Текст книги "Соната"

Соната
Ольга Беляева

© Ольга Беляева, 2023

ISBN 978-5-0060-0687-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Соната
1.
 

Оказаться в этой комнате, как будто заново родиться, но уже в возрасте за… дцать. Высокие стены бежевого цвета, бежевая кровать, бежевая мебель. И никакой памяти. Кто я, откуда. Ничего, не известно. Мне нечего делать, мне не о чем думать, потому что во мне нет никаких воспоминаний. Нет памяти – нет мыслей. Есть ощущение себя, и о себе мне не по чему судить. И я чувствую, что я не боюсь. Ни того, кто придет, ни того, где окажусь я. Раз здесь светло и тепло, мне нет угрозы. И я жду встречи, хоть с какой-то информацией. Ясно, что мне пришлось пережить многое, потому что в душе – много чего-то, что сейчас как огонь горит, но потеряло причину и следствие, потеряло словесную форму и мыслеобразность. Обратилось в чистую энергию, и оно – позитивно, в общем-то, потому что нет страха и злости.

Иногда из-за стены до меня доносится голос. Он явно говорит на английском. Но смысла я не улавливаю. Я лежу поперек кровати, головой к двери. И кроме этих далеких голосов, до меня больше не долетают никакие звуки. Пару раз кто-то открывал дверь, и я чувствовала на себе взгляд. Но я не шевелилась, тревожить меня никто не пытался. А мне не хотелось тревожить это состояние. Встречи и контакты состоятся, но быть никем и не знать ничего – это то, что дается раз в жизни. И разговор никуда не убежит, человеком мне стать все равно придется вновь. А никем – не скоро. Первая же встреча начнет процесс моей идентификации, определения моей сущности. Моих приоритетов, моих недостатков, меня, в общем. А сейчас я была всем сразу, я была, в общем, я была сама жизнь. И старалась продлить это еще чуть-чуть.

Наконец дверь открылась в третий раз. И закрылась, оставив кого-то уже с этой стороны.

2

Я осталась лежать, затылком к вошедшему. Не испытывая к такому поведению стеснения, видимо потому что сознание глубоко очистилось от случая, приведшего меня в такую ситуацию. Но пришедший уже явно не собирался уходить. Я открыла глаза, но продолжала лежать. Человек же явно умел хранить спокойствие, продолжая молча наблюдать за мной. Раздалось пару шагов, и моему боковому зрению стала заметна одежда. Черное длинное платье. Молчание не было тягостным, оно тоже было… интересным, что ли. И вовсе не пустым. Наконец человек присел на край кровати, а мне очень хотелось поднять глаза, чтобы увидеть лицо. Но предчувствие открытия столь манило, что само по себе было сладким состоянием, И я ничего не делала. Вдруг очень плавным движением женская рука вспорхнула и мягко легла мне на голову. Не понятно, какому инстинкту повинуясь, я резко оторвала голову от кровати и села напротив этой… незнакомки. Агрессии во мне не было, но встревоженность в ней явно проскользнула. С красивого лица на меня смотрели черные глаза. Слишком глубокие, чтобы оставить дремать во мне волнение. Так как глубина этих глаз слишком диссонировала с тем, что было во мне, и вся эта энергия всколыхнулась во мне, сдавливая дыхание. Слишком бурное столкновение с начинавшей осмысливаться жизнью. Потому что даже тому, кто находился напротив меня, стало не по себе. Не знаю почему ей, а мне, потому что мои запасы энергии оказались выведены за границу контроля эмоций этими глазами на этом красивом лице. Назвать незнакомку женщиной не поворачивается язык, у такой красоты нет измерения возрастом, это нечто всегда юное и светлое. Но назвать ее девушкой не получалось из-за глубины мира, чей краешек выглядывал из ее глаз. Слишком легкомысленное определение «девушка» для таких глаз вовсе не подходило. И единственное, что могло идентифицировать ее для меня на данный момент, это слово «ОНА». Со всеми заглавными буквами. В итоге наши взгляды пересеклись не как изучающие друг друга, а как поглощающие, мы будто пили друг друга глазами, испытывая жажду. Мне не было неловко от этого долгого взгляда, потому что на данный момент мое сознание возвратило только одно чувство – боль, которая не объяснялась ничем, потому что у меня не было ничего в запасе памяти.

3

Боль имеет разную природу, и мы пытаемся лечить ее, облекая в слова. Если болит нога – надо пить анальгин. Если болит зуб – надо идти к стоматологу. Если болит душа – надо найти причину беспокойства. И либо помочь себе, либо смириться. Но мы заранее спокойны. Если душа болит за ребенка – мы смиряемся и всю жизнь живем с переживанием о чаде, эта боль – закономерное постоянство родительской жизни. Если душа болит за любимого человека в разлуке, у нас есть такое лекарство, как надежда на встречу. Если в ссоре, то мы играем чувствами и либо тешим свое эго, что порой вполне заглушает душевную боль, либо ищем компромисс. Если душа болит за родину, мы предпринимаем какие-то социальные действия.

Если же сталкиваются два незнакомых мира, неожиданно, когда столкновение нельзя предотвратить, то идет диффузия всех процессов этих миров, осознаваемых самим миром, и нет. И тогда приходит боль в чистом виде. Ее нельзя контролировать, это шок, в котором еще ничто не осознается, в котором ты слепнешь и ничего не понимаешь, и весь твой мир превращается в ад. Потому что начинается вселенская перестройка после столкновения. И когда завершается химия этого процесса – получается результат, который не предсказуем, и вариаций – множество. Например – ненависть, или обида, а когда процесс завершается правильно – это любовь, или множественные ее интерпретации. Например, дружба, например благодарность, например уважение и т. д. и, как мне кажется, конечного пункта этого списка назвать не возможно, ибо нам это – далеко не так полноценно известно, как хотелось бы, пока существуют эгоизм и страх.

4

Она явно имела японские корни. Но чистокровной японкой назвать ее было невозможно. Однозначно в ней преобладали европейские крови. И сочетание это, вместе с японской одеждой, придавало ей очарование и таинственность произведения искусства. И столкновение наше, обещавшее явно не скорый конец, нисколько не проясняло моего здесь пребывания в беспамятстве.

Она заговорила на непонятном мне совершенно наречии. На японском. Не отрывая взгляда. Я качнула головой, давая понять, что мне ее язык не знаком. Очевидно обстоятельства были таковы, что это не вызвало ее удивления. Потом она заговорила на английском. Но это не сделало наше знакомство более успешным. Английский я понимала, как и японский. Неожиданно мне пришло в голову, что я ведь тоже могу говорить. И как оказалось, на русском. «Russian» – произнесла она, нисколько не удивившись. Но пока я не задавала вопросов себе о происходящем, меня пока не отпускала внутренняя тишина, из которой я вынырнула в этот мир в этом месте. Выйдя из оцепенения Она поднялась, обошла кровать и остановилась, возвышаясь надо мной. Мне тоже пришлось встать. Она была чуть выше меня, я смотрела снизу вверх. Но глазами мы все также не отпускали друг друга. И вообще, внешне всё происходило как-то замедленно и спокойно. Наверное, так человек и инопланетянин знакомились бы, дабы не нарушить хрупкий баланс только налаживающихся космических отношений. Но в данном случае было немного иначе. Было ощущение, что мы не то, чтобы знакомы. А будто я вдруг осознала, прожив жизнь, что я это не та, что в зеркале, а та, что стоит напротив меня. Парадоксальность усиливалась тем, что у меня-то прошлого на данный момент не было никакого, да и настоящего пока тоже. Она положила себе руку на грудь и произнесла «Сонни». Я кивнула, показывая, что поняла, что это – её имя. Тогда Сонни, подождав немного, положила мне руку на плечо. Но у меня не было имени. Ей стало это понятно. Она убрала руку с плеча. И через несколько минут вновь указала на себя – «Сонни», а потом положила руку мне на плечо и произнесла чуть вопросительно – «Юкки?». Я даже не думала, я просто кивнула. Даже не соглашаясь, а просто не сопротивляясь и не анализируя. Сонни улыбнулась, причем её мимика была едва уловимой, но очень выразительной, и протянула мне правую руку для пожатия. Я протянула свою в ответ чисто инстинктивно. Ее рука была мягкой и теплой, моя же была жестче и холодной.

Мне не хотелось, чтобы она уходила, но она что-то произнесла, вновь тепло мне улыбнулась и вышла, закрыв за собой неслышную дверь. Я успела заметить, что цвет помещения за дверью – зеленый, светло зеленый.

5

Сколько раз в день многим из нас хотелось заснуть, и проснуться в новой жизни, новым человеком. Сколько раз мы говорили себе, что вот если бы вернуться на пять, десять, двадцать лет назад – все было бы не так, все было бы лучше, что мы бы не повторили тех ошибок, что уже успели наделать. А самые отчаявшиеся даже кончают жизнь, чтобы вновь побыть младенцем, чтобы вновь ни за что не отвечать, и не быть никому должным хотя бы несколько детских лет. Но жизнь не то чтобы редко предоставляет такие подарки, а фактически никогда.

Я не знаю, был ли это подарок судьбы, или наказание, но я не думала об этом, находясь в этой бежевой комнате. Находясь в ней уже не день, и не два – я не становилась собой. А может быть, я наоборот – не становилась отражением внешнего мира, искажающим и укрывающим меня от себя. Но единственным спутником большинство времени было одиночество. Я просыпалась – и видела на столе еду. Я шла в душ, который мне показала Сонни, и, выходя – находила убранную кровать, и свежие цветы на столике. Однажды я обнаружила книги. Одна была на русском. Так что я смогла читать. Эта книга была сборником притч и поэзии. Другая – оказалась вовсе не книгой, а фотоальбомом. Немного необычным. Это были фото Сонни. Но только ее изображения были срезаны со всех фото, и вставлены рядом. На фотографиях было много людей, совершенно мне не известных. Сонни же как будто наблюдала со стороны за всеми ими. Я абсолютно не понимала, зачем это мне показано, но смотреть мне было интересно.

Листая сборник, я обнаружила одно обведенное красной линией стихотворение.

А теперь нужны кнут и веревка,

Чтобы снова бык не пропал

На какой ни будь узкой и пыльной тропинке.

Хорошо был обучен когда-то и вот

Снова кроток и добр, как и прежде.

И опять повинуется также,

Совершенно свободный от пут.

Это был первый акцент на словесной информации. Это показалось мне маленькой ниточкой, обещавшей связь с чем-то живущим в моем подсознании, некогда доступным, а теперь глубоко спрятанным. Этот бык, плененное существо – это видимо я. Но почему так? И мое здесь пребывание – это укрощение? И как повиновение может быть свободой? Мне совершенно не понятно, но именно это встревожило меня впервые по настоящему. Как это сложно – не знать с чем имеешь дело, когда дело уже в тебе.

6

Ведь по большему счету человек является пленником мыслей. А его первородное животное состояние, сохраняющееся в форме инстинкта, выражающегося в эмоции – порой заставляет человека скрываться с глаз разума. Собственного разума. И мысли, – приманка для животного, того самого быка, живущего в нас – заставляют нас блуждать по диким тропам. Тогда как истинная человеческая свобода, заключенная в разуме – спит в темнице… И как странно устроен человек. Когда ему говоришь о том, что он свободен, показывая противоположную сторону не свободы, человек тут же начинает соотносить себя с негативной стороной сказанного. И пока не найдет доказательств обратного, не успокоится, и будет искоренять в себе несвободу, сам ее же и порождая своей же мыслью. Пока человек верит, что он находится во власти чего-то, что его умаляет – он умаляет сам себя.

7

Значит, Сонни нашла выход к тому языку, на котором я могу ее понимать. Но уже много дней я ее не видела. Я вообще никого не видела. Правда, почему-то у меня не было мучений по теме, зачем я здесь оказалась. Кто меня сюда закинул. И что меня ждет дальше. Но это не было состояние тупости. Нет. Голова моя была ясна. И ее занимало воспоминание о встречах с Сонни. Или же это было погружение в нечто, когда я пребывала в красочных, можно сказать сказочных мирах, но сразу же за границей этого состояние – память стирала все, оставляя только состояние некой радости. После этого мне всегда очень хотелось рисовать. Но не у кого было попросить бумагу, и что-то, чем можно рисовать. Мне казалось, что я могу писать, но слов не было, так как не было ясных образов, они все стирались. И если ощущение можно было передать цветом. То со словами у меня бы наверное не вышло. Тревога, вызванная книгой, как-то успокоилась. От меня ничего не требовали. Ничего не просили. И если я ни кому не приношу дискомфорт, то мне тоже было не о чем беспокоиться.

Как я уже сказала, я порой погружалась в воспоминания встреч с Сонни. Она была красива. Я бы сказала, что она была безупречна, и именно это преподносила в первую очередь, как единственно важное в ее жизни. Она была безупречно создана, у нее была строгая осанка и удивительная пластика. Она не ходила, она перемещалась в пространстве. И все, чем она себя создавала – было безупречно. Одежда, волосы, выражение лица. У нее все было на своем месте, и в какой точке пространства она бы не находилась – она была на своем месте. И это чувствовалось. Не вызывая чувство собственного недостатка, потому что заставляло забыть о себе. И единственно, что оказалось за гранью этого безупречного сценария – было пересечение наших взглядов в момент первой встречи. Потому что меня в принципе не было, была энергия, которая столкнулась с ее энергией. А этот процесс недоступен человеческому осознанию, каким бы развитым он не был.

И следуя по предоставленному мне времени, однажды я поняла, что скучаю. Это было ощущение щемящей тоски. Зародившееся так незаметно внутри. А потом начало греть меня, постепенно забирая на себя время моих полетов по таинственным сказочным мирам. Мой взгляд все чаще останавливался на двери, в надежде, что она откроется и войдет Сонни.

8

Может ли тоска возникнуть без причины? Это самостоятельное явление, или реакция на внешние события нашей жизни? Если мы живем разнообразно, мы можем выбирать тех, по кому будем скучать, испытывая тоску в разлуке. Если мы зажрались жизнью, мы будем тосковать по какому ни будь мифическому образу, воплотившемуся из всех наших несостоявшихся ожиданий. А если человек окажется на необитаемом острове, никого не помня, начнет ли он скучать при достатке еды и воды? И может ли быть человек полноценным, не испытывая тоски, не скучая ни по кому? И если это состояние под названием «тоска, чувство привязанности» не реализуется на ком-то рядом с нами, не окажется ли это причиной душевного расстройства? Если этот инструмент нашего поведения есть в подсознании, значит, он должен лечь на палитру нашей жизни. Иначе он станет каменным грузом на дне подсознания. Не так ли? И если не так, то как? Безэмоциональные гуру? Эти выпускники в космос, но и тогда на земле им уже делать нечего. Это перспективные жители какого-то бесчувственного мира. А значит здесь, живущему на земле, в инструментарии подсознания дано такое чувственное орудие, как тоска, привязанность к живому. И при отсутствии выбора – оно реализуется на ближайшем к нам живом объекте. Если человек, конечно, не лишен этого дара.

9

Собственно, никогда и ничто не мешало мне подойти к двери и открыть ее. Но ничего не вызывало у меня такого желания, пока не появилось беспокойство ожидания. Ожидание, этот звоночек в душе однажды подвел меня к двери и заставил к ней прикоснуться. Справа узкий коридор заканчивался дверью. А слева виднелось открытое пространство. Никого не было, звуков не было, и я прошла в этот зал. Как и на окнах в моей комнате, на окнах зала также были жалюзи, открывать которые я не могла, видимо это были какие-то жалюзи с секретом. Свет они пропускали, а вот увидеть пространство за ними возможности не было. Но у меня и не было особой надобности, потому что я обнаружила нечто гораздо более для меня интересное. И это очень задело меня изнутри. Рояль. Большой черный рояль. Пыли на нем не было, но мне не доводилось слышать ни звука этого инструмента, пока я здесь находилась. А мою комнату с этим залом разделяло пространство не более пятнадцати метров. Крышка рояля была открыта, стояли ноты. Инструмент притянул меня к себе, как старый знакомый из прошлого. Как будто это была встреча со старым знакомым. Я села на крутящийся стул, а руки уже сами легли на клавиатуру. А глаза смотрели в нотную тетрадь. Это была «Лунная соната» Бетховена, первая часть. Руки играли практически сами, а вот волна, поднявшаяся в душе, явно выдавала что-то из прошлого. Но что именно – бесполезно вспомнить. Да я и не пыталась. Мне в этот момент казалось, что я падаю в пропасть, на дне которой все само станет ясно, но пропасть эта стала казаться чем-то, что тянет меня не вниз, а вверх. И к последним аккордам я уже не ждала никаких ясных образов, объясняющих этот эмоциональный всплеск, а будто лежала на поверхности мягко покачивающихся волн. И волны эти были воздушными. Плакать? Нет, плакать не хотелось. Хотелось кого-нибудь увидеть. Оглянуться и увидеть. И чтобы этот кто-то был причиной такого уютного волнения в подсознании. Но руки еще раз легли на клавиши, и сыграли нечто гимноподобное. И от этого стало даже смешно, как будто драматическая история завершилась хорошей веселой шуткой. А потом легла локтями на клавиатуру и засмотрелась. Нет, не задумалась, а просто засмотрелась на нарисованные в нотной тетради ноты. А внутри было чувство некоторой удовлетворенности.

Посидев так некоторое время, я поднялась и решила еще немного осмотреться. Ну надо же, как в кино, спиной ко мне сидела Сонни. И я обрадовалась. Впервые по настоящему я обрадовалась. Никак это не высказав вслух. Даже в лице оставаясь спокойной. Рядом со спокойствием этого человека все становилось спокойным и понятным без лишних жестов. В том числе и мне не приходилось делать каких либо скачков и ужимок. Но когда я увидела на губах Сонни приветливую улыбку, и мне показалось, что в ней скрывается некое личное теплое отношение – конечно мой взгляд выдал и мою радость.

Лично меня это молчаливое общение устраивало полностью. И стало так выходить, что набор моих средств общения с миром стал формироваться из ощущений. Моих внутренних ощущений и чувств. И мне не с чем было сравнивать, и мне даже не приходило это в голову. А приходило желание еще и еще смотреть в глаза этому человеку напротив меня. И если до сих пор мое бездействие не вызывало во мне никаких смущений, то теперь просто возникло естественное желание действия. Соучастия в жизни этого мира, который постепенно становился мне мил, и еще одно возродившееся во мне чувство, еще одна краска в палитре моего мира стало чувство благодарности, взывавшее к действию. Но к какому – я и сама понятия не имела.

10

Благодарность. Это такое же светлое чувство, как и радость. Но как и радость, как и множество человеческих чувств, благодарность тоже имеет свое кривое зеркало. Лесть, например, когда человеку хочется добиться позитивного расположения в тот момент, когда он его не заслуживает, или когда сам себя гнобит комплексом неполноценности. Или заискивание в виде мелких презентов и подарков, от которых меньше пользы и больше ощущения фальши и мерзости от подобного внимания. И слой этой кривизны в любом чувстве состоит из такого простого химического элемента, как эгоизм. Чистая, незапятнанная самомнением благодарность столь же лучезарна, как рассвет солнца. Как блик света на поверхности озера. И уловить ее невозможно, как рябь на поверхности воды. И в какую бы форму тогда она не была облечена – она всегда позитивна и радостна. Другое дело, что благодарность ребенка не может сравниваться со взрослым. Так как любое предъявление взрослого человека не мыслимо без ответственности.

11

Моя благодарность Сонни не могла быть ответственна. Мне не за что было отвечать. У меня не было ничего, что я бы могла назвать следствием своей сознательной жизни. Но по этому поводу у меня не было неловкости. Слава Богу, хоть русскому, хоть японскому (какая разница), это нелепое чувство не восстановилось из моего подсознания. И естественное желание проявить какое-то доброжелательное действие в сторону Сонни оказалось на поверхности моего мира таким достаточно видимым образом, что это доставило удовольствие и мне, и Сонни. И этот позитивный момент вылился в то, что Сонни была рада послушать мое исполнение на рояле. Она подала мне ноты, среди которых я выискала еще одно знакомое мне произведение. «Фантазия» Моцарта. И исполнила ее. И в этом кусочке мира, в котором я была, просто была, началось мое пребывание под главой, которая в жизни каждого из нас называется «действовать».