Текст книги "Несчастье алого пятна. Рассказы о художниках"

Кисть моей руки

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда…

Анна Ахматова

Меня всегда интересовало восприятие разными художниками одного и того же пейзажа, живой модели или предмета. Точнее сказать, интересно было, как восприятие преобразуется в изображение? Вот смотрит группа на композицию из нескольких предметов или натурщицу… и каждый рисует или пишет по-своему!

Впрочем, даже фотографии, сделанные в одно время с одной точки съемки, но разными людьми, могут очень существенно отличаться друг от друга. Хотя «в принципе» и «по идее» фотокамеры должны фиксировать все одинаково…

С этим же был связан и мой интерес к живописным портретам, выполненным по фотографиям человека. Смотрит художник на фотоснимки, что-то происходит в его сознании (или в подсознании?) и кладет он на холст мазок за мазком… В случае удачи проявляется в портрете сущность человека…

К слову сказать, вспомнил давнюю историю… Прошло уже несколько лет с момента избрания Папой Римским Иоанна Павла II. Курганские католики решили заказать портрет понтифика известному российскому художнику Герману Травникову. Конечно, для создания портрета он пользовался фотографиями наместника Бога на Земле…

В старую мастерскую Травникова, которая тогда находилась в доме №20 по ул. Комсомольская в городе Кургане, я зашел в середине дня. Сквозь большие окна солнечный свет заливал мастерскую. Герман писал портрет Папы…

– Здравствуй-здравствуй… присаживайся вот сюда… какие новости? – сказал художник, не отрываясь от работы.

Я присел в старое кресло и начал рассказывать о делах и заботах местного отделения Советского фонда культуры.

– Сиди и не шевелись, – вдруг сказал Травников.

Я замер.

– Поверни вот так правую руку, – попросил художник и одновременно показал, что надо сделать.

С недоумением глянув на него, я послушно выполнил указание.

– С твоей руки напишу кисть Папы Римского, а то у меня что-то с правой рукой как-то не очень получается, – пояснил Травников – посиди вот так немного…

«Когда б вы знали, из какого сора растут стихи», вспомнились мне бессмертные слова великого поэта…

P.S. Где находится портрет Папы Римского Иоанна Павла II с изображением кисти моей правой руки, неизвестно…

А любопытно было бы снова взглянуть на часть своего молодого тела…

Торс юной девственницы

Не раз слышал я туманные рассуждения о ценности замыслов и реализации их в произведениях искусства… О красоте… о том, что «в этом что-то есть», о вечности, застывшей «во мгновении»… о подчинении материала художнику…

Вот и вчера, после хорошего ужина и великолепных напитков (каждому по вкусу) в уютной гостиной богатого дома, «бунтующие художники» вновь глаголили о «непонимании» обывателями их творений… О косности восприятия и жадности «сильных и богатых мира сего», не желающих платить «нормальные деньги» за их «нетленку»…

Гостеприимный хозяин, владелец небольшой, но хорошо подобранной коллекции графики и живописи, всем радушно улыбался, кивал, соглашаясь со сказанным, и угощал коллекционным армянским коньяком, не поступающим в розничную продажу…

Я слушал журчащие разговоры, изредка перебиваемые повышенным тоном стареющего художника, и вспоминал давнюю историю «о лучшем воплощении художественного замысла»…

…Меценатом «районного масштаба» в узком кругу местных художников был объявлен конкурс на лучшее изображение торса юной девственницы. Выбор материала и формы являлся привилегией авторов… И каждый мог свой шедевр продемонстрировать публике…

…Господи, каких только «всплесков творчества» и «дерзких замыслов» не было на выставке… Один отрубил сучья у старого пня и покрасил его зеленной краской… Другой – поставил вертикально длинный мраморный брусок с этикеткой «Будущее формируется сегодня», третий – на горлышко темно-коричневой бутылки из под пива приладил кусок глины, изображавший голову… Четвертый… Э, да что там говорить… Не в перечислении дело…. И, заметьте, каждый, наверное, искренне считал, что он создал шедевр, который останется жить в веках…

Меценат «районного масштаба», объявивший конкурс, всем произведениям уделил внимание, задумчиво кивал, наклонял голову и прищуривался, чтобы лучше рассмотреть и даже и время от времени отходил сторону – явно для любования издалека… Потом участников выставки пригласил в ресторан, дабы отметить завершение конкурса… К слову сказать, у него дома на стенах было несколько прекрасных акварелей в стиле «ню», и две из них – в круглых рамках диаметром около тридцати сантиметров, мне особенно нравились… И было понятно, что ничего из представленного на конкурс, он покупать не будет… Денег некоторым может и даст… Но не за творчество, а так… для «поддержки штанов»… Мужик-то он был не жадный…

…В ресторане, когда наступил момент распада общей компании на микрогруппы, я попросил слова, громко звякнул вилкой по графину для привлечения внимания, и предложил тост за процветание всех присутствующих.

А после этого, дождавшись, когда все выпьют, но еще не успеют закусить, громко заявил, что завтра утром, во дворе нашего многоквартирного дома, покажу символическое изображение женского торса, созданное из подручных материалов, которое просуществует три месяца, если раньше… местные варвары, не понимающие великое и облагораживающее воздействие настоящего искусства, не уничтожат его…

Кто-то захохотал, в мой адрес посыпались шутки на тему «Художник от слова худо», а долговязый график по кличке «Ермолай» заорал: «Старик, фотоаппараты брать»?…

…Свое слово я сдержал – утром возле нашего подъезда, недалеко от детской пластмассовой горки, сделанной в виде слоника, стояла небольшая снежная баба… Верхний шар в диаметре был чуть меньше нижнего, и это, на мой взгляд, создавало необходимую пропорцию для увековечивания торса юной девственницы.

Подпись – это просто совратительница…
Письмо русского путешественника

Друзья мои милые!

Минуло мне вчерашним днем двадцать лет! В шесть часов вечера вышел я на берег реки Сены и долго глядел на сию реку, думая о жизни людской. Никогда еще не чувствовал я столь живо, что течение реки есть образ нашего жизненного течения! Ах, где ты, где ты, весна жизни моей?

День этот хотел бы я провести с вами, милые друзья, но не суждено этому было случиться. В мыслиях вспоминал вас и радовался счастию вашему.

Обедал я вчерашним днем в одном маленьком трактире на Montmartre. Есть такая возвышенность на берегах Сены, что в окрестностях города Парижа. Название сие на русский язык буквально переводится как Гора Мучеников, но до сих пор точно не известно от чего произошло сие название. Здешние литераторы уверяли меня, что оно от имени грозного римского бога войны Марса (Mons Martis, Марсов холм). Однако барон Д., личность весьма образованная, заверял меня, что названа сия возвышенность в честь святого мученика Дионисия Парижского (Mons Martyrium, холм святого мученика).

В трактире познакомился я со старым художником Мишелем, полагаю, что лет ему более сорока. По словам любезного трактирщика, личность он прелюбопытшейшая – беден он, как философ, и беззаботен как артист. Днем Мишель торгует в своей лавочке всякой всячиной, а вечерами, закрыв торговлю, берет ящик с красками, идет на одну из здешних возвышенностей и пишет картины. После захода солнца, он возвращается домой, завсегда по пути останавливаясь в трактире, чтобы выпить кружку вина. А вино, друзья мои, здесь преотличнейшее.

Обратил я сначала внимание свое, глядя как вытряхивает он табак, и сколь бережно разглаживает маленькие листки голубой бумаги, в которую здешние лавочники табак заворачивают.

Мы разговорились с Мишелем, и взгляды сего парижанина показались мне весьма любопытными. Но сначала написать вам хочу о бумаге той, бережно разглаживаемой.

Мишель каждый день покупает табак, а обертку, разгладив руками, складывает в свой альбом. По словам его, этот сорт бумаги на рисунке хорошо впитывает уголь, а самим рисункам придает бархатистость. Некоторые рисунки свои Мишель мне показал.

Не будучи знатоком искусств изящных, должен прежде всего сказать, что напоминают они мне виденные в прошлом году у Его Сиятельства фламандские работы. Надобно особо отметить, что мельницы Монмартра, коих здесь довольное множество, на рисунках Мишеля совершенно явственно движутся, как и тучи, сквозь которые лучи Солнца пробиваются.

Однако более всего удивило меня нежелание Мишеля подписывать свои работы. Поневоле вспомнил я наших петербургских и московских живописцев. На расспросы мои о нежелании таковом ответил мне Мишель такими словами:

– Месье, подписи на своих картинах я не ставлю потому, что по глубокому моему разумению, живопись должна говорить сама за себя, а подпись – это просто совратительница, которая старается обмануть или соблазнить Вас. И нужно поступать так, как предки наши поступали, которые не подписывали картин и рисунков, а подпись их была в таланте.

Позднее любезный трактирщик подтвердил мне, что Мишель действительно не подписывает своих картин, а когда однажды друг его стал настаивать, то осердясь, Мишель ответил ему:

«Делай что хочешь, что до меня, то не отступлю я от правил своих…».

Милые друзья, мне надобно было перед выездом моим в Дрезден простится со всеми моими парижским знакомыми, поэтому после обеда, покинул я трактир, унося в памяти и облик художника Мишеля и любезность трактирщика.

Здесь расстаюсь с Парижем с превеликим неудовольствием. Простите, милые друзья! Пакет свой отправляю я на почту.

Ах, кабы вы с таким удовольствием читали мои письма, с каким я пишу их вам, милые друзья!

Моя коллекционная гордость

Обнаженная натура ценится всегда! Вот к примеру, всего Модильяни нарисовал 32 обнаженных… И 76 из них находятся у американских коллекционеров, а 77-я – самая новая (ее автор перед началом Второй мировой войны изготовил) находится у меня (купил по случаю и очень недорого…). Зачем мне экспертное заключение?! Я и сам хорошо вижу…

Что Вы мне в нос тычете годами жизни и смерти Модильяни?!! Вот видите написано «Модильяни. Зроблено у Париже, 1940 г.»…

Кисть Ваша лжет…

…Все великие художники того времени писали портреты прекрасной герцогини. Но всегда она оставалась недовольна, и однажды брошенная вскользь фраза «Кисть Ваша лжет», мрачной тенью лежала на этих работах…

Женщина порой находила, что ее изобразили слишком мрачной, и это совершенно не соответствовало действительности… то слишком веселой, что не подобало ее сану… то слишком полной, то излишне худой… то очень просто и не по моде одетой… Иногда она говорила, что одежда на портрете слишком богата и выглядит устаревшей еще до ее рождения…

Никто не мог изобразить герцогиню на портрете, похожей на саму себя… и горе было художнику, впавшему в немилость…

…Молодой чужестранец писал портрет герцогини поздней осенью, когда воздух был сух и прозрачен, а порывы холодного ветра колыхали не только занавес в мастерской, но и балдахины дворцовой спальни… Портрет был готов и представлен герцогине в день ее рождения…

Многие во дворце и за его стенами шептались, мол, на портрете видны черты самого художника, и что на полотне герцогиня выглядит такой прекрасной… какой она была много лет назад… что мастерство молодого художника несомненно, но…

А герцогине портрет очень нравился…

Лучший рисунок

Солнце выглянуло из-за туч, и его луч ударил сквозь маленькое окошко деревенской школы, осветив кусок парты, на котором второклассник Иван увлеченно рисовал мелом. Сразу стало понятно, что рисунок удался! Танки шли в бой, самолеты летели бомбить фашистов, а Великий Вождь Товарищ СТАЛИН, со знаменем в руках, лично поднимал бойцов в атаку…

Иван тоже был там… в окопах… он сжимал в руках настоящий, а не деревянный автомат, выструганный еще летом, и вместе со всеми громко кричал «Ура-а-а-а»…

– Ты что это делаешь? – строгий голос учительницы вырвал Ивана из мечты, – опять мел зря портишь?

Мальчишка окаменел от страха и неожиданности.

– Что ты опять … – учительница наклонилась, чтобы лучше приглядеться к рисунку, – на парте нарисов…

Все пять учеников первого, второго и третьего классов, занимавшихся в одной комнате, повернулись к Ванькиной парте.

Иван вздрогнул, вышел из оцепенения, плюнул и локтем стал судорожно стирать рисунок с парты.

И тут побледнела строгая учительница… Ее ученик, в ее присутствии плюнул на ТОВАРИЩА СТАЛИНА!

Что делать?! Что делать?!! Что делать?!!! – молотом стучало сердце немолодой учительницы…

А Иван, не замечая ее столбняка, рукавом драной ситцевой рубашки, продолжал уничтожать свой лучший рисунок…

Готовясь к творческому акту

Иван Иванович Синебрюхов к молодым художникам относился хорошо. На выпускнице детско-юношеской школы Галине, подающей хорошие надежды, он даже женился. Благо, она была уже на пятом месяце беременности… А ведь далеко не всем так повезло…

Галину он воспитывал «под себя», иногда делясь с ней некоторыми секретами профессионального мастерства и рассказывая байки, легенды, услышанные им еще в художественном институте.

Впрочем, Иван Иванович, будучи членом Союза художников, и даже входя в его областного правление, проявлял свое благорасположение к молодежи и другими разнообразными способами…

Например, талантливому, но уже крепко выпивающему Геннадию С., Иван Иванович неоднократно щедрой рукой наливал водки. И по какой-то странной случайности это всегда происходило перед очередным собранием местного отделения, на котором Геннадия должны были принимать в члены Союза художников. После таких угощений два раза Геннадий просто не сумел подняться из-за стола и прийти на собрание, а третий раз, собрав всю свою волю в кулак, все же дополз до правления Союза. Но собрание, по предложению Ивана Ивановича, учитывая состояние Геннадия, вопрос о приеме в члены Союза рассматривать отказалось.

Геннадий хорохорился, кричал, что он «в гробу видел этот Союз и всех его членов», но в душе страдал от того, что творческое братство не признавало его равным.

– Иван, зачем ты это делаешь? – как-то раз спросила Галина – Ведь Геннадий талантлив, хотя и пьет, и он давно заслужил право на прием в Союз. Он тебе не конкурент…

– А пусть не пьет! Искусство требует чистоты!! Душа художника должна быть беспорочной!!! Богомазы постились перед тем, как приступить к написанию иконы. Художник должен растворить себя в Природе, стать ее частью, и передать величие Природы в своем произведении. А что может алкоголик? Хочешь, я расскажу тебе старую легенду, о том, как люди готовились к творческому акту?

– Расскажи, – грустно согласилась Галина. Ей немного нравился беспутный Геннадий, а в его картинах она видела порывы мощной творческой натуры.

– Великий император огромной восточной страны, – начал свой рассказ Иван Иванович, – приказал написать на стене своего дворца Гималаи. Художник был Мастером дзэн, и он ответил, что должен три года прожить в Гималаях, чтобы выполнить этот заказ.

– Три года? – удивился император – Тебе надо для этого три года?

– О Великий, я прошу лишь самый минимум времени. Потому, что пока я не стану частью Гималаев, я не могу написать их. Мне нужно уйти в горы и раствориться в них, – ответил Мастер…

Прошло три года, Мастер вернулся из Гималаев и за три дня расписал стену императорского дворца. Заказчик, вместе с огромной свитой, пришел посмотреть, что же получилось.

О, это было чудо! Никто и никогда не видел еще более прекрасного изображения гор! Даже настоящие Гималаи не могли сравниться с картиной! Император стоял и долго любовался работой Мастера, а потом спросил:

– Здесь я вижу тропинку. Куда она ведет?

Художник ответил:

– О Великий, мы можем пойти и посмотреть.

Император и художник пошли по тропинке, завернули за скалу и больше не вернулись…

– Вот каким должно быть настоящее искусство, и вот каким должен быть настоящий художник, – закончил свой рассказ Иван Иванович.

И, чуть помолчав, добавил:

– А ты любуешься Генкиной мазней…

– Ты ему завидуешь… и ревнуешь… – горько усмехнулась в ответ молодая жена.

Несчастье алого пятна

– Дедушка, дедушка, ты обещал рассказать сегодня сказку «О несчастьях алого пятна».

– Это не сказка, а подлинная история о китайском художнике Дай Цзинь, который жил больше шести веков назад. Рассказ мой будет долгим, поэтому, ты, Вероника садись в кресло, а Дима присядет на диван…

– Нет, я сяду на диван, а Дима пусть идет в кресло.

– Ну, хорошо, пусть будет так. Устроились? Тогда внимательно слушайте. О детстве этого художника известно немного. И так бывает часто – пока художник, писатель или музыкант не прославится, никто особо не собирает и не хранит сведений о них. А потом часто бывает уже поздно… Должен вам еще сказать, что Китай многие тысячелетия был очень большой страной и там было очень много хороших и разных художников. Я думаю, что Дай Цзинь родился в небогатой семье, но точно известно, что рисовать он начал очень рано. Родители, заметив его способности, отдали мальчика учиться ремеслу резчика по дереву. Это искусство до сих пор очень развито в Юго-Восточной Азии, и особенно в Таиланде, во Вьетнаме, и, конечно же, в Китае. Вон, посмотрите, на книжкой полке стоит небольшое деревянное панно – я привез его из Таиланда шесть лет назад… Видите, как изящно вырезано шествие слонов по джунглям…

– Шесть лет назад? Я еще совсем маленькая была, а Дима даже еще и не родился, – сказала Вероника, а Дима согласно покачал головой – ведь ему исполнилось только пять лет.

– Продолжу свой рассказ. Мальчик сначала учился резьбе по дереву, а потом – ювелирному искусству. Вы, конечно, понимаете, что всё это требует художественных способностей, которые надо все время развивать…

– Да-да, я знаю, нам в художественной школе всё время так говорят…

– Правильно говорят, Вероника, но ты, кажется, ленишься?

– Не-нет, ничего я не ленюсь, но ты рассказывай про художника…

– Хорошо. Рассказывать можно очень долго, но я хочу сразу перейти к истории «Алого пятна». Когда мальчик вырос, стал юношей, он вместе с отцом примерно в 1410 году переехал в Нанкин – тогда этот город был одной из столиц китайской империи. Дай Цзинь рисовал очень много портретов и пейзажей, расписывал храмы. А еще он много работ написал в жанре «Цветы и птицы», то есть рисовал разные цветы и красивых птичек. Особенно хорошо у Дай Цзиня получились горные пейзажи, написанные в сине-зеленых тонах, и стебли бамбука. На пейзажах художник обычно рисовал еще и людей – путников, попавших в дождь после возвращения с прогулки, рыбаков на реке, мудрецов-отшельников в горных пещерах. Многие коллекционеры ценили свитки с его работами.

– А чем он рисовал? – спросил Дима.

– Обычно он рисовал мокрой кистью, нанося черную и цветную тушь и краски на бумагу или на шелковую ткань.

Известность художника росла, и еще через пятнадцать лет его пригласили для придворной службы и работы в Художественной академии императорского дворца в городе Пекине. И там, во дворце и случилось «несчастье алого пятна».

Да, чуть не забыл сказать, что правивший тогда китайский император Сюанде, в свободное от управления страной время, сам любил рисовать. И говорят, что у него единственного из очень многих китайских правителей был талант настоящего художника. У императора получались прекрасные рисунки борзых собак и обезьянок. Некоторые из этих рисунков сейчас хранятся в разных музеях.

Но давайте вернемся к «истории алого пятна». В дворце работало много хороших художников, но талант и работы Дай Цзиня сильно отличались от принятого тогда стиля. Императору Сюанде, который, как я уже говорил, сам очень любил живопись, понравились рисунки Дай Цзиня, и он хотел поручить ему исполнение большого заказа по украшению своих дворцов. И вот тогда некоторые завистливые художники, вступили в сговор с чиновниками, для того что изгнать художника из дворца. Вскоре такое случай представился.

Тогда тоже, как и сейчас, проводились разные академические выставки и конкурсы. Но, конечно, самой важной была выставка в императорском дворце, который располагался в самом центре китайской столицы – в Пекине, в Пурпурном городе, который иногда еще назывался Запретным.

– А почему он был запретным? – задала вопрос Вероника.

– Потому, что в Пурпурном городе после захода солнца запрещалось находится всем мужчинам, кроме императора и евнухов.

– А кто такие евнухи? – не унималась внучка.

– О евнухах я расскажу как-нибудь позднее, к сегодняшней истории они отношения не имеют. Давай я лучше расскажу про выставку и о ее последствиях.

– Давай, – согласилась Вероника. И я продолжил историю про алое пятно.

– Дай Цзинь представил на конкурс речной пейзаж. Император и его свита, долго любовались этой работой. И действительно она была прекрасна – плавные очертания увядающих осенних деревьев хорошо сочетались с волнистыми размывами воды. На небольшой волне легко покачивалась утлая лодочка одинокого рыбака. И все это было мастерски сделано оттенками черной туши, как и предписывалось традициями китайской живописи. Но еще художник, неожиданно для всех, выделил алым пятном плащ рыбака. И на темно-сером и черном рисунке это смотрелось очень красиво.

Именно этот алый плащ очень раздражал влиятельных завистников и недоброжелателей Дай Цзиня. И чем больше император любовался его рисунком, тем больше мрачнели лица придворных художников и некоторых царедворцев. Они понимали, что надо испортить впечатление от этой прекрасной работы.

И тогда советник императора, некий Се Хуань, низко поклонившись, сказал:

– О, Император Вселенной и Сын Неба. Позвольте мне, недостойному из недостойных, смиренно вымолвить несколько слов.

– Говори, – милостиво разрешил император, у которого было хорошее настроение.

– Картина эта, о, Император Вселенной и Сын Неба, может быть, и хороша, но вульгарна. Она нуждается в утонченности и очистке.

Удивленный император потребовал от Се Хуаня объяснить подробнее свое мнение. И тогда этот прожженный придворный интриган сказал, что красный цвет подобает лишь придворным при императорских аудиенциях. И что придавать красный цвет рыбацкому плащу – это крайне бесчинно и очень неблагонамеренно.

Император Сюанде, конечно любил живопись, но еще больше он не терпел нарушения порядков, которые до него соблюдались веками. Нахмурившись, император кивнул и велел Дай Цзиню больше ему работ не показывать.

Интрига удалась, и зависть опять победила талант. Так случилось «несчастье алого пятна» и несчастливая звезда художника погасла в императорском дворце.

Дай Цзинь вскоре уехал из Пекина к себе на родину. В бедности он прожил еще более тридцати лет, и написал много картин. Заказчики по-прежнему ценили его работы, но платить за них большие деньги не хотели… И так тоже часто бывает…

Спустя сто лет после смерти художника китайский критик Ван Шичэн писал о нем и его несчастьях: «Дай Цзинь работал непрерывно всю жизнь, но никогда не мог купить себе довольно еды. Это его малое несчастье. После смерти он был знаменит в городе У, но через сто лет его затмил Шэнь Чжоу. Это его большое несчастье».

Вот и всё, что я хотел вам рассказать про «несчастье алого пятна».

– Грустная история, – сказала Вероника, – я не буду алой краской рисовать.

– Завидовать не хорошо, – добавил Дима, – мама так говорит… и воспитательница в детском садике тоже.

– Да, грустно, – согласился я, – но прекрасные рисунки и картины Дай Цзиня до сих пор радуют людей. А кто помнит завистников?