Текст книги "Путем таракана"

Домой не хотелось, но надо, пора уже поговорить с Игорем по-человечески. Лиля вошла, разулась, мама вышла ей навстречу из комнаты, потягиваясь, как после сна.

– Игорь дома? – спросила Лиля, намереваясь проскользнуть тут же к себе, чтобы случайно не плеснуть на маму переполнявшим её новым чувством гадливости.

– Кажется, куда-то вышел, а я задремала, – протянула мама. – А где мешок с подарками Ванечке? Кажется, вот тут стоял – ты не разбирала?

*

Это как нерешаемая задача.

Ну я имею в виду проблемы в жизни всякие.

Иногда прочитываю задачу и сразу вижу её целиком – и дано и ответ. Ну вот как на фотографию посмотрел – сразу понял, что на ней изображено. А потом уже начинаешь замечать то, другое, детали там всякие, кто во что одет…

И задачу эту – начинаешь объяснять, доказывать и вдруг – бац! – натыкаешься на стену. Пробуешь по-другому – тоже не получается. Знаю ответ, а доказать не могу. Это редко, но бывает. А иногда и наоборот. Решаешь, всё логично, одно следует из другого. А ответ получается абсурдный, ну никак такого не может быть!

У вас такое случается? Нет, не в задачах, а в жизни.

10

– Не, ты точно должен нам помочь, – заявил Альберт, выходя из ванной, где добрых десять минут отмывался от крови и песка.

– Это штой-то? – удивился Цезарь, подстраиваясь под его тон и в то же время морщась, глядя на его раны.

Альберт бесцеремонно придвинул друг к другу Цезаря и табуретку и забормотал с исступлённостью и бессвязностью параноика:

– Они достали уже, ты понимаешь, достали! Смори: при тебе замочили Фрейда, потом мои зеркала, щас – эти. Я бы убил их, но не знаю, как найти. От этих баб ни хрена не добьёшься, а куда мне деться? Если Танька умрёт в больнице, я тут точно сдохну.

– Так, спокойно, – как всегда, охладил его Цезарь. – Ты говорил, что я не задаю вопросов. Так вот теперь я буду их задавать. А ты будешь отвечать. По порядку.

Альберт смотрел на него придурковато и не проявлял себя ни отрицанием, ни утверждением. Тогда Цезарь начал:

– С конца. Почему ты считаешь, что твоя жена может умереть в больнице?

– Они дают ей там жрать таблетки, а у неё аллергия, – пробормотал Альберт, с трудом выходя на прямую дорожку диалога. – Ей нельзя как всем, ей всю дорогу плохо после этих лечений.

– Это печально, но с этим попробуем разобраться, – пообещал Цезарь. – Дальше: кто такие они, которые достали?

Теперь Альберт молчал и соображал ещё дольше, рожая связную фразу и заодно удивляясь.

– Как кто? Эти… – и только спустя ещё несколько секунд окончательно пришёл в себя. – А, чёрт, ты ж ничё тут не знаешь.

Собравшись с силами и с мыслями, он, видимо, решился даже выйти в открытое море монолога. В результате обоюдных мучений оратора и слушателя Цезарь осознал следующую информацию. Сейчас такое время, что все друг с другом враждуют, и нет ни одного человека, который не состоял бы хоть в одной группировке, вольно или невольно, гласно или негласно воюющей с противоположной такой же группировкой. Так, например, пешеходы и автолюбители делят между собой заасфальтированное место под солнцем, родители маленьких детей и владельцы собак ссорятся за площадки для прогулок, врачи и больные, продавцы и покупатели, учителя и родители – все стоят по разные стороны баррикад по отношению друг к другу.

– Это всё я уже приблизительно понял, – кивнул Цезарь.

– Не, делвтом, что они обнаглели и перешли все границы, – затряс головой Альберт. – Ты ж видел всё: стреляют из окон по собакам, машины, тово, бьют. Я эттак не оставлю, я их точно, ух, – и пострадавший герой бессильно встряхнул в воздухе кулаком.

– А в полицию никак нельзя обратиться? – задал Цезарь ещё один мучивший его вопрос.

Ответом ему был красноречивый взгляд и столь же красноречивый жест, в переводе обозначающий: «ну ты и дурак».

– Не понимаю, – настаивал Цезарь. – А от этих девиц-то ты чего пытался добиться?

– Спросил, кто убил моего Фрейда, ониньбось знают. Сказал, что им всем не жить. За пса и за Таньку, – пожал плечами Альберт, достав из ящика стола круглое зеркало и рассматривая своё изуродованное лицо.

– Ну а я-то чем могу вам помочь? – вывел Цезарь беседу на финишную прямую.

– Как чем? – удивился его новый товарищ. – Найти и отомстить.

Он понял, что пора уходить. Надо было ещё рассказать о том, как забрали Татьяну. И ещё очень хотелось расспросить кое о чём. Ну нет. У кого угодно, только не у этого субъекта, волей несчастного случая навязавшегося ему в друзья. Цезарь, как ни старался, не мог напрячь своё природное человеколюбие до такой степени, чтобы хорошо относиться к этому обезьяноподобному Альберту, равно как к его несчастной, на девяносто семь процентов подходящей ему жене. Он пробормотал какие-то невнятные полуобещания, полуизвинения и – бочком, бочком – стал отступать к коридору.

Когда Цезарь ушёл, Альберт, неизвестно о чём на этот раз матерясь, засунул руку в потайной ящик на кухне, под раковиной, за мусорным ведром. Снайперская винтовка лежала на месте, голубушка. Он вылез из тайника, закурил и стал мотаться туда-сюда по кухне, напряжённо обдумывая свои дальнейшие планы.

Тишина не просто звенела, она выворачивала наизнанку всю душу, когда Цезарь открыл дверь и шагнул в квартиру. Что бы это могло быть? – подумал он со страхом, вытягивая голову, чтобы заглянуть в комнату.

Там на полу, уткнувшись лицом в ковёр, лежала мама, сотрясаясь в абсолютно беззвучных рыданиях. В двух шагах от неё сидела Лиля и – как ему показалось – совершенно невозмутимо срисовывала в альбом мамину беззащитную нелепую фигуру.

– Позируем? Я вам не помешал? – подал голос ошарашенный сын.

Мама перестала дёргаться, замерла на несколько мгновений, потом попыталась приподняться. Лиля, не отложив альбома и карандаша, поддержала её попытку, усадила на полу. Цезарь вздрогнул, когда мама повернулась к нему: у неё на лице была маска, что-то вроде респиратора, скрывающая нос, рот и подбородок. Только измученные, покрасневшие глаза её торчали над этой странной, напоминавшей маленькую подушку повязкой. Перехватив дикий взгляд Цезаря, Лиля спохватилась:

– Сними рыдальник-то, а то вон Игорька сейчас кондратий хватит.

Мама заторопилась, вставая с пола и стаскивая с себя маску. Дышала она часто и тяжело, видимо, в так называемом «рыдальнике» ей пришлось провести немало душных минут.

– Милые мои родичи, может, вы расскажете, что здесь происходит? – взмолился Цезарь, встревоженный и опечаленный.

– Да ничего особенного, всё как всегда, – грубовато и раздражённо бросила Лиля. – Папенька изволил выбросить купленные вами с маменькой утром подарки, после чего маменьку постиг страшный удар и она решила разделить своё горе со своим лучшим другом, ватным рыдальником.

– Как это выбросить, за что? – не понял Цезарь.

Видимо, мама после общения с ватным другом совсем не могла говорить. Она только помахала рукой у лица и засеменила в ванную умываться, а Лиля пояснила:

– Не нарочно, конечно, по ошибке. Мама легла отдыхать, а мешок с покупками, я так поняла, стоял вон там, не разобранный, в коридоре. А папаня решил, что это мусорный пакет приготовили ему на выброс. Такой же чёрный, говорит. Заглянуть туда слабо, конечно было. Пошёл и выбросил в бачок.

– Так я пойду заберу из бачка, – метнулся Цезарь, чувствуя, как подленький смех вот-вот вырвется и расплещется по комнате.

– Да я там была, успокойся, – остановила его сестра. – Там совершенно пусто, мусор уже успели увезти. Так что придётся тебе, брательник, ехать обратно в магазин и купить всё то же самое по второму разу. Иначе – капец всем нашим семейным отношениям. Отец вон из дому слинял, когда она разоралась, боялся, как бы не прибила, – Цезарь не мог понять по Лилиным интонациям и выражениям, жалеет ли она непутёвых родителей или издевается над ними.

– Это я виноват в том, что оставил мешок на полу в коридоре, – пошёл он навстречу к маме, – и я сам всё исправлю, ты будешь смеяться, вспоминая этот случай, – он снова обулся и уже в дверях попросил: – Только не плачь больше и не надевай этот ужасный…

У Цезаря язык не повернулся произнести. Мать и сестра смотрели на него, не понимая, что же вызвало у него такое омерзение. Видимо, в их понимании маска для плача, поглощающая все звуки, была не сложнее обычного носового платка. Цезарь снова помчался пешком по лестнице, чтобы взболтать, перемешать внутри себя противоречивые эмоции и больше не мучиться от их противоречий.

*

Числа для меня – это синоним чистоты. Слышите, они даже созвучны: числа – чистый. В раннем детстве я думал, что это однокоренные, родственные… Ну как их там… Числа невозможно запачкать, они не поддаются. По крайней мере, если говорить о заговоре грязи против чистоты… Числа всегда были и будут на моей стороне.

11

Она и правда притащила с собой мужа – для знакомства. Высокий, молчаливый, с первым сквознячком седины в густых волосах, он выглядел самым здоровым человеком в этом городе. Хотя, пожалуй, не самым умным.

Интересно, его-то она от чего лечит? – скользнуло у Цезаря.

– Геннадий, – сухо представился муж и почему-то тут же поинтересовался: – Вы женаты?

– Увы, – печально улыбнулся Цезарь.

– Увы – да или увы – нет? – не поддержал его улыбки собеседник.

Вскоре он ушёл, забрав подписанный контракт и деньги за квартиру.

А Инна осталась, чтобы показать Цезарю шкафы, выключатели и тарелки.

– Ты хотел о чём-то со мной поговорить?

– Да? Разве я это сказал?

– Ещё не сказал, но я вижу. Я же психолог.

– Ну хорошо. Можешь ты посидеть со мной полчаса, вот хотя бы за чаем?

Инна моргнула на руку с часами, но согласилась.

– Я понимал, что будет нелегко вернуться, когда возвращался, – начал Цезарь, усаживаясь за стол. – Знал, что у всех тут проблемы, то есть я был готов. Но моя собственная семья…

Странно: это было и приятно – то, что она всё понимала до слов, – и в то же время как-то стеснительно.

– Мне кажется, они все друг друга ненавидят. И у каждого в голове свои тараканы, свои скелеты в шкафу, свои…

– Да так и есть, – ласково придушила надежду Инна. – Привыкни воспринимать это как данность.

Да?

– Тебя беспокоит напряжённая обстановка, или у вас уже что-то случилось?

Умирая от стыда и отвращения, он стал выуживать из себя сцену ссоры Лили с отцом. Сцена была слишком свежа, казалось, от неё до сих пор идёт пар, как от только что зарезанного животного.

Начала разговора Цезарь, собственно, не застал. Да и, впрочем, начало, конечно, лежало за пределами сегодняшнего контекста.

Когда Цезарь вошёл, в Лилином арсенале были: «алкаш, сделал из матери истеричку и размазня, как и все мужики». Папаша отстреливался «грёбаной эстеткой, презирающей родителей, не видящей ничего, кроме своей позорной мазни».

– В общем, всё довольно банально. Я когда сунулся их разнимать, она стояла как каменная, застыла посреди кухни, руками сама себя обхватила, как будто удержать пыталась. Себя. Только коленка у неё дрожала – очень сильно, просто ходуном ходила. И это, видно, Лилю ещё больше бесило. То, что она не может собой управлять. Я – к ней, аккуратно её за локоть тронул, хотел всё сказанное сгладить, потушить, в шутку. Говорю, мол, сестрёнка, успокойся, давай уже будем почитать отца и мать своих. А она мне тут же выдаёт: А как насчёт того, что нельзя служить двум богам? Мне, говорит, пришлось между ними выбор сделать, а ты и вовсе не лезь в наши разборки. Это мне.

Цезарь помолчал.

– А потом отец возьми да и скажи… Ну, в общем, что-то совсем обидное для неё, и она…

Инна ждала, пока Цезарь подберёт слова – такие, чтобы она поняла, и такие, чтобы никого не оскорбить.

– Она завизжала дико, вся её показная сдержанность мигом с неё слетела. Схватила первое, что попалось под руку – горсть вилок грязных и ложек со стола, штуки три или четыре всего там было, – и в него.

– Бросила?

Цезарь кивнул.

– Что-то попало ему в лицо, а что-то пролетело дальше – в кухонный шкаф. А там дверца стеклянная. Звон, крик. Отец на неё с кулаками, я его в охапку, чтоб только не убил. А мама кричит: Лиля беги, а то, мол, сейчас из Службы за тобой приедут. Мама помешана на этой Службе, ничего так не боится, как… Короче, сестра как была в рваных шортах – пулей из дома и вот почти два дня мы её не видели. Ни деньги не взяла, ни телефон. Всех подруг её, конечно, обзвонили, ну…

И он раздражённо махнул рукой.

Инна задумалась на секунду. Чувство долга и чувство сострадания поборолись в ней и перестали.

– Могу поискать историю болезни твоей сестры. Это тебе поможет, – произнесла она довольно-таки решительно. Но что-то всё же заставило его усомниться.

– А тебе это не запрещено?

Быстрая снисходительная улыбка:

– Во-первых, я только сама посмотрю, тебе на руки ничегошеньки. А во-вторых…

– Что? – насторожился Цезарь.

Инна вдруг наклонилась до шёпота:

– Если бы я делала только то, что разрешено, я бы уже давно сидела там, – многозначительно, – по ту сторону двери… в палате.

– Не очень удачное сравнение, но ладно.

Она не ответила, а у него всё крутился на языке не то «крикун», не то «рыдальник», не то «всё тут придётся начинать сначала».

Старик, подмахнувший к маршрутке перед самым его носом, вскочил на ступеньку и с силой чиркнул дверцей у себя за спиной, попав Цезарю по руке. Тот молча отодвинул неприятную мысль вместе с дверью и вошёл следом. Короткий разбег, поехали, мирная музыка, Цезарь думал о том, что сейчас надо сложить, что купить, и к вечеру можно уже перебраться в квартиру.

Вдруг пассажир напротив – он сначала даже не понял – а, это тот самый старик! – язвительно вывернул:

– Разве вас не учили, молодой человек, что пожилых людей нужно пропускать вперёд?

– Это вы мне? А разве я вас задержал? – удивился Цезарь. – Тогда извините.

– Что извините, когда он сам его по руке дверью шарахнул, я видела, – выпалила серовато-бледная женщина у окна.

– Нечего было руки совать, сам виноват, – выкрикнул чей-то голос сзади.

– Да ладно, дед тоже хорош, – тут же парировала ни о чём серая женщина.

– Я не обязан смотреть, что там у меня сзади! – взвизгнул старик неожиданно высоко и гнусаво. – Подумаешь, какой неженка, стукнули его!

– Вот именно, прям убили…

– Да я-то к вам не в претензии, – попытался ещё пожать плечами Цезарь, но уже вместе с маршруткой катился неудержимо снежный ком массовой истерики.

– Он не в претензии! – ахнул старик, полыхнув таким негодованием, что Цезарь даже испугался. – Неужели ты, сопливый дегенерат, думаешь, что моложе меня, значит, я с тобой не справлюсь? Да у меня разряд был по лёгкой атлетике, я кого хо… – он не договорил, выпадая в сторону Цезаря своим – в голубоватых прожилках – кулачком.

Дальше всё происходило молниеносно и странно. Цезарь придержал старика за руку, маршрутка стала тормозить, прижимаясь к обочине, некто схватил Цезаря сзади за рукав рубашки, серая женщина тоже на кого-то замахнулась, а голос слева хрипло всхлипнул:

– Газ…

Машина остановилась. Краем глаза Цезарь схватил водителя, который одной рукой напяливал себе на нос респиратор, а другой – тянулся к тумблеру у зеркала. Почти машинально задержав дыхание, Цезарь постарался освободиться и от объятий старика, и от повисшего на рукаве парня.

Он почувствовал, как оба они вздрогнули и тут же обмякли, женщина захныкала и села, торопясь не упасть. Цезарь осторожно усадил старика на место, парень, кажется, сполз вдоль сиденья и остался в проходе. Дальнейшее было интересно, однако Цезарь предпочёл спасти свою шкуру. Он бросился к двери в страстной надежде, что та не заблокирована, практически выпал наружу и только тут позволил себе дышать.

Но даже здесь, на улице, на свободе, он никак не мог успокоиться и прийти в себя. Мелодия, под которую свершался весь нелепый инцидент, продолжала бессмысленно плавать в его голове, как рыба, ударяясь то в правый висок, то в левый. Горло наполнил шершавый песок, и всё это было похоже на приближение слёз (когда-то давно, в детстве).

Перед тем как сбежать окончательно, Цезарь обернулся на окна маршрутки. Все его попутчики беспомощно спали, откинувшись на спинки или уткнувшись волосами в стекло.

*

Не смог читать сегодня, не смог взять в руки книгу. Весь день ощущение, что грязные руки. В чём грязные? Не знаю, посмотрите сами. Они какие-то липкие. Я их и горячей водой, и мылом, и салфетками, и лосьоном…

Смола, говорите?

Откуда?

В парке?

И что теперь будет?

Когда сотрётся?

А у вас есть спирт?

Помогите, пожалуйста.

12

На семейном совете, посвящённом поиску Лили, Цезарь решил не упоминать об Иннином обещании. Он вообще был осторожным на слова, а последние дни и вовсе сдвинули границы его молчания по самое не могу. Кроме того, сейчас его больше занимали взаимоотношения между его матерью и Зоей. Он впервые видел их вместе, мизансцена выглядела на редкость кисло-сладкой. О температуре взаимной ненависти, клокотавшей под деревянными улыбками, можно было только догадываться.

Говорила мама:

– Мне пришлось заявить – сами знаете куда, – чтобы её тоже искали. Я так больше не могу, иначе… Я считаю, во всём виноваты её увлечения и эта её богема так называемая, её окружение. Во-первых, привычки и поведение. Никогда моя Лилечка не была раньше такой, её испортила эта ваша художка, друзья всякие безумные и потом этот…

Отсутствие смысла в маминых словах с избытком восполнял уверенный безапелляционный тон. Цезарь, отец, Егор и Зоя сидели рядом и внимали – как будто так и надо. Потом мама неожиданно пошла в наступление:

– Говорила тебе, надо было устроить её на экономический, к этому к твоему. Нет, видишь ли, ему неудобно всё, всё он стесняется попросить. Училась бы сейчас себе нормальной профессии, рисовала бы по выходным, в свободное время, и горя бы не знали. И крикун бы нам не поставили, и жили бы, как все.

Папа заворочался было возразить, но был прерван взмахом дирижёрской руки.

– Так, ты, дорогой друг, пока нигде не работаешь, должен поездить по Лилиным друзьям, – это выступление уже в адрес Цезаря. – Наверняка её кто-нибудь прячет, а по телефону все говорят, что ничего не знают. Надо приехать и взять их врасплох, застать её там и силой притащить домой. Тебе ясно?

Как сильно отличалась мама от той, домашней, еле шепчущей жалобным голосом.

Нет, она почти совсем не изменилась, – Цезарь с удивлением обнаружил, как по просторам его памяти поползли какие-то детские обиды.

– Так, теперь – что у нас с детьми? – разворот в сторону Зои.

На Зое одна из привычных ей масок – чуть поднимаются брови, не повышается тон:

– С детьми? С детьми всё хорошо.

Цезарь напрягся. Что-то здесь было не так, в этом «всё хорошо» поблёскивали электрические разряды.

– Я имею в виду, нам надо решить, ставить им эти…

Зоя вскочила, Егор успел схватить её за руку, поймать на лету.

Ну вот и началось! Цезарь тоже приготовился гасить огонь, ловить кого-нибудь. Но пока обошлось. Зоя вернулась на место и пробормотала:

– Я же просила вас, не будем об этом, – покосившись на Цезаря.

А мама, как ни в чём не бывало:

– Дело в том, что мы с дедом уже не можем ухаживать за детьми по состоянию здоровья, – дальше, сквозь кривую Зоину усмешку: – Ты сама не изволишь их провожать и встречать до школы-садика и обратно, – и дальше, мимо враждебно сузившихся Зоиных век: – А Егор, видишь ли, по некоторым причинам разрывается между двумя работами, срывая последнее здоровье, и тоже не может их опекать, как надо. Поэтому я всё-таки решила, что Ванечке и Глебу надо вживить эти чипики, чтобы мы всегда знали, где они находятся, и были за них спокойны.

От трудного дыхания свояченицы у Цезаря зазвенело в ушах.

– Не надо, – машинально, на одном только трудном дыхании проговорила она.

Тут неожиданно вмешался дед:

– Да ладно тебе, Лена, правда, хватит уже, сколько можно…

– Так, тихо! – продолжала бабуля. – Ты ещё! Может, сам будешь ездить через весь район по четыре раза в день и водить их туда-сюда?

– Милые, дорогие мои родичи, а можно мне – вкратце – о чём речь? – бесполезно-ласковым голосом вплыл в семейную беседу Цезарь.

– Сейчас многие вживляют своим детям под кожу специальные чипы, – откинувшись на спинку стула, как бы выходя из круга, стал объяснять Егор за спиной у жены. – Устройство позволяет точно определять местонахождение ребёнка, это придумали после того, как стали массово пропадать…

– Я – мать, я и буду принимать окончательное решение.

– Зоя, ты пойми, это же ничуть не опасно и не болезненно, – металлический голос мамы поменялся на упруго-каучуковый. – Так нам всем будет спокойнее. К тому же, когда ты устроишься наконец на работу…

– Я – работаю. И я устала уже повторять, что меня эта работа устраивает, – бледнея от рвущегося наружу бешенства, проговорила Зоя.

– Много ты заработаешь в своём дурацком Интернете! – язвительно фыркнула свекровь.

– Друзья мои, давайте не будем ссориться! – Цезарь не понимал, как Егор допускает такие вещи.

Внимания на него никто не обратил.

– Я никогда у вас ни о чём не прошу и отчёт вам давать тоже не собираюсь! – на кукольно бледных щеках Зои загуляли некрасивые малиновые пятна. Держалась она из последних сил.

– Мама, Зоя, давайте не будем уподобляться этим несчастным, которые дерутся в автобусах и стреляют в соседских собак, – воззвал Цезарь, поднимаясь над схваткой в какой-то нелепой надежде на здравомыслие.

Зоя взглянула на него, почти не понимая. Красные пятна её щёк, казалось, раскалились и шипели.

– Да идите вы в жопу со своими собаками, – встала она и, пошатываясь, отступила с поля боя. Оттолкнула попытавшегося было Егора и с наслаждением хлопнула дверью, заперлась в ванной.

– Вот воспитание, – как что и требовалось доказать подвела бабуля черту.

Почему-то церемония прощания с отцом проходила на кафедре в университете Цезаря, хотя он там отродясь не работал. И это удивляло Цезаря сильнее, чем сам факт смерти отца. На парадной лестнице стоймя стояла вязкая, непроходимая толпа, в основном незнакомые. Мелькнуло только где-то наверху испуганное лицо Лили, и Цезарь опять удивился – нашлась-таки, а мы боялись. И ещё подумал, что её теперь, наверное, мучит совесть. Потом где-то за плечом почувствовал присутствие Клео, но не успел к ней обернуться.

А потом подул ветер, и от него толпа вроде бы рассосалась. Он поднялся, открыл дверь, дверь почему-то оказалась ярко-зелёной, и тут он впервые усомнился – а не сон ли это?

Все столы были сдвинуты к окну, а посреди кафедры стоял старенький диванчик, даже не разобранный, и на нём лежал мёртвый папа в полосатом халате, с невероятно серым лицом. И опять ничего, кроме изумления, у Цезаря: неужели он сможет подойти и поцеловать это, да и зачем?

А папина рука украдкой шевельнулась – показалось? – нет, вот ещё раз. Значит, живой? Но разве такие серые лица бывают? Цезарь обернулся: не видел ли кто из посторонних, какой позор! Он подошёл поближе к диванчику с телом, и вдруг отец, не открывая глаз, выхватил из-под головы подушку и метнул её в сына. Только этого ещё не хватало. Папаша, что это за хулиганские выходки? Понятно, что живой, но на душе от этого не легче.

Я всё разузнала, всё о твоей семье, говорила тем временем Инна. Всё намного серьёзнее, чем ты думаешь. Вам всем грозит скорая, неминуемая гибель. Что это ты как в романах заговорила, разве не можешь по-человечески? Что ты там разузнала, говори. У неё посыпались из рук какие-то картинки, Цезарь бросился поднимать, из одной картинки выплыла Зоя и пропела: не будем уподобляться, не будем, не будем – и повторяла всё тише, как будто удаляясь, и анфилада её скорбного голоса тянула Цезаря за собой куда-то по ту сторону сновидения, туда, где спишь крепко и уже ничего не видно.

*

Да, я не люблю животных. Конечно, они все грязные.

Мои думали – когда я был маленьким, – что я просто боюсь собак. Ну как дети боятся, что их укусят. А меня тошнить начинало от их запаха, от вида слюны, от шерсти.

Факториал притащил тогда в дом щенка. Конечно, он хотел как лучше. Хотел, чтобы я привык, освоился. Я должен был начать с ним играть.

А получилось не очень. Мне было лет пять или шесть, я не помню. Помню только, что было очень противно. Как это слово… Это называется брезгливость. И ещё стыдно было перед мамой, перед ним… Ну, что не оправдались их ожидания.

Вы про животных меня спросили, потому что она вам рассказала? Сто Тридцать Пять, медсестра? Да, вчера она сказала мне сесть, а там… Там рядом на полу стояла миска её кошки. Не то чтобы грязная… В ней что-то лежало. Я сказал, что не хочу там сидеть. А она говорит: отодвинь миску ногой и садись…

Вы понимаете, я не могу! Даже в обуви не могу притронуться к звериной миске. Мне это очень неприятно.

13

– Кажется, мы подошли к тринадцатой главе нашего романа.

Цезарь не понял о чём речь.

– С мужем, – пояснила Инна, отталкиваясь от каких-то мучивших её мыслей. – Мне всегда было интересно, как люди узнают об измене супруга – не в кино, не в книжках, а по-настоящему, в жизни.

Он засомневался – надо ли об этом? Но ничего не сказал, а она продолжала:

– У меня забавно получилось. Я сама уже сто лет ногти не крашу – скучно как-то, да и некогда. Стоят у меня в ящике лаки разные, я и не помню какие, думала – позасыхали все. А тут вдруг смотрю – пятнышки розовые на столе меленькие такие, ну их ни с чем не перепутаешь. Не понимаешь? Женщина когда ногти красит, особенно если торопится или не очень умело, кисточка у неё с ногтя на стол соскальзывает и след оставляет. Я удивилась, потом смотрю через несколько дней – коричневые, потом белые перламутровые следы.

Ему нечем было утешить Инну, а всё-таки он зачем-то взял её руку в свою и стал рассматривать маленькие, круглые, действительно безо всякого маникюра ноготки. Да нет, Инна не просила ни о помощи, ни о сочувствии. Просто тринадцатая глава, и всё. Они шли потихоньку пешком от её клиники, и Цезарь ждал рассказа о Лилиной истории болезни.

Впереди них – ещё медленнее – вышагивали женщина с ребёнком. Мама или бабушка с мальчиком лет семи. Фиолетовое асимметричное или просто перекошенное платье дамы выдавало нервную натуру. Мальчик нет-нет – подпрыгивал от радости, приветствуя какие-то свои мысли. Вдруг он метнулся вправо, настигая бесценный камешек на газоне – и Цезарь невольно дёрнулся, на секунду сжав Иннину ладонь.

– Пойдём, не надо, – шёпотом, она поняла его испуг и повела быстрее, заставила обогнать парочку.

Как это, зачем? Как собачку?

– Да, некоторые виды заболеваний, к сожалению… у нас это не только разрешается, но и… – Инна слегка задыхалась, – настоятельно рекомендуется. Чтобы вёл себя адекватно, чтобы не убежал, наконец.

Они оба всё ускоряли шаг, как будто убегая от нелепости увиденного, от собственных мурашек по спине.

– И ты тоже… Рекомендуешь… прописываешь как врач? – хмурился и продолжал не понимать Цезарь уже после того, как свернули и ушли далеко.

– Нет, я – нет. Решение о ношении поводка принимает специальная комиссия. Но я могу повлиять, когда ставлю диагноз, – Инна высвободила руку из его ладони и наконец чуть замедлила шаг. – А что касается твоей сестры, то она лежала у нас несколько раз с сезонными обострениями депрессии, из-за чего, собственно, вам и поставили крикуна, а кроме того, у неё явно выражены признаки андрофобии. Знаешь, что это такое?

– Раньше не знал, а теперь сразу понял, – признался он. – Это же видно, сразу видно по ней. Из-за чего это происходит?

Инна удивлённо подняла свои карие глаза в аккуратных прорезях век.

– Что ты как маленький? Тут вариантов немного. Может, ненависть к отцу – по какой-то причине или несчастная любовь. В общем, сильные отрицательные эмоции, которые причинил мужчина.

Она помолчала, осторожничая, и добавила:

– Иногда – изнасилование.

Он отмахнулся:

– Да и без этого хватает. Там и отец, и брат, да и то, что я уехал. Она это бегством считала, ей же тогда сколько… одиннадцать было…

Инна пропустила его монолог, как пешехода на переходе, и тронулась дальше:

– Что касается вашего брата…

– Ты о нём тоже узнала?

– С ним-то самим ничего страшного, банальная ипохондрия, а вот у Зои…

Цезарь напрягся.

– Довольно тяжёлая форма агорафобии.

– Андрофобия, агорафобия… Мы что, весь алфавит собираем? – нахмурился он недоверчиво.

– Точно, – неуместно рассмеялась Инна своим остреньким сопрано. – С вашей семьи можно учебник по психиатрии списывать.

– Обожаю здоровый цинизм в женщинах, но всё же учти, что это моя семья.

– Извини, но ты первый об этом заговорил, – сразу погасила она свой смех. – И потом, это уже привычка спасаться.

– Ну хорошо, прощаю. Только можно тогда – агора… Это…

– Не знаешь? Это боязнь открытого пространства. Человек по каким-то причинам боится выходить на улицу. У вашей Зои это происходит уже около четырёх лет. Однажды её очень сильно что-то напугало, она тогда к тому же беременной была. Потом на том же месте у неё случилась паническая атака. Это знаешь что?

Цезарь огорчённо молчал, Инна сочла своим долгом объяснить:

– Как это по-простому… приступ безотчётной тревоги. Сердце колотится, голова кружится, человека бросает в дрожь, он начинает задыхаться, иногда даже теряет сознание.

– Ты хочешь сказать, – наконец переварил он и сделал вывод, – что Зоя не может выходить из дома?

Его собеседница кивнула преувеличенно скорбно.

– Это лечится?

– Лечится, – пожала плечами Инна, – но вылечивается далеко не всегда.

Цезарь окончательно помрачнел:

– Как врач ты не слишком оптимистична.

Крылья-веки азиатской бабочки возмущённо дёрнулись.

– Ты спросил – я ответила! Или тебе надо наврать, что всё хорошо?

– Извини, я не в том смысле, чтобы…

Они остановились у ларька – у Цезаря во рту постанывала пустыня. Пока он покупал бутылку воды, давешняя парочка с поводком снова догнала и обогнала их. Всё это требовало спокойного и неторопливого обдумывания. Он глотнул тоскливо и жадно, потом протянул Инне. Она отказалась, качнув блеском своих чёрных волос.

– Ну а мои родители… Что там следующее по алфавиту?

Она уже не смеялась, даже не улыбнулась, и он решил, что всё-таки обидел её.

– Родители у нас на учёте не состоят. Но это, как ты сам понимаешь, не значит, что они вполне здоровы. Вот эта граница между нормой и отклонением, она не всегда…

– Я понимаю.

– И потом…

– Да-да.

– Так что это тебе предстоит самому…

Они помолчали.

– Спасибо тебе, извини.

– Да за что извинить? – легко удивилась она, уже готовая снова съехать с горки только ей одной понятного веселья.

– А у тебя, – не удержался он, – в семье… Что?

Теперь Инна сама протянула за бутылкой руку.

– У меня?

Он тут же пожалел о том, что погасил пробившийся было лучик.

– Мама находится в клинике. Там и условия, и врачи отменные, но надежды, конечно, никакой. После гибели отца она никакая. Тут напрочь всё отключилось, – она глотнула воды, вместе с бутылкой запрокинув назад слёзы, чтобы не вытекли. – Папа три года назад сходил на соседский участок на даче – попросить, чтобы резину в костёр не кидали, а то дым очень воняет. А те затеяли ссору и его ножом пырнули.