Текст книги "О чем молчит психолог? Книга про целительную силу терапии глазами специалиста и его клиентов"

Часто случается, что мы сами наделяем людей такой значимостью, что начинаем их бояться. Причем их авторитет, как и наша робость, могут быть никак не связаны с реальным положением дел.

Нам почему-то кажется, что мы не можем сказать партнеру о том, что нам обидно или больно. Начать сложный разговор с другом. Или, как в случае с Евгенией, отказать начальнице. Мы думаем, что не имеем права высказаться, что нам не позволят это сделать. Мы будто ждем, что нас накажут: молчанием, игнорированием или хуже – от нас откажутся.

Если мы задумаемся об этом, то наверняка обнаружим, что часто не можем защитить себя не потому, что люди, которых мы наделили авторитетом, очень большие, а потому что мы сами перед ними вдруг становимся маленькими и остро переживаем собственную беззащитность.

Когда-то и кто-то – родители, учителя, одноклассники или любимые – научили нас становиться меньше. Научили неспособности защищать себя. Каждый раз, когда мы по привычке сжимаемся и под давлением чужого авторитета становимся маленькими детьми, мы можем напомнить себе: «Я вырос, я имею голос и право говорить. Бережно, вежливо, аккуратно, но говорить. Даже о том, что другому будет неприятно услышать».

Если этого права нас вновь захотят лишить, это будет серьезным поводом задуматься: те ли это отношения, в которых я хочу быть? Те ли это люди, которых я хочу видеть в своей жизни? В любом случае, мы не узнаем, воспротивятся ли окружающие нашей попытке отстоять границы, пока не попробуем это сделать.

Я намеренно назвала вариант взаимодействия, который я предложила Евгении, игрой, а не экспериментом, как это принято в гештальт-терапии[7]7
  Направление психотерапии, которое призвано помочь человеку обрести или возобновить контакт с самим собой, своими эмоциями и потребностями.


[Закрыть]. Нарочито обесценивая процесс, я стараюсь снизить уровень давления на клиента. Важно, чтобы мое предложение не испугало и не вызвало сопротивления.

Почему я обращала особое внимание на то, как звучит ее голос во время игры? Он может многое прояснить в состоянии клиента. Сталкиваясь с чем-то невыносимым, страшным, стыдным, ощущая сильную вину, мы затихаем. В тот момент, когда голос Евгении стал громким и уверенным, она говорила, как взрослый человек, который знает, чего хочет, и не боится сообщить об этом. Для психолога это может послужить сигналом о том, что внутри клиента начинает потихоньку выстраиваться опора, в которой он так нуждается.

Для меня важно, чтобы Евгения смогла ответить на вопрос: «Готова ли я защищать себя?» И нашла ответ внутри себя. Пусть даже тихое: «Да, готова». И тогда нам останется сформировать новый опыт, который поможет Евгении в будущем чувствовать себя увереннее.

Именно в этом и заключалась цель нашей игры – сформировать опыт. Научиться отказывать, ставить свое удобство выше чужих необоснованных требований. Выдерживать стыд, страх и себя – ту, которая защищается, ту, которую Евгения, может быть, раньше и не знала.

Конечно, невозможно предсказать, сколько времени на это может потребоваться. Может быть, она сможет дать достойный отпор в следующий же раз, когда это понадобится, а может, на это уйдут месяцы или годы. Тем не менее формирование нового опыта – важный шаг к переменам.

С первой сессии Евгения, как делают многие клиенты с психологами, наделила меня авторитетом. Видела меня большой, а себя – маленькой, боялась моего осуждения или недовольства. Теперь, благодаря нашей игре, она всегда будет знать, что однажды ей уже удалось защитить себя в столкновении со значимой авторитетной фигурой – мной. А значит, она может попытаться сделать это снова, в реальной жизни с другим человеком.

Я не даю Евгении советов о том, как именно ей нужно вести себя с людьми. Если бы я предложила ей конкретную практику, попросила выучить какой-то алгоритм или составила для нее инструкцию по самозащите, я бы лишила ее пространства для самостоятельного роста.

Большая значимая фигура своими действиями может как вводить во фрустрацию[8]8
  Фрустра́ция – психическое состояние, возникающее из-за реальной или предполагаемой невозможности удовлетворить свои потребности, или, проще говоря, в ситуации несоответствия желаний и возможностей.


[Закрыть], так и помогать из нее выбраться, но в любом случае клиент рядом с ней остается маленьким. Выбрать такую стратегию поведения для психолога было бы огромной ошибкой. Для меня важно, чтобы Евгения перестала чувствовать себя ребенком, над которым довлеют взрослые. Чтобы она сама стала той, кто без посторонней помощи решает, как и в каких ситуациях защищать себя.

Зачастую клиенты понимают, что их не устраивает, но совершенно не знают, чего они хотят. Поэтому вопрос «Чего бы вы хотели?» я буду задавать Евгении регулярно, подталкивая ее к рефлексии. Для меня важно, чтобы она чаще принимала решения, исходя из своих желаний и ценностей.

• Помочь Евгении сфокусироваться на собственных желаниях и потребностях.

• Ослабить ее страх перед «авторитетными фигурами».

• Дать Евгении обрести уверенность и научиться отстаивать личные границы.

Глава 3

На очередную сессию Евгения приходит с боевым настроем и четко сформулированным запросом. Она хочет понять, почему, несмотря на все усилия, не может пробить свой финансовый потолок. Но для меня как для психолога разговор о деньгах – в первую очередь разговор об эмоциях.

– Евгения, я знаю, что вы много трудитесь, что качество работы для вас очень важно. Можете прямо сейчас представить достойную награду за труд, тот доход, который вы хотели бы иметь, но которого пока не удается добиться?

Евгения закрывает глаза.

– Скажите, что вы чувствуете?

– Я чувствую… что не заслужила этих денег. Я не так много пашу, чтобы столько зарабатывать.

– А можете вспомнить, когда вы в последний раз «пахали» достаточно?

Евгения, недолго думая, вспоминает прошлую пятницу. День выдался тяжелым: клиенты в салоне шли один за другим. Она даже не смогла сделать перерыв на обед. Вдобавок на ресепшене двух постоянных клиенток записали на одно время. Конфликт удалось кое-как решить, одна из девушек согласилась прийти еще раз этим же вечером. Из-за этого Евгении пришлось проработать на два часа больше обычного.

– Я была молодцом, смогла продержаться до самого вечера! Уходила из салона последняя, почти ночью. Еле до дома дошла – ноги заплетались.

– Чтобы почувствовать, что вы молодец, вам обязательно нужно себя вымотать?

Евгения задумывается. Она кажется растерянной.

– Не знаю.

В тот день на моем рабочем столе лежали метафорические ассоциативные карты[9]9
  Метафорические ассоциативные карты относятся к проективным методикам психотерапии. Это набор картинок, рассматривая которые, человек сталкивается с собственными проекциями. Описывая то, что он видит, он на самом деле описывает собственное состояние. Эти описания – ценный материал для психотерапевта.


[Закрыть]. Я вытащила из колоды одну.

– Скажите, что вы видите?

На карте была женщина с грустным взглядом и мешками под глазами. Волосы собраны в неаккуратный хвост, в руках какие-то бумаги.

– Эта женщина, изнасилованная во всех смыслах.

Я понимаю, что Евгения не имеет в виду никакого сексуального подтекста. Речь идет скорее о насилии над собой, о мучениях, на которые человек обрекает сам себя и позволяет обрекать себя другим.

– А вы часто себя насилуете? – спрашиваю я.

– У меня нет выхода. Я не справляюсь.

– С чем не справляетесь, Евгения?

Она молчит. Я смотрю на ее опущенные плечи и хмурые брови, и мне кажется, что ей очень горько.

– Есть кто-то, кому вы хотите доказать, что вы сильная, что вы справитесь?

– Своему старшему брату, – наконец говорит она. – Я хочу, чтобы глядя на меня, он тоже хотел расти. Меняться. Больше зарабатывать. Если я смогла, то и он тоже сможет.

– А если он не сможет? Что вы почувствуете, если увидите, что он «не справляется»?

– Я не смогу его уважать.

Она отводит глаза.

– Вам кажется, что если вы расслабитесь, то и он расслабится тоже? – она кивает. – Что он опустит руки, сдастся, и тогда вы не сможете найти причину относиться к нему с уважением, восхищаться им?

– Наверное, так. С одной стороны, когда я вижу, что он кайфует от жизни и особо не напрягается, я ему завидую. Я тоже так хочу. Но с другой, я понимаю, что не могу гордиться им. Нет результатов, которыми можно было бы гордиться. Поступков, за которые его можно было бы уважать. Это тупик.

– Мне кажется, что, заставляя себя перерабатывать, «упахиваться», вы пытаетесь контролировать брата. Словно пытаетесь взять ответственность за его жизнь.

– Да. Думаю, мне страшно, потому что других рычагов давления у меня нет.

Я спрашиваю у Евгении, какие еще чувства, кроме гордости, она испытывает или хотела бы испытывать по отношению к нему. Какие качества и черты характера она в нем ценит?

– Мне сложно. Я знаю, что обесцениваю все, что он для меня делает. Между нами было много хорошего. Но сейчас не могу ничего придумать.

– А если вы вдруг окажетесь в безопасном месте, где живет только благодарность? Где можно на время забыть об обидах и недосказанности? Что хорошего вы тогда могли бы ему сказать?

Я вижу, как ее лицо краснеет, а на шее выступает вена. Она очень напряжена.

– Ольга, я не могу выдавить из себя ни слова. Мне стыдно… неловко.

– Вы чувствуете что-нибудь еще?

– Волнение. Скорее приятное. Как будто внутри что-то просыпается.

– Не держите в себе, попробуйте высказать.

Она медленно поднимает руку к шее, морщится, будто в горле першит. Пауза тянется.

– Ты замечательный человек. Когда мне плохо, с тобой мне легче. Ты мой самый родной человек. Я люблю тебя, – тихо, очень тихо говорит она. По щекам катятся слезы. Мы делаем паузу.

– Вы давно это хотели сказать?

– Да, так странно. Я думаю, он очень хотел бы это от меня услышать, но мне было страшно.

– Сейчас, когда вы высказались, для вас что-то изменилось? Насколько важна сумма, которую он зарабатывает? Его социальный статус?

Снова тишина.

– Кажется, что это неважно, – она смеется. – Не знаю, надолго ли со мной это ощущение, но… Думаю, я все это время старалась найти причины не говорить ему о своих чувствах, чтобы не испытывать за них стыда. А сейчас, я думаю, что могла бы просто подойти к нему и сказать, как он для меня важен.

Часто нам бывает непросто сказать людям о том, как они для нас важны. Стоит только открыть рот, и все слова пропадают. Но даже если нужные фразы нам известны, стыд и неловкость душат все попытки поговорить открыто. Мы задираем плечи к самым ушам, скрещиваем руки, прячем глаза, глотаем слезы. И не можем выдавить ни слова.

Отчасти это связано с культурной средой. В нашем обществе открытость, эмоциональность и счастье порицаются гораздо сильнее, чем угрюмость и недовольство.

Невысказанные чувства лежат на душе неподъемным камнем, и с каждым годом камень становится тяжелее. То, что сложно было сказать год назад, еще через год произнести будет практически невозможно. Но потребность выговориться никуда не исчезнет.

В нашем случае, чтобы справиться с грузом невысказанных чувств, Евгения стала подсознательно искать причины, по которым ее брат якобы не заслуживал от нее уважения и добрых слов. Ее настоящие чувства и мысли заслонило шаблонное представление об идеальном старшем брате – защитнике, добытчике, втором отце. Такого не стыдно любить и уважать, такому не стыдно признаваться в чувствах.

Брат Евгении на эту картинку похож не был. По крайней мере, она его таким не видела. И, чтобы избежать стыда за свои чувства к брату, начала преуменьшать его ценность в собственных глазах.

Конечно, в первую очередь это – способ самозащиты. Мы боимся уязвимости и находим миллион причин, чтобы скрыть ее от окружающих. А сильные чувства к другому человеку – всегда своего рода уязвимость. Мы прячем их, становимся холодными и закрытыми и быстро учимся держать людей на дистанции.

К сожалению, шагая по этой дороге, мы никогда не придем к тому, чего хотим на самом деле. Не получим близости, тепла, откровенности, по крайней мере в отношениях с теми, кого по-настоящему любим. В глубине души мы хотим научиться говорить родным красивые и добрые слова и слышать их в ответ.

Кроме того, обесценивание любой помощи и проявлений любви от брата может быть связано с затаенной обидой на него. Евгения часто говорит о том, что чувствует, будто никто в мире не сможет ее защитить. Эта фраза всплывала у нас в сессиях и в связи с братом.

Запрос о финансах, с которым Евгения пришла на сессию, на самом деле тесно связан со стыдом, который она испытывает перед братом и привычкой думать о других больше, чем о себе. Чтобы зарабатывать больше, нужно позволить себе взять деньги у другого, без ощущения, что ты этим кого-то обижаешь или притесняешь, и без навязчивых мыслей о том, «не слишком ли нагло» попросить прибавки. Поэтому наша с Евгенией задача – лечить не симптом (то есть пытаться улучшить ее финансовую ситуацию), а первопричину (чувство стыда).

Я не случайно настойчиво просила Евгению произнести то, что она так долго не могла сказать своему брату. Даже наедине с собой проговаривая простые и нежные слова «Я люблю тебя», «Ты мне дорог», «Ты мне важен» и представляя тех, кто должен это услышать, мы можем шаг за шагом унять страх, неловкость и стыд.

А еще, конечно, очень важно понять, откуда этот стыд взялся. Чего боится клиент? Что он охраняет, что бережет? Каким отчаянно не хочет предстать перед значимым человеком? Какую боль этот человек может причинить? Отвергнуть, проигнорировать, посмеяться?

• Разобраться, с чем связано чувство стыда, которое мучает Евгению.

• Помочь ей начать выражать нежные чувства с помощью слов.

• Позволить ей отпустить потребность контролировать и опекать брата.

Глава 4

– Ну и что мне делать с этими отношениями, если они меня не устраивают? – спрашивает Евгения в самом начале сессии, застав меня врасплох.

– Знаете, я очень рада слышать этот вопрос. Мне кажется, что его появление говорит о вашей решительности и готовности всерьез задуматься над сложными для вас темами. Вам хочется, чтобы я дала вам какой-то конкретный совет? Почему?

– Мне страшно ошибиться. Страшно все испортить.

– Я готова побыть с вами в этой точке, разобраться, откуда этот страх взялся. А вы сейчас к этому готовы?

– Да.

Я понимаю, что моя поддержка для нее ценна. Она говорит о том, как ей приятно и важно, что я не осуждаю ее нерешительность, что хочу понять ее. Проявляя уважение к ее чувствам, я даю ей возможность их выдержать.

– Давайте просто поговорим. Как вы этот страх сейчас переживаете?

– Внутри, в животе, все сжимается. Как будто я прекращаю дышать и сжимаюсь.

Я понимаю, что мы говорим о важном телесном симптоме[10]10
  Телесный симптом – это закрепленная годами телесная реакция. Может проявляться как физическая болезнь. Например: когда я нервничаю, я замыкаюсь в себе, и у меня начинает болеть голова. Либо: когда я выбираю обидеться и промолчать, у меня начинается ларингит. Либо: я не знаю, как отказать мужу в сексе, и у меня начинается молочница.


[Закрыть] и прошу Евгению вспомнить, как часто она чувствует что-то похожее. Она, как обычно, сначала замолкает.

– …часто.

– Попробуйте сейчас специально не дышать и усилить это физическое состояние.

Евгения сжимается еще сильнее. Ее руки начинают мелко дрожать, лицо становится напряженным. На шее выступают вены.

– Как бы вы описали то, что вы сейчас делаете, Евгения? – спрашиваю я, когда она расслабляется.

– Я… держусь.

– Держитесь? Расскажите, что это значит.

– Держусь. Так, будто мне надо что-то вытерпеть, переждать.

– Вам приходят на ум другие моменты, когда нужно было вот так терпеть и ждать?

Евгения опускает голову и всхлипывает. Она еще ничего мне не сказала, но я понимаю, что мы только что оказались в каком-то болезненном событии из ее прошлого. Где надо было терпеть. Где она не могла выбирать. Возможно, именно благодаря этому событию Евгения и выработала такую стратегию поведения в стрессовых ситуациях. Спрячься. Замри. Жди, пока страх уйдет.

– Мне было десять. Я зашла на кухню, мама убирала со стола. Поздний вечер. И тут домой вернулся пьяный отец. Мама стала его отчитывать: «Опять ты пришел пьяный, сколько можно, у тебя же дочь!» Началась перепалка. И он ее толкнул. Сильно. Потом ударил. Она упала. Я подбежала – хотела помочь. Отец и меня оттолкнул. Приказал выйти из кухни. Я вышла, – ее голос прерывается, она пытается справиться со слезами. – Я ничего… ничего не могла сделать. Он продолжал ее бить. Я видела в щелку, она была вся в крови. Я очень боялась, что он ее убьет. Я ждала, когда это прекратится, чтобы убедиться, что мама… Чтобы ей помочь.

Слова даются ей тяжело. Евгения говорит с большими паузами, как будто опять внутренне замирает. Неудивительно, ведь телесные реакции в момент «распаковки» травмы идентичны реакциям, которые возникли в момент травмирующего происшествия.

Я понимаю, что нам предстоит большая и сложная работа, а сейчас мне важно просто поддержать Евгению. И быть чуткой к тому, что в этот момент с ней происходит.

– Евгения, я вас слушаю, и во мне рождается тяжелое щемящее чувство. Тоска за эту маленькую девочку, которая стоит за дверью и ждет, когда папа прекратит бить маму. Я чувствую, как это страшно, как это одиноко – стоять в коридоре. Быть абсолютно беспомощной. Маленькой. Напуганной.

Евгению начинает трясти. Она закрывает лицо руками.

– Мне так жаль себя, – говорит она, немного успокоившись, – в первый раз в жизни мне жаль себя. Когда я думала о той ситуации, я всегда отчетливо осознавала свой страх за маму, жалость к ней, боль. Я никогда не понимала, что мне жаль и себя тоже. Что мне и за себя страшно. Я очень боялась…

Она вдруг замолкает, словно не может заставить себя договорить.

– Остаться без мамы?

– Да, – еле произносит она.

Пока Евгения потихоньку приходит в себя, я бросаю взгляд на часы. Сессия скоро закончится, а подходить к такой травме в спешке совсем не хочется.

– Евгения, вы только что обнаружили, как маленькой Жене было страшно и жалко себя, когда она оказалась в той ситуации. Вы поняли, что раньше замечали только чувства, направленные на других людей. Мы обязательно вернемся к этому. А сейчас, если вы не против, давайте попробуем перекинуть мостик к вашей сегодняшней жизни, – Евгения кивает. – Как вы думаете, вы часто игнорируете собственные ощущения и сосредоточиваетесь на чувствах других?

– Наверное, да. Хотя обычно я этого не замечаю. Для меня это естественно.

– Попробуйте сейчас прислушаться к той части себя, которую вы не привыкли слушать. Когда ваш партнер поступает с вами как-то не так. Пропадает, не звонит, не пишет. Подчеркивает, что приезжать будет только на своих условиях, когда ему это удобно. Что вы в такие моменты чувствуете по отношению к себе?

– Жалость. В такие моменты мне тоже жалко себя. Я чувствую, что это несправедливо, что я такого отношения не заслуживаю.

Я пытаюсь продвинуть ее еще немного.

– В той страшной ситуации у вас действительно не было выбора. Вы должны были стоять в коридоре и ждать, когда все закончится. Как думаете, сейчас вам нужно ждать? Если да, то чего? И есть ли у вас сейчас выбор?

Евгения чуть глубже усаживается на стуле, выпрямляет спину. Пытается занять стабильную, устойчивую позицию. Мне кажется, что эту же устойчивость она начинает формировать внутри себя.

– Я больше не маленькая, – говорит она, – я могу выбирать. И мне не нужно ждать, когда мой партнер захочет… а может, никогда не захочет… изменить свое поведение. Я не маленькая.

Наше время подходит к концу. Я спрашиваю, с каким чувством она сегодня уйдет с сессии, что заберет с собой. Мы, безусловно, коснулись очень болезненного эпизода ее жизни, но мне необходимо понять, что в разговоре оказалось для нее самым важным.

И она говорит, что наконец почувствовала: ей больше не нужно стоять в коридоре. Не нужно ждать, когда что-то закончится или изменится само. Она может на это влиять.

Я, как всегда, прошу до следующей встречи быть внимательной к себе и наблюдать: на этот раз за моментами выбора, с которыми она сталкивается в повседневной жизни. Ведь даже ничего не менять – это выбор.

Когда Евгения решила спросить у меня, как ей следует поступить, меня это и обрадовало, и насторожило. Обрадовало, потому что, взращивая внутри себя смелость, Евгения наконец смогла выдержать столкновение со своим подавленным недовольством и признать, что отношения, в которых она находилась, не соответствовали ее потребностям. Она увидела возможность выбора там, где ее раньше не было, где она занимала пассивную позицию. И насторожило, потому что в формулировке этого вопроса отчетливо слышалось желание если не переложить ответственность за принятие решения, то хотя бы разделить ее со мной. И я постаралась избежать необходимости отказывать ей в совете напрямую, сместив фокус разговора на чувства клиентки.

Рассказ Евгении о страшной ситуации из детства вызвал много эмоций и у меня. Тем не менее нужно помнить, что чувства, которые возникают у специалиста во время сессии, ни в коем случае не должны его ранить, а истории клиентов не должны активизировать его собственные травмы и проблемы. Работая с клиентом, мы должны помогать ему, а не пытаться за его счет разобраться в себе. Это одна из важнейших причин, почему специалист всегда должен находиться в супервизии[11]11
  Супервизия – совместная сессия практикующего психолога (супервизанта) и опытного специалиста (супервизора), на которой первый получает помощь и рекомендации от старшего коллеги.


[Закрыть].

Рассказ о насилии в семье Евгении не стал для меня неожиданностью. Она вскользь упоминала, что ее отец был «вспыльчивым и тяжелым». К тому же, чем дольше Евгения ходила ко мне на терапию, тем чаще во время сессий мы возвращались к теме ее отношений с партнером. Ей удавалось найти тысячу объяснений поведению партнера и убедить себя, что скоро ее молодой человек захочет съехаться и завести семью. И мне давно казалось, что оберегать интересы других в ущерб собственным, находить им оправдания и терпеть – старый паттерн[12]12
  Паттерн – набор стереотипных реакций или действий. Поведение, к которому мы обращаемся, не задумываясь, едва получив из окружающего мира соответствующий сигнал.


[Закрыть], привычная для Евгении стратегия поведения, вызванная травмой.