе всего лишь необходимо пройти медицинскую комиссию и сдать вступительные экзамены. Ты поступишь на факультет по специальности “радиоаппаратура для авиации”. Когда ты закончишь учебу, мы предложим тебе (вновь многозначительно подчеркнул он) интересную перспективу».

… Покажите мне в Москве 17-летнего парня, в то время решившегося воспротивиться органам. Если они того желают, надо это делать. У них все на обозрении. Но почему меня посылают непременно в техническую службу радиосвязи? По физике у меня в школе была только тройка… Может, после учебы определят в радисты или шифровальщики? В моем представлении рождались размытые картинки, как в шпионских фильмах, которые я видел: мужчина в наушниках, попискивающая морзянка в полутемном подвале…

«Согласен, – ответил я. – Куда мне подавать вступительные документы?»

Он продиктовал мне адрес приемной комиссии, добавив, что медицинскую комиссию необходимо проходить на секретном военном объекте рядом со стадионом «Динамо».

«Там проверяют всех пилотов, – пояснил он. – Там же пройдешь экзамен на профпригодность».

К моему большому удивлению, медицинская комиссия оказалась самым сложным вопросом из того, что мне предстояло. Целых пять дней меня гоняли по врачам. Постукивали, просвечивали, мучили на каких-то симуляторах, запирали в камерах и крутили на центрифугах, будто мне предстояло попасть в космонавты, а не в гражданскую авиацию. Наконец я держал в руках долгожданное заключение: «Готов к полетам без ограничений».

Институт, куда я подавал документы, был в Киеве. Но вступительная комиссия в то время находилась в Москве в Центральном аэропорту, куда мне было недалеко добираться – всего каких-то пять троллейбусных остановок от дома. На экзаменах я получил две пятерки и одну тройку – по математике. Общая оценка оказалась вполне достойной, и я уже чувствовал себя новоиспеченным студентом. Но когда на черной доске вывесили список принятых студентов, моего имени среди них не оказалось. Я вновь, и вновь пробегал глазами по списку, думая, что произошло недоразумение и мое имя забыли случайно. В списке значились имена кандидатов со средней оценкой гораздо ниже моей. Но моей фамилии нигде не было.

Медленным шагом прогуливаясь в сторону дома по Ленинградскому проспекту, я думал, что бы это значило. Честно говоря, я не особенно расстроился. Меня никогда не тянуло в небо, тем более работать с радиоприемниками. Поэтому неудача особенно меня не расстраивала, хотя было все же досадно и в то же время непонятно.

Уже какое-то время я казался себе чем-то вроде мяча, которым играют чужие властные руки. С этим пора было свыкаться.

Дома я демонстративно бросил в сторону учебник по математике:

«Все равно я поступлю в Институт кинематографии. Инженер из меня никогда не получится…»

Но мой отец не возмутился моему эмоциональному выпаду.

На следующий день опять появился Иван Иванович. С потупленной головой я пытался объяснить ему, что из его плана ничего не вышло. Получил подножку на математике, о чем сожалею. Но он не выглядел от этого нисколько расстроенным.

«Не вешай голову, юный друг. Это не повод расстраиваться. Конечно, летать – это здорово и заманчиво. Но для тебя еще не все потеряно».

Я глядел на него как на иллюзиониста в цирке. Какой номер он сейчас предложит? Не добавляя никаких слов в мое утешение, он заявил:

«Олег, дорогой, пойдешь работать на почтовый ящик 1303 (так в СССР называли секретные предприятия, Научно-исследовательские институты и Конструкторские бюро). Кстати, Олег, этот п.я. неподалеку от твоего дома и имеет что-то общее с воздухом. Поработаешь там и утвердишься в своих силах. Тогда поглядим дальше».

Иван Иванович прекрасно умел игнорировать настроение своего собеседника. На сей раз, не моргнув глазом, он опять застал меня врасплох. Совершенно спокойно он принялся объяснять мне, где находится этот злополучный почтовый ящик, к кому мне там обращаться и кем я буду работать – техническим рисовальщиком…

Это было немыслимо! На «Мосфильме» у меня могла быть должность ассистента оператора, которая меня удовлетворяла, с перспективой поступить в элитную школу, но меня обязательно хотели запереть на сером «почтовом ящике», усадив за чертежную доску и заставив тупо отсиживать весь рабочий график. Это было невозможно! Я уставился на него:

«Я не расстался с надеждой работать в кино».

«Да? – с удивлением спросил он, будто это было для него новостью и затем продолжая абсолютно официозно: – Итак, Олег Александрович, у нас каждый имеет право выбирать себе профессию на собственное усмотрение. И вы – не исключение. Но я рекомендую вам реально посмотреть на свои возможности. Реально! Думаю, вам понятно, что я имею в виду!»

И чтобы показаться еще серьезнее, он однозначно произнес:

«В Институт кинематографии вас никогда не примут. Это вам абсолютно ясно, или еще требует разъяснений?»

После этого мы опять беседовали как два многолетних друга, хоть и разного возраста. Будучи моложе, я внимательно слушал слова опытного ветерана. Иван Иванович посоветовал мне не бросать спорт и принимать участие в оперативной работе спецотряда. В заключение он добавил, что, возможно, скоро мы вновь увидимся.

«Ты ведь не против наших встреч? – спросил он, наконец, похлопав меня по плечу. – Но помни, ни одна душа не должна узнать об этих встречах».

Для меня навсегда осталось загадкой, кто придумал этот обходной путь через поступление в Институт гражданской авиации. Единственным разумным доступным мне объяснением остается, что кто-то желал досконально проверить мое состояние здоровья до приема на оперативную службу. Я до сих пор уверен, что закрытая медицинская комиссия на стадионе «Динамо» предоставила кому-то возможность провести полную и тщательную оценку моего физического здоровья и проверки на способность перенесения психических нагрузок.

Если на самом деле все было именно так, признаю за некоторыми людьми определенную предприимчивость мысли.

К этому моменту в нашей семье после длительного отсутствия появился мой дядя. Он служил полковником в 9-м управлении КГБ, и вышел на пенсию в чине генерала. 9-е управление отвечало за личную безопасность самых высоких партийных и правительственных лидеров. Находясь рядом с руководством этого Управления, дядя располагал определенным положением и смотрел на всех свысока. Ничего там не менялось до попытки смещения Михаила Горбачева и реорганизации 9-го управления и вывода из органов секретной службы.

Дядя выразил удовлетворение моим устройством в п.я. 1303 и показал удивительное знание моего будущего рабочего места. Разговор шел о конструкторском бюро А. Яковлева, к которому также относилось испытательное предприятие, на котором тестировались конструкторские изобретения. Мне была поручена работа в области конструкций СПК.

Однажды в августе 1961 года я представился в кадровый отдел конструкторского бюро и заполнил подробную анкету, в которой необходимо было указать всех родственников вплоть до прабабушки. «Вас направил Сергей Ильич?», – дружелюбно спросила пожилая женщина, возглавлявшая отдел кадров, принимая мои документы. «Да», – как договаривались, ответил я, не имея никакого представления о том, кто был этот Сергей Ильич. Спустя три дня мне вручили пропуск и разъяснили мои обязанности. Зарплата, целых 50 рублей, оказалась ниже, чем на «Мосфильме».

Так началась моя монотонная многомесячная работа в КБ…

Бюро Яковлева переживало на тот момент тяжелые времена. Многие годы оттуда в авиационную промышленность не поступало никаких инноваций. Яковлев, известный в прошлом любимчик Сталина, и его многотысячный, обширный коллектив, который разработал в 30-е и 40-е годы серию великолепных истребителей, попал в тяжелый кризис. Будучи всего лишь учеником, осваивающим техническое черчение, я тоже смог это почувствовать. Сотрудники работали небрежно, все отдавало застоем и рутиной.

Не могу сказать, что я серьезно над этим задумывался. Конструкторское бюро было всего лишь этапом на моем пути, на котором, как я уже мог предположить, будет еще много удивительного. Меня не особенно перегружали работой. Под предлогом, что мне необходимо в оперативный отряд, я уходил с работы задолго до завершения рабочего дня. Никому не было дела до того, чем я занимаюсь.

Иван Иванович появился только через полгода. Мы опять встретились в элегантном номере на третьем этаже гостиницы «Советская».

Он оглядел меня с головы до ног.

«Помнишь, Олег, о чем мы с тобой говорили?»

«Помню, конечно, но сейчас мне необходимо подумать о службе в армии. Меня скоро призовут».

«Правильно, это твоя святая обязанность – защищать Родину, – похвалил меня мой куратор из Комитета госбезопасности и, не ожидая воздействия своих слов, немедленно продолжил: – но сначала ты поступишь на подготовительные курсы в вуз».

Какой сюрприз сейчас мне подготовил мой старый друг? Я пытался скрыть свое удивление, но непроизвольно у меня сорвался с губ вопрос:

«И в какой же Институт?»

«В самый престижный институт», – невозмутимо заявил старый чекист, – Московский государственный институт международных отношений, кузницу дипломатов и специалистов международной экономики. Слышал о таком?»

«Слышал, конечно, но никогда не думал, что смогу там учиться».

«Сможешь, – обещал Иван Иванович, – и работать за границей будешь. Но сначала тебе придется поступить на подготовительные курсы для рабочей молодежи. Сначала усовершенствуешь и углубишь ранее усвоенные знания. Наверное, ты уже многое после школы подзабыл?»

«Да, подзабыл. Но курсы и учеба в Институте международных отношений – для меня некий неожиданный сюрприз…»

«Придется привыкать, друг, нежданных сюрпризов впереди у тебя еще много».

…Эта встреча оказалась очень поучительной. Иван Иванович дал мне понять, что он в курсе всех моих намерений и действий. Я уверен, что в то время он даже был в курсе и знал имена всех моих друзей. Из его точно изложенных предложений можно было понять, насколько хорошо он обо всем информирован: «Ты молодец. На работе тобой все довольны. И друзья у тебя тоже надежные…»

Вскоре несколько молодых людей, меня включая, органы направили из КБ учиться на подготовительных курсах в МГИМО. Я интенсивно готовился к учебе на факультете мировой экономики, окончательно похоронив юношескую мечту о поступлении в Институт кинематографии. Учеба в Институте гражданской авиации уже унеслась совсем далеко в небытие. Сейчас я абсолютно ответственно готовился делать карьеру в зарубежье.

Занятия проходили вечером после работы в главном здании МГИМО на Крымском валу. (Там по сегодняшний день размещается Дипломатическая Академия.) В расписание входили английский, география, математика и основы мировой экономики. Я очень старался и справлялся с занятиями не хуже других. Честно говоря, я не имел никакого представления о своей жизни в будущем. Возможно, подспудно я чувствовал, что не могу сам планировать свою судьбу и будущее. Меня будто несло по течению, и я не знал, куда и зачем он меня вынесет. Но я был уверен, что не дам себе погибнуть.

Летом 1963 года опять появился Иван Иванович. В этот раз встреча проходила в ресторане за большой застекленной витриной напротив часовой фабрики на Белорусском вокзале. Судя по всему, руководство моего куратора в КГБ на сей раз имело ко мне нечто конкретное, так как Зайцеву было позволено заказать на троих обед за государственный счет. Третьим за столом был коллега Иван Ивановича – худощавый, модно одетый молодой человек по имени Сергей. После того как Иван Иванович нас представил, он намекнул, что возможно в будущем Сергей станет постоянно поддерживать со мной контакты. Он вел себя покамест весьма сдержанно, разглядывая меня сверху донизу. Мне все время казалось, будто он сейчас попросит меня открыть рот и показать ему свои зубы, так, как это делали раньше на базаре, приобретая в рабство негров.

Иван Иванович заказал нам по рюмке коньяка и стакан грузинского вина себе. (В то время в Москве на самом деле еще можно было без особого напряга найти сухое вино за пару копеек.) Мы пили и непринужденно общались. С момента нашей последней встречи прошло немало времени, но я считал само собой разумеющимся рассказать все о своей жизни, так как Иван Иванович и так обо всем был в курсе. «Куратор» ни о чем меня не расспрашивал. В отличие от наших предыдущих встреч, я обещал себе ничему не удивляться и не терять самообладания, как это принято у опытных разведчиков. Но Иван Иванович вновь заставил меня возмутиться.

«Скажи Олег, а что ты там потерял в этом МГИМО? Не пора ли потихоньку завязывать?»

«На что вы намекаете? – мгновенно куда-то исчезла моя смелость. – Мне скоро сдавать вступительные экзамены. Для этого я упорно учился полтора года. Даже над математикой постарался».

Но мое эмоциональное восклицание не произвело на него никакого впечатления.

«Забудь, – сказал офицер безучастно, будто говорил о каких-то мелочах. – Пей лучше коньяк и слушай, что я тебе скажу. Вот ты сдашь экзамены в этом самом МГИМО. Думаешь, тебя сразу пошлют за границу в Лондон, Париж или Нью-Йорк? Нет, друг, это только иллюзии. За границу уезжают единицы – для этого нужны удача и связи. Остальные работают преподавателями. Хочешь стать учителем?».

Я отрицательно покачал головой.

«Так что же, этого ты не хочешь. И правильно, что не хочешь. У нас на тебя другие планы…»

«Но вы ведь сами рекомендовали мне учебу в МГИМО».

«Забудь, – повторил он уже более раздраженно, не считаясь с моим возражением. – Призовешься в армию, правильнее сказать – во флот пойдешь. Ты же крепкий и выносливый. Потом отслужишь свой срок и возмужаешь немного, поглядим дальше. Тебя ждет интересная работа, ты не пожалеешь. А придумал себе карьеру какого-то дипломата или ученого-экономиста… Мы тебе другое дело приготовили…»

Я промолчал о том, что верю, что все это он сам себе выдумал, но не смог сдержаться от одного вопроса:

«Какая работа меня все же ждет?»

Тем самым я давал понять, что сам снова капитулировал.

Он улыбнулся и налил мне еще одну рюмку коньяка.

«Всему свое время. Еще узнаешь. Дождись сначала повестки от призывной комиссии и готовься к мобилизации».

Я еще раз предпринял слабую попытку выпутаться из этой туманной истории. Что-то пролепетал о своих отличных перспективах, напомнил о предстоящем поступлении в МГИМО, о том, что преподаватели в Институте обо мне хорошего мнения. Но все было попусту. Я был мячом в чужих руках, стал безволен и бессилен.

Помню, как меня сочли безумцем, забирающим документы из приемной комиссии МГИМО накануне вступительных экзаменов, считая меня почти поступившим студентом, т. к. экзамены были формальностью для посещавших подготовительные курсы.

Возвращая мне мое личное дело, секретарь расстроенно спросила: «Что вы делаете? Запомните, второго такого шанса у вас никогда не будет».

Я ответил ей вынужденной ложью, после чего для меня навсегда закрылись двери этого элитного московского института.

Сначала органы помешали моему поступлению в Институт кинематографии. Затем отстранили от авиации. Сейчас, как видно, лишили практически гарантированной учебы в элитном МГИМО, откуда дорога вела прямо в дипломаты. Куда это меня выведет, и что за секретную работу мне приготовил КГБ? Какой смысл был скрыт во всех этих обходах?

В начале сентября я получил повестку, что «гражданин Олег Александрович Туманов призван в соответствии с законодательством СССР в действующую армию». В повестке значилось, что я распределен в 141-ю часть военной пехоты. Пользуясь своими прежними связями в призывной комиссии, мама безуспешно пыталась узнать, какая это часть и куда меня потом направят.

5 сентября, распрощавшись с друзьями и родней, вместе с другими призывниками с пункта призыва, расположенного на Беговой улице в районе Красная Пресня, автобусом нас доставили на городской призывной пункт.

Там нас побрили наголо. Продезинфицировали нашу одежду в специальных барокамерах. Затем всех нас отвезли на железнодорожный вокзал и погрузили в поезд. После отправки состава вскоре пролетел слух, что нас везут в Калининградскую область, на территорию бывшей Пруссии, на Балтийский флот.

В городе Пионерск, мы попали в учебную часть. После прохождения «курса молодого бойца» была определена наша военная специализация. Кто-то должен будет служить на границу, других переодели в матросские формы. Меня отправили в другую учебную часть, где готовили расчеты для корабельной артиллерии.

Ладно, стану артиллеристом. Мне было безразлично. Гражданская жизнь ушла в далекое прошлое, передо мной лежали долгих четыре года службы и следовало привыкать к совершенно новым условиям. Поэтому я твердо дал себе слово ничего не принимать близко к сердцу и переносить происходящее со стоическим спокойствием. Мне можно было приказать служить на подводной лодке и ремонтировать в затхлой техничке дизельные моторы, и я это все равно посчитал бы мечтой своей жизни…

Несколькими месяцами позже меня, с остальными будущими минерами и артиллеристами передислоцировали в расположенный вблизи польской границы городок Муманово (ранее он назывался Хейлигенбайль). Зона прежде была пограничной, и мы везде натыкались на ворота с нарисованными на них красными звездами, за которыми располагались военные объекты, тренировочные плацы, ракетные позиции и т. д. По всей видимости, нигде в мире не было большей концентрации военных расположений.

В тренировочном лагере я проходил подготовку в артиллерийской наступательной части, считавшейся на флоте элитной. В скором будущем мне полагалось иметь дело со сложными расчетами, в том числе с электроникой, которая в то время в СССР находилась на экспериментальной стадии.

Нас разместили в старых казармах вермахта, оставшихся там еще со времен размещения элитной танковой дивизии Гитлера «Викинг». Никогда не забуду длинных коридоров, которые мне иногда приходилось ночью драить – в то время это являлось обычным дисциплинарным наказанием в советской армии и флоте. Другим наказанием была чистка картошки на кухне для еды нескольких сот солдат.

«Чтобы ты запомнил, что служба – это не мед кушать», – наказывая по мелочам, язвительно постоянно напоминал мне старшина.

Старшина явно что-то имел против молодых столичных рекрутов, считая их «шибко деловыми». Москвичей в нашей наступательной части было целых трое.

С приближением весны мы все стали подумывать о том, куда мы попадем после обучения. Можно было рассчитывать на службу на Балтийском, Черноморском или даже Североморском флоте. Среди матросов считалось самым страшным попасть на службу на крейсер «Свердлов». Его называли плавучей тюрьмой, которую в состоянии были вынести только сибиряки, да и то не каждый. В качестве талисмана экипажу крейсера каждые два года дарили молодого медвежонка. После наступления своего двухлетия медвежат спускали на берег, и они проводили оставшуюся жизнь в зоопарке.

По окончанию подготовки свежеиспеченные артиллеристы и минеры строились на плацу. Там во время переклички им объявляли их будущее место службы.

«Матрос Туманов – в 165-ю бригаду ракетных эсминцев».

Боже! Во главе этой бригады был флаг крейсера «Свердлов». Неужели мне придется попасть на эту плавучую тюрьму? Но нет, мне повезло. Бригадный штаб в городе Балтийск командировал меня на эсминец «Справедливый».

После того, как я понемногу обжился на корабле, мне стало очевидно, что здесь я смогу использовать некоторые навыки из прежней гражданской жизни, например, мои фотографические способности. Я подружился с Валерием Шульгиным, корабельным фотографом, которому оставался всего год до демобилизации из флота. Валерий представил меня замполиту.

«Товарищ капитан, я нашел себе замену. Я скоро закончу службу и бы целесообразно, если он пока подучится».

С этого момента у меня появились значительные преимущества.

Пока матросы скучали на политзанятиях, я проявлял в фотолаборатории пленки или готовил стенгазету. На корабле меня полюбили даже сверхсрочники. Каждому хотелось послать домой родственникам свой фотоснимок бравого моряка.

Однажды штурман узнал, что я обучался на технического чертежника.

«Матрос Туманов, – обратился он ко мне радостно, – вы для меня настоящая находка. Начиная с сегодня, вы будете чертить карты и навигационные планы».

Он не отличался особым трудолюбием и искал любую возможность переложить на кого-то свои обязанности.

Я был востребован и попросил своего непосредственного командира освободить меня на следующей неделе от моих обязанностей, т. к. замполит поручил мне побыстрее соорудить почетную доску «Наши лучшие воспитанники по военной и политической подготовке». Замполиту я объяснял, что выполняю срочное поручение штурмана. А последнему ссылался на срочную работу в фотолаборатории.

Приятно иметь свое собственное пространство на тесном корабле, где можно было ненадолго вытянув ноги и прикрыв глаза, собственным ключом отпирая крошечную каюту, оборудованную под фотолабораторию. Для матроса первого года службы это было невероятным преимуществом.

Естественно, не злоупотребляя «привилегиями», я стремился быть полезным и замполиту, и штурману, и капитану, при этом не показываясь их любимчиком в глазах других военнослужащих.

Мое реноме повысилось после появления во флотской газете «Страж Балтики» статьи об успехах нашего эсминца за подписью «Матрос О. Туманов». Став репортером, я использовал возможность, чуть ли не ежедневно спускаться на берег, когда корабль стоял у причала, сославшись, что несу статью в редакцию.

Ввиду моих успехов командир рекомендовал меня в кандидаты в коммунистическую партию, с чем я согласился, т. к. в предстоящей гражданской жизни принадлежность к КПСС могла очень пригодиться. Без этого труднее было найти подходящую работу. Вот так я стал кандидатом партии.

Весной 1965 года заместитель главного редактора газеты посоветовал мне поступать в Львовское высшее военно-политическое училище, где учились будущие политработники и военные журналисты. Он осторожно обрисовал мне преимущества, которые будет иметь для меня этот шаг. Во-первых, благодаря учебе будет положен конец моей службе матросом, постепенно мне приедавшейся. Во-вторых, утверждал он, диплом военного журналиста пользуется уважением и предоставляет блестящие шансы в будущей гражданской жизни. Честно говоря, в первую очередь меня интересовала хотя бы на какое-то время возможность освободиться от оперативной службы. Из его слов можно было понять, что на время подачи документов солдатам и матросам полагался месяц отпуска, а потом еще месяц подготовки к факультативным экзаменам для поступления в училище. Стоило попробовать, подумал я, это два месяца на суше… Почти без обязательств… Ну, а все остальное сложится. Честно говоря, я не планировал стать военным журналистом, посвятив жизнь армии.

После участия нашего эсминца в военном параде нам объявили, что порт Лиепая будет переоборудован под сухой порт. Многих матросов, меня включая, расписали в отпуск. Я запасся авиабилетом, купил подарки родителям и вечером был уже в Москве.

Через три дня раздался звонок.

«Приветствую, тебя, моряк. Иван Иванович с тобой разговаривает».

«Добрый день», – ответил я, чуть смутившись, потому что уже два года мой куратор не давал ничего о себе знать. «Ты примерно служишь. Знаю. Стал корреспондентом и кандидатом в партию… Теперь хочешь поступать учиться… Отличный парень. А наш разговор, надеюсь, не забыл. Завтра увидимся. Есть о чем потолковать».

В обозначенное время я появился в известной мне гостинице «Советская». Сейчас разговор проходил в хорошо обставленном двухместном номере с коврами и хрусталем. В порыве гордости, я решил, что моя значимость у НИХ возросла.

Иван Иванович был не один.

«Знакомься, – он представил мне молодо выглядящего, с иголочки одетого мужчину: – Олег Максимович».

Так я познакомился с лучшим оперативным сотрудником внешней разведки КГБ. После этого мы еще неоднократно встречались в различных городах Европы. Об этом будет еще возможность рассказать читателю в будущих главах.