Текст книги "Счастье, ты где? Рассказы про людей"

БИЛЕТОВ НЕТ. И НЕ БУДЕТ

Он опять мне приснился. Уже в который раз. И я сказала мужу: «Все, хватит. Мне надо его увидеть». Муж ответил: «Хорошо». И мы поехали.

Мы провели в дороге почти четыре часа. Но когда он был совсем близко, я струсила. Я сказала мужу: «Я почему-то не могу сейчас». Мы повернули на другую улицу и поехали к нашим друзьям.

…Назавтра я решилась. Я шла к нему и смотрела. Смотрела во все глаза. Он изменился. Мы не виделись несколько лет. Я не могла понять, что у меня на сердце. Кажется, я обиделась на него. Странное дело: это ведь я ушла, а он остался. Почему же тогда обида, как камень, навалилась на меня? А когда я посмотрела в его глаза, то поняла, что это он обиделся на меня. Потому что он плакал.

Вы подумали, что это человек? Нет, это дом. Это мой родной дом. Я не могу говорить о нем как-то иначе, ведь для меня он – живой. Не потому, что это красивый образ. Не оттого, что так говорят в кино или пишут в книжках. А просто потому, что там прошла большая часть моей жизни. Потому, что я знаю каждый сучок в заборе и помню каждую половицу. Потому, что там до сих пор живёт часть меня самой.

Разве у вас не так?..

ЭТОТ ДОМ своими руками строил мой отец. Ему помогал друг – дядя Паша. Они вдвоем возвели этот большой добротный дом. Моя мама бережно ухаживала за домом, а когда я подросла, то стала ей помогать в этом. Каждый год мы красили свой дом, весной и осенью выставляли рамы и мыли окна, вскапывали землю в палисаднике и сажали там цветы. А папа аккуратно обрезал деревья, растущие рядом с домом, латал штакетник, сгребал и сжигал осеннюю листву, а зимой чистил снег. Он постоянно что-то подновлял, подколачивал, чинил. «Порядок должен быть во всем, иначе дом без заботы развалится, – учил отец. – Да и перед людями не должно быть стыдно!»

Наш дом стоял в самом начале улицы, ведущей в центр. Каждый день мимо проходило много народу, очень многие любовались нарядными ставнями, чистыми окнами с кружевными занавесками, яркими цветами в палисаднике.

А теперь мой дом плакал. Я смотрела на его глаза-окна и видела, что они воспалены. Новые хозяева залили щелки в рамах желтой монтажной пеной, и она некрасиво, болезненно пузырилась. Сами рамы перекосились, краска на них вздулась и во многих местах отлетела. За домом не ухаживали наверно с тех самых пор, как мы уехали. Он стоял выгоревший, какой-то белесый. А раньше мы щедро красили каждую его плашечку в красивый синий цвет. Ставни – в голубой. Квадратики на ставнях – в белый. И рамы у нас были тоже белыми. Белоснежными. А теперь мой дом стал похож на полураздетого нищего – больного и убогого. Стекла в окнах были грязными. И шторы тоже казались тяжелыми, пыльными. Может быть, дом бросили? Я подняла глаза – из трубы шел дым. Значит, кто-то здесь живет и топит печку.

…КАК ЖЕ ЗДОРОВО было прибежать зимой с улицы домой, сбросить валенки и шубейки в замерзших снежных катышах и прижаться к печке – руками, щеками, сразу всем своим маленьким телом! Мама ругается, что мы с братом уделали все пимы и штаны, что они не успеют до утра просохнуть, и завтра в школу будет идти не в чем. А папа, улыбаясь, достает специальный неострый нож, обчищает от ледышек наши валенки и ставит их сушить в самое теплое место на печке. А печка гудит, ворчит, разговаривает! А к ночи на улице поднимается метель! Но нам с братом не страшно, и мы, наевшись пирогов с чаем, блаженно засыпаем под завывание пурги: у нас крепкий надежный дом. Нам живется весело, спокойно, хорошо. У нас есть папа и мама, а у ребят, про которых рассказывали в радиопередаче «Пионерская зорька», нет родителей и нет дома: они детдомовские…

Наш дом нас любил, но не баловал. Едва мы подросли, родители приучили нас возить из колонки воду, носить дрова, уголь, топить печку, кормить скотину. Недаром все эти нехитрые, но трудоемкие действия называются «помогать по дому». Мама ворчала на отца: «Ты бы детей пожалел, какие из них работники?» Но отец говорил твердо: «Ты, мать, не жалей, а люби: это щас им трудно, а потом будет легко. Кто еще научит их жизни?»

Мы умели красить пол, разводить известку и белить стены и потолок, делать мелкий ремонт. Дом не терпел нелюбви. А за заботу благодарил – теплом, уютом, покоем…

НАШ ДОМ ДАВАЛ приют не только нам. Иногда по субботам сосед дядя Миша напивался и гонял, как тогда говорили, свою семью – жену тетю Надю и четверых детей: Гальку, Любку, Таньку и Сашку. Вообще-то дядя Миша был замечательным человеком – добрым и совестливым, его любили соседи и ценило начальство в токарном цеху, где он работал. Но вот пить ему было совершенно нельзя – он становился дурным и буйным. Его жена и дети прибегали к нам через огород: мы с Галькой заранее соорудили лаз в заборе, оставив самую широкую плаху на одном гвозде. Спали у нас на полу. Мы, ребятишки, тогда еще не понимали масштабов трагедии, поэтому допоздна хихикали и переговаривались. Моя мама ставила тете Наде раскладушку на кухне, но женщины не спали: тетя Надя плакала, а мама ее то ругала, то утешала. Утром приходил протрезвевший и виноватый дядя Миша, просил у всех прощения и уводил домой свое шумное семейство…

НАШ ДОМ ЛЮБИЛ людей. Ехали какие-то бесконечные тетки и дядья из деревень на лошадях, запряженных телегами, а зимой санями. Часто у нас бывали друзья родителей, приезжавшие с детьми издалека – просто погостить. И тогда отец топил баню, мама накрывала на стол, доставала из погреба все самое вкусное, пекла пироги и булки. Взрослые пили вино, угощались, вели долгие беседы, шутили. Они гуляли просто, но красиво. Наш дом тоже радовался: допоздна в окнах горел свет, а на завалинке сидели нарядные люди и пели под гармошку хорошие песни. На огонек приходили соседи. На этих посиделках никто никогда не ругался и не дрался. В такие особенные дни нам, ребятишкам, разрешалось допоздна играть на улице, таскать со столов вкусное, ложиться спать позже обычного.

…ПРОШЛО ВРЕМЯ, и мы, дети, повзрослели и поехали в город. Учиться. Но на каждый праздник, а часто и просто в выходные дни мы приезжали сюда – в свой дом, к своим родителям. Мама несколько раз порывалась выбросить наши детские узенькие кровати с панцирными сетками и наш полированный письменный стол, но мы с братом просили ее не делать этого. Здесь мы отогревали свое сердце. Мы спали на своих узких кроватях и видели безмятежные добрые сны. Неприятности и беды большого города казались ничтожными. Мы набирались дома новых сил.

А как было здорово найти где-нибудь в кладовке свои детские книжки или школьные тетрадки, свои коньки и скакалки. Все эти бесценные вещи прибирал и рассовывал по чердакам и полкам наш папа. Мама ворчала, что он захламляет дом, но отец не слушал ее: он-то знал, что человека можно порадовать не только обновкой или дорогой покупкой.

В нашем доме рос мой сын. Как же хорошо малышам подрастать на воле – когда из дома, с чистого деревянного пола веранды можно ступить босыми ножками прямо на зеленую траву. А потом бегать по теплой земле в огороде. Или плескаться в жаркий июльский день в большой ванне, которую заботливый дед установил на песок. Как здорово ловить стрекоз, гладить кошку и собаку, играть с ребятишками, обливаться из брызгалок, поливать с бабушкой грядки из маленькой леечки, срывать покрасневшие помидоры, приносить из курятника еще теплые яйца…

Именно здесь, в нашем доме, мой сынок под руководством деда научился держать в руках молоток, забивать гвоздики, строгать дощечки, учился помогать по дому, содержать двор в чистоте…

НАШ ДОМ ЗНАЛ не только радость, но и горе: здесь умер мой папа. Узнав о смерти отца, пришел и заплакал мой брат – суровый сдержанный мужик. Сидел возле кровати, держал отца за руку, плакал и шептал: прости меня, папка. Никто не знает, за что. А дом знает.

К нам пришло очень много людей – попрощаться с отцом, проводить его в последний путь. Приехали из деревень постаревшие тетки и дядья. Но все равно как раньше – на лошадях, запряженных в сани. А потом были столы, и вино, и на столах все самое лучшее. Только вместо смеха и песен, как раньше, были тихие разговоры и слезы. И не елось и не пилось никому так, как раньше. А когда все разошлись, дом стонал и горевал – скрипели в тишине половицы, потрескивали стены…

Мама осталась в доме одна. Мы уехали – надо было возвращаться к своим семьям, выходить на работу. Мама стала часто болеть, уже не могла обходиться без помощи, поэтому мы забрали ее поближе к себе. Дом пришлось продать. И все эти годы он мне снился.

…МЫ СЕЛИ В МАШИНУ и поехали. Там теперь все чужое: и стены, и дым из трубы, и птицы на заборе. Не нужно было сюда приезжать. Нельзя спустя много лет встречаться с человеком, которого ты когда-то любил. Нельзя возвращаться в дом, которого у тебя больше нет.

В машине негромко играло радио. Зазвучала старая песня. Я слышала ее раньше много раз, но, кажется, только теперь поняла ее истинный смысл: «…Может, впервые за тысячу лет дайте до детства плацкартный билет. Тихо кассирша ответит: билетов нет…»