Текст книги "Тимошина проза (сборник)"

Глава третья:
Алена

1. Рецессия

И потекла его жизнь по-прежнему: овсянка, работа, исландский кинематограф, женщины для массажа. Москва простила Тимоше отлучку или даже ее не заметила. Он и сам бы хотел стереть федюнинский эпизод, удалить навсегда из памяти. К сожалению, мозг человека не форматируется, как жесткий диск. Хорошо, что свое приключение он сохранил в секрете, так что его недоезд к Любе Новиковой вышутить было некому.

И в окружающей, внешней действительности тоже не было ничего веселого и занимательного. Из-за жары тем летом в обществе чувствовалась апатия, то есть отсутствие определенных чувств. В экономике государства сделалась небольшая рецессия, отчего в Москве сократилось строительство, отчего в Проектной организации, где Тимоша работал, подвисли заказы и замерла трудовая деятельность. Но безделье приятно только тогда, когда отлыниваешь от работы; если же работы нет, то безделье само превращается в тяжкий труд.

Начальник Проектной организации предпринимал усилия. Жертвуя своим здоровьем, он ходил на деловые ужины с заказчиками и городскими чиновниками. Вследствие этих ужинов по утрам начальник бывал недоступен ни для кого, кроме секретарши Маечки, которая приносила лед. Однако сотрудники организации верили в его звезду. Их начальник считался заметной фигурой в области градостроения.

Надежда на лучшее будущее помогала сотрудникам проживать никчемное настоящее. В комнате, где Тимошино подразделение убивало время, единственным, кто работал, был кондиционер. Компьютеры-макинтоши светились попусту, даже не шевеля ядрами своих процессоров. О том, что когда-то кто-то здесь занимался делом, напоминали развешанные по стенам планшеты с эскизами былых проектов и пенопластовый макет застройки, частично уже попорченный и пылившийся на столе в углу.

Рабочее помещение было общее, не разгороженное на клетушки. Можно было бумажную «галочку» пустить беспрепятственно через всю комнату. И не беда, если «галочка» прилетит на стол к шефу Розкинду. Руководитель подразделения был человеком мягким и либералом во всех отношениях. В неслужебное время Розкинд принадлежал к ЛГБТ-сообществу.

В неразгороженной комнате было видно, кто из сотрудников чем занимается. Конечно, по большей части они не пускали «галочек», предпочитая интеллектуальные формы безделья. Одни вышивали на пяльцах, другие зачитывались Бегбедером и Уэльбеком (который тоже не сорт сыра). Кто-то обменивался рецептами интересных блюд, кто-то без цели и устали множил графические фантазии. Тимоша в компании двух коллег и самого шефа Розкинда расписывали нескончаемую партию в преферанс. Играли, как говорится, «на интерес», хотя особенного интереса никто из них не испытывал.

День за днем проходили, не принося новостей. И вот неожиданно, в самый разгар служебных досугов, к ним нагрянул начальник организации. Карты, вязанье, французские книжки – всё полетело в столы. Сотрудники приготовились получить взбучку. Но восставший с похмельного одра начальник явился к ним не с инспекцией.

– Коллеги, навострите уши, у меня архиважное сообщение, – объявил он.

Они и сами догадывались, что сообщение будет важным, потому что с неважным начальник прислал бы Маечку. Сотрудники предположили, что он выбил-таки заказ и что им придется опять привыкать к работе. Однако они ошибались.

– В этот четверг, коллеги, у Марика состоится персональная выставка. Кто такой Марик, вы знаете. Приглашаются все желающие. Кто не придет, будет уволен.

Последние слова начальника были шуткой. Мариком звали сына начальника, начинающего художника; полное имя его, наверное, было Марк. Сотрудники оживились; кто-то спросил, будут ли на вернисаже подавать напитки.

– Будут, – ответил начальник, поморщившись. – Пропади они пропадом, эти напитки.

2. Вид на Москву с высоты пентхауса

Марик не заслужил пока ни взрослого имени, ни имени в мире искусства. Но фамилия у него была известная, правда, в области градостроения. Поэтому на его выставке собралась главным образом градостроительная общественность. Зато уж сам вернисаж был устроен в наилучшем виде. Папа для Марика снял замечательную галерею – в центре Москвы, в пентхаусе, с выходом на террасу. Если кому-то из посетителей надоедало разглядывать Мариковы произведения, можно было пройти на террасу и полюбоваться городом. Надо сказать, что этим удобством воспользовалось большинство гостей. С рюмкой в руке и с канапе в другой они откочевывали на крышу, где и курить позволялось, и разговаривать на любые темы. Разумеется, перед этим все успевали принести свои поздравления папе и самому Марику.

– Успех, несомненный успех! – говорили гости. – Место для выставки выбрано замечательно.

Мама Марика тоже присутствовала на вернисаже, однако на поздравления не реагировала – она наблюдала за тем, как со стола с напитками убывают бокалы и канапе.

Тимоше труда не составило определить среди прочих виновника торжества. В яркой рубахе навыпуск, с кипой на голове взамен артистического берета, Марик был очень заметен. Тимоша пожал ему руку и что-то сказал приятное. После этого можно было с чистой совестью идти к напиткам. Вообще-то, наверное, следовало осмотреть Мариковы работы, почитать аннотации к ним, но Тимоша решил, что это необязательно. Стесняясь Мариковой мамаши, он все-таки взял со стола бокал, подцепил канапе и проследовал на террасу.

Из искусственной прохлады зала Тимоша попал непосредственно в тропосферу. Густой, нефильтрованный московский воздух объял его духотой. Над террасой витал смешанный аромат соусированного табака, горьких дамских вечерних духов и взопревшего за день города. Здесь уже посетители чувствовали себя раскованно. А для чего же и было им сюда приходить – для того, чтобы встретиться со знакомыми, пообниматься, похохотать, посплетничать. Как сказала бы Тимошина мама, они были люди одного круга.

Но Тимоша был не настроен ни с кем обниматься и сплетничать. Он подошел к перилам и стал смотреть на Москву. Терраса располагалась выше многих окрестных крыш. Всякий, кто здесь стоял, мог ощутить себя соразмерным городу, совеличественным ему. Но большинству собравшихся это было не нужно; опершись о перила задами, люди покуривали и судачили. «Можно подняться на самый верх, но над собой не возвысишься», – думал про них Тимоша. Размышления привели к тому, что он уронил свое канапе. Перегнувшись через перила, Тимоша искал его место падения, но с большой высоты разглядеть не смог. Город слопал его канапе. Впрочем, Тимоша отнесся к этому философски – снова приняв байронический вид, он допил свой бокал без закуски.

Теперь ему показалось довольно глупо стоять одному и с пустым бокалом. Он не был уверен, что Марикова мамаша позволит ему повторить, но всё же решил рискнуть. Пробираясь через толпу гостей, запрудивших террасу, Тимоша заметил несколько знакомых лиц. Был тут, конечно, и шеф Розкинд, который ему приветливо помахал рукой. Но Розкинд стоял не один, а уже тусовался в компании нескольких джентльменов. Все повернули в Тимошину сторону элегантные бородки-снобки, но ему нужны были не собеседники, а второй бокал. Из другого кружка, женского, Тимоше сигнализировала секретарша Маечка взмахами накладных ресниц. Словом, дорога к столу с напитками оказалась не так проста. Зато, добравшись до цели, Тимоша удачно сумел ухватить предпоследний бокал. Марикова мамаша ему ничего не выразила – то ли глаз у нее замылился, то ли Тимоша зря вообразил ее жадиной.

Но на террасу он больше не возвращался. Там пришлось бы в конце концов примкнуть к какой-нибудь из компаний, а он уже сыт был обществом даже и без общения.

3. Кислородная недостаточность

Покинуть собрание незамеченным было совсем несложно, ведь и его присутствие мало кто замечал. Вычтя себя из общества, оставшегося на вернисаже, Тимоша спустился на землю и приплюсовался к армии пешеходов. Воздух улиц был гуще, чем на террасе пентхауса, зато здесь не требовалось ни с кем любезничать. Вместе со всеми Тимоша перебирал ногами, без любезностей и без рефлексий, только покуривая на ходу. Пешеходы струились по тротуарам, как прогоняемые отары, а на проезжей части всхрапывал, напирая, крупный колесный скот. Москвичи, утомленные зноем, стремились в покойные стойла, и лишь непотеющая молодежь жаждала развлечений. Когда-то Тимоша и сам был молодым и веселым, но теперь он принадлежал к утомленному большинству. К тому же он на сегодня свое развлечение получил.

Затем, спустившись еще ниже, Тимоша оказался в метро. Войдя в свой вагон, он наметанным глазом выискал себе местечко, а усевшись, мгновенно оцепенел. Душа пассажира метро путешествует с телом врозь. Покуда она блуждает где-то, в местах, ей одной известных, тело качается в такт с вагоном, спит или смотрит перед собой невидящими глазами. Этот бездумный взгляд может пасть на коленки сидящей напротив женщины, а она как будто и не заметит. Только ее коленки, поерзав, сильнее прижмутся друг к дружке.

В эти минуты Тимоша понятия не имел, куда смотрят его глаза. Он думал о вернисаже и Марике, начинавшем, а может быть уже закончившем, свой путь в искусстве. Возможно, итогом его карьеры станут как раз буклетики с этого вернисажа. Настоящий талант, полагал Тимоша, должен созревать непублично, без выдаваемых наперед авансов. Он судил не абстрактно, потому что был тоже причастен к творчеству, только литературному. Сам Тимоша созревал правильно: он писал регулярно и как прозаик, должно быть, рос, но никогда никому не показывал своих текстов.

Между тем его тело доехало до нужной станции. Оно вышло из поезда и, поднявшись на эскалаторе, высадилось на поверхность. Только вдохнув знакомую теплую газопылевую смесь, Тимошино тело воссоединилось с его сознанием.

Кислорода в московском воздухе было решительно недостаточно. Недостаток О-два плохо сказывается на работе мозга. Тимошу в тот вечер расстроили и раздосадовали папа с мамой. Они допрашивали его в подробностях о Мариковом вернисаже. Дело в том, что хотя родители и не знали самого Марика, но отдаленно когда-то были знакомы с его отцом.

– Что значит, юноша занят делом, – одобрительно заметил папа. – Такой молодой, а уже известность.

– Да, да, – закивала мама. – Именно делом, а не сомнительными развлечениями.

– Если бы ты, – продолжал папа, – вместо сомнительного массажа тоже как-то себя применил, скажем, в живописи или графике…

– Или хотя бы завел семью… – вставила мама.

– Или завел бы семью, – согласился папа.

– То было бы что? – хмуро спросил Тимоша.

– Мы бы тебя уважали больше.

На том разговор и закончился. Сегодня родителям изменило чувство меры и такта, и за это Тимоша их наказал, лишив вечернего кинопросмотра.

Всю оставшуюся часть вечера он провел в своей комнате, выходя лишь затем, чтобы выкурить сигарету. Когда наступила ночь, небо над городом потемнело, будто запекшись коркой. Воздух не сделался ни свежее, ни чище; Тимоша глотал его вместе с сигаретным дымом. В соседних домах из окна в окно бродили голые потные люди. Внизу на стоянке последний автомобиль устало тыкался рылом в бордюр. Под фонарем догуливала собака, уже еле вскидывавшая свою лапу. В удушающем сумраке завершался еще один суточный цикл жизни; город впадал в забытье, как не раскованный на ночь каторжник.

Этой ночью Тимоше даже не хотелось прозы, да и вряд ли он был способен написать что-то стоящее. Мыслей не было в голове – лишь, как бродяги в заброшенном доме, образы без порядка. Мелькали то Марик в кипе, то вилка в руке у папы, как указующий жезл. Градостроители в бородках-снобках, пугливые коленки женщин, даже эта собака, мочившаяся на фонарь, – всё могло пригодиться, найти свое место в тексте, но только не этой ночью.

4. Девушка в сарафане

Изредка так бывает, что утомленный мозг, закрывая дневные свои программы, не может завершить работу. Уже отключился анализ и потеряно управление умственными процессами, но пока не придет покой, это еще не сон. Разум парализован, некому охранять границы сознания, и человек грезит. Образы и фантазии самосевом распространяются в голове.

Этой и безвоздушной, и беспокойной ночью вместо нормального сна у Тимоши случилось видение. Не напрягая воображения, он из Москвы, угнетаемой жарким антициклоном, неожиданно перенесся куда-то в альтернативную сельскую местность. Он увидел подлунные долы, залитые туманом, и глянцевитые травы, и рощи, мерцающие листвой. Не вставая с постели, Тимоша словно бы задышал немосковским, полным ионов воздухом. Иллюзия овладела всеми органами восприятия. Живительная прохлада остудила и взбодрила тело. Явственно чувствовался пряный запах – должно быть, это пахло сено. В темноте раздавались трели неведомых насекомых. Реальность, в которую он попал, была поэтична и безупречна экологически, но всё же чего-то в ней не хватало. Впрочем, едва он об этом подумал, как недостаток восполнился. В свете луны показалась девушка, не худая, не полная, в ситцевом сарафане с высокой талией. Черты лица ее были издали неясны, но чувствовалось, что прекрасны…

И на этом видение оборвалось. Слишком сильное впечатление снова запустило мозг. Тимоша, вернувшись к реальности, был очень разочарован, хотелось назад, к этой девушке. Но тут его осенило: ведь то, что ему пригрезилось, где-то существовало на самом деле! В то время как он теребил усталое воображение, пытаясь оживить фантазию, девушка в сарафане где-то ждала его во плоти. А раз это было так, значит и действовать требовалось практически. Вместо бесплодных мечтаний надо было опять поднять картотеку провинциалок. Только стоило поискать где-то подальше Федюнино.

Так к Тимоше пришло решение, а вместе с ним и пришел покой. Немного еще поразмышляв, он заснул обычным порядком.

5. Из Москвы, из Москвы…

Если наутро вы вспомните о решении, принятом накануне, значит, это судьба. Тимоша не только вспомнил, но еще дополнительно укрепился в своем решении, услышав прогноз погоды. Похоже, Москве предстояла участь забытой в духовке пиццы. Поиски следующей провинциалки Тимоша инстинктивно соединил с поисками прохлады. В этом смысле было естественно мониторить северное направление. Поставив себе задачу, Тимоша отправился в облако и сразу понял, что дело за девушками не стало. К северу от Москвы их проживало ничуть не меньше, чем в любом другом направлении. Гораздо труднее было девушку сочетать с местностью в надежде на воплощение вчерашней ночной фантазии. На спутниковой фотокарте было множество болот и речек, обещавших ночные туманы, однако девушки предпочитали жить в населенных пунктах, обеспеченных Интернетом. Наконец Тимоша нашел если не полное совпадение, то, как ему показалось, приемлемый компромисс.

Город звался Бобры, и, правду сказать, его нельзя было отнести к сельской местности. Википедия сообщала, что в нем даже ходили троллейбусы. Однако промышленное производство, способное портить воздух, здесь прекратилось в процессе деиндустриализации. И главное, девушка, та, с которой Тимоша теперь собирался знакомиться, жила на самой окраине. Судя по карте, сразу за ее домом уже начинались какие-то пустыри и кустарник. Девушку звали Алена – чудесное имя, когда оно собственное, а не придуманное промоутерами для пошлых певичек и делательниц бестселлеров. Но эта Алена, конечно, жила далеко от промоутеров. Правда, Тимоше она писала, что хочет приехать в Москву, чтобы поднять свой культурный уровень. Даже пришлось ее уговаривать сделать наоборот, то есть принять Тимошу у себя в Бобрах. Девушка согласилась, но попросила сообщить номер поезда и вагон, в котором он к ней приедет. Таким образом, предварительные прогулки по городу заранее исключались. «Алена любит определенность», – думал Тимоша, глядя на ее портрет. Он пытался вообразить ее в сарафане.

6. Разговор с родителями

На сей раз ему предстояло настоящее путешествие – не электричкой, а дальним поездом. Тимоша даже решил отпроситься у Розкинда на понедельник. Впрочем, это проблемы не составляло, гораздо сложнее было отпрашиваться у родителей. Папа с мамой, которые ничего не знали о Тимошиных разысканиях по женской части, были, конечно, шокированы. Правда, их изумляло больше не то, что он едет к женщине, а то, куда.

– Зачем тебе эти Бобры? – недоумевал папа. – Москва – колоссальный город, здесь несколько миллионов шансов встретить прекрасную девушку.

– Всё это очень странно, – вторила ему мама. – И подозрительно. Что общего может быть у тебя с Бобрами? А знаешь ли, что пауки раскидывают свои сети именно в самых темных углах?

– Мама, какие углы! – отбивался Тимоша. – Мы познакомились с девушкой в Интернете, это всемирная паутина, и все так делают.

Родительские волнения начались до вечернего выпуска новостей, а после него продолжились. Мама порывалась даже ехать с Тимошей вместе, чтобы самой увидеть, во что он ввязался. Но это совсем уже было бы Бобрам на смех. Тимоша показывал маме с папой Аленино резюме с портретом и статью в Википедии о Бобрах. То и другое не слишком их впечатлило, но слегка успокоило. В итоге пришли к тому, из чего, по идее, следовало исходить. Мама с папой торжественно объявили, что полагаются на Тимошино благоразумие.

7. На вокзале

Все поезда в России идут в Москву, а поскольку Тимоша уже в ней жил, он и не помнил, когда путешествовал поездом дальнего следования. Но о том, что это такое, он имел представление из Интернета и старых советских фильмов, где много сцен происходит в вагоне поезда. Тимоша, конечно, знал, что вагоны бывают разные – от «сидячего» до купейного. Ехать ему предстояло на среднее расстояние, поэтому он и вагон выбрал средней комфортности, то есть плацкартный. На сайте железной дороги Тимоша приобрел электронный билет – заключил с ней контракт на перевозку себя в Бобры. Кибербилет он распечатал для предъявления на вокзале и обмена на настоящий.

Наконец наступила пятница, день отъезда. Еще эту пятницу можно было назвать днем складывания рюкзачка – складывания, вытряхивания и повторного складывания. Сам отъезд приходился на поздний вечер. Чтобы утром прибыть в Бобры, Тимоша должен был из Москвы выбыть ночным поездом. В организационном смысле это было рационально, но по-человечески как-то грустно. У покидающего свой кров на закате солнца сердце просто не может не дрогнуть.

Тимоша уже в метро почувствовал собственную отделенность. В это время среди пассажиров большую часть составляли припозднившиеся трудоголики. Измученные мечтами о карьерных лифтах, трудоголики разъезжались по «спальникам». Креатив в их глазах простыл; гаджеты выпадали у них из рук. Всех себя отдали они в своих офисах, а значит, отдали себя Москве, самому офисному из городов. Тимоша смотрел на людей, опоенных жарой и усталостью, и понимал, что сегодня он им не брат.

А скоро он окончательно распрощался с городом. Пройдя через врата вокзала, Тимоша ступал в иной, железнодорожный мир. Чтобы стать полноправным его обитателем, необходимо было выправить себе билет. После этого человек получал звание пассажира, доступ в зал ожидания и право пользования туалетом. Тимоша решил воспользоваться этими привилегиями – из интереса и просто по обыкновенной надобности.

В зал ожидания он вошел сквозь обязательные антитеррористические воротца. Интерьер помещения был, конечно, антивандальный и состоял в основном из скамей «анатомической» формы. Но анатомия этих скамей, похоже, не соответствовала человеческой – пассажиры в них принимали самые странные позы. Те, кто сидел давно, выглядели уже бесформенными кулями. Зал в основном наполняли транзитники, это было типичное сборище провинциалов. Люди шикали своим детям и пугливо косились на камеры наблюдения, натыканные тут повсюду. Тимоша окинул провинциалов доброжелательным взглядом и проследовал к двери с изображением мужской фигуры.

Опровергая стереотипные представления обо всем вокзальном, туалет оказался чистым и оснащенным технически. Дизайнерские писсуары сияли снаружи и изнутри; они то и дело сами себя ополаскивали и негромко урчали, словно переговариваясь между собой. Рукомойные краны срабатывали автоматически. Жидкое мыло, бумажные полотенца – казалось, взыскательному посетителю здесь не на что было сетовать. Однако не все в туалете выглядели счастливыми. Провинциалы робели и озирались в поисках телекамер. Какой-то мужчина, Тимошин случайный сосед, поделился своей проблемой.

– Не получается, хоть ты что. Хочется, а никак.

– Сочувствую, – сказал Тимоша.

– Тут у них… – сосед заговорщицки понизил голос, – тут у них всё тотально под наблюдением. Каждый толчок просматривается.

Тимоша не захотел развивать беседу. Он отошел к рукомойнику, а мужчина обратил свои жалобы к писсуару.

И в эту минуту во всем туалете раздался женский официальный голос, который и правда мог напугать. Покрывая все остальные голоса и звуки, он объявил начало посадки на поезд Москва – Бобры. Тимоша поторопился к выходу.

Табличка со стрелкой и надписью «К поездам» отъезжающих направляла во внутренний двор вокзала. Он служил возглавием для перронов и местом, где пассажиры могли почитать табло и подумать или побегать туда-сюда, волоча за собой колесные чемоданы и сталкиваясь друг с другом. Здесь уже ощущался индустриальный запах и чувствовалось присутствие больших машин. За человеческим гомоном слышался лязг металла, свистки маневровых локомотивов и тяжкое бормотание их моторов.

Тимоша прекрасно сориентировался. Тогда как многие пассажиры суетились и нервничали, он без труда отыскал свой поезд и уверенным шагом направился вдоль состава, отсчитывая вагоны.

8. Отправление

Поезд оказался фирменный. У вагонных дверей пассажиров встречали приветливые проводницы. Крепконогие, в туго сидящей форме, они были скроены на один лад, будто их отбирали по кастингу. Возраста женщины казались среднего, но если их построить рядом, вполне бы сошли за какой-нибудь чуть перезревший ансамбль железнодорожной пляски.

– Проходи́ть… Проходи́ть… – Оканье проводницы производило впечатление провинциального простодушия. Но когда Тимоша показывал ей билет, то поймал на себе опытный женский взгляд.

– Проходи́ть, – пригласила его проводница, как и других пассажиров, но ему показалось, что для него голос ее прозвучал теплее. Тимоше на миг припомнилась федюнинская Татьяна, но только на миг; в следующую секунду он и думать о ней забыл.

Время настало знакомиться с внутренним устройством вагона. Жилые отсеки в нем были открыты, словно киношные декорации со снятой стенкой. У Тимоши возникли ассоциации. Казалось, вот-вот увидишь каких-нибудь комсомольцев, отправляющихся на всесоюзную стройку. Советская молодежь запевает что-то бодрое под баян, а в соседнем отсеке женщина кормит младенца грудью, они едут в эвакуацию. А еще через стенку заслуженный партработник пьет коньяк с красивой вдовой. У него на груди депутатский знак, на ней романтический газовый шарфик – двум людям, изведавшим жизнь, выпало встретиться в поезде. А вот и Тимошино место.

Он обнаружил в своем отсеке всамделишную молодежь, разумеется без баяна. Юноша с девушкой, сидя бок о бок, тыкали уже вовсю пальцами каждый у себя в смартфоне. Друг с другом они не общались, но все-таки, видимо, составляли пару. Вдруг у девушки что-то произошло в ее виртуальной реальности.

– Вау! – пискнула она вслух.

Юноша покосился на ее экранчик и с усмешкой сказал:

– Подумаешь…

Отодвинув оконную занавеску, Тимоша обозрел перрон. Проводница стояла еще снаружи, должно быть, на всякий случай. Тимоша прикинул, что если в вагон больше никто не сядет, в его отсеке останется свободная полка. Ему захотелось вдруг, чтобы так оно и случилось. Полка Тимоше была не нужна, но отсутствовавший пассажир представлял собой неизвестность и потому внушал смутное беспокойство. Наконец проводница исчезла из виду – наверное, перебралась в тамбур. Тимоша взывал про себя к далеким водителям поезда, и они его словно услышали – бесшумно, вначале почти незаметно, перрон за окном поплыл. Так бывает, когда закружится голова: справа налево двигались все фонари и урны и люди шагали спиной вперед. Но с головой было всё в порядке, всё вообще складывалось замечательно. Четвертый сосед в отсеке так и не появился; с души у Тимоши отвалился камень.

9. Поезд Москва – Бобры

Всякому, покидающему Москву железнодорожным способом, с ней еще предстоит нескончаемое расставание. Лучше, когда прощание происходит ночью; «нуар» придает Москве недостающую ей загадочность. Ночь натекает в Москву, а та в свою очередь распространяется далеко во тьму. Границы теряются; город делается безмерным, не умещаясь ни в рамке окна вагона, ни даже в пределах воображения. Ночью Москва разрастается во Вселенную и, как Вселенная, видима только в некоторых своих частях. Тимоша всматривался в Москву сквозь двойное стекло и призрачное отражение самого себя.

Юные его попутчики, кажется, тоже заметили, что поезд уже в пути. Они развернули и съели каждый по вафельному батончику, запив его баночкой газировки. Подкрепившись, молодые люди не разошлись по полкам, а только подобрали ноги и завесились простыней. «Экая дружная парочка», – подумал Тимоша. Сквозь простыню опять засветились два маленьких зарева от экранчиков.

Пассажиры в других отсеках тоже располагались и обустраивались. Стуки полок и голоса доносились будто сквозь вату из-за вагонной акустики. Выглянув в коридор, Тимоша увидел в конце его очередь в туалет. Хорошо, что этот вопрос он для себя решил еще на вокзале.

Постепенно, однако, шум и хождение по коридору стали менее интенсивными. Большинство пассажиров угомонилось. Проводница убавила общий свет. А Тимоша до этого времени даже не разобрал постели. Спать ему не хотелось. После того как в окне истаяла наконец Москва, он ощутил нужду, впрочем, не связанную с туалетом. Пошарив в своем рюкзачке, Тимоша достал сигареты и выбрался из своего отсека. Пол вагона погуливал под ногами, делясь с ним толчками рельсов. Для Тимошиных плеч коридор был довольно тесен, вдобавок из некоторых отсеков торчали ноги. Уклоняясь от этих ног, Тимоша двигался в сторону тамбура. В отсеках, которые он миновал, пассажиры по большей части спали или взаимодействовали со своими гаджетами. Никто не играл на баяне и никто не вел пресловутых вагонных бесед. Только в одном отсеке он обнаружил компанию, но, конечно, никак не похожую на стройотряд. На столике в том отсеке стояла бутылка виски, по сторонам от которой сидели и полулежали мужчины в фасонных бородках. Они разговаривали и смеялись, и бородки их шевелились.

Добравшись наконец до тамбура, Тимоша был сильно разочарован. Он надеялся покурить в одиночестве, а нашел филиал всё той же компании. Такие же два мужчины с бородками баритонили на весь тамбур. С ними была и женщина, без баритона и бороды, но очень самоуверенная. Говорили о монастырской архитектуре; при этом мужчины старались теснее прижаться к женщине, а она была крайне увлечена беседой. Женщина была нестара, недурна собой и не очень трезва и потому высказывалась с большим апломбом. Из их разговора Тимоша понял, что эти люди – московские архтуристы, которые, как и он, направлялись в Бобры осваивать тамошние достопримечательности.

Находиться в чужом дыму было невыносимо. Едва докурив свою сигарету, Тимоша поспешил прочь. Но, выйдя из тамбура, он наткнулся на проводницу, опорожнявшую мусорный ящик. Сейчас она не была приветлива, хотя и по-прежнему окала.

– Ходят и ходят, – ворчала она. – Московские, одно слово…

Тимоша вернулся к себе в отсек. Не зажигая света, он разобрал постель и лег в полной уверенности, что не заснет. Откуда ему было знать, что в поезде человек засыпает быстрее, чем где-либо. Вагон на ходу покачивался и поскрипывал; колеса его с приятным рокотом бежали по бесконечным рельсам…

Но легкое усыпление не гарантирует легких снов. В поезде они часто смешиваются с явью; вспышки света, толчки и стуки провоцируют сны в духе экшен. А во время стоянок, когда наступает внезапная тишина, пассажир как раз просыпается. Лично Тимоше приснилось, что кто-то напал на поезд Москва – Бобры. Он услышал сердитые, возбужденные голоса, и ему показалось, что их состав захватила какая-то банда. Впрочем, даже во сне Тимоша анализировал. Он подумал, не просыпаясь, что бандитские времена давно прошли, а наверное, в поезде ловят обыкновенного жулика. Мама о них Тимошу предупреждала.

Но он и здесь ошибался. Жулики в поезде Москва – Бобры если и были, то спали, и их, конечно же, никто не ловил. А скандал, который Тимоша неправильно интерпретировал, произошел по вине архитектурных туристов. Они разговаривали слишком громко и постоянно ходили в тамбур. Проводницу они ни во что не ставили и выражались словами, которых она не знала. Наконец к ней на помощь явился начальник поездной бригады в кителе и фуражке. Он в слова не вдавался, а сразу устроил туристам разгон.

– Что вы тут позволяете?! – рычал начальник. – Это вы можете у себя в Москве, а не у нас в поезде.

Туристы не выдержали его напора. Поначалу они держались заносчиво и трясли бородками, но в итоге сунули в карман начальнику денежную купюру.

– Давайте без конфронтации, – лопотали они. – Мы же, в конце концов, все российские граждане.

Впрочем, возможно, эпизод с архтуристами и начальником тоже Тимоше приснился. Всё было зыбко, неясно в сумрачном, покачивающемся вагонном мирке. Однако снаружи уже появились первые бледные признаки восстанавливающейся реальности. Небо за окнами светлело, выбеливалось и вдруг – будто лопнуло, как яйцо. Вагон изнутри оранжево озарился; восставшее солнце взяло поезд на абордаж, нагрянуло с обыском во все отсеки, ощупывая лучами тела людей, безвольно колышущиеся на полках.

Тимоша почувствовал на лице словно горячий компресс. Глаза под закрытыми веками защипало; он сожмурился и чихнул. Солнце – естественный пробудитель, хотя не всегда деликатный. Подчинившись ему, Тимоша принял сидячее положение и умылся с помощью влажной салфетки. За окном проплывал пейзаж, подходящий для рассматривания спросонок. Это была равнина, до самого горизонта покрытая пятнами редкого леса. Казалось, что поезд идет не прямо, а обегает кругом одну неподвижную точку. Кое-где на огромном пространстве были вкраплены поселения. Ближние к поезду вдруг показывались в окне со всеми своими подробностями: черные срубы, полуразобранный трактор, корова, сама рогами отворяющая ворота. На улицах сёл собирались стада; сельхозагрегаты, те, что могли еще двигаться, разминали свои шарниры. Деревенские утренние ритуалы совершались заведенным порядком, но Тимоше они были не совсем понятны – и ритуалы, и сами деревни. Зачем вообще человеку вздумалось поселиться в такой однообразной и плоской местности?