Текст книги "Ваше благородие"

– Я? – Глеб на секунду поднял голос, но тут же взял себя в руки. – Я – эсэсовец? Я ни разу за все время службы никого пальцем не тронул, сортир носовым платком мыть не послал. Я никогда не заставлял весь взвод отвечать за проступок одного, чтобы они все ему наломали… Я…

– Жопа бугая… – грубо прервал Деев. – Гуманист, бля… Он, видите ли, не бьет солдата… Он его берет и об колено ломает. Он не больше не меньше – весь армейский порядок хочет порушить, а вместо него построить свой, правильный. Ты понимаешь, что они все до одного тебя ненавидят? Ты понимаешь, за что они тебя ненавидят?

– Да.

– Ну так чего выебываешься?

– Я хочу, чтобы они вели себя как люди.

– И поэтому пусть жрут с земли как свиньи… – Деев сунул в зубы сигарету, чиркнул спичкой.

– Ты еще хуже, чем Палишко. – тихо сказал он. – Тот все делает своими руками, а ты хочешь остаться чистеньким…

– Ему нравится это, – Глеб старался не показывать, как он задет и обижен сравнением. – Он балдеет от свойе власти. Думаете, мне все это было приятно? Думаете, я ради удовольствия это сделал?

– Вот поэтому ты и хуже. Чего он добивается, понятно. Получит свое и успокоится. А ты – идеалист, а значит, не угомонишься, пока всех не подгонишь под свой идеал. Ты у них надежду отбираешь, Глеб! Надежду, что последний год они проживут как люди, а перед дембелем – как короли! Ты же хочешь их все два года продержать в скотах, да кто ты после этого?

– Я советский офицер, – сатанея, сказал Глеб. – И я знаю один закон: Устав! И они у меня будут выполнять этот Устав, я сказал!

– Тьфу! – Деев загасил плевком окурок, бросил, растер, развернулся и зашагал обратно на аэродром. Глеб достал пачку “Родопи”, закурил, в одиночестве и молчании выкурил три сигареты, сжигая адреналин. Потом растер посделний окурок о ствол дерева и пошел в диспетчерскую – нечто вроде импровизированного офицерского клуба, где общались десантники и офицеры из персонала аэродрома.

В диспетчерской было тесно. Офицеры сгрудились вокруг радиоприемника, вещавшего новости крымского «Радио-Миг». Мощный приемник аэродрома без труда брал крымскую волну через сеть помех.

– Падение курса акций «Арабат-Ойл-кампэни». За прошедшую неделю акции этой крупнейшей в Крыму промышленной корпорации упали на десять пунктов. Аналитики Симферопольского делового центра опасаются, что это повлечет за собой обвал нескольких корпораций и банков, державших акции «Арабат-Ойл». Новости спорта: Москва усиленно готовится к Олимпиаде. Тем временем число стран-участниц сокращается. О своем бойкоте этой Олимпиады заявили Соединенные Штаты Америки. Это связано с протестом против введения советских войск в Афганистан. Из Непала…

– Не очень-то их там и ждали… – высказался старлей Говоров.

– Тихо! – рявкнул Глеб.

– Из Непала вернулся известный альпинист Артемий Верещагин, – сообщила дикторша. – Новая вершина, которую избрали для себя он и его команда – Лхоцзе, один из наиболее сложных гималайских восьмитысячников. Если не возникнет каких-либо препятствий, крымская экспедиция отправится в Гималаи. Подъем на Лхоцзе по Южной стене станет новым словом в практике высотных восхождений. Бокс. В полуфинал ежегодного первенства Крыма вышли Антон Костопуло и Сулейман Зарифуллин…

Глебу неинтересно было, кто вышел в полуфинал первенства Крыма. Другим офицерам, видимо, тоже. Самое интересное – политические новости – они уже прослушали.

– Захарова на вас нет, – Глеб сел в сторонке и закурил. – Он бы вам вставил за вражеские голоса.

– Врага надо знать, – возразил Деев. – Вот, ты, Глеб, знаешь, что они нас там ждут не дождутся?

– С распростертыми объятиями, – усмехнулся Глеб.

– Не веришь – послушай новости в одиннадцать. Они так к нам присоединиться хотят, что аж гопки скачут.

– А мы здесь на кой тогда?

– Для проведения военно-спортивного праздника «Весна», – буркнул старлей Говоров. – Будем хороводы водить.

– А к чему вы так прислушивались, товарищ капитан? – поинтересовался лейтенант Палишко. – Хоце – это что?

– Лхоцзе, – с удовольствием поправил Глеб. Он рад был отвлечься от мрачных мыслей. – Гора – черт шею свернет. А Южная стена – так и вообще. По этому маршруту еще никто не поднимался. Крутизна неимоверная, скалы и льды… Хотя эти крымские ребята – крепкие парни. На К-2 есть почти такой же сложности маршрут, называется «Волшебная линия». Так они его прошли.

– Вот сколько я с вами служу, товарищ капитан, – вздохнул Говоров, – Столько на вас удивляюсь. Летом люди в Сочи едут, а вы – в какие-то горы. На свои кровные все покупаете… Возвращаетесь – худой, аж зеленый… Ну ладно, вы – чемпион Союза, кубок в штабу стоит… Но другие-то, хотя бы тот же этот, как его, у которого фамилия из кино… Ему чего не хватает? – а он в горы ездит, и выбирает, где покруче… Я понимаю – нехорошо, на этом Эвересте только ленивый не побывал, а наших, советских, не было. Надо, да. Престиж. Ну вас вот отобрали в команду, еще кого-то… А остальные? Они-то – зачем лазят?

– Толик, – нежно сказал Глеб, – Мне этот вопрос задавали тысячу сто сорок раз. И я всегда отвечал: «не знаю». Не знаю, понимаешь? Верней, знаю, но объяснить не могу. Не дано мне. Вот Высоцкий – один раз в жизни в горах был, а сумел объяснить. «Вершина», есть такая песня – знаешь?

* * *

28 апреля, 14-30, расположение 4-го батальона 1-й горноегерской бригады Корниловской дивизии

 
Кто здесь не бывал,
Кто не рисковал,
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес.
Внизу не встретишь, как не тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
 

Песня плыла за окнами под аккомпанемент крепких форменных ботинок – вторая рота возвращалась со стрельб. Казалось, именно песня колыхала тяжелые черные шторы, одну из которых унтер Новак время от времени слегка приоткрывал, чтобы выпустить на улицу сигарный дым. Здесь он был единственным курящим.

На стене ровно светился слайд: белый клин на голубом фоне. Гора Лхоцзе, южная стена.

Обо всем уже поговорили.

– Повторяю еще раз, – закончил свою короткую речь Верещагин, – Мы идем на смертельный риск, и кончится наше предприятие неизвестно чем. Я никого не уговариваю, но начиная с этого момента отказываться уже будет поздно.

– Зачем все это повторять? – прапорщик Даничев вертел на пальце берет и беспечно улыбался. Верещагину захотелось треснуть его по шее, так как повторять следовало именно для таких, как этот – зеленых пацанов, не знающих цену ни своей жизни, ни чужой.

– Для очистки совести, – мрачно ответил он. – Все, господа. Расходимся. Благодарю за внимание.

Новак встал, точным щелчком выбросил сигару в сверкающую медью урну и первым вышел из конференц-зала. Он не сказал ни слова за все время брифинга, но в нем Верещагин был уверен более всего.

В дверном проеме Новак на секунду застыл и откозырял всем присутствующим. Потом развернулся на каблуках и… снова откозырял.

Глядя на унтера, даже человек сугубо штатский получил бы эстетическое наслаждение. А уж старые командиры – те, кто еще помнил Барона – и вовсе млели – так мгновенно и резко Новак застывал на месте, так великолепно быстр и плавен был взлет его ладони ко лбу, так неколебимо замирали два пальца возле лучистой кокарды.

Напротив Новака стоял командир горноегерской бригады полковник Кронин.

– Вольно, господа, – бросил он, прежде чем все успели вытянуться. – Не буду вас задерживать. Меня интересуете только вы, капитан Верещагин.

– Ну все, готовь задницу, – шепнул Артему поручик Томилин. – Сейчас тебе отольется наш гофкригсрат.

Офицеры и унтер-офицеры испарились из конференц-зала.

Заложив руки за спину, полковник прошелся по комнате, пересек луч проектора. Контрфорсы Лхоцзе поползли по складкам мундира, вершина царапнула нарукавный знак.

– Верещагин, я, кажется, передавал вам приказ явиться ко мне сразу по возвращении.

– Сэр?…

– Сейчас вы скажете, что не просматривали почту…

– Так точно, сэр!

– Я так и думал почему-то. А теперь вы мне объясните, что здесь происходило.

– Что именно, ваше высокоблагородие?

– Вот этот… съезд. Что вы тут обсуждали?

– Результаты разведки, господин полковник. Если вам будет угодно, я могу продемонстрировать все слайды с самого начала и объяснить…

–Tell the sailors about it, Верещагин! Трех четвертей вашей постоянной команды здесь нет, вы их даже не позвали. Но зачем-то позвали Козырева и Новака, которые сроду никуда не ездили, а по скалам лазают только во время марш-бросков.

– Ваше высокоблагородие, при всем моем уважении к вам, я не могу беседовать в таком тоне. Скажите, в чем, собственно, вы меня обвиняете, и тогда я смогу либо защищаться, либо признать свою вину. Мы пока еще в армии Юга России, а не в…

– Вот именно, капитан! – полковник сел на стол. – Вот именно! Воссоединение начнется со дня на день, а тут самый… политически неблагонадежный из моих офицеров – находясь, между прочим, в отпуске! – шляется по территории полка и проводит тайные конференции за черными шторами. Чему вы улыбаетесь, черт вас подрал?

– Полицейская терминология вам не дается, господин полковник. При слове «неблагонадежный» вас так перекосило, будто вы надкусили лимон.

– Вас еще не так перекосит, когда я вами займусь! – пригрозил полковник. – Я еще помню, что вы говорили журналистам после К-2. Вам, похоже, нужно постоянно напоминать, что армия создана не для того, чтобы вы совершенствовали свое альпинистское мастерство, и, красуясь перед телекамерами, делали провокационные заявления.

– Сэр, я помню, для чего существует армия.

– И для чего же?

– В уставе форсиз сказано, что мы должны отражать вооруженные нападения на Крым или предотвращать их, сэр. Устав не регламентирует эмоций военнослужащего, бессильного отразить такое нападение или предотвратить его. Я волен чувствовать по поводу Идеи Общей Судьбы все, что угодно. Я волен говорить, что я чувствую, коль скоро меня об этом спрашивают.

– А если вам сейчас же придется отсюда отправиться на гауптвахту, как вы на это посмотрите?

– Я в отпуске, сэр. И воинских преступлений не совершал…

– Ну так и догуливайте свои отпуск! Оденьтесь в цивильное, катитесь на свою квартиру, и не показывайте здесь носа, пока отпуск не кончится.

Полковник вздохнул и как-то странно осел на столе, как будто из него вытащили невидимый стержень. Все его пятьдесят семь лет проступили на лице.

– Честно говоря, Арт, мне было бы куда спокойней, если бы вы сидели в своем Непале. А так – я не знаю, чего от вас ждать. Вы – темная лошадка, Арт.

Верещагин ничего не отвечая, выключил проектор и накрыл его чехлом.

– Я так и не могу понять, как вам удалось стать офицером, – продолжал полковник. – Вас должны были отсеять из армии еще до того, как вы стали действительным рядовым.

– Разве я плохой офицер? – спросил Артем.

– Вы хороший офицер, – согласился полковник. – Вы знаете дело. Умеете работать с людьми. Вы быстро соображаете и хорошо держите себя в руках. Но человека, который отказал вам в университетской стипендии, я считаю своим личным врагом. Короче, – он перешел на английский, и отчего-то вновь распрямился разгладился, как будто незримый стержень снова держал его позвоночник. – Вам осталось два дня. На третий день вы появляетесь к утренней поверке. Но эти два дня я не должен видеть вас здесь. Увижу – закатаю на гауптвахту в превентивном порядке, а там можете хоть подавать на меня в суд. Все, вы свободны, идите…

Верещагин сунул в карман коробку со слайдами, откланялся и вышел. Уже за дверями его нагнал голос полковника:

– И вашего Сэнда это тоже касается!

Еще в феврале Шамиль натурализовался как Шэм Сэнд. Многие в последние два года меняли свои имена на «яки»-лад. Армейцев это поветрие коснулось меньше, но в роте Верещагина все же было три случая: рядовые Иван Кассиди, Масуд Халилов и Петр Воскокобойников стали, соответственно, Яном Кэсом, Масхом Али и Питом Уоксом. Нет, определенная польза от такого сокращения имен, в общем-то, была: традиционно имя, фамилия и звание крымского военнослужащего были вышиты на клапане его кармана по-русски и по-английски. Одно время татары требовали, чтобы и их язык был отражен, но командование здраво рассудило, что клапаны у карманов не резиновые. И без того грудь некоторых военных, носящих особенно витиеватые фамилии, украшают буквосочетания, при виде которых иностранных гостей начинаются семантические рудности. Например, сам Арт был помечен надписью «cpt. А. Verestshagin». На совместных учениях коллеги из иностранных армий очень быстро переходили на «Арт».

Расположение батальона пустовало: одна рота ушла в учебный центр, вторая несла охрану в Чуфут-Кале, тактическом центре Вооруженных Сил Юга России, третья была на стрельбах. Чудо, что удалось собрать всех. Если бы не удалось, Артем расшибся бы, пожертвовал кое-чем очень важным, но собрал бы. Жертвовать и расшибаться не придется. Очередное сегодняшнее чудо. Ему очень, очень нужен сегодняшний вечер, но завтрашний день еще нужнее… И если за сегодня весь запас чудес будет исчерпан – что делать завтра?

– Значит, встречаемся завтра? – Козырев ждал его у выхода.

– Как договорились.

– Чего Старик хотел?

– Пустое.

– Володя! – окликнул Козырева подполковник Ставраки. – Что у тебя в следующую субботу?

– Скачу в Карасу-Базаре для Волынского-Басманова.

– А кто?

– Африка.

– И как она?

– Упрямая старая коза, сэр. Губы – как подметки. Но прыгает неплохо. Рискните десяткой, если хотите. Для стоящих лошадей Басманов нанимает профессионалов.

– А какие шансы у Глагола?

– Фаворитом идет Джабраил, но чем черт не шутит… Попробуйте.

– Спасибо, – подполковник сделал пометку в талоне предварительных ставок и «заметил» Верещагина. – С возвращением, Арт. Зайдите, пожалуйста, к Старику, он очень хотел вас видеть.

– Я уже виделся с ним.

– Кончился ваш отпуск?

– Еще нет.

– Ну, так чего вы здесь торчите? Мешаете людям…

– Уже уезжаю, сэр.

– Вы хоть в бар вечером позовете по случаю возвращения?

– Завтра, ваше благородие.

– Ну, завтра так завтра… Ближе к людям надо быть, Верещагин. Проще, проще. Спуститесь со своих вершин. Люди на земле живут.

– Вас понял, сэр.

– Устарело, Верещагин! Теперь отвечают так: «Служу Советскому Союзу!»

–Я не знаю, кому вы служите, господин подполковник, – ответил Артем. – Я присягал на верность Крыму.

– России, Верещагин, России! А Россия – это СССР.

– Мое мнение по этому вопросу вам известно, Антон Петрович.

– Оно всем известно, Верещагин. Черт побери, я еще помню, как меня отымели за ваше телеинтервью. Знаете, за что вас не любят, Арт? За то, что вы всегда хотите казаться самым умным. Вот, у всех мнение такое, а у вас не такое… И ладно бы вы при этом помалкивали… Нет, нужно обязательно выступить. Вся армия шагает не в ногу. а капитан Верещагин – в ногу…

Артем не стал ему говорить, что за тогдашнее телеинтервью в первую очередь огреб он сам. И от Ставраки, своего непосредственного командира, в том числе. Не стал доказывать, что Общая Судьба – это конец крымской армии, которая при всех своих недостатках двенадцать лет давала ему не очень сладкий, но верный кусок хлеба. Не Артем не вспомнил ни словом, как Ставраки три года назад поносил Лучникова и предлагал наложить взыскание на всех офицеров, читающих «Русский Курьер». Он просто откозырял и сказал:

– Честь имею, сэр.

– Вот таракан, – процедил Козырев, провожая артема до ворот. – Не мог не пнуть.

– Да бог с ним. – от Верещагинаподобные придирки уже давно отскакивали, не раня. Они были неизбежны, ибо он не всегда умел удержать язык за зубами, а декабрьские события вызвали и вовсе что-то вроде нервного срыва, когда он наплевал на все и начал, что называется, резать в глаза – а какой смысл сдерживаться, если приговор уже подписан?

Шамиль ждал капитана на полковой парковке, где хромом и черным лаком сверкал его «Харламов».

– Отчего загрустил,Шэм? – спросил Верещагин. – Лично я намерен этот вечер провести с большой пользой для себя. Или тебе нечем заняться?

Шэм вяло улыбнулся.

– Ждать тяжело, сэр, – пояснил он. – Скорее бы…

Территорию полка «харламов» и джип-хайлендер покинули одновременно. На первой же развилке Шэм, махнув на прощанье рукой, повернул мотоцикл налево, к виноградникам Изумрудного. «Хайлендер» же поехал в нагорный дистрикт Бахчисарая, где снимал небольшую, «однобедренную» (1 bedroom) квартиру капитан Верещагин.

С порога, едва сбросив туфли, Артем кинулся к телефону. Быстрая фиоритура по кнопкам набора, увертюра длинных гудков…

– Полк морской пехоты, дежурный слушает, – яки-акцент грубого помола.

– Сообщение для капитана Берлиани.

– Джаста момент, сэр. Записуваю…

– Передал капитан Верещагин. В шесть часов сегодня я жду капитана Берлиани в «Синем Якоре». Записали?

– Так точно.

– Повторите.

– Капитан Берлиани мессейдж: сегодня в шесть капитан Вэри-ша-гин ждет в «Синим якорь».

– Большое спасибо, дежурный.

Не покладая трубки, он набрал новый номер.

– Четвертый полк, дежурная, – семитские обертоны.

– Поручика Уточкину, мэм.

– Кто?

– Капитан Верещагин.

– Минутку.

Дурацкая электронная музыка, сопровождающая переключение аппарата.

– Ее нет на месте, сэр. Она в увольнении.

– В Севастополе у матери?

– Да, сэр.

Опять чудо? Артем начал слегка беспокоиться – какое-то непомерное везение…

– Большое спасибо, леди.

Что теперь? Теперь – последний звонок… Верещагин набрал номер.

– Простите, – сказал по-английски светлый женский голосочек, щедро сдобренный акцентом – на сей раз немецким, – Господина Остерманна нет дома. Пожалуйста, оставьте свое сообщение.

– Это Верещагин, – сказал он автоответчику. – До четверти шестого я дома, с шести до семи – в «Синем Якоре», с восьми до десяти – в «Пьеро», потом до утра – в «Севастополь-Шератон». Жду звонка.

«И что теперь?» – он посмотрел на нераспакованный рюкзак. – "Нет, сначала обед. Потом – в банк… Дьявол, обещал же быть дома, ждать звонка… Ладно, в банк – по дороге в Севастополь. Пятнадцать минут форы. Спать хочется, смена часовых поясов, туда-сюда… Не дай Бог, господин Остерманн, стукнет вам позвонить в «Шератон». Я, конечно, отвечу, но – как там у Зощенко? – в душе затаю некоторую грубость.

Он выгрузил из бумажного пакета на стол свою добычу, трофеи из лавочки на углу: бекон-нарезку, пол-дюжины яиц, маленький пресный хлебец, пакет чая и итальянский сырный салат в полуфунтовой упаковке. Почти ровно на один обед. Пансионная, сиротская привычка: не делать ни запасов, ни долгов. Наверное, глупая. На каждый чих не наздравствуешься. Зато тратится масса нервов: все ли сделано, не осталось ли чего… Нужно разумнее распределять свою жизнь… Слишком много он попытался запихнуть в эти полгода, и что-то наверняка получится скверно, и, как обычно – самое главное.

Обидно.

Капитан встал у окна, выходившего на внутренний дворик доходного дома. Три часа дня. Чудесный солнечный afternoon, совершенно летняя жара. Очаровательный расхлябанный мальчишка пересекает двор, пиная ботинком пивную банку. Легкий жестяной звон… Старичок на галерее напротив не одобряет, на что мальчишка плевал: в двенадцать лет все анархисты. Мгновение застывает в памяти, как муха в янтаре… Пронзительное и краткое ощущение вечности разрушено молодецким посвистом чайника…

После обеда Артем вымыл за собой посуду и разобрал рюкзак. Покидая квартиру, вынес мусор. Это даже не привычка. Привычка – все-таки вторая натура, а это первая. Ни долгов, ни запасов. Глупость несусветная: почему-то его всегда бросало в дрожь при мысли о мусоре, воняющем в пустой квартире и вертящемся впустую счетчике… Как в рассказе Брэдбери: исправная система жизнеобеспечения – и три силуэта на обугленной стене. Вот почему-то думать о своем бренном теле, закатанном в снег, было не так страшно, как воображать завонявшийся в квартире мусор и какой-нибудь сиротливый пакет скисшего йогурта в углу холодильника. Квинтэссенция безысходности. Что за ересь лезет в голову…

Он запер квартиру, спустился в машину, бросил почту на заднее сиденье. Будет время – посмотрит внимательнее. Не будет времени – и ляд с ним.

Маленький джип-"хайлендер", попетляв бахчисарайскими улочками, выкатился на Севастопольский Highway и затерялся в потоке машин.

* * *

«Синий якорь» был севастопольским офицерским клубом. Капитан Берлиани, офицер морской пехоты, князь из старинного грузинского рода, один из лучших скалолазов Крыма и покоритель Эвереста – ничего не забыли? Да нет, вроде ничего – явился туда со свойственной ему пунктуальностью: опоздав ровно на пятнадцать минут. Верещагин подозревал, что и к воротам чистилища Георгий Берлиани придет с пятнадцатиминутным опозданием.

…Они познакомились в гимназии имени Александра II Освободителя благодаря доске объявлений. В наше вывихнутое время черт знает что может прийти в голову, так вот: объявление, вывешенное шестиклассником Берлиани, гласило: «Продам скальные ботинки, почти новые. Обращаться в 6-й класс. Берлиани». Реклама – двигатель торговли. Пятиклассник Верещагин прочитал объявление и обратился в 6-й класс. Сделка состоялась: ботинки, из которых Георгий вырос, были обменены на две контрольные по латыни и две – по физике.

Разные силы могут породить и удерживать мальчишескую дружбу. По правде говоря, настоящая мужская дружба так же редко встречается, как и настоящая любовь. В свои четырнадцать лет Гия понял это достаточно четко. Богач, потомок старинного рода, наследник титула и состояния, он пользовался огромным успехом. Его жизнь и карьера были расписаны на много лет вперед: после гимназии должно было перед ним открыться Севастопольское Военно-Морское Офицерское Училище, затем – Академия морской пехоты в Аннаполисе, США, затем – лет десять службы и Академия Главштаба. Гия Берлиани должен был закончить свою карьеру по меньшей мере начштаба флота, «5-й дивизии» крымских форсиз. У него была машина, родители оплачивали ему просторную квартиру в престижном районе и регулярно переводили деньги на его банковский счет в Симфи. Вокруг постоянно крутилась шайка прихлебателей, готовых услужить чем угодно за право напиваться на вечеринках в его квартире, кататься с ним на его машине, донашивать за ним вещи из дорогих бутиков и брать у него в долг. Гия ненавидел всю эту толпу. В четырнадцать лет он был уже законченным циником. Ему нравилось издеваться над ними, помыкать и командовать. И, коль скоро они это позволяли, значит, они этого заслуживали.

Он был уверен, что после четырех вечеров, проведенных за контрольными, пятиклассник Арт Верещагин присоединится к ораве прилипал. Ничуть не бывало. В коридорах гимназии он ограничивался новомодным американским приветствием – «Хай!» Не пытался идти на сближение, не искал контакта, не спрашивал, например, нужно ли еще помочь с контрольными. Сделка совершилась, адью.

Один раз Гия случайно встретил его под Красным Камнем. Ну правильно, нужны же ему были горные ботинки. Георгий, как всегда, приехал на своей машине в компании вечных спутников. Арт был один. Он уже начал восхождение, шел на самостраховке – неумело, затрачивая минуты там, где Гия обошелся бы секундами. И, кроме всего прочего, сбился с маршрута. Ватага поприветствовала храброго восходителя веселым свистом и рядом остроумных замечаний:

– Эй! Тритон Тритоныч!

– Ботинки не потеряй!

– Эу, Тем, ты весь там, или только жопа?!

– А ну тихо! – скомандовал Георгий. – Сейчас я покажу класс.

Он переоделся, обвязался «беседкой», повесил на пояс крючья, закладки и карабины, ткнул одному из дружков страховочную веревку и прямо так, без разминки, пошел вверх – красиво, плавно и быстро, с нижней страховкой. Он догнал Верещагина, застрявшего на последних пяти метрах маршрута, в десять минут.

– Эй, пятиклашка! Ты с маршрута сбился!

– Спасибо, – сквозь зубы ответил Артем, против всех законов скалолазания перехватываясь за следующую зацепку правой рукой внахлест через левую.

– Ты лазаешь, как беременная корова, – сказал Гия.

Артем не ответил. Гия знал, что сейчас произойдет (сам он тоже отметился на этом месте два года назад): не сумев найти следующей зацепки, Артем устанет и сорвется.

– Слетишь сейчас. – сказал он.

Арт сжал губы в нитку. Сделал рывок, отчаянно царапнул пальцами по ржавому граниту, не дотянулся до зацепки и разом оказался тремя метрами ниже, повиснув на страховочной веревке. Георгий дал своему «оруженосцу» знак: отпустить немного веревку. «Парашютом» спустился к незадачливому скалолазу, переживающему острую боль в ободранных ладнях и коленях.

– Давай поменяемся веревками. Перейдешь на маршрут «маятником», – предложил Гия. На скале он держался как древесная лягушка и мог совершенно спокойно добраться до Верещагина, пристегнуть его к своему карабину, самому пристегнуться к его страховке, вернуться на маршрут и закончить его.

– Пошел к черту, – ответил на такое великодушие хам Верещагин. – Мне от тебя, твое сиятельство, ничего не нужно, понял?

Георгий вспыхнул. Впервые он услышал свой титул, признесенный с интонацией ругательства.

– Ну ладно, – сказал он. – Ковыряйся дальше.

Верещагин ковырялся долго – Гия, закончив маршрут, уехал в другое место и не знал, когда закончился его поединок с Красным Камнем. Но осадок остался. Как это так: босяку, который учится в гимназии за деньги налогоплательщиков и за те же деньги живет в дешевом ирландском пансионе для гимназистов, ничего не надо от Георгия Берлиани, первого парня в Симферополе? Вранье! Ему, как и всем, надо, просто он ломается, набивает себе цену! Долбаный мобил-дробил… Гия свистнет – и он прибежит как миленький, нужно только немного приоткрыть щелочку в допуске к своему сиятельству…

На одной из перемен Гия нашел Артема в классе.

– Слушай, у тебя есть «Пушки Наварона»?

«Пушки Наварона» были у него самого, но нужен какой-то повод для завязывания отношений. Гия прикинул, что у скалолаза-самоучки не может не быть «Пушек Наварона». Небось, воображает себя капитаном Кейтом Мэллори, засранец.

– Есть, – отозвался Артем.

– Дай почитать.

– Приходи.

Георгий на миг потерял дар речи. Не «Когда принести», а «Приходи». Понял? Тебе надо, ты и приходи. До этого никто не приглашал Георгия к себе домой, тем более в пансион – кому охота позориться. Верещагину было охота. Годы спустя Георгий понял, что это был снобизм. Слово «сноб», если кто не знает, произошло от аббревиатуры «S. Nob» – «Sans Nobile», которой в Кембридже и Оксфорде помечали незнатных студентов. Так что Верещагин был снобом в первозданном значении этого слова. И Георгию это неожиданно понравилось. Общение с человеком, которому действительно ничего не нужно, оказалось комфортным. Кроме того, Георгию надоело таскать с собой под стены развеселую компашку. Как-то незаметно Артем вытеснил всех. Он стал напарником Князя по связке, и Гия с некоторой ревностью отметил, что технике Арт учится невероятно быстро. Меньше, чем за год он стал (Гия признал это лишь про себя и со скрипом) лучшим скалолазом, чем свой наставник. Они вместе тренировались, вместе ездили на уик-энды в скалы, вместе ненавидели превозносимого в гимназии Пушкина и читали опального Маяковского, вместе слушали «Битлз», «Роллинг Стоунз», Пресли и Чака Берри, вместе зачитывались Толкиеном и Ле Гуин, наслаждались Маклином, Флемингом и Форсайтом, продирались через Пруста и краснели над Миллером. Оба мечтали о гималайских восхождениях – нога русского альпиниста еще не ступила ни на один из восьмитысячников планеты, так что у них были все шансы оказаться первыми в своей деревне!

Окончив гимназию, Георгий на какое-то время потерял Артема из виду, скованный стальным распорядком жизни курсанта. Через год он, как и предполагалось, уехал в Аннаполис.

Он прожил в Штатах три года, осваивая военно-морскую премудрость, волочась за девушками и побивая в американский футбол команду Уэст-Пойнта (в составе команды Аннаполиса, естественно). С Артемом они переписывались и иногда перезванивались. Начались дипломатические осложнения с Турцией – Гия вернулся в Крым и получил звание офицера, а когда дипломатические осложнения перешли в войну – успел немножко повоевать. Сразу после войны Арт позвонил ему, и они встретились.

Мальчишеская дружба, как и старая любовь, не ржавеет. Но Артем и Гия уже не были теми мальчишками, какими переступили порог гимназии. А в Верещагине эта перемена видна была особенно резко: он стал экстравертней, напористей и жестче. И одновременно – появилась в нем какая-то обтекаемость. Чем-то он стал похож на сверхзвуковой истребитель.

– Класс еще не потерял? – спросил Артем едва ли не с самого начала встречи.

Планы были грандиозны. Верещагин показал графики, полученные факсом из Непала и Индии. Если подсуетиться, можно было забронировать на 75-й год Аннапурну, зимнее восхождение, на 76-й – Канченджангу, на 77-й – Эверест. У Берлиани закружилась голова.

– У нас уже есть полкоманды. Отличные ребята, превосходно лазают. Но маловато experienca на льду. В этом году едем в Альпы, но это не совсем то. Ты можешь по своим американским каналам устроить экспедицию на Мак-Кинли? Совместно с янки, конечно. Посмотрим, наберемся опыта…

Гия понимал, что на этот раз он нужен Верещагину, что без него тот не обойдется. Его позвали не просто как друга – его позвали как влиятельного человека, сына главштабовского полковника, у которого все армейские тузы запросто бывают дома. Экспедиция в Гималаи – удовольствие не из дешевых. Победами на соревнованиях и рекордом скорости на Пти-Дрю Верещагин зарабатывал себе имя, под которое можно найти деньги. Но лучшая «крыша» – Главштаб. Военные – честолюбивый народ и видеть русский флаг в Гималаях многим будет приятно.

Итак, Гия наконец-то понадобился Верещагину как влиятельный, богатый и знатный человек. Это привнесло в их отношения нотку горечи и маленького тайного злорадства. Георгий понял, что мальчишеская дружба умерла. Они оба стали мужчинами, офицерами, ветеранами турецкой кампании. Мужчины должны были строить отношения заново. И это им удалось.

* * *

«Питер-турбо» Георгия вписался в парковочное место едва ли не впритирку – Берлиани был лихой ездок.

Артем, полировавший джинсами декоративный чугунный кнехт, поднялся ему навстречу.

– Привет! – он на секунду задохнулся в мощном объятии, тут же отстранился – не любил тесных телесных контактов. За одним исключением…

– Ох, я боялся, что ты не успеешь! – Князь отступил на шаг назад, оглядывая друга.

– Зря боялся.

– Зачем ты ехал вообще?

– А как я мог не поехать? Проел плешь всему Главштабу, а потом отказался? Да Старик убил бы меня на месте. Слушай, мы будем обсуждать все это на свежем воздухе или пойдем в клуб?

Клуб «Синий якорь», как и все остальные офицерские клубы Острова, представлял собой смесь бара, ресторана и игорного дома. Верещагин не любил офицерские клубы и крайне редко посещал их, ему не нравилась атмосфера табачных курений и мужской сплетни, перегара и крапленого азарта. Но по принципу прятания листьев в лесу, он счел офицерский клуб идеальным местом для дружеской встречи двух офицеров. Их диалог растворился в репликах понтеров и банкометов, соударениях биллиардных шаров, тихих блюзовых аккордах, англо-французской болтовне, перемежаемой беззлобным русским матом, и прочих звуках симфонии «Доблестное белое офицерство на отдыхе».