Текст книги "Маркиз и Жюстина"

Впрочем, на вкус и цвет… Мы как-то выпендрились, притащились на вечеринку в кимоно и с мечами – нормально.

Впрочем, здесь тусовка терпимая. Мэтр Кабош почти либерал. Д/с не любит, рабынь не имеет. Правда, у него сразу четыре боттома. Но это уж как кому нравится.

Потанцевали, насмотрелись на мужской и женский стриптиз. Того и другого много и иногда со вкусом.

Садимся за стол. Жюстина вопросительно смотрит на меня. Вассал обязан испросить у государя позволения сесть. Я небрежно указываю на стул рядом с собой.

Вина нескольких стран на выбор. Неплохо. Мы остановились на прованском розовом в память о нашем южнофранцузском путешествии.

Удовлетворив первый голод, народ повеселел и начал развлекаться тушением свечек кнутом. Ритмичные, как во время экшен, удары бича. Я не большой мастер этого девайса, но тоже пробую. Со второго раза. Даже у Жюстины получается.

В соседней комнате девушку поливают воском. Она обнажена и привязана ремнями к столу. На лице – кожаная маска, полностью скрывающая черты. Ноги разведены. На бедрах и на плечах горят свечи. Маленькие, тонкие, как на торте. Ее верхний по прозванию Господин Рабов предлагает такие же свечки всем желающим: можно зажечь от тех, что уже есть, и покапать на «жертву», можно укрепить на ее теле, добавив свою лепту к украшению «тортика». Моя свеча не крепится ни в какую. Вопросительно смотрю на хозяина девушки (свечи на плечах сидят, как влитые).

– Они на иглах, – тихо говорит он.

У Жюстины загораются глаза.

– Я тоже так хочу. Ты же обещал спросить у Кабоша!

Господин Рабов тонко усмехнулся. Его усмешка говорит: «Распустил рабыню!»

– У нас не Д/с, – упрямо говорю я.

– А я слышал, что у вас более элэсный Д/с, чем у «Посланников вечности».

– Вассал и раб – не одно и то же.

Девушка стонет.

Я оборачиваюсь. Жюстина капает на нее воском, улыбаясь, как развратницы Сада. Она прекрасна. Девушка кончает под каплями воска с ее свечи.

– Из тебя неплохой топ, – шепчу я Жюстине. – Свитчуешь?

– С тобой – никогда.

Я задумываюсь. Среди женщин очень много свитчей.

…Кажется, тогда же или чуть позже, Жюстина заговорила о брэндинге.

– Я хочу всегда чувствовать, что принадлежу тебе.

«Ну и что вы будете делать, когда она протянет вам раскаленное железо для клеймения?» – вспомнил я реплику из какого-то Тематического треда. Нет, удар меня не хватил. Но свыкнуться с этой мыслью удалось не сразу.

– Вассалов не клеймят ни в одной культуре, – заметил я. – Парашютным спортом никогда не увлекалась?

Она улыбнулась:

– Нет. Ничем экстремальным. Разве что, экстремальным бизнесом.

И я понял по тону, что последнее гораздо опаснее.

Мои размышления прервал окрик тюремщика:

– На «А» фамилия!

– Амелин, – устало отозвался я.

– С вещами на выход!

Я взял куртку и полбуханки хлеба, выданного на обед (здесь это очень ценная вещь), и вышел из камеры.

Олег Петрович

Я почувствовал слежку уже в начале бульвара. Обернулся. Ничего особенного. Старушка ковыляет из магазина, парень выключает сигнализацию на пульте и открывает дверь машины, девушка стоит возле рекламного щита и курит, мамаша с коляской на бульваре.

Нервы, что ли?

Прошел еще метров сто. Ощущение взгляда в спину не пропало.

Останавливаюсь, делая вид, что изучаю рекламу на кинотеатре «Россия» (то бишь «Пушкинский») и прикидываю, не перейти ли на ту сторону.

Девушка стоит под фонарным столбом и разговаривает по сотовому. Та самая! Так я и поверил, что ты тут давно! Только что остановилась!

Одета во все черное. Черные сапоги на шпильках. Героическая женщина! Это же еще выстоять надо – на улице каток! Черные обтягивающие брюки, короткая дубленка с пушистым мехом и черные пышные волосы. Головной убор отсутствует.

Ладно. Последний тест.

Медленно иду дальше, к пересечению с Большой Дмитровкой.

Если бы не плотный поток машин, заглушающий и более громкие звуки, я бы сказал, что слышу шаги за спиной. Невозможно их услышать! Но я их чувствую.

– Олег Петрович?

Девушка почти бежит ко мне, чудом умудряясь не поскользнуться на обледенелом тротуаре. Я жду.

– Вы Олег Петрович?

– Именно.

– Пойдемте! Это вас заинтересует.

Властно так сказала, королева хренова! Словно всю жизнь мужиками командует. Повернула на Дмитровку и махнула мне рукой, мол, иди. Даже не обернулась.

– А вы, простите, кто? И что должно меня заинтересовать?

– Кто? Не важно. Заинтересовывать буду не я. Речь пойдет о деле Маркиза.

Мы зашли в дверь под вывеской: «Русское бистро». Сняли верхнюю одежду, и я застеснялся дешевого свитера. Наверное, это заведение средней паршивости, забегаловка с бизнес-ланчами, но для меня и «Макдоналдс» дорог.

В зале, за одним из круглых столиков, сидит мэтр Кабош.

– Добрый день, Олег Петрович! Присаживайтесь.

Перед мэтром – штоф водки и тарелка с неким вторым блюдом.

Я сел.

– Что вы хотели мне сказать?

– Вы что предпочитаете? Осетрину на вертеле? Форель? Или мясное что-нибудь?

– Я сыт.

Хотелось добавить: «вами по горло!»

– Не обижайте, Олег Петрович! Я плачу. Водочки?

– Не пью.

– Да я вообще за рулем. Чуть-чуть!

Я осмотрелся. Кабошева подруга села одна за соседний столик и потупила глазки.

– Джин, закажи себе что-нибудь, – снизошел Кабош. – Что хочешь. Только без спиртного.

– Спасибо, мэтр, – девушка счастливо улыбнулась.

Достала пачку сигарет и с опаской взглянула на мэтра.

– Джин, нет.

Взяла сумку, чтобы положить сигареты.

– Джин, видишь, там мусорное ведро у туалета?

Девушка встала, подошла к туалетной двери, и пачка сигарет полетела в мусорное ведро.

У меня отпала челюсть. Джин повиновалась, словно кукла на веревочках.

Водка приятно согрела горло. Сам не заметил, как отхлебнул.

– Помогаю ближнему бросить курить, – улыбнулся Кабош. – Трудное дело. Самому тяжко пришлось.

Подошел официант, и передо мной опустилось здоровое блюдо с осетриной на вертеле, жареной картошечкой, свеколкой, помидоркой и прочими украшательствами. Клянусь, я ничего не заказывал!

– Так что вы мне хотели сказать?

Я сложил руки над тарелкой, не притронувшись к еде.

Кабош вздохнул.

– Нам бы не хотелось чрезмерного внимания властей к нашему сообществу. Мы и так как в осаде. Лесбиянок и тех с работы увольняют, а что уж о нас говорить! Что скажет среднестатистический обыватель, услышав о том, что мы делаем? В лучшем случае «Брр!», а то и «Какой ужас!».

– Я тоже среднестатистический обыватель.

– Вы кажетесь мне умным человеком, а умные люди, как правило, более терпимы к иным, чем они.

«Интересно, сколько он мне предложит?» – подумал я.

– Я надеюсь, что вы хотя бы попытаетесь нас понять, – продолжил Кабош.

– Три дня назад вы утверждали, что все люди – садомазохисты, а теперь упрашиваете понять вас, несчастных оригиналов.

– Все люди – садомазохисты в том смысле, что у всех (или почти у всех) есть садомазохистские фантазии. Это не особенность «несчастных оригиналов», а адаптивная программа, выработанная в процессе эволюции. В критической ситуации организм не должен сосредоточиваться на боли. Поэтому боль в этих фантазиях не воспринимается как нечто неприятное, а как раз наоборот. Так всем людям (а не только бегунам и авантюристам) сняться сны о том, как они убегают от преследователей. Это другая адаптивная программа. Но фантазировать и видеть сны и осознать собственные садомазохистские наклонности – далеко не одно и то же. Мало кто даже догадывается об этом, признаются хотя бы себе – единицы… Олег Петрович, Маркиз, конечно, не убивал Жюстину, но они оба принадлежали к сообществу.

– Это я уже слышал!

Я встаю из-за стола.

– Олег Петрович! Жюстина вела дневник! Садитесь! Попробуйте, осетрина весьма неплоха.

Сажусь и принимаюсь за угощение. Чего добру пропадать? Про дневник было интересно.

– Он у вас?

– Нет, что вы. Поищите в ее вещах.

– Вы его читали?

– Отрывки. Кое-что она публиковала в Интернете.

– Публиковала?

– А что вас удивляет? Там еще несколько ее рассказов лежит. Реконструкция пыток.

– А что вы можете сказать о ее дневнике?

– Там все есть. История их знакомства. Тематические пристрастия. Описания экшен. Они практиковали в основном термо (игры с воском), плейпирсинг, элементы Д/с, немного флагелляцию.

– Порки?

– Именно, – Кабош улыбнулся. – Это старинная аскетическая практика, применявшаяся в христианских монастырях, начиная с первого тысячелетия.

– Хм…

– Таким образом монахи достигали мистического экстаза. Бичевание или самобичевание. В тринадцатом веке появилась секта флагеллантов. Толпы кающихся с плетками ходили по городам Европы, бичуя себя и друг друга на папертях церквей и собирая все новых сторонников. Впереди таких процессий шли священники с хоругвями и крестами, и бичевание проходило под пение псалмов. В Испании к флагеллантам присоединялись влюбленные и многократно усиливали самоистязания у балконов возлюбленных. Наши русские хлысты практиковали бичевание во время радений. «Дисциплину» очень любили и активно практиковали иезуиты. Так что Маркиз де Сад ничего нового не придумал и прославился только благодаря литературному таланту.

Он выкладывает на стол книгу, обернутую в страницу из глянцевого журнала с рекламой французского коньяка.

– Прочитайте. Возможно, это убедит вас в том, что мы заботимся о безопасности, и нанесение каких-либо серьезных повреждений организму или тем более убийства ни в коей мере не входят в наши планы.

Снимаю коньячную рекламу. Под ней, на обложке, черным по темно-серому, изображен мужчина в палаческой одежде с кнутом в руке и написано: «Садомазохизм: путь плети (пособие по флагелляции)».

Возвращаю обложку на место, беру книгу. Последняя страница как-то далековато отстоит от предпоследней. Кладу книгу на стол, приоткрываю последнюю страницу. А, вот оно! В книгу вложен довольно толстый конверт. Интересно, сколько там? Штука точно есть. Возможно, больше.

Соблазнительно, конечно. Основных возражений два: компания против «оборотней в погонах» и депутат Пеотровский.

– Депутат Пеотровский, конечно, влиятельный человек, – тихо говорит Кабош. – Но ведь скоро выборы. Что-то там дальше будет?.. – Он развел руками.

Я улыбнулся.

– Депутат Пеотровский лично против вас ничего не имеет.

– Против меня?

– Конечно. Вы у нас проходите как сообщник.

– Сообщник?!

Любуюсь произведенным впечатлением.

– Вы же там были…

– Ну и что? Я врач.

– Это точно. Врач от слова «врать».

– Вы что, серьезно?

Выразительно смотрю на книгу.

– Почитаю, пожалуй… Может быть, вы и правда ни при чем. Но по поводу Маркиза ничего обещать не могу.

Я опустил книгу в портфель и встал из-за стола. «Оборотни в погонах» – это те, кому не повезло. Из меня мало интереса делать «оборотня», я человек маленький. И дело негромкое. И интересы господина Пеотровского я блюду. Кабоша мне не заказывали.

Вышел на улицу, закурил. У тротуара припаркованы многочисленные иномарки. Интересно, какая Кабошева.

Шагах в двадцати, за ближайшей церковкой, дождался появления Кабоша с подругой. Они сели в темно-серый «Мерседес».

Кабош

«Мерседесу» лет пятнадцать, и куплен он лет пять назад, но, благодаря современному дизайну, еще может произвести впечатление на лоха.

Мучительно хочется курить. Но не далее, как сегодня утром, я совершил с собственными сигаретами то же садистское действие, которое приказал совершить Джин.

Вот это номер! Хотел откупить Маркиза, а откупил себя! И денежки, собранные для Андрея, ушли налево. Я бы ни хрена не поверил этой ментовской сволочи, если бы у меня на столе не лежала актуальная книга Льва Докторова «Выжить за решеткой» с историей о том, как человек был осужден за изнасилование, проспав всю ночь в соседней комнате. Так что угроза г-на Волгина не так уж нереальна.

Если бы только мои были деньги – я бы плюнул. А так нет! Надо искать ходы. Может быть, зря я полез на пролом? Черт! Думать невозможно ни о чем, кроме курева!

– Господин, Маркизу убийство с особой жестокостью предъявляют?

– Да, вроде…

– А за это «вышку» дают?

– У нас за все дают, было бы желание. Запишут, что он ее сначала изнасиловал, – и дадут.

– Угу! После пяти лет совместной жизни!

– Ну и что? На Западе это уже не аргумент. Одна надежда на мораторий.

Машина плохо слушается. Скользко! Выпил-то совсем чуть-чуть. Нервы!

Выехали, наконец, за город. Рязанское шоссе. Я свернул на обочину и остановился.

– Так, Джин, сегодня ты вынула пачку сигарет и собиралась курить.

Джин вздохнула.

– Договор был? Ну? Не слышу?

– Был.

– Выходи из машины.

Она подчинилась. Вышла, встала у двери.

Я вылез с другой стороны.

– Вперед. Пять шагов по обочине. На колени в снег. Не подниматься! Десять минут.

Мимо проезжают машины. Может быть, водителей и удивляет вид коленопреклоненной девушки на обочине дороги, но никто не останавливается.

Я отошел шагов на пятнадцать, заметил время. Может, все-таки закурить? Она не посмеет поднять глаза и обернуться. Нет! Какой я Господин буду после этого, если сам себе не Господин.

В общем-то, это не есть правильно. Не за сигареты наказываю, а за свою неудачу. Зло срываю! Гнать надо из Доминантов. Зря десять минут назначил – еще простудится. Но сокращать срок наказания – последнее дело!

Наконец минутная стрелка одолела шестую часть круга. Подхожу к Джин, она поднимается, опираясь на мою руку, целую в лоб.

– Прощена. Пойдем.

Усадил в машину. Поехали.

Она кашляет.

– Приедем – напою молоком с медом, а то мне за тебя «вышку» дадут. Убийство путем доведения до воспаления легких.

Не такое уж абсурдное обвинение, если вспомнить членов секты альбигойцев, которые кончали самоубийством очень похожим образом: ложились на холодный каменный пол и провоцировали у себя пневмонию. Даже особый термин существовал: «endura».

– Я его терпеть не могу. – Услышал я голос Джин.

– Что?

– Молоко с медом.

– Тебя не спрашивают. Аллергия есть?

– Нет.

– Значит, выпьешь.

Пока Джин сидела, укутанная в плед, под строгим приказом с места не вставать и на улицу не соваться и пила ненавидимый ею напиток, я вышел в сад и все-таки закурил (нашлись-таки в доме полпачки). Решение пришло почти сразу. Теперь я знал, что делать.

Маркиз

Камера почти такая же, но народ отличается разительно. Худые лица с заостренными чертами, жесткие взгляды и руки в наколках. Один пониже и поуже в плечах, но глаза хитрющие и злые. Второй выше, амбал этакий. Вот и вся разница.

Правозащитник Абрамкин в свое время писал, что в советской тюрьме девяносто процентов случайных людей. Эти – из оставшихся десяти.

– Здравствуйте! – вежливо сказал я.

– Здравствуй, здравствуй! – ответил высокий.

Хитрый молча кивнул.

Я направился к свободной кровати.

– Что ж ты тряпочку-то перешагнул? – усмехнулся низкий. – А ноги вытереть?

– Извините, не заметил. На вас смотрел.

– Что, интересно?

– Всякий человек интересен.

– Не-ет! «Петух» не интересен.

– Это я, что ли, «петух»? Ну, давай возьми, если я тебе приглянулся!

– Давай, Вась! Ты первый, – бросил амбалу.

Сила у Васи есть, но практический опыт явно ограничивается уличными драками «стенка на стенку», а школы никакой. Его грузное тело мешком брякнулось на пол, и я заломил ему руку.

– Пикнешь – сломаю!

– Не так быстро, парень! – Перед моим носом сверкнул нож, и я встретился глазами с хитрыми глазками маленького.

Только бы планка не упала!

Бросаюсь на пол, уворачиваясь от ножа, тело изгибается – прыгаю на ноги, запястье низкого трещит в руке.

Терпеть боль он не умеет. Нож со звоном упал мне под ноги. Я молниеносно наступил на него.

– Ну что, руки ломать или так договоримся?

– Договоримся, – с досадой ответил маленький и сплюнул на пол.

– Тогда вопрос первый: что про меня наплели менты, что вы подрядились меня опустить? Вариант: сколько заплатили? Вариант: что обещали? Ну давай, по порядку.

– Сказали, что педофил-насильник…

Я рассмеялся.

– Слушай, вор! Ты ведь, вор, да?

Хитрый молчит.

– Не первый ведь раз сидишь, вор? И ментам веришь? Чего обещали-то?

– Не смотреть особенно. В покое оставить. И водку, и курево, и вести с воли.

– Не смотреть, значит? Это хорошо. Это правильно. Значит, не смотрели?

Я покосился на глазок в двери.

В это время здоровый сделал попытку подняться, и я легонько пнул его ногой. Он отключился.

– Так, вор! Слушай внимательно и запоминай мою статью: «убийство, совершенное с особой жестокостью». Ну, повтори!

– Убийство…

– Ну! – Я выкрутил ему руку.

– С особой жестокостью, – выдохнул он.

– Хорошо, иди. Сидеть тихо, рук не распускать. Ко мне обращаться «господин».

Хитрый сделал два шага и обернулся.

– Слушай, парень, может, без «господина»?

Я задумался, уж не перегнул ли палку.

– Ладно, согласен. Я сегодня добрый.

Вынул носовой платок и взял им нож. Подошел к унитазу. Сооружение это больше напоминает насест в советских общественных туалетах, спроектированный для того, чтобы срать, сидя на корточках. Над дыркой располагается кран для умывания.

В эту самую дыру я и отправил нож. Пройдет ли? Легко! Заточка мгновенно сгинула где-то в недрах тюремной канализации.

Амбал медленно приходит в себя.

– Забирай своего друга! – милостиво говорю хитрому. – Как зовут-то тебя, джентльмен удачи?

– Глеб.

Я протянул руку.

– Ну что, мир?

Он без особого удовольствия пожал ее и буркнул «мир».

– Андрей, – улыбнулся я. – А теперь просвети-ка меня, Глеб, по поводу местных обычаев: обо что вытирать ноги, обо что не вытирать, а то ведь опять впросак попаду. Не дай бог, кого покалечу!

Мне, наконец, дали белье (серое и влажное). Я умылся над сортиром и вытер лицо носовым платком (заподло вытираться тюремным полотенцем). И даже если Глеб и загнул, у меня не возникало никакого желания пользоваться этой именуемой полотенцем тряпицей, тем более что в качестве тряпки у двери лежит точно такое же.

Лег в кровать и полузакрыл глаза. Надо быть настороже, неизвестно, насколько Глебов «мир» искренен.

Размышляю о собственной реакции на попытку сделать из меня пассивного гомосексуалиста. Почему, собственно? Я всегда был далек от осуждения гомосексуализма как такового, а «священный отряд» Фив, составленный из любовников и столь благосклонно поминаемый де Садом и Николаем Козловым, никогда не вызывал у меня иных чувств, кроме симпатии, если не восхищения. Как писал Ксенофонт, «нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов».

Неужели дело в социальном статусе, в отношении общества, в трактовке? Там это было почетно, здесь – позорно.

И еще, в насилии. Маркиз де Сад оправдывал насилие, даже убийство возводил в ранг доблести. «Половой акт грязен – так сделаем его еще грязнее»! Почему же «грязен»? Г-н маркиз, проповедник либэртинажа, впоследствии переименованного в либертерианство, находился в плену сексофобии, характерной для его времени, и откровенно именовал себя развратником. И потому его заносило: «семь бед – один ответ!»

Наивно! Как герой мультфильма, рычащий страшным голосом: «Я великий злодей!» Мало кто из современных бэдээсэмеров назовет собственные развлечения развратом. Мы умнее и свободнее и способны отличить секс от насилия, мы провозгласили принцип добровольности и смогли вписаться в общество, еще не вполне, еще со скрипом, но все же. Увы, типичный зэк не умнее типичного обывателя и находится в плену тех же комплексов, что и маркиз де Сад. А я вынужден подчиняться распространенным здесь стереотипам – иначе смерть.

Как же они извратили высокую любовь воинов!

Мы с Кабошем сидим в пабе «Стивен» и обсуждаем вопрос о брэндинге. Прошло почти полгода с того момента, как Жюстина заговорила о клейме. С тех пор она не раз возвращалась к этому разговору, и постепенно я понял, что тоже этого хочу.

– Бычки о свою руку никогда не тушил? – поинтересовался Кабош. – Попробуй!

– Не курю.

Мэтр достал пачку «Винстона» и закурил.

– Ты же бросил.

– Иногда балуюсь.

Он сделал затяжку и отдал мне сигарету.

– Давай! Незабываемые впечатления.

Улыбнулся почти сладострастно.

Лето, я в рубашке с короткими рукавами.

Только не на тыльную сторону кисти, а то народ может удивиться. Лучше на предплечье. В крайнем случае, можно будет надеть рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ожог.

– Прямо здесь? – спрашиваю я.

– А что? Здесь народ поймет.

Возможно. Паб «Стивен» служит местом постоянных встреч тематической тусовки. Но ведь возможны и случайные люди. Что, если не смогу сдержать крик? Ладно, музыка громкая, заглушит.

Кладу руку на стол, горящий конец бычка впечатывается в кожу.

– Мать!

– Вот так-то! – заключает Кабош. – Клеймо в сто раз хуже.

– Я не под эндорфинами.

– Зато под пивом. Одно другого стоит.

Помолчали.

Кабош предложил сигарету.

– Будешь?

– А ладно! Давай!

Я с удовольствием затягиваюсь. Жюстина табак на дух не переносит, а главное, терпеть не может курильщиков, говорит: «У них губы холодные!»

– Ну что, передумал? – спрашивает Кабош.

– Почему же? Ты мне технологию-то объясни.

– Хорошо. Но сначала на себе попробуешь.

– Я всегда все на себе пробую. Но в этом случае мне бы хотелось твоего присутствия при эксперименте.

– Ага! Чтобы личный врач на крайний случай! – он усмехнулся. – Разумно. Даже проассистировать могу.

– Буду очень обязан.

– Так. Прежде всего на месте клеймения не должно быть нервных узлов и крупных сосудов. Куда ставить собираетесь?

– На плечо обычно ставили. Не на лоб же!

– Можно и на плечо, если Жюстина собирается до конца жизни отказаться от пляжей и платьев на бретельках или не боится шокировать общественность.

– Это мы с ней обсудим. А куда еще?

– На попу. Самое безопасное. Далее. Место клеймения надо тщательно очистить от волосков, обработать антисептиком и просушить. Существует две основных технологии нанесения клейма: историческая и бэдээсэмная. Есть еще химический метод (работа с кислотами), но я бы не советовал. И есть салоны тату. Там тоже брэндингом занимаются. Не хотите обратиться?

– Угу! Обезболивание вместо сабспейса, и я за дверью. Ну и какой кайф?

– Это, смотря что вас больше интересует: процесс или результат. Результат там будет заведомо лучше.

– Процесс, процесс!

– Как знаешь! Итак. Технология БДСМ. Берешь стальной лист, отрезаешь кусок, накаливаешь, прикладываешь торцом. Держать не больше секунды. Глубина клеймения не должна превышать полтора миллиметра. Если меньше полмиллиметра – клеймо сойдет. Так что имеет смысл вспомнить детство и на дереве потренироваться. В клейме не должно быть замкнутых линий. В месте ожога образуется коллоидная ткань, через которую не прорастают капилляры. Ткань, окруженная ожоговым рубцом, отмирает. Кроме того. От клейма можно, конечно, словить кайф немеренный, когда нижний в правильном состоянии, под эндорфинами. Но ему предстоит неделя ноющей боли и ношения стерильных повязок (от стафилококковой инфекции умереть, как не фиг делать, что частенько и происходило с заклейменными преступниками), а повязки еще надо уметь накладывать. Это у Полин Реаж все легко и просто. Но «История О» – фантазии очевидной ванили, которая в реале никогда ничего не пробовала. Продолжать?

– Продолжай.

– Историческая технология. У палачей были наборные клейма с металлическими штырями. Клеймо получалось из точек, как татуировка. На первый взгляд историческая технология даже безопаснее (площадь клеймения меньше) и предоставляет более широкие возможности: набирай из точек любой рисунок. Кажется, чего проще: забей гвозди в тонкую деревяшку, чтобы вышли с другой стороны, накали – и вперед. Но тогда гвозди должны быть достаточно тупыми, чтобы не увеличить глубину клеймения, и одинаковыми по длине.

– Мне больше нравится историческая технология.

Кабош пожал плечами.

– Ну, на себе попробуешь.

На фоне окружающих трехэтажных особняков дом Кабоша выглядит обителью нищего: первый этаж из белого дешевого кирпича, второй – вообще из бруса. Зато хорош забор. Совершенно глухой и высотой полных три метра. Говорят, в советское время запрещалось ставить заборы выше, чем два десять. Такие и ставят все бывшие, обратившиеся в нынешних, словно по привычке. Кабош не из них и потому внутренне свободен, что парадоксальным образом проявляется в высоте забора.

Перед домом – модный деревянный настил с пластиковым столиком и такими же креслами. Как в открытом кафе. За этим самым столиком и сидим мы с Кабошем, и потягиваем апельсиновый сок. Спиртное Кабош запретил на сегодня волевым решением.

– Джин! Подавай чай! – кричит Кабош.

Каблуки стучат по садовой дорожке и настилу. Я оборачиваюсь.

К столику подходит обнаженная молодая женщина. В руках у нее поднос с чаем, вазочкой с конфетами и двумя плитками шоколада. На шее – кожаный ошейник, на ногах – туфли на шпильках.

Девушка, пожалуй, красива, но, на мой взгляд, высоковата, да и грудь могла бы быть не такой тяжелой. Лицо знакомое. Где-то я ее видел.

Она ставит поднос на стол, гремят чашки, пахнет сладостями, отступает на шаг и преклоняет колени.

– А кто-то говорил, что рабынь не держит! – усмехнулся я.

– Ну-у, если женщина просит… Хочешь? Тебе сейчас эндорфины не помешают.

– Спасибо, Кабош. Честно говоря, не знаю, как отреагирует Жюстина. Мне бы не хотелось неожиданностей в наших отношениях. Ты бы хоть предупредил, что у тебя рабыня!

В общем-то, вряд ли Жюстину это расстроит. Тем более что цель чисто утилитарная – повышение концентрации эндорфинов в крови. К тому же Жюстина может ничего и не узнать. А может и узнать. Неожиданностей действительно не хотелось. Такие вещи надо оговаривать заранее.

– Ну как хочешь! – говорит Кабош. – Тогда лопай шоколад. Обе плитки.

Я вопросительно смотрю на мэтра.

– Шоколад тоже вызывает выделение эндорфинов и, еще больше, серотонина, – объясняет он. – При Тематическом «голоде» помогает – факт.

Делает знак своей рабыне.

– Иди!

– Где-то я ее видел, – задумчиво проговорил я, когда она ушла.

– На БДСМ-встречах ты ее видел. Джиния. Известная в Теме Госпожа. Не помнишь?

– А-а! Помню!

– Устал человек от верхней роли. Свитчинул. Ну что ж? Пусть расслабится в рабстве после тяжкой господской доли. Я подсобить – всегда пожалуйста.

Кабош окинул взглядом остатки ужина.

– Доел?

Я кивнул.

– Тогда пошли.

Вечереет. Солнце падает на запад, оставляя над землей яркую золотую полосу, перечеркнутую черными стволами сосен.

Мы спускаемся в подвал. Идем по большой комнате с низким потолком, носящей следы незавершенного ремонта. Голые стены, только одна оклеена обоями под кирпичную кладку, картон и осколки плитки на земляном полу.

– Отделаю – будет, как во всеми нами любимой «Истории О» – полная звукоизоляция. Все стены обошью пробкой. На полную катушку поразвлекаемся. Было бы готово – не понадобилось бы в лес тащиться. А сейчас – сюда!

Мы оказались в комнатушке площадью метров восемь, отделанной плиткой, как ванная или лаборатория. В углу стоит вполне медицинского вида стеклянный шкаф, усиливающий сходство с последней. У стены – кушетка, покрытая клеенкой, как в поликлинике, но куда чище и новее.

У шкафа – Джин. Она одета: белый халат, как у медсестры, волосы убраны под косынку.

– Маркиз, садись. Джин, иглы стерильные тонкие и антисептик.

– Зачем? – глупо спросил я.

Кабош улыбнулся.

– Надо же тебя подготовить к грядущим подвигам. Займемся плейпирсингом. Посмотрим твою реакцию на боль. Я хочу быть уверенным, что ты не потеряешь сознание от клеймления и сможешь оторвать руку с клеймом.

Я вспомнил, что Джиния прославилась в Тематической тусовке тем, что вышивала крестиком на одном экстремальном мазохисте. Говорят, сложная техника.

Джин и Кабош надели хирургические перчатки и вымыли руки.

– Рубашку снимай! – бросил мне Кабош.

Иглы оказались длинными и тонкими, как от шприцев. Явно не для вышивания.

– Может быть, сам? – спросил Кабош.

– Мне бы хотелось посмотреть на работу мастера. И поучиться. Жюстина интересовалась.

– Я тоже не большой специалист. Джин! Послужи другу Господина.

Они обработали мне плечо антисептиком. И Джин ввела под кожу первую иглу. Неглубоко. Сверху вниз. Игла выходит наружу и снова прокалывает плечо. И так дважды. Кончик иглы появляется на поверхности, возле него набухает кровавая капля. Ловко и быстро. У меня перехватило дыхание.

– Иглы хороши тем, – комментирует Кабош, – что, нанося минимальное поражение организму, вызывают бурное выделение эндорфинов. На этом основан лечебный эффект иглоукалывания. Джин, этого мало. Давай еще! Нам надо создать максимально возможный обезболивающий эффект, при этом, не вводя его в сабспейс, – он оборачивается ко мне. – Иначе ты будешь недееспособен.

Вторая игла вошла вслед за первой. Я чуть не застонал.

– Кстати, обрати внимание, – заметил Кабош. – Концы игл должны оставаться на поверхности. Иначе будет внутренняя гематома, а это не есть хорошо.

– Я видел какую-то передачу об иглоукалывании. Там иглы ставили именно так: перпендикулярно поверхности кожи и конец внутри. – Я стараюсь говорить как можно ровнее и спокойнее.

– Не напрягайся, – советует Кабош. – Расслабься. По иглам есть один специалист. Лет десять жил в Китае, синолог. Небесным Доктором кличут. Хочешь, познакомлю?

– Хочу.

Кабош кивнул.

– Только если он начнет разводить тебя попробовать «особые методы» – не разводись. С его «небес» не все возвращаются.

– Учту.

– Джин! Давай еще парочку.

Когда она закончила, Кабош наложил мне на плечо стерильную повязку. Иглы остались там, под повязкой.

– Пойдем потихоньку.

Он повел меня на первый этаж, поддерживая под руку на лестнице.

– Мэтр! Да я в порядке.

– Конечно, в порядке. Подумаешь, четыре иголки под кожей! Даже не под ногтями! Просто не делай резких движений. Это все может испортить. Сабспейс – состояние хрупкое.

Я не чувствую никакого сабспейса.

– Все еще впереди, – усмехнулся Кабош.

Усадил меня в мягкое кресло на первом этаже.

– Джин! Еще чайку.

Обернулся ко мне.

– Откинься на спинку, расслабься, полузакрой глаза.

Боль, пожалуй, уменьшилась, хотя больнее всего прокалывать кожу. Когда игла уже там – далеко не так больно. Если только не шевелиться.

– Причина выделения эндорфинов – даже не боль, а именно ущерб, нанесенный организму, – говорит Кабош. – Так что оно продолжает работать.

Во время чая боль почти прошла, зато нахлынуло состояние эйфории. Довольно легкое, без потери контроля и тумана перед глазами.

Кабош заметил.

– Что, хорошо?

– Хорошо.

– Помнишь переделку «Евгения Онегина» по Теме?

– Васину?

– Васину, Васину! Напомни-ка!

– Только любимые места.

– Давай!

 
– В учебе милый наш Евгений
Был не тупица и не гений,
А так слегка оригинал
И горько под лозой стенал.
Бранил Мазоха-ретрограда,
Зато читал monsieur де Сада
И был глубокий эконом,
То есть любил болтать о том,
Как государство всех имеет
И чем дерет. И почему
Не надо батогов ему,
Когда береза зеленеет.
Отец понять его не мог
И мужиков кнутами сек[7]7
  Авторы стихотворения фигурируют в Рунете под никами «Вася-Совесть» и «Добрый Дядя».


[Закрыть].
 

– Отлично! Язык не заплетается. Значит, все путем. В глубоком сабспейсе язык заплетается. Значит, не переборщили. У тебя довольно поверхностное состояние. Пошли!