Текст книги "Отпуск без содержания"

Я шел вдоль рядов продавцов и мне казалось, что я способен читать мысли этих людей. Я улыбался им, они улыбались мне в ответ. Это был мой город, и я тоже был его частью.

Проходя мимо худого, улыбающегося торговца мясом, я заметил, что он воткнул вертикально нож в деревянную разделочную доску прямо напротив своего прилавка.

Глядя в глубоко посаженные глаза молодого человека кавказской наружности я почему-то подумал, что это глаза убийцы.

Уже почти миновав его, я не выдержал и, вернувшись к прилавку, обратился к нему:

– Я бы на вашем месте убрал нож.

– Почему? – улыбнувшись, спросил меня продавец.

– Потому, что это многое говорит о его владельце.

– Никогда об этом не задумывался. – удивился продавец.

На следующий день я вернулся на рынок, чтобы купить тяпку, которую накануне выбрал. Стояла жара и продавец посоветовал мне приобрести настоящую тяпку с длинной ручкой, чтобы побороть сорняки на маминой могиле, потому что почва за то время, что могила не убиралась, должна была стать твердой как камень. Когда я возвращался обратно, у прилавка меня поджидал мой вчерашний знакомый.

– А я вас вчера потерял, думал будете тем же путем возвращаться, хотел поговорить.

Что это у вас?

– Тяпка.

– Зачем она вам?

– Надо выполоть сорняки с могилы, у меня мама здесь похоронена.

– Так вы местный?

– Нет, жил когда-то здесь. А вы?

– Я местный, с шестнадцати лет на рынке торгую. Здесь все мои сестры работают. Не веришь?

Я огляделся: женщины, торгующих рядом с ним, посмеиваясь, бросали в нашу сторону игривые взгляды.

Мой собеседник пригласил присесть за его прилавок и предложил выкурить по сигарете. Был он очень худым и, казалось, что одежду он себе подбирает в детском мире.

Мне было немного не по себе от его пронизывающего взгляда.

– Ну, как тут жизнь? – поддерживал я светский разговор, – Жить можно?

– Кто может, тот живет, – усмехаясь ответил мне сын гор.

– А кто не может, тот не живет? – пытался закончить я мысль этого странного человека.

Мы оба засмеялись, и от этого смеха у меня невольно пробежал холодок по спине. Мой собеседник проявлял интерес к моим делам, спрашивал, что я делаю в городе, и как долго намерен здесь оставаться. Узнав, что я собираюсь прожить в Ессеентуках до конца лета, предложил обменяться телефонами, обещая, что как только придет сезон меда, он мне подарит банку со своей пасеки. Мы обменялись телефонами и я, сославшись на ожидающие меня дела, распрощался.

Каково же было мое удивление, когда спустя час, я уже начал получать от своего недавно обретенного приятеля необычные смс сообщения, недвусмысленно намекавшие на то, что мой он был бы непрочь назначить мне свидание, но постеснялся об этом сказать напрямую во время разговора. В душе я посмеялся над своими «сверхестественными» способностиями читать человеческие мысли, которые совершенно не соответствовали тому, что собой человек представляет. Пришлось «приятелю» в вежливой форме отказать и наша дружба мгновенно расстроилась.

Россия за рубежом пользуется репутацией страны с сильными гомофобными традициями, и тут такой неожиданный пример небывалой вольницы нравов в регионе, известном своими традиционными взглядами на сексуальные отношения.

Просто Ессентуки это город, в котором хочется. И хочется здесь всем, в независимости от пола, вероисповедания и половой ориентации.

– Я не удивлена, – смеялась надо мной подруга, когда я пересказал ей эту историю. – Россия это твоя страна. Здесь на тебя «западают» не только женщины, но и мужики, поэтому тебе в Америке и было некомфортно.

Она права. Когда меня спрашивают, почему я вернулся, я никогда не говорю всей правды, чтобы не показаться слишком легкомысленным в глазах собеседника. Мне пятьдесят четыре года, но я все еще дорожу тем, что, вызываю интерес у женщин. Без флирта и плотской любви все в жизни теряет смысл, и успех, и деньги.

Весь август прошел под знаком отношений с той, случайно встретившейся мне в парке восточной женщины русской культуры. Как оказалось, она мечтала о романе в стиле «Мастера и Маргариты». Я не очень люблю этот роман, считая его образы несколько истасканными, но времени на то, чтобы повлиять на вкус этой довольно экзальтированной, как оказалось, женщины у меня не было. Внешне она напоминала мне француженку, алжирского происхождения – сочная и страстная, она отдавалась своим чувствам без остатка.

Последнюю ночь мы провели в той самой гостинице в парке, где я останавливался в свой первый приезд в Ессентуки.

Я не видел Антонину уже месяц и мое появление ее и удивило, и одновременно обрадовало – она считала, что я давно уехал из города.

– Ты все еще здесь! – удивилась она. – Я тебе несколько раз хотела позвонить, но так и не нашла твой номер.

– Ты просто не умеешь сохранять контакты в телефоне.

– Так как твоя личная жизни? Нашел себе кого-нибудь?

– Конечно, у меня бурный роман с одной женщиной, который длится вот уже третью неделю. Сегодня у нас последний вечер. Я зашел узнать, нет ли у вас свободных номеров.

– К сожалению, сегодня забрали последний. Правда есть люкс, но он тебе не по карману, наверное.

– Который стоит четыре штуки? Нет, мне бы хотелось что-то в пределах тысячи-полторы.

У Антонины загорелись глаза.

– А что если я тебе сдам люкс за штуку, но мы договариваемся мимо кассы?

– Идет.

– Только утром, чтобы вас уже не было. И без безобразий, пожалуйста, а от устроите у меня тут «Египетские ночи» – меня живо хозяйке сдадут!

– Не переживай, все будет в рамках приличия!

– Хочется в это верить!

Я догадывался, что Тоне было очень любопытно взглянуть на мою возлюбленную, и это было еще одной причиной, помимо денег, почему она согласилась пустить нас на ночь.

Деньги Антонина очень любила. Однажды утром – это было еще в то время, когда я останавливался в гостинице, – она убирала окружающую гостиницу территорию, и я, околачиваясь с ней от нечего делать, нашел под ресторанным столиком свернутые в трубочку купюры. Я поднял деньги – это была пятитысячная купюра, рядом валялись так же скрученные в трубочку сотка баксов. Я решил показать Антонине найденные деньги, чтобы проверить их на подлинность и разделить с ней добычу.

Тоня отреагировала неожиданно. Она вырвала у меня из рук пять тысяч и заявили, что деньги ее, потому что я нашел их на ее территории.

– Я так не думаю, – спокойно ответил я ей, забавляясь той реакцией, которую они на нее произвели. – Деньги мы поделим пополам, но прежде нужно проверить настоящие они или нет. Кроме того, я нашел еще сотку баксов.

Сто долларов в моих руках подействовали на администраторшу отрезвляюще.

– У меня на стойке есть специальная лампа, с помощью которой мы проверяем всю наличность. Пойдем ее проверим, а потом поделим.

Мы зашли в гостиницу, Тоня включила лампу и принялась алчно изучать купюры. Еще до того, как она пришла к какому-то заключению, я обнаружил на них надписи, означавшие, что это сувенирная продукция, которая не является платежным средством.

Я рассмеялся. Эта история явилась хорошей проверкой нравственных качеств моей знакомой. Я в общем-то и не слишком обольщался на ее счет. В ее непосредственной жадности было много комичного. Впоследствии она извинялась и говорила, что не знает, что на нее нашло.

Итак, я договорился с Антониной, что прийду со своей спутницей к восьми вечера и мы пробудем в номере до пяти утра, а потом уйдем, оставив его открытым.

В тот последний вечер был День города, праздничный салют и концерт на площади. Наше расставание проходило в романтичной обстановке праздника, и женщина легко согласилась на мое предложение провести ночь в гостинице неподалеку от парка.

Нас ждал люкс, но Тоня сразу предупредила меня, чтобы мы не пользовались застеленной кроватью, а спали на диване. Для этого она оставила нам дополнительное белье, а также предложила чай и печенье. Женщина произвела на Тоню неизгладимое впечатление. Наверное она ожидала, что я приведу кого-нибудь по-проще. Яркий восточный колорит моей спутницы несколько ее ошарашил и лишил ее привычной уверенности в себе. Тоня была непривычно предупредительна и вежлива с нами.

Мы расположились в двухместном номере с гостиной. Моя спутница зашла в душ, а я пытался застелить диван выданным постельным бельем, предназначенным для большой двухместной кровати. Проблема состояла в том, что не было подушек и я использовал обыкновенную диванную подушку, надев на нее наволочку.

Увы, мы не были достаточно скромными и дисциплинированными постояльцами. Мы постоянно смеялись, шутили, что-то переворачивали. Мы просто катались со смеху по полу, если быть честным. В четыре утра в наш номер постучали, я открыл дверь, набросив на бедра полотенце. За дверью стояла позеленвшая от злости Антонина, которая прошипела мне сквозь зубы: «Какая же ты сволочь! Я же просила тебя вести себя как можно тише!»

Но мне, признаться, было уже наплевать. Через полчаса мы покинули номер, даже немного раньше, чем я обещал, оставляя Тоне время для того, чтобы убрать его до прихода утренней смены.

Днем мне на телефон позвонил музыкант Толик и сказал, что к ним домой заявилась Антонина, которая меня разыскивала, но Ирина – его жена, ее не пустила на порог, заявив, что не знает никакого Алика, и послав Тоню подальше.

Дело в том, что Толик с Ириной летом мне оставляли на месяц ключи от своей квартиры, которая находится возле парка, когда уезжали отдыхать на море, и я, съехав с гостиницы, несколько недель пользовался их гостеприимством и однажды даже привел в квартиру Тоню, чтобы угостить ее чаем после смены.

Что ей было нужно от меня, Толик не понял, но был крайне возмущен, что ей известен его домашний адрес.

– Ты, что ли приводил ее к нам домой? – возмущенно допытывался Анатолий.

Мне пришлось оправдываться тем, что я когда-то говорил ей, что живу возле парка и даже называл адрес, потому что не видел в этом большой проблемы. Анатолий, между тем, утверждал, что женщина угрожала мне какими-то серьезными проблемами, если я до обеда не выйду с ней на связь.

На всякий случай, я перезвонил Антонине и она тут же приняла мой звонок.

– Где подушка? – орала она мне в трубку?! – Зачем ты украл подушку?

Я не сразу понял, что она имеет в виду диванную подушку, на которую я надел наволочку.

– Мы уже обыскали всю гостиницу, ее нигде нет! Нахрена ты ее забрал?!

Я тут же вспомнил, что уходя никак не мог найти диванную подушку – она словно растворилась. Сейчас, немного подумав, я сразу пришел к верному решению.

– Тоня, неужели ты решила, что я украл подушку из номера? – Посмотри ее на кровати = скорее всего я по ошибке положил ее туда. Я просто забыл, что эта диванная подушка. Ты ее не нашла, потому что на ней надета наволочка.

– Черт! Точно?! Ты уверен? Ну слава богу, что ты вспомнил, чертов придурок! Как я теперь объясню сменщице зачем я это сделала? Ладно, разберусь, что-нибудь придумаю! Давай!

Женщина положила трубку, больше я с ней не виделся. Осенью я уехал в Москву, а когда вернулся, Антонина в гостинице уже не работала. В конце сезона ее уволили за регулярные запои. Тоня продала дом и уехала с матерью жить в другой город.

Она была по-своему интересным человеком: лихой и бесшабашной, откровенной и одновременно хитрой, открытой и, в то же время, себе на уме женщиной. У нее был низкий, как у Совы из мультика про Винни-Пуха голос. Разговор с ней походил на выступление двух комиков на сцене. Она умела поддержать беседу, но в пьяном состоянии была неуправляема. Тоня была идеальной моделью для демонстрации того, как много в человеке может быть замешано разных, порой противоречащих друг другу качеств, и это составляло секрет ее уникальности, придавало ей шарм и артистизм, но, в то же время, сулило окружающим вечные неприятности.

Я же продолжал осваиваться в городе и даже ухитрился купить неподалеку от парка себе квартиру в старом доме, на втором этаже с видом на Бештау с газовой печью, и с отдельным санузлом и кухней. Некоторое время я всерьез думал, что смогу остаться жить в Ессентуках до весны, но потом я познакомился с амбициозной москвичкой, которая вправила мне мозги и убедила вернуться в столицу и найти себе достойную работу. Сама же она работала экономистом в каком-то престижном подмосковном жилом комплексе, была в разводе, в собственности у нее была квартира, машина и гараж, за который она судилась со вторым бывшим своим мужем. За это лето я серьезно влюблялся несколько раз и амбициозная москвичка вполне могла стать моим последним увлечением в этом году. Я действительно в конце лета поехал в Москву, встретился там со своей новой знакомой, побывал у нее в гостях, и даже переспал с ней, но она вдруг решила, что наши отношения развиваются слишком стремительно и не оставила меня у себя на вторую ночь.

Москвичка была довольно умна, мне нравилось с ней разговаривать по телефону, мириться и ссориться, я чувствовал, как постепенно все глубже погружаюсь в этот омут красивых слов и все новых откровенний, открывающейся мне чужой судьбы.

Я нашел себе работу, вернее работа нашла меня – мне позвонили из московского агенства недвижимости и пригласили на собеседование на вакансию специалиста по недвижимости, обещая трехнедельную учебу и даже степендию за счет агенства. В жизни мне пришлось много продавать и покупать недвижимости. Я был уверен в себе и с энтузиазмом взялся за новое дело. Может быть из меня бы и получился неплохой агент – я уверенно вел телефонные переговоры, находя их забавными и поучительными, меня не смущали отказы, я назначал встречи с продавцами и даже добивался того, что они проникались доверием к моему профессиональному опыту, который на самом деле был ничтожен, но судьбе было угодно, чтобы я на неделю вернулся в Ессентуки, чтобы получить документы на купленную в сентябре квартиру и забрать ключи у прежних владельцев.

Я обещал своей московской даме сердца хранить верность и не вступать ни в какие авантюры. Женщина просила мне привести ей из Ессентуков килограмм свежих грецких орехов, который я должен был собрать для нее собственными руками, так как она не доверяла хитрым продавцам с рынка.

Получив ключи от своей новой квартиры, в которой оставались комод, кровать, поломанный диван, пара навесных книжных полок и стул, я принялся переставлять мебель и на этих радостных трудах сорвал себе спину, после чего мне стало и вовсе не до авантюр. Я пошел в ближайшую аптеку, купил себе вольтарен в ампулах и вколол себе обезболивающее средство в бедро. Кое-как собрал себе на столе нехитрый ужин и запил его для верности двустами граммами дагестанского коньяка. Следующим вечером я должен был возвращаться в Москву, где меня ожидали, как я планировал, плотские утехи, но со сорванной спиной о них и помышлять было нечего.

Я был раздавлен, болен и огорчен, но, тем ни менее, напоследок решил предпринять традиционную вылазку к источнику, чтобы попить воды и немного себя взбодрить.

До ближайшего источника было минут двенадцать пешком, но я проделал этот путь очень медленно, стараясь держать позвоночник прямо, насколько мне это позволяла сковывающая тело боль. Я выглядел слегка уставшим от жизни человеком, чуть старше своих лет, пришедшим попить воды перед ужином в санатории.

Рядом с источником играла музыка – это пела перед входом знакомая мне певица. Прежде я часто останавливался возле нее, чтобы потанцевать под ее музыку и помочь ей «расшевелить» публику, но на этот раз мне было не до танцев.

Когда после выступления я подошел к ней, чтобы поздороваться и заодно попрощаться до следующего лета, одновременно к ней подошла худощавая молодая женщина в белой водолазке и джинсах. У женщины была короткая прическа, необыкновенно живой взгляд и открытая улыбка человека, привыкшего быстро принимать решения. В ней угадывался исполненный энергии человек, любящий жизнь, не боящийся совершать поступки и нести за них ответственность.

Певица нас представила. Женщину звали Верой. Это была ее знакомая из Курска, с которой она давно, оказывается, хотела меня познакомить, да вот только не выдавался подходящий случай.

– А ты, что здесь делаешь? – спросила меня певица, – Ты же, вроде, в Москву собирался?

– Представь себе, я вернулся, чтобы забрать ключи от квартиры, которую я купил!

– Здесь, в Ессентуках, что ли?

– Ну, да, практически в курортной зоне. В десяти минутах отсюда.

– Да ты крутой, оказывается!

– Ничего особенного, квартира в старом доме под снос, но зато тихо и вид из окна на Бештау. У меня идея! Пошли ко мне новоселье праздновать – я два дня назад только заехал.

– Ну, а че, пошли, раз такое дело. Мы так и так собирались этот вечер где-то провести, водочки попить. Ты, Вера, не против? Алик хороший чувак, я его знаю, мы с ним все лето вместе пропели-проплясали.

Мы живо собрали аппаратуру и вызвали такси до вокзала. Нам предстояло зайти еще в магазин, чтобы купить водки и закуски. От магазина до дома было пять минут пешком.

По дороге я заметил, что Вера слегка прихрамывает.

– Что у тебя с ногой? – спросил я ее.

– На свадьбе дочери так плясала, что ногу подвернула. – ответила с улыбкой Вера.

Вера мне понравилась. Она понравилась мне настолько, что уже в магазине я задумался над тем, а не прикупить ли мне на вечер презервативов, но я боялся дурной приметы, так как на собственном опыте не раз убеждался, что стоит запастись средствами защиты, как все планы на вечер летят к черту. Я решил не иметь никаких планов. Мы просто выпьем, посидим, потанцуем, а завтра я уеду в Москву к женщине, которая меня ждет и каждый вечер выходит со мной на связь по телефону.

Вечер был замечательным. Вернее, это был один из самых замечательных вечеров в моей жизни. Я давно столько не смеялся, не пел и не танцевал, совершенно забыв о боли в спине.

Певица развернула аппаратуру и мы устроили настоящий концерт в моей маленькой квартире на втором этаже старого дома. Мы по очереди пели в микрофон, Вера прекрасно двигалась под музыку, в перерывах мы курили в открытое окно, вглядываясь в темные контуры горы Бештау вдали. Там у окна я впервые поцеловал Веру. Она ответила мне долгим поцелуем. Я запустил руку в вырез блузки и оценил форму ее груди. Несмотря на худобу, пропорции у Веры были почти идеальными. Когда водка закончилась, певица была уже хороша. Она попросила помочь ей собрать аппаратуру и вызвать ей такси.

Вера осталась у меня на ночь. После этой ночи, я сдал билеты на Москву, позвонил своей подруге и предупредил ее, что отложил свой приезд на неделю, потому что встретил другую женщину. Я решил не врать, а сказать ей все, как есть. Веру я перевез из квартиры, которую она снимала, в свое новое жилье. На следующий день мы пошли на рынок и купили постельное белье, нормальные подушки на кровать и сушилку для белья. С этого началась наша с ней совместная жизнь. Мы сдали наши билеты и остались еще на неделю. Трижды в день мы ходили к источнику, все остальное время, проводя в постели. Соседей вероятно бесили наши страстные крики, которые они были вынуждены слушать чуть ли не круглые сутки. Соседка из квартиры напротив не выдержала и ушла от мужа. У меня было ощущение вернувшейся мне молодости, и даже в лучшие свои годы я не был так счастлив. Возможно мы слишком много пили коньяка. Мы не влюбились, мы вцепились друг в друга, как два начинающих фигуриста на скользком льду.

Подвернутая на свадьбе нога обернулась врожденной патологией. В начале февраля Вера пережила плановую операцию по замене сустава и в марте мы уже вернулись в Ессентуки, чтобы постепенно расхаживать на костылях ее прооперированную ногу.

Мы были в Ессентуках и перед операцией, под самый Новый год, чтобы встретить вдвоем этот праздник в атмосфере курорта и подготовиться психологически к предстоящей операции. Мне повезло получить комиссионные с двух сделок в агенстве недвижимости, которые я закрыл перед самым Новым годом, и эти деньги позволили нам провести праздники беспечно, не думая слишком серьезно о том, что будет завтра, через месяц, через год. Мы купили на рынке елку, еды, напитков. Нам даже хватило денег на то, чтобы приобрести небольшой холодильник. Мы постепенно обживались в нашей уютной квартире.

Когда мы ехали с рынка с покупками, в маршрутку вошел человек, в котором я узнал того одноглазого разбойника, который назначал мне стрелку в парке, чтобы «перетереть» о планах по возврату Серегиных прав на недвижимость. Передавая мелочь за проезд, он случайно обронил несколько монет, и водитель маршрутки на весь автобус обругал его за неловкость. Человек, которого я принимал за члена преступного сообщества, проглотил это унижение, не сказав в свое оправдание ни слова. Сказочные образы минувшего лета, его герои и героини с приходом зимы померкли, софиты моего воспаленного сознания больше их не подсвечивали, и я увидел их в истинном свете.

Ходили мы мало, из-за боли в ноге приходилось часто останавливаться и присаживаться на скамейках в парке. Необходимость в операции становилась все более очевидной. Кроме того, я тоже чувствовал себя неважно. Ко мне вернулись мучительные желудочные приступы, не дававшие мне уснуть по ночам. Эти боли были как некое мое воспоминание о минувшей жизни, годах, прожитых в стрессе и постоянном эмоциональном контроле. Сделанные по возвращению анализы показали, что я пережил на ногах язву, оставившую после себя след в виде грубого рубца.

Мы съездили на кладбище к моей маме. Вера боялась этой поездки, но выглянуло солнце, и для нее это было знаком того, что мама нас встретила с радостью.

– Приехал с чужой теткой! – смеялась Вера.

Что делать, если никто из моей семьи здесь так и не побывал? Это важно, когда тебе есть с кем посетить могилу своих родителей.

Мама не скрывала своего отношения к моему браку, поэтому, я думаю, ей пришлось умереть, чтобы смириться с ситуацией, у которой не было мирного решения. Я действительно испытывал чувство вины за ее смерть, которая не решила основного конфликта, но развязала мне руки.

С Верой у меня началась совсем другая жизнь, она не была безоблачной, и даже ее операция стоила ей немало сил, но все эти трудности поразительно легко переживались, потому что мы постоянно были вместе и поддерживали друг друга каждый час, каждую минуту.

Послеоперационный период, которого Вера боялась больше всего, запомнился мне как наиболее светлый период наших отношений. Мы почти на месяц уехали в Ессентуки, где Вера ходила на костылях столько, сколько ей позволяли силы. Я видел, как много энергии Вера вкладывала в свое восстановление и как быстро ей возвращалась былая подвижность и уверенность в движениях. Психологически она была на таком подъеме, что мне не приходилось ее ни утешать, ни уговаривать. Я едва поспевал за ней, и уже на третьей неделе она на костылях залезла на самую высокую точку в Кисловодском парке. Это счастье видеть как ставший тебе близким человек встает на ноги. В память о нашей первой встрече, мы пригласили знакомую певичку и вновь устроили концерт в нашей квартире. Мы так пели и танцевали, что от шума сотрясался весь старый дом и все его привидения. Вера отставила костыли и танцевала вместе с нами, и это были уже уверенные в собственной красоте движения женщины, любящей жизнь и учившей меня своим примером любить ее тоже.

Я рассказывал ей о всех своих летних приключениях, и иногда случалось так, что нам на встречу попадались героини этих рассказов. Это было смешно и необычно, как будто мы смотрим экранизацию фильма, по мотивам моих историй. Некоторые из героин пытались привлечь мое внимание, другие же, напротив, его старательно избегали.

Одна из женщин – та самая, с которой я провел последнюю ночь, после которой пропала подушка в гостиничном номере, случайно встретив нас сидящими на аллее парка, подошла к Вере и с серьезным лицом обратилась к ней:

– Девушка, берегите его, он так сильно похудел!

Я и впрямь заметно похудел и посвежел за те полгода, что мы были знакомы с Верой. Она не давала мне скучать ни дня, ни минуты. Она и сама сильно изменилась и словно помолодела на несколько лет. У нее исчезла болезненная худоба, на ее лице постоянно гуляла улыбка, морщинки разгладились, а ее стройное, восстановившееся после операции тело налилось силой и приняло соблазнительные округлые формы. Если в тот вечер, когда мы познакомились, Вера больше походила на подростка, то теперь передо мной была уверенная в себе женщина, которой, впрочем, не чужды были хулиганские порывы, находившие выход в постели. Мне не приходилось специально подстегивать ее сексуальность – она была готова заниматься любовью в любое время дня и ночи.

За то время, что Вера была на больничном, мы приезжали в Ессентуки четыре раза. Мы настолько примелькались местным продавщицам в ближайших от дома магазинах, что однажды внимательная кассирша обратилась к нам с вопросом:

– А вы давно вместе?

– Уже год, – слегка смутилась Вера.

– И вы еще не «опылились»? – удивилась продавщица.

– Что? – удивился, в свою очередь, я вопросу.

– Ну, у вас речь разная. – пояснила она. – Вы по-русски чисто разговариваете, а у вашей женщины акцент.

– Это он из упрямства «опыляться» не хочет – рассмеялась Вера.

В очередной раз я убедился в том, как тонко люди слышат и понимают речь друг друга.

Вера действительно говорила с едва заметным южным говором, и продавщица отметила эту деталь на слух, тонко уловив культурные нюансы и проведя далекие аналогии.

Мы чувствовали себя в центре внимания окружающих. Чужое счастье способно ранить другого человека, и случалось, что мы ловили на себе неприязненные взгляды женщин или откровенно оценивающие взгляды мужчин, которые видели во мне конкурента. Все человеческие чувства на курорте выступали в своей неприкрытой природной основе, жизнь наполняла скромные улочки городка и аллеи парка.

Именно Вера настояла на том, чтобы я начал писать нашу историю. Она была абсолютно уверена в моем таланте, и именно она позволила мне раскрепостить свое воображение настолько, чтобы писать не задумываясь над тем, ждет меня успех или нет. Мы много смеялись с ней в этот год и постоянно валяли дурака. Мы узнавали друг друга так быстро, как обычно люди в парах узнают своих партнеров за долгие годы. Это был самый удивительный и необычный год в моей жизни.

Я с удивленияем узнавал, что жизнь можно проживать в радости, без ежедневного гнета тревоги и забот. Пусть временно, пусть на год, я утратил то чувство страха за свое будущее, что постоянно давлело надо мной. Мне потребовалось время, чтобы затянулись мои раны, ушли тревожные состояния, разрушающие мир и покой в моей душе.

Тот, кем я был прежде умер. Нам страшно думать о переменах, потому что на самом деле это не просто перемены – это новая жизнь. Чтобы жить, нужно оставлять старое, а нам очень не хочется с чем-то из прошлого расставаться. Наше прошлое давно перестало быть нашим, а трансформировалось в болезненные воспоминания и чувства, которые словно крюками стараются нас зацепить, чтобы вернуть прежнее зависимое от них состояние.

После почти трехмесячного перерыва ко мне опять вернулась моя желудочная боль. Я промаялся всю ночь. Я переживал боль, как тяжелое психологическое состояние, нашедшее выход в том, чтобы мучить и терзать мою плоть. Я вспомнил каждое чувство, которое с ней было связано. Перед моим мыслимым взором проходили люди, поступки, характеры. Мы действительно собираем эту боль по крупицам, каждый день и час, собираем на будущее, пока она не встанет в нас колом, пронзит насквозь, буквально пригвоздит к тому, чем мы являемся. Мне дорога моя свобода, и я бы хотел прожить эту жизнь без боли, без страха, без зависимости. Я уже ощутил как дорога эта радость свободного и безболезненного существования в мире, в гармонии с ним, в согласии с людьми, от которых тебе ровным счетом ничего не нужно. У меня есть все, – говорю я себе – и не отнимайте от меня моей свободы – говорю я людям. Никто не сможет мне дать того, что уже есть у меня в избытке. Никто не даст мне любви, счастья и полноты жизни, которое уже присутствует во мне изначально. Нам не хватает всего лишь веры, чтобы поверить в себя. Нет книг, которые бы вас научили этому, нет людей, которые бы знали секреты счастья, но имея доверие к богу, вам быть может однажды повезет, как повезло мне.

Ночью мне позвонили. Из сна, из забытья, выдрали, словно клещами.

Голос на английском представился Энтони.

– Ну, что, – сказал он, – Ты не против вернуться к корням?

– Кажется я не понял вопроса – ответил я, – не подавая виду, что удивился и стараясь сохранять хладнокровие. – Я вас не совсем понял, что вы имели в виду?

– Я говорю о вашей крыше, мы договаривались по осени вернуться к вопросу ее замены.

– Ах, крыше, – обрадовался я, – крыше моего дома!

Тут следует пояснить, что слова root и roof очень похожи по звучанию.

– Видите ли, я покинул свой дом и больше в нем не живу.

– Я очень сожалею, – ответил голос в телефоне, и в его тоне я расслышал человеческую нотку. Ему должно быть случалось получать подобные ответы от бывших владельцев своих домов. База рекламных предложений иногда не успевает за течением жизни.

– Не стоит сожаления, – сказал я, – все обстоит хорошо.

Я почувствовал, как на другом конце потеплело, несмотря на то, что нас разделяли километры тайги и действительно бескрайний и холодный Тихий океан.

– Не буду больше тебя беспокоить, – сказал Тони веселым голосом парня из параллельного класса, – кажется я тебя разбудил, у тебя сонный голос.

– Ничего, все нормально, пустяки, – ответил я – просто в России сейчас три утра – разве это время для парня без крыши?

Глава 2. Синдром отмены

Китайцев так много, что пока одна половина населения спит, другая путешествует по миру. По команде председателя они меняются местами.

В армии я знал солдата, который оборудовал для девушки в подвале настоящий «пряничный домик». Солдат служил каптером в строящемся доме – выдавал инструменты, хранил стройматирал. Девушка жила у него как Дюймовочка в норе у крота на всем готовом. Он даже водил друзей на нее посмотреть, но не позволял к ней прикасаться. Это было довольно странным представлением – вроде цирка. Не знаю, чем закончилась эта трогательная повесть. Знаю только, что солдат очень любил свою девушку и она выглядела вполне довольной своей жизнью. Это я к тому, что маньяками не рождаются – на это должен быть спрос.

В Советском Союзе было настолько жестко, что родители подписывали одежду своим детям, чтобы опознать их после детского сада.

В детском саду, куда я ходил до того, как меня выкрали цыгане, был Толик. Толик не просто был в нем, он в нем реально страдал, как Христос. Несмотря на то, что он был худым словно узник Бухенвальда, он еще был очень залупастым и все воспитательницы его ненавидели. Это не был специальный детский сад СС, в котором воспитывались дети казненных деятелей подполья, но в нем тоже практиковались пытки и унижения. Одной из таких пыток было раздевать непокорных детей донага и оставлять в голом виде на всеобщее обозрение во время «мертвого часа». Применялась такая пытка очень редко и избирательно, как крайний вариант. Толик безучастно воспринимал любые формы издевательств над собой, кроме раздевания. Был Толик некрасив, почти уродлив: маленькое тощее тело и голова старика. Однажды молодая хорошенькая воспитательница в очередной раз расписалась в собственном бессилии справиться с Толиком и в слезах покинула спальную комнату, и тогда за дело взялись сами дети. Они набросились на визжащего и изивающегося всем телом Толика, и силой стянули с него трусы. Толик кричал от унижения и ужаса так, что закладывало уши, но воспитательницы спокойно пили чай в столовой, делая вид, что ничего не слышат. Наконец, до детей дошло, что они делают нечто дурное, и они вернули Толику трусы, но он еще долго не мог успокоиться, икая от страха, и вздрагивая всем свои тощим некрасивым телом, забившись в угол кровати. Дети думали, что творят правосудие, на самом деле, они удовлетворяли садистические инстинкты, как только получили на это негласную санкцию руководства.