Текст книги "Форпост. Беслан и его заложники"

Девочка на газоне

Утром в пятницу в здание ДК к родственникам снова пришел президент Дзасохов. В закрытом для прессы режиме он сказал, что не допустит штурма, что власти готовы дать террористам автобусы для отъезда «в любую точку, к любой границе». Но его лицо было совершенно безжизненным, каким-то потемневшим. Как будто он понимал, что его слова уже ничего не значат. Он прошел мимо журналистов, и его даже не узнали. Может быть, Дзасохов действительно был против штурма, потому что понимал, что люди ему этого не простят. Это в других российских регионах президент или глава – всего лишь чиновник, работающий на Москву. В Осетии президента считали «своим», защитником, который не даст в обиду. Я слышала, как многие женщины твердили: «Придет Дзасохов, и все будет хорошо. Главное, чтобы он пришел». Но Дзасохов понимал и другое: от него уже ничего не зависело. Оперативный штаб подчинялся не ему, а непосредственно ФСБ, и голос губернатора там никто не услышал бы.

В первой половине дня пятницы в ДК пришел врач Рошаль, который сообщил, что дети обезвожены, что всех их надо будет показать врачам, как только их освободят. Доктор рассказал, как надо за детьми ухаживать и как надо себя с ними вести. На встречу журналистов тоже не пустили.

А вскоре после этого на площади появился Лев Дзугаев, который сообщил, что с боевиками идут телефонные переговоры, что должен приехать Асланбек Аслаханов и что в школе «заложников, к сожалению, больше, чем мы предполагали». Последняя фраза показалась нам тревожной. «Раз признаются, значит, боятся, что скоро мы сами всё увидим», – сказал кто-то из моих коллег.

Семилетнюю Аиду Сидакову выбросило взрывом из спортзала, но она залезет обратно, чтобы найти маму. Ее мать Ларису террористы взяли в качестве «живого щита», но она выжила, как и дочь

Мы понимали, что третий день захвата – это уже очень долго. Бесланцы нервничали, злились, требовали действий от властей, женщины плакали, хмурые ополченцы ходили мимо нас с оружием в руках. В любой момент люди, чьи дети умирали от жажды в школе, могли пойти на самые неожиданные поступки. Затягивать дальше было уже нельзя. Это не Красная площадь, которую можно отгородить забором и спецназом. Целую республику не отгородишь. Рванет форпост – закачается Россия. Но нельзя было допустить и штурма со стороны российских военных, ведь тогда погибнут дети, и форпост перестанет верить Кремлю. Остается лишь ждать, пока первый шаг сделают террористы. Или подтолкнуть их к этому шагу.

Я не знаю, был ли случайным или спланированным исход этой трагедии. Но для российской власти он оказался оптимальным.

Было 13 часов с минутами – в школе что-то рвануло, стали отчаянно стрелять. Женщины на площади разом закричали. От Дома культуры люди бросились к школе, я побежала вместе со всеми. На тротуаре стоял молодой ополченец с повязкой на рукаве, который пытался остановить бегущих. Он схватил меня за руку, я вырвалась.

Когда я добежала до дороги, мне пришлось остановиться – дальше все было оцеплено. За дорогой начинался переулок, ведущий к школе. Рядом со мной стояло много людей, мужчин и женщин. Снова раздались выстрелы – что-то засвистело в воздухе, люди, крича и пригибаясь, стали разбегаться, кто-то толкнул меня к серому киоску, фасад которого был закрыт металлическим щитом. За киоском, кроме меня, было еще двое или трое, сначала мы лежали на земле, потом сели, прислонившись спиной к задней стене киоска.

Время остановилось. Звуки, казалось, добираются до моего сознания как сквозь вату.

Полковник Разумовский уже лежал в школе, сраженный огнем.

После первого взрыва дети стали выпрыгивать из окон спортзала во двор, и группа Разумовского, занявшая позицию неподалеку, первой увидела, как они бегут под пули. Спецназовцы бросились к школе без прикрытия. Многие погибли в первые минуты боя.

Из доклада северо-осетинской парламентской комиссии по расследованию обстоятельств теракта в Беслане:

«3 сентября 2004 года, примерно в 11 часов 10 минут, бандиты согласились на эвакуацию тел расстрелянных заложников-мужчин. В 12 часов 40 минут сотрудники МЧС РФ Скоробулатов А. В., Копейкин А. Н., Замараев В. В. и Кормилин Д. И. выдвинулись для выноса тел убитых заложников с территории, прилегающей к школе. Из показаний сотрудников МЧС РФ Скоробулатова А. В. и Копейкина А. Н., оставшихся живыми, один из бандитов вышел из школы и стал наблюдать за их действиями. Сотрудники МЧС РФ стали переносить трупы погибших для их последующей транспортировки, но неожиданно для всех произошел взрыв внутри здания школы, который оказался неожиданным и для самого террориста. В результате начавшейся со стороны террористов стрельбы погибли В. Замараев и Д. Кормилин.

Исходя из складывающейся ситуации руководитель оперативного штаба Андреев В. А. в 13 часов 10 минут отдал боевой приказ ЦСН ФСБ России приступить к проведению боевой операции по освобождению заложников и нейтрализации террористов»[12]12
  Проект доклада комиссии парламента Северной Осетии, опубликован на сайте www.pravdabeslana.ru.


[Закрыть].

Из показаний Людмилы Дзгоевой в Верховном суде Северной Осетии:

– Вы помните, когда произошел взрыв?

– Ну, я увидела вспышку света. Потом такая волна.

– Вы не помните, как этот взрыв произошел? Вы не видели, да?

– Там была вспышка и взрыв. Потолок посыпался. Потом второй взрыв раздался. И кто-то закричал: бегите, сейчас сгорим.

– Сколько боевиков находилось в момент взрыва в зале?

– 3–4 человека. […]

– Ваша дочь погибла?

– Да. […] Сильные осколочные ранения головы[13]13
  Стенограмма суда над Кулаевым.


[Закрыть].

Я не знаю, сколько прошло времени, не помню себя в тот момент. Помню уже, что рядом никого нет, я одна, стрельба куда-то переместилась. Нас закрывала от школы многоэтажка. Когда я вышла из своего укрытия, людей у дороги стало меньше, и тут стояли в основном мужчины[14]14
  «Ъ-Власть», 13.09.2004, «Школа № 1».


[Закрыть].

Бойцы спецназа и спасенные заложницы во время штурма школы

Со стороны школы побежали какие-то мужчины, они несли детей. Подъезжали легковые машины, в них быстро грузили раненых. Скорые появились не сразу. Первое время вообще было непонятно, что за люди выносят детей, кто их увозит на машинах, – спасательная операция была стихийной. Наш ставропольский водитель в этот день курсировал между школой и больницей, вывозя раненых.

Я стою на газоне рядом и смотрю на рослых, грязных ополченцев. По закопченным лицам здоровых кавказских мужиков, несущих тонких голых детей, текут черные слезы. Боковым зрением вижу движение справа: люди расступаются, и мужчина в форме опускается на колени, чтобы положить на зеленый газон ребенка. Это девочка. У нее длинные черные волосы, она худенькая и бледная. На ней только трусики. Ее глаза закрыты. Когда он кладет ее на газон, я вижу на затылке девочки черную дыру с запекшейся кровью. Она лежит совсем близко, и я не могу оторвать от нее глаз. В спортзале было очень жарко. Дети снимали одежду. Они умирали от жажды. Эта девочка тоже хотела пить. Она любила сказки, нарядные платья, мультики, маму. Ей выстрелили в спину. Она так и не напилась перед смертью. Ей было лет восемь. Она всегда у меня перед глазами.

Время снова остановилось, и следующее, что я помню, – большая пожарная машина пытается въехать в узкий переулок, ведущий к школе, какой-то военный машет рукой, показывая водителю угол разворота. А на зеленом газоне справа от меня уже несколько тел, накрытых белыми простынями. Маленькие и большие. Красные пятна проступают сквозь белую ткань. Я не вижу больше девочку. Я думаю, что ее здесь больше нет, но она здесь навсегда.

«Родственников заложников в эфир не давать, количество заложников, кроме официальной цифры, не называть, слово „штурм“ не употреблять, террористами боевиков не называть, только бандитами. Потому что террористы – это те, с кем договариваются». Такие указания получили мои телевизионные коллеги от руководства. Вечером 3 сентября один из них рыдал, прислонившись к машине. С тех пор я его ни разу не видела. Я и телевизор с тех пор не смотрела.

Страшный ливень накрыл Беслан вечером 3 сентября. Как будто небеса разверзлись, и на землю вылилась вся скорбь и ярость мира. Я никогда не видела такого дождя. В нем было что-то ветхозаветное – как во всем, что случилось в этот день. Как будто не было никогда любви в этом мире. Только боль, смерть и отчаяние. Я шла в сторону гостиницы по щиколотку в воде, затопившей город.

Хроника пятницы 3 сентября 2004 года:

11:15 Александр Дзасохов сообщает, что в школе может быть 900 заложников.

11:40 Оперативный штаб договаривается с бандитами об эвакуации с территории школы убитых спасателями МЧС.

13:03–13:05 Сотрудники «Центроспаса» подходят к школе. В здании слышны два взрыва. Начинается перестрелка. От школы бегут заложники.

13:18 Идет бой. Часть крыши над спортзалом рушится. Европейские телекомпании начинают прямую трансляцию. На кадрах видно, что многие заложники ранены.

13:35 Оперативный штаб сообщает, что боевики открыли огонь по заложникам, после чего спецназ «начал действовать в соответствии с обстановкой».

13:50 Начинается стихийная эвакуация раненых. Боевики ведут плотный огонь. Спортзал горит. В школе раздаются взрывы. На окнах спортзала стоят дети, террористы ведут огонь, прикрываясь ими.

14:25 Объявлено, что спецподразделения «контролируют все помещения школы», но стрельба продолжается, здание горит.

15:20 Пожарные расчеты начинают тушить пожар.

15:30 Военные зачищают жилые кварталы.

16:17 В здание школы входят спасатели и врачи, начинают эвакуацию оставшихся заложников и тушение пожара. Все еще раздаются выстрелы.

16:57 Телекомпания CNN сообщает, что внутри спортзала – не менее 100 погибших заложников.

18:47 Вновь стреляют. Появляется информация, что в подвале школы отстреливается боевик. Продолжается перестрелка в ближайших районах города.

19:22 Советник президента Асланбек Аслаханов сообщает, что в школе было до 1200 заложников, погибших может быть «значительно больше, чем 150». Это первая правдивая информация о численности заложников за трое суток.

22:25 Командование 58-й армии сообщает, что все террористы убиты или взяты в плен.

Мне разрешили уехать. 4 сентября в Беслан собирался Владимир Путин, с ним летел наш журналист Андрей Колесников.

Здание школы вечером после штурма

Утром 4 сентября я ехала в такси через центр города. Вся площадь перед Домом культуры была покрыта черными полиэтиленовыми мешками. Эти мешки лежали рядами. Между рядов ходили черные женщины. Шатаясь, приподнимали края полиэтилена, смотрели. Кричали. Плакали. Падали. Уходили. Я опустила голову, вжав ее в колени. Это последняя картина тех ветхозаветных дней в моей голове.

В школе № 1 находилось 1127 заложников.

В общей сложности в бесланском теракте погибло 333 человека. Среди них 186 детей, 10 бойцов спецназа «Альфа» и «Вымпел», 2 офицера МЧС. Около 800 человек получили ранения, из них около 500 – дети.

43 % ранений заложников носили характер минно-взрывных[15]15
  Из доклада федеральной парламентской комиссии по расследованию причин и обстоятельств совершения террористического акта в городе Беслане Республики Северная Осетия – Алания 1–3 сентября 2004 года, Москва, 2006 год, опубликовано на сайте www.pravdabeslana.ru.


[Закрыть].

Из 186 погибших детей 7 умерли в лечебных учреждениях. Всего в лечебных учреждениях умерли 19 бывших заложников. 1 августа 2005 года дома от ранее полученных ранений скончался один человек. В результате теракта 16 детей стали круглыми сиротами.

Скажу честно, я сбежала. От этого, такого большого, горя, которое, казалось, засосет меня и никогда не выпустит. Я хотела вырваться из липкого, душного кокона, опутавшего мой мозг и лишившего выбора, инициативы, способности думать. Ни одной мысли не было в моей голове, только ощущение, что больше ни в чем нет смысла. Как будто все мое существо утекло в ноги и работало на одну задачу – бежать. Через пару дней, которых я совсем не помню, меня отправили на море. Я не сопротивлялась, не радовалась, сухие глаза, внутри пусто. Я сидела в номере и смотрела в стену или спала. Кажется, на второй день мне позвонил главред журнала «Власть» Максим Ковальский. И попросил написать о том, что произошло в Беслане. Журнал сдавался через сутки, времени было мало. Я села за стол, открыла компьютер и набрала первую строчку. Меня накрыло истерической волной, я прорыдала весь вечер перед компьютером, не в силах остановить ни слез, ни слов. Много лет я не могла простить себя за то, что уехала оттуда так рано. Я могла сбежать, а они не могли.

Глава 2. Смерть после смерти

Четыре пирога

Я возвращаюсь в Беслан через 40 дней. Еще не всех погибших идентифицировали. В Ростовской судебно-медицинской лаборатории № 124 до сих пор не опознаны останки 14 человек. Родственники не могут найти тех, кто сидел в левой части спортзала под баскетбольным кольцом – там был первый взрыв. Иногда к людям, уже получившим страшную весть из лаборатории и похоронившим близкого человека, снова приходят извещения. От этого здесь впадают в ужас: «Что это значит? Эксперты ошиблись? Или не все части тел сразу идентифицировали?» Рассказывают случаи, когда семье, похоронившей ребенка, привозили его руку или другую часть тела. И тогда похороны повторялись.

Люди здесь изменились. Стали тоньше, прозрачнее. В Беслане очень тихо. Наверное, так бывает, когда в городе перестают разговаривать все жители.

Город проводит поминки. Вместе с завучем школы № 1 Людмилой Коковой я иду в дом к Кусовым[16]16
  «Ъ», 14.10.2004, «Смерть продолжается».


[Закрыть]. Мария Кусова работала завхозом учебно-производственного комбината, где старшеклассники получали начальную профессиональную подготовку. В каждом втором дворе, закрытом пятиэтажками от внешнего мира, развернуты палатки. В них сидят и стоят мужчины. Женщин приглашают домой к семье погибшего – во-первых, там теплее, во-вторых, так положено, в Осетии мужчины на поминках сидят отдельно от женщин.

Людмила Кокова вспоминает своих учеников и школу, которой больше нет. Она проработала в ней почти 40 лет. Ее ученицы вырастали, становились педагогами и приходили к ней работать. Многих она уже никогда не увидит. Восемнадцать учителей погибли. Пять – из начальной школы. Почти восемьдесят детей из начальной школы не выжили в теракте. Людмила поначалу не понимала, почему столько первоклассников погибло, а потом поняла: «Они маленькие были, перелезть через подоконник спортзала не могли. Многие там и остались».

1 сентября она не пошла в школу. В середине августа от инсульта умер ее муж, заведующий районо. Она отправляла свою дочь – школьного психолога – на школьную линейку, но и дочь не пошла. Они еще не отметили сороковины после смерти отца и мужа, настроения идти на праздничную линейку не было.

Накануне теракта Людмила увидела во сне умершего мужа, который упрекал ее в том, что она посылает дочь в школу. Теперь она думает, что муж ее предостерегал. Другой сон ей пересказала родственница – она увидела погибших учителей и Кокова, и они ей сказали, что там у них тоже школа, а директор в ней Коков. И дети ходят в эту школу – должны же дети учиться. Я молча иду рядом с Людмилой и думаю о том, что ее муж, наверное, был хорошим человеком.

«Мы тут все теперь пересказываем друг другу сны, – задумчиво говорит завуч. – Такое чувство, что вообще это все – один длинный сон».

Учителя каждый день обходят десятки семей. В каждом доме плачут, и учителя плачут тоже. Им всем нужно лечиться, нужна хорошая психотерапия. Но они говорят, что им легче, чем остальным. Невыносимо только в домах, где погибли их ученики. Тяжело смотреть в глаза родителям и чувствовать себя виноватыми в том, что остались живы.

В доме у Кусовых много людей. 1 сентября Мария Кусова повела в школу своего внука. Ее сын Владимир вспоминает, что мать всегда водила в школу всех своих внуков. У самого Володи дети маленькие. Он – бывший сотрудник МВД, ушел в отставку по инвалидности. Все три дня он провел у школы вместе с братьями и ополченцами. Помнит, как 2 сентября приехал спецназ «Альфы». Никто не ждал взрывов, говорит Володя. После того как 3 сентября в 13:15 в школе раздались взрывы, спецназ побежал прямо к школе, не прикрываясь, потому что из окон спортзала, прямо под пули, выпрыгивали раздетые дети. Выпрыгивали – и разбегались, «как муравьишки». Многие маленькие бросались к крану, из которого шла вода. Этот кран был напротив школы, и бежали к нему под огнем. Не все успели напиться.

У Володи в глазах стоят слезы. «И эти ребята, альфовцы, отвлекли огонь на себя, – продолжает он. – Они шли без всякого прикрытия прямо на огонь». Поэтому так много погибших. Спецназовец Андрей Туркин накрыл собой гранату, брошенную боевиками. Погиб, но спас сидевших рядом детей. Погиб полковник Разумовский, первым бросившийся в школу. Вслед за спецназом к школе побежали ополченцы: хватали бегущих детей, уносили в безопасное место. «Я вынес третьего ребенка, когда мне крикнули, что моего племянника положили в машину, он ранен. Там нельзя было искать своих, а мимо чужих проходить. Хватали всех. А потом школа загорелась». По его словам, боевики заняли оборону на втором этаже школы и вели оттуда огонь.

Когда все закончилось, Володя с братьями стали искать мать. Ее нигде не было. Они объездили больницы и морги, опрашивали свидетелей. Кто-то вспомнил, что в спортзале Мария всегда находилась рядом с детьми – отвлекала их от страшного, рассказывала истории. После первого взрыва, раненная в живот, она подтащила внука к окну и перебросила его на улицу. А сама осталась внутри.

Сыновья искали мать три недели. От многих заложников почти ничего не осталось после пожара. Спустя три недели, 29 сентября, Кусовы получили из ростовской лаборатории известие: Марию идентифицировали.

«Мы выехали в Ростов, в морге нам показали мать. Я сказал, что это не она. Тело было изуродовано, сожжено, – голос Володи срывается. – Половины головы не было. И рядом лежала половина чьей-то головы с белыми волосами. Я не верил. Но нам показали данные экспертизы». Тело Марии забрали домой. Ее похоронили в Беслане 1 октября.

Мы заходим в комнату, где лежат вещи Марии Кусовой и у стены стоит ее портрет. Володя едва сдерживает слезы. Сюда приходят женщины, обнимают родственников Марии, плачут вместе с ними. На столе – четыре осетинских пирога. Так положено по осетинскому поминальному обычаю.

В комнату заходит женщина в черном, Фатима Мамаева. Ее дочь, восьмиклассница Сабина, была в школе. 3 сентября телекамера сняла, как раненую девочку погрузили в машину. А может быть, это была не Сабина, но очень похожая на нее девочка. Фатима искала дочь повсюду. Почти 40 дней. Она думала, что девочка лежит без сознания в больнице и врачи не могут узнать ее имя. Мамаевым предлагали сдать анализ ДНК, но Фатима отказалась. Муж Константин тоже отказывался, не верил, что дочери больше нет. Потом согласился сдать кровь. Три дня назад они получили из ростовской лаборатории извещение о том, что их дочь идентифицирована.

Фатима дотрагивается рукой до портрета Марии и сквозь слезы что-то говорит по-осетински. Как будто о чем-то просит ее. Женщины в комнате рыдают.

Мне тихо поясняют, что Фатима попросила Марию быть рядом с Сабиной – она ведь была ее ученицей. «Не оставляй ее там, она еще маленькая», – сказала Фатима Марии.

Я выхожу во двор. Люди все идут, попрощаться с Марией хотят многие – ее здесь любили.

Установлены причины смерти 215 погибших: от огнестрельных пулевых ранений – 51 человек; от осколочных ранений – 150 человек; от повреждений тупыми предметами – 4 человека; от термических ожогов – 10 человек.

Причина смерти 116 человек не установлена из-за посмертного поражения тел открытым пламенем вплоть до полного обугливания.

В результате проведенных молекулярно-генетических экспертиз специалистами 124-й центральной лаборатории медико-криминалистических исследований Минобороны РФ идентифицировано 83 человека – 21 взрослый и 62 ребенка. Проведена дополнительно генотипическая идентификация еще 6 детских тел после эксгумации. На 14 апреля 2005 года неопознанных тел не осталось[17]17
  Доклад парламентской комиссии по расследованию причин и обстоятельств совершения террористического акта в городе Беслане Республики Северная Осетия – Алания 1–3 сентября 2004 года, Москва, 2006 год, опубликовано на сайте www.pravdabeslana.ru.


[Закрыть].

Через несколько дней после штурма

40 дней. Могила четырехлетней Рады Салказановой, погибшей в школе

Сентябрь 2004-го, спортзал школы. Родственники и друзья жертв до сих пор приносят сюда воду – которой так не хватало заложникам

Стихийный мемориал в память погибших в теракте мужчин. Сентябрь 2004-го.

До середины 2011 года школа № 1 стояла заброшенной

После освобождения школы близкие пропавших без вести заложников продолжали их поиски

Георгий

На сороковой день я хожу из дома в дом и слушаю людей. Тех, кто хочет говорить. Кому от этого хоть немного легче. В остром горе люди либо закрываются от мира, либо, наоборот, выплескивают в него свою боль. Вторым можно помочь – выслушать, обнять, поддержать, поплакать вместе. Как помочь первым, я не знаю. Они кричат внутрь себя, и в крике этом столько ужаса, гнева, боли и страха, что он выжигает душу. Им нужна помощь в первую очередь. Но помощи нет.

Ровно через 40 дней после теракта Людмила Кокова получила указание от райотдела образования переводить учителей и детей в школу № 6 и начинать учебный год. Никто здесь не представляет, как заставить детей снова пойти в школу. Депутат народного собрания Правобережного района Виссарион Асеев недоумевает: «Какая школа? Люди пережили такую трагедию, их надо в санаториях лечить, психологическую помощь оказывать. А вся наша психологическая помощь сводится к кабинету на третьем этаже городской поликлиники. Там сидят два психолога. И еще рядом баптистская церковь открыла свой филиал».

Асеев был ранен 1 сентября – пуля, прилетевшая со стороны школы, задела лицо. Выйдя из больницы с заплывшим глазом, 3 сентября он помогал вытаскивать раненых из школы. День 1 сентября хорошо помнит. Помнит отчаяние и злость, которые его охватили: «Когда выстрелы раздались у школы, я побежал туда вместе с милиционерами. Но там уже дети в окнах стояли. Никто не знал, что делать. Не было никакой команды, никакого руководителя. У нас по одному рожку к автоматам было. Если бы рядом было подразделение в 30–40 человек, обученное, грамотное, мы бы в первый же час освободили школу. Они же не сразу зал заминировали. Когда подъехал наш владикавказский ОМОН, у них был один бронежилет на двоих. И никаких средств наблюдения. Почему только в Москве должна быть „Альфа“? Почему у нас нет такого спецподразделения?»

К штурму 3 сентября никто не был готов, говорит Виссарион: «Никакого руководства не было. Спасали как могли. Больница не была готова. Железнодорожный переезд был на ремонте, и людей пришлось везти в больницы в объезд. Один наш парень погиб, Хазби Дзагоев. У него в школе никого не было, он бросился туда людей спасать. Погиб, а у него осталось трое детей. Простой русский бардак».

В этот день я слышу так много историй чужих жизней, оборвавшихся в первые дни сентября. Всего несколько предложений, сказанных о погибших, – а в них целая жизнь.

Эмма Караева, учительница начальных классов, пришла в школу с дочерью Кариной. Эмма недавно вышла замуж второй раз, мужа очень любила. После взрыва к ней подползли знакомые и спросили: «Что ты лежишь? Беги!» Перевернули, а в груди у нее дыра. Не спасли. Карина тоже погибла.

Светлана и Вадим Дауровы пришли в школу с дочерью Алиной. С собой взяли двухлетнего Георгия и бабушку. Выжили только Светлана и Алина, были ранены. Фотография маленького белокурого Георгия не выходит у меня из головы много лет. Когда я сдала материал о событиях в Беслане в журнал «Коммерсантъ-Власть», редактор выбрал к нему фотографии, и один кадр был с похорон белокурого малыша. Вскоре мы получили письмо из Петербурга, в котором нас просили прислать какие-нибудь реквизиты семьи Георгия, чтобы ей помочь. В Беслане я решила разыскать родных ребенка. Фотографию быстро опознали, Беслан – город маленький. «Это Дауровы, – сказала мне школьный психолог Лариса Кокова. – Их девочка Алена – моя ученица. Она ранена. В Москве сейчас».

Я нашла двор, в котором живут Дауровы. Здесь тоже стояла палатка, проводили поминки. Какой-то парень молча показал мне на подъезд. Дома никого не было.

– Кого-то ищете? – вежливо спрашивает мужчина в дубленке и черной кепке.

– Дауровых. Вот, – и я показываю фото. – Мне надо найти их, я журналист.

Мужчина куда-то звонит по мобильному и говорит: «Сейчас Руслан подъедет. У них больше некому».

Мужчину зовут Маирбек Туаев. Пока мы ждем Руслана, он рассматривает фотографию.

– Да, это Георгий, ему два года было. Они тут семьей жили: Вадим, Света, двое детей и мать Вадима. Жену он привез из Саратова, кажется.

Маирбек рассказывает, что Вадим погиб не в школе – он был в гараже у дома и, услышав выстрелы, бросился к школе, но его встретили выстрелом в грудь. Раненого Вадима подтащили мальчишки к подъезду, в котором я сейчас разговариваю с Маирбеком. «У него была вот такая рана в груди, он уже никакой был, – говорит мой собеседник. – Без сознания. Я стал набирать скорую, милицию, пожарных, хоть кого-то, но трубки никто не брал. Звонил минут 15 или больше, но там как будто все вымерло. Мы затащили Вадима в подъезд, потому что двор уже простреливался. Я сказал пацанам прижать к его ране тряпку, чтобы кровь не вытекала, а сам побежал к школе».

По словам Маирбека, скорая забрала Вадима только через несколько часов. Он пролежал сутки без сознания, а 3 сентября умер, почти одновременно со своим сынишкой и матерью, погибшими в школе.

В подъезд заходят мужчины, обнимают Маирбека.

– Проходите, я сейчас, – говорит входящим мой собеседник, указывая рукой на свою квартиру. Проводит рукой по выбритому лицу. – Только сегодня побрился.

Я вдруг догадываюсь.

– Маирбек, у вас тоже в школе кто-то погиб?

– Дочь. У меня двойняшки. Теперь одна осталась.

В подъезд заходит Руслан Дауров, родной брат погибшего Вадима. В один день он потерял мать, брата и племянника.

Он внимательно меня слушает и говорит, что благодарен людям, которые так поддерживают Беслан. От знания, что чужие люди из далекого Петербурга хотят поддержать семью маленького Георгия, взгляд Руслана теплеет.