Текст книги "Южные помидоры. Рассказы о доме с синей дверью и черешневом компоте"

Торт

170 см назад меня не было.

Не было носа с горбинкой, родинки на коленке, не было крохотного шрама под левой лопаткой. Мои волосы не вились бесконечными спиралями, коленки не стукались и не саднились об асфальт. Никто не рисовал на обоях в прихожей, не украшал синим фломастером гарнитур и не резал из штор елочки. Некому было покупать желтого жирафа, верблюжий свитер и скакалку. Не было ничего, так мне казалось.

Тогда моя мама разбирала в кинотеатре тяжелые бобины и ставила фильмы, строго наблюдая за тем, чтобы пленка крутилась верно. У мамы были светлые волосы, высокие каблуки и красивая плиссированная юбка – я это помню по черно-белым снимкам из семейного альбома, который теперь у нас есть. Папа наблюдал за мамой, решал, что она красивая и им надо дружить. Я не делала ничего, я даже не знала, что буду.

28 лет назад меня не было. Но было имя, которое любила моя мама, и назвала бы им любого ребенка, который бы у нее только родился, мальчика или девочку, это совсем не важно. Был папа, который возил домой огромные связки зеленых бананов, исчезавших, так и не успев созреть, и не спорил насчет имени, в уме прикидывая, что все-таки будет, если родится парень.

А потом был март, северный снежный месяц, не похожий на южную весну, март, который не знал, что зима закончилась. В марте случилась я – девочка с большими глазами и носом. Папа стал папочкой, и все сложилось.

А после были торты, тяжелые и густые, с увесистыми масляными розами, складками крема и безе, и обязательные тюльпаны – мне и сегодня дарят их в тот самый день. Когда цветочные рынки наполняются хрустом ломких тюльпановых стеблей, я знаю наверняка: скоро мой день рождения. Я жду, что кто-то из моих друзей приготовит мне торт, ведь праздник не наступит, если не съешь кусок шоколадного пирога, – если не попробуешь сладкого, то совершенно никакого чуда не произойдет.

Бабушкина кухня

Слева от входа стоит комод, не такой грузный, как я всем рассказываю: не такой важный. За комодом, по левую руку, если стоять лицом к раковине, маленькое хрупкое окошко в прихожую: одну его половину, выглядывая из соседней комнаты, заслоняет шкаф, через вторую тоже ничего не видно.

Над раковиной сетка с тарелками, большой жестяной стакан со столовыми приборами и дуршлаг. Зимой дуршлаг остается забытым – он ждет лета и спелых ягод, но сейчас не о нем.

За раковиной снова окна, но эти два ведут во двор. Летом через них видно густой виноградник, поздней осенью и зимой окна показывают снег. Чуть правее от окон плита, старенькая, с тяжелой скрипучей дверцей и большими железными конфорками: они светят ровным синим пламенем, когда затевается обед или подогревается чайник.

Следом за плитой стол – круглый, деревянный, немного рассохшийся от жара плиты. Первым к нему придвинут дедушкин стул – он широкий, с высокой спинкой, иногда стул думает, что он важнее и значительнее комода, в такие минуты на нем становится неудобно сидеть. Затем, прячась под краем скатерти, стоит задвинутый синий табурет – широкие негладкие доски его сиденья щиплют тебя за ноги, если ты недоволен ужином и ерзаешь в нетерпении, желая уйти. Рядом с табуретом два строгих подтянутых стула: они выглядят так, словно на них надеты тесные костюмы, и им не вздохнуть. Стулья остались от какого-то гарнитура и, очевидно, совершенно без уважения относятся к синему табурету, мнят себя аристократами.

Над столом обязательно висит календарь, сначала пухлый отрывной, собранный железной скобой из невесомых листочков, а затем тонкий и современный, на светлой пружине – в нем 12 листов на каждый месяц года и картинки на обратной стороне каждой страницы. Мне нравится, чтобы в доме не случалось перемен.

На столе сахарница, всегда с маленькой торчащей ложкой, конфетница, глубокий полый хрусталик, и бумажные салфетки в пластиковом держателе.

А за столом мы все. Нас обязательно пятеро: я, на неотесанном табурете – для меня его застилают колючим шерстяным одеялом, дедушка, на стуле со спинкой, папа и мама, на стульях важных и неудобных, и бабушка, которой некогда присесть. Мы шумим, спорим и смеемся, родители приносят пуф, мы снова все пересаживаемся, меняясь местами. Из рук в руки передаются тарелки, кто-то роняет салат на новое платье, и это маленькая трагедия.

А потом горят бенгальские огоньки, мы в расстегнутых пальто выбегаем на улицу смотреть салют, вокруг и посреди нас происходит праздник.

Позже нужно будет заменить календарь, убрать со стола посуду, раскрыть подарки, важно будет посмотреть «Голубой огонек» и не уснуть до поздней ночи. Но это все потом, позже, кто-то даже пошутит, что не сегодня, что это уже в следующем году.

А сейчас важно загадать желание – одно, самое важное, и не нужно никаких конфет, просто остаться в этом дне, и чтобы мы никогда не расставались.

P. S. Если сейчас, когда вы читаете эту книгу, все еще не декабрь и Новый год не скоро, то попробуйте приготовить самое уютное, что есть в зимних праздниках, – орешки со сгущенкой. Обязательно в старинных семейных орешницах, и чтобы было много начинки. Рецепт у них самый простой, смотрите сами.

Орешки со сгущенкой

140 г сливочного масла 82,5%

70 г сахара

1 яйцо

250 г пшеничной муки

1/3 ч. л. соды

1 щепотка соли

200–250 г вареного сгущенного молока

1. Сливочное масло комнатной температуры разотрите вместе с сахаром. К ним в компанию добавьте яйцо и снова хорошо перемешайте. И тут уж вы постарайтесь, чтобы все получилось как надо.

2. После этого добавьте муку, соду и соль. Замесите хорошее гладкое тесто, заверните его в пленку и уберите в холодильник, пусть полежит там примерно час, остынет и станет поплотнее.

3. В это время поставьте вариться сгущенку, только не упустите ее: важно, чтобы банка всегда была в воде. Я так сразу покупаю готовую, на всякий случай, чтобы потом не отмывать стены и потолок, сами знаете почему.

4. Когда тесто остынет, выньте его и обомните, скатайте небольшие шарики, подходящие под размер вашей орешницы, и распределите их по формам. Это такое тесто, оно ко всему подходит – и к электрической орешнице, и к той, что разогревается на плите, и к маленьким формочкам, которые надо ставить в духовку. Выпекайте песочные скорлупки по 2–3 минуты, приноровитесь к своей плите.

5. Когда тесто закончится, а половинки печенья остынут, соберите их попарно, наполняя вареной сгущенкой. И обязательно съешьте столько готовых орешков, сколько вам повелит сердце, а не здравый смысл – он в этих вопросах ни к чему.

Хлеб

Уже привычная окружность стола, стены небольшой кухни и распахнутые во двор двери. На юге горячится лето.

Бабушка совсем еще молодая, мои родители, немногим старше меня сегодняшней, и, собственно, я сама, в синей юбке и красных сандаликах, должно быть, мне 5 лет.

Через открытые двери мне видно трехколесный велосипед – он стоит у кирпичной стены соседского дома, видно следы каблуков, оставленные на растаявшем от жары асфальте, я слушаю, о чем говорят взрослые, и немного сожалею о том, что у меня все еще нет собаки.

Голоса за кухонным столом ничего не знают о моих сожалениях, они ведут спор, решают, кто должен идти за хлебом. Идти, очевидно, никому не хочется.

Здесь, в тени кухни, стены которой с одной стороны увиты виноградом, а с другой защищены от солнца навесом, сохраняется прохлада. Но стоит их покинуть, и тебя охватит июльский зной, температура лета, с которой никому не справиться, прилипнет к коже, ухватит за нос и обязательно обожжет его.

За хлебом идти недалеко: сначала откинуть щеколду с кружевной калитки, затем повернуть направо и идти вдоль соседских клумб ровно два дома, по пути необходимо поесть шелковицы. Через много лет от этого дерева ничего не останется, большое и сильное, оно исчезнет и забудется, но в тот день его ветви спускаются низко к дороге и теряют плоды – те падают, оставляя на земле темные пятна.

Потом следует пройти еще три двора и повернуть за угол. Дальше, изнывая от жары, шагать, не оглядываясь на киоск с мороженым, – всем известно, что вафельный рожок лучше купить на обратной дороге, чтобы он не растаял раньше времени и не испачкал рук.

Уже в магазине взять горячий кирпичик хлеба, отломить и съесть кусок хрустящей корочки, забыться и принести домой буханку, с одной стороны приветливо глазеющую на всех одним только мякишем.

Но мне все еще 5 лет, и самостоятельные походы за хлебом начнутся намного позже, а сегодня, устав от взрослых разговоров, я выбегаю за порог, огибаю бабушкин дом и рву там малиновые листочки, собираю их, сколько влезает в руки. Кричу, пробегая мимо окон кухни, что я нарвала денег и сама схожу за хлебом.

Папа перехватывает меня у дверей, хохочет, обещается сам добраться до магазина.

Мои родители очень любят эту историю. Бабушка всегда смеется, когда ее рассказывает.

Ряженка

Городской рынок работал до двух часов дня, но мою бабушку это совершенно не интересовало. Выходить из дома следовало никак не позднее 8 утра. В половине девятого предприятие становилось бессмысленным. Было очевидно, что все нужные продукты раскупят: расхватают парное мясо, помидоры оставят только морщеные, а сметана… о ней даже и разговор не стоит начинать, и так все ясно.

Самым важным на всем рынке был большой синий павильон. Рядом, из старенького прицепа, продавали горячий хлеб, немного в стороне оставались овощные ряды с безжизненными пучками редиса, пахучей кинзой и всегда хрустящей, невзирая на температуру и время года, белокочанной капустой. Там же можно было купить обжигающие маслом чебуреки или пышные жирные беляши в вощеной бумаге.

По правую руку от рыночной кулинарии располагались ряды подсолнечного масла – аккуратно перелитое в пластиковые бутылки, оно было совершенно одинаковое у каждого из десятка торговцев в этой части южного базара. Но каждый из покупателей знал «того самого», у которого масло настоящее, неразбавленное и пахнет семечкой. К обеду все масло бывало распродано, а правильного продавца в действительности не существовало – каждый разбавлял одинаково.

Миновав все овощные ряды и собрав полные сумки продуктов, мы добирались до павильона. Внутри было неизменно холодно, справа и слева от входа снова стояли продавцы и зазывалы, а в самом павильоне соседствовали молочники и мясники. Там мы покупали творог у женщины в цветастом переднике и сметану из большой кадки – ее раскладывали по банкам половником с длинной железной ручкой. В мясном отделе обязательно брали сырокопченую колбасу и немного докторской – для бутербродов с горячим чаем.

Именно там, в этом изобилии и прохладе, я впервые заметила и возненавидела ряженку. Густая, она лежала в прозрачных стаканах и сверху была покрыта коричневатой коркой. Отношения у нас не заладились сразу – не то чтобы я ее пробовала, нет, но восхищенных чувств прочих покупателей не разделяла.

В ту пору многие продукты не проходили жесткий отбор на пути к моей тарелке. Фаршированные перцы, например, отклонялись из-за тонкой кожицы, которая отделялась после запекания. Я отказывалась их есть, даже если ее убирали, потому что уже знала – она там была. Такая же участь постигала манную кашу за консистенцию и комочки, горячее молоко – за пенку и пленочку, цепляющуюся за края кружки, и даже варенные в супе овощи оставались лежать на краю тарелки за свою мягкость. Но хуже всех, разумеется, была ряженка – на нее просто было неприятно смотреть. Отлучение от кухни было пожизненным.

Спустя годы я покинула дом. Изредка вспоминала рынок с большим синим павильоном, часто звонила бабушке и даже вернула на кухню часть ранее изгнанных продуктов. Ряженка же пропала из виду, забылась, и казалось, совсем исчезла с прилавков магазинов.

Но однажды в глубине холодильника нашелся пластиковый стакан, прихлопнутый крышкой. Внутри было что-то пышное и густое, теплого карамельного цвета. Это что-то было неминуемо выпито, а опустошенный стакан с грохотом обрушен на обеденный стол.

На шум подоспел Н. Обнаружил следы преступления и раздосадованно отметил, что я выпила его ряженку.

Я была возмущена, как могла намекала на наши с ней отношения и аргументированно отказывалась признавать содеянное. Так мне казалось.

Н. вытер у меня под носом молочные усы и вернулся к работе. А я, разоблаченная и удивленная произошедшим, вспомнила, что он тоже думает, что не ест капусту и баклажаны.

Запеканка

Но не ряженкой единой можно было привести меня в ужас, самым большим испытанием в детстве был обед, обед, в который подавали рассольник. Сам же рассольник был супом с огурцами, которые солили в бочках перед тем, как проварить в бульоне. Хуже рассольника могла быть только та самая манка – дрожащая белая лужица с комочками, а если нянька вдруг возьми да и зазевайся, то вместо лужицы в тарелке могло быть целое озерцо. Няньку вместе с ее манными комочками мы не любили.

Но если ненависть к супам и кашам была очевидной, ее разделяли и поддерживали даже взрослые, сочувственно пожимавшие плечами, разглядывая наше меню на день, то с творожной запеканкой мы вели молчаливую войну. Запеканка, она кто? Она десерт. Сладкая формованная размазня с корочкой. Десерт есть ты не обязан, десерт – это как бы вознаграждение за то, что ты разделался с рассольником и лужицей, поэтому можно отказаться и попросить хлеб с маслом, а потом самому присыпать его сахаром. Такой хлеб куда вкуснее запеканки, но это работает, пока никто не услыхал, что вы с ней враждуете. Только взрослые прознают о твоих чувствах, так сразу откроют массу полезных качеств, и запеканка войдет в состав испытаний.

Запеканку положено было ненавидеть на расстоянии – холодно отодвигать в сторону блюдце с запеченным творогом и никогда не пробовать, ни за что не сдаваться.

Так, следуя ряду нехитрых правил, я пережила завтраки в детском саду, школьные обеды и студенческую столовую. Я бы и дальше продолжала вычеркивать всех троих из гастрономической карты, если бы не усталость и голод, притупившие мою оборону. Из магазина вместе с остальными продуктами в дом попал квадратик творога, с корочкой и белыми боками, все как положено. В тот день, забыв о детской войне и предав все свои идеалы, я попробовала запеканку.

Попробовала и пропала. Наутро, скупив в округе весь творог и яйца, я намешала, согласно рецепту, целую миску. Подержала ее в печи, затем дала немного остыть, и тут уже оставалось только взять себя в руки, чтобы не съесть все разом.

Конечно, рецепт претерпел изменения и сделал все, чтобы выглядеть приличным, но я должна признать, что нашу с запеканкой войну я проиграла, собственноручно сдалась в плен, и моя кухня уже никогда не будет прежней.

Если вам вдруг очень захочется запеканки, то вот имеется небольшой рецепт.

Классическая запеканка

180 г сметаны 20–25%

100 мл молока

60 г манной крупы

500 г творога

1/2 ч. л. соды

100 г изюма

2 яйца

70 г сахара

Сахарная пудра для украшения

1. Сметану перемешайте с молоком и добавьте к ним в компанию манку. Оставьте все это дело минут на пятнадцать постоять, чтобы манка немного разбухла.

2. Творог протрите через сито или измельчите блендером, чтобы он был гладенький и однородный. Смешайте его с содой и щедрой горстью изюма.

3. В большую миску выложите творожную смесь и к ней сметанную, все перемешайте ложкой.

4. Отдельно хорошо взбейте яйца с сахаром. Взбивайте усердно, чтобы пена получилась пышная и тягучая – лучше всего это сделать миксером, чтобы и время не терять, и руки не мучить. Когда все будет готово, миксер надо убрать и снова достать ложку.

5. К творожной смеси выложите взбитые яйца и аккуратно, не торопясь перемешайте все до полного объединения. А уже после возьмите форму для выпечки – мне нравятся разъемные, такие, чтобы у них отсоединялось дно. Очень большая не нужна, пусть будет в диаметре 18–20 сантиметров. Смажьте форму маслом и выложите творожную смесь.

6. Потом поставьте форму с будущей запеканкой в духовку, разогретую до 180°С, и выпекайте 40–45 минут. Смотрите по своей плите, чтобы запеканка слишком быстро не румянилась и не подгорала. А как приготовится, сразу доставайте, дайте немного остыть, пройдитесь по бортикам формы ножом и вынимайте запеканку. Чтобы потом переложить ее на красивую тарелку, посыпать сахарной пудрой и вынести на веранду, где уже чай разлит по чашкам и только вас с ней и ждут.

Что я люблю

Я люблю купить большую банку шоколадной пасты, сесть поглубже в кресло и съесть все так, чтобы не надо было делиться. Если кресла нет, это ничего, шоколадную пасту можно поесть и стоя.

Я люблю, чтобы новогодняя ель сильно пахла хвоей, а коты приходили на нее посмотреть. А еще чтобы Н. говорил, что до елки ему нет дела и он покупает ее только для меня, а сам садился бы близко-близко и вдыхал лесной аромат.

Еще я люблю притворяться спящей, когда все уже проснулись и стараются не шуметь. В детстве в такие минуты ко мне в комнату заглядывала бабушка и звала завтракать. На завтрак бабушка любила жарить котлеты с пюре. И именно за это через очень много лет Н. так сильно полюбит мою Ба – за котлеты, разумеется. А она его за то, что он так хорошо кушает.

Я люблю, чтобы дедушка пришел с рыбалки и принес больших рыб мне и маме, а еще маленьких – для уличного кота. Чтобы бабушка ругалась, что придется чистить карасей, а они, неблагодарные, окажутся такими костлявыми. Я люблю, когда в стороны летит рыбья чешуя, а кот трется о ноги, требуя угощения.

Еще я очень люблю, когда мама красится – у нее от этого делаются «выразительные глаза», мне папа сказал.

Я люблю, если утром идет сильный дождь, а мне не нужно никуда идти и можно попросить у бабушки чай и бутерброд.

Я люблю, когда Новый год и маме на работе дают для меня большой подарок, а в нем много шоколадных конфет и немножко печенья. Печенье, конечно, намного хуже шоколада, но если есть все вместе, то это почти незаметно.

Я люблю снег. Когда он выпадает, папа сажает меня на санки и катает по улицам, и совсем не важно, сколько мне сейчас лет.

Я люблю, что я выросла и у меня есть Н., а еще что он делает мне подарки без повода, просто так, потому что шел домой и потому что он хороший.

Я люблю ходить в красивом пальто, и чтобы все смотрели и говорили: «Какое у вас пальто красивое!»

Я люблю встать пораньше, собраться, а потом вспомнить, что сегодня выходной. И ничего страшного, что не выспалась, зато впереди целый день и можно остаться дома.

Я люблю купить зимой мороженое в рожке, доесть до конца, и чтобы у рожка оказался шоколадный хвостик.

Я люблю, чтобы варежки были обязательно на резинке и продеты в рукава – так они не потеряются.

Я люблю зиму, потому что зимой можно доставать из погреба закатанные банки с черешневым компотом, кабачковую икру и помидоры с тонкой кожицей. А потом просить маму, чтобы она сделала «пятиминутку» – это такая рыба, она тоже в банке, но только ее достают из холодильника.

Я люблю новогодние каникулы больше всего на свете за то, что мы проводим их вместе, за то, что они есть.

Я много всего люблю.

Что я не люблю.

Если вы меня спросите, что я не люблю, я скрывать не стану.

Например, я не люблю, когда мне семь лет и день рождения у кого-то другого, а не у меня.

Не люблю, когда мы с бабушкой смотрим индийское кино, а она засыпает и потом не помнит, кто чей брат.

Я не люблю заполнять прописи, потому что я неаккуратно пишу. Нас таких только двое: я и наша курица, но у нее, понятное дело, лапы.

Я не люблю, когда мне не приносят гостинцы. Сначала смеюсь и думаю, что взрослые шутят, а потом не люблю, если это оказывается правдой.

Я не люблю смотреть страшные фильмы – когда они идут, мне приходится прятаться за креслом и наблюдать оттуда, чтобы всякие жуткие чудища меня не увидели.

Молоко с маслом тоже не люблю, но его заставляют пить, если я болею.

Я не люблю теть-Ларисиных гусей – они больно щиплют за ноги, если догонят, а бегать я не люблю больше, чем гусей.

Не люблю, когда надо рано ложиться спать или рано просыпаться, спать тоже не очень люблю. Всегда представляю, сколько всего можно было бы сделать, если бы не сон.

Не люблю, когда заканчиваются бутерброды.

И когда что-нибудь интересное начинают без меня.

P. S. Вспоминая «Денискины рассказы».

Пусть будет салат

С января по июль 2005-го моя бабушка и мама кормили меня усерднее прежнего. Не одно поголовье крупного рогатого полегло в котлетах, рагу и отбивных. С хлебом, например, полагалось есть пельмени, макароны, пюре и, конечно, сам хлеб. А все потому, что дело шло к моему отъезду в университет и, самое страшное – к самостоятельному питанию.

Я никогда не готовила, никогда не разогревала, и если задуматься, то и еду сырой никогда не видела. А тут вдруг уезжаю, разумеется, голодать и умирать от обезвоживания. Семью не волновали вопросы поступления, дороги или проживания – так далеко никто не загадывал, еда была превыше всего.

В перерывах между основным блюдом и десертом было принято решение провести для меня ускоренный курс кулинарии. Мама легко нарезала картофель для куриного супа, одним взмахом руки превращала сухофрукты в компот и просила меня бережно шинковать овощи для борщевой заправки. Надежды бабушки на меня были гораздо выше: она раскатывала пышное тесто для пирогов, показывала, как лепить большие вареники со сладкой вишней, а по субботам водила меня в мясной павильон на городском рынке, учила, как выбирать мясо и рыбу и что именно следует требовать от несговорчивых продавцов.

А что же я?

Я освоила салаты.

Яичница мне не сдавалась, макароны или выходили твердыми, или переваренной кашей сползали с вилки, суп неизменно был пресным, мясо жестким, а компот пересоленным. Но салаты, салаты были на моей стороне. Летом они наполнялись дорогими сердцу южными помидорами, затем, углубляясь в осень, собирали грибы и орехи, зимой гордились бабушкиными соленьями, а ближе к весне становились яркими от молодой капусты и горошка.

Сегодня, сменив города, окончив университеты, испробовав классические рецепты и изобретя собственные, я все равно слышу в трубке бабушкин голос, который, не скрывая волнения, уточняет, что я там ем. За бабушкой звонит мама, ненавязчиво узнает, есть ли у нас что из еды на завтра и будет ли суп? Папа не задает вопросов и продолжает присылать посылки со съестным.

Просто на юге так принято выражать свою любовь – каждого здесь обнимут и чем-нибудь угостят.