Текст книги "Берендей"

Берендей закрыл Юлькино окно и подошел к окну веранды.

– Егор, – услышал он Юлькин голос на заднем крыльце.

Он обошел веранду и сердито спросил:

– Зачем ты вышла?

– Я просто тут постою. Я смогу сразу спрятаться за дверь, ты не бойся.

– Юлька. Уйди. Пожалуйста. Медведь ходит бесшумно. Совершенно бесшумно, ты понимаешь, о чем я говорю?

Он снова чуть не назвал его бером.

– Да, понимаю. Но я все равно тут постою.

Берендей недовольно покачал головой, но страх прошел: перестали дрожать руки и мерещиться тени. Он не сумел встретить ночь один на один и теперь поминутно заглядывал за угол, чтобы увидеть Юльку на крыльце. Но дело пошло быстрей. Когда щелкнул последний замок, Берендей постарался не бежать к крыльцу. Юлька скользнула в дом перед ним.

– А теперь еще водки, – улыбнулась Антонина Алексеевна. И улыбка ее была скорей радостной, чем ироничной.

– Двери заперты? – спросил Берендей, усаживаясь за стол рядом с Юлькой.

– Да, и жалюзи наверху я тоже закрыла.

Берендей разлил водку и поднял рюмку.

– А теперь выпьем за знакомство, – предложила Юлькина мама, – хватит поминок и страхов.

Берендей кивнул. Наверное, это было его лучшее знакомство за всю жизнь. Он покосился на Юльку и был готов поверить, что и она считает так же.

Людмила и Юлька ушли шептаться в Юлькину комнату.

– Девчонкам надо поболтать, – Антонина Алексеевна подмигнула Берендею, – они, считай, пять дней не виделись.

– Почему? – Берендей был пьян, и ему это не нравилось.

– Ну, потому что они не могли остаться наедине и поговорить. Это все равно, что не видеться. Для них. Слушай, я не спрашивала тебя, мне как-то неудобно было… А как ты здесь очутился? Я ведь с самого начала знала, что ты тут случайно, мне Игорь Николаевич еще вчера вечером рассказал про какого-то неизвестного Егора. Я, признаться, очень боялась. Но посмотрела на тебя – оказалось, ты хороший парень.

– А я все удивлялся, почему вы не выгнали меня сразу.

– С чего это я должна была тебя сразу выгнать?

– Я… проходимец. А у вас приличная семья, хорошие друзья…

– Проходимец? А я бы сказала по-другому: «путник». Правда, совсем по-другому звучит? А смысл, между прочим, одинаковый. По-моему, впустить в дом путника – это нормально. Ты бы впустил путника?

– Да.

– Вот поэтому мне и в голову не приходило тебя выгонять. И все же, как ты здесь оказался?

Берендей вздохнул. Хмель развязывал ему язык, и он запросто мог болтнуть лишнего.

– Хорошо. Вам я расскажу. Только не говорите об этом Юльке. Обещаете?

– Обещаю.

– Я обходил лес – я часто обхожу лес. Вот этот лес, который за окном кухни. Он кончается здесь, а начинается около моего дома, километров семнадцать отсюда по дороге. И за мной кто-то погнался, я не видел, кто: я просто убегал. И добежал до вашего дома. Кстати, я и ватником вашим без спросу пользуюсь, потому что свой скинул в лесу.

– Ватниками здесь все без спросу пользуются. Ну и..?

– Когда вышел из леса, увидел ребят и салют. Хотел напроситься в компанию, но никто не заметил, что я со стороны пришел. Наверное, потому что в свитере был. Вот и все.

– Слушай, так сколько же ты пробежал?

– Километров десять.

– Ты можешь пробежать десять километров по снегу? В лесу?

«Ну вот, – подумал Берендей, – уже начал болтать лишнее».

– Могу. Я с детства в лесу живу.

Она восхищенно покачала головой:

– Это здорово… Ты думаешь, за тобой гнался медведь?

– Вообще-то я сомневаюсь. Я ведь его не видел, только слышал. Дело в том, что человек не может бежать быстрей медведя. А я, выходит, бежал быстрей.

Он снова чуть не назвал его бером.

– Выходит. Ты спать еще не собираешься?

– Да нет, – Берендей смутился. – Можно мне у вас помыться? Я… покойника тащил, мне до сих пор кажется, что он… Что от меня мертвецом пахнет.

– Мог бы не спрашивать. А я пойду спать. Когда молодой была, как Юлька, могла ночь напролет гулять. А сейчас уже не могу.

Она поднялась и потянулась.

– Там полотенца висят, любое бери, я чистые повесила.

Берендей кивнул.

– Ну что, спокойной ночи? – она улыбнулась. Как будто потрепала его по волосам.

– Спокойной ночи, – ответил он.

Берендей зашел в ванную и хотел открыть воду, когда услышал за перегородкой отчетливые голоса.

– Да ты что? С ума сошла? Ты видела, во что он одет? – это явно говорила Людмила.

Берендей замер. Надо было немедленно включить воду, за шумом воды он не услышит их голосов. Но рука не желала этого делать.

– Ну и во что?

– У него джинсы за пятьсот рублей, и свитер, небось, самовяз.

– Людка, таких джинсов не бывает.

– Ага, ты слишком хорошо живешь, поэтому не знаешь. На любом вещевом рынке.

– А самовяз сейчас в моде, между прочим.

– Он в моде, когда тебе его за пять тысяч под заказ связали. А когда бабушка три старых распустила и новый сделала, это, прости меня, совсем другое.

– Людка, ты говоришь такую ерунду! Ну при чем здесь деньги! Ну при чем здесь стоимость одежды!

– А он и как мужик мне не нравится. Мне нравятся брутальные мужчины. Вроде Ивана, царство ему небесное.

– Это Иван брутальный? Да он в жизни сам копейки не заработал.

– А при чем здесь деньги? Я про внешность говорю. А зарабатывать ему и не надо, у его папаши денег на десять жизней накоплено.

– Ой, Людка, как я влюблена!

Берендей открыл воду – это было слишком. Достаточно для того, чтобы почувствовать себя подлецом. Он больше никогда не будет пить. Но, черт возьми, он услышал это! И будь что будет. И пусть приходит бер, и пусть она ему не пара, и пусть они завтра расстанутся и больше не увидятся никогда. Но он будет знать, что она тоже… Он не смел даже мысленно произнести того слова, которое с легкостью сказала она.

Когда он вышел из ванной, девчонки сидели на кухне и пили чай. Он подошел к ним, наклонился к Людмиле и тихо, чтобы не услышала Юлька, шепнул ей на ухо:

– Мои джинсы стоят восемьсот рублей.

Людмила смутилась, но Берендей улыбнулся ей и подмигнул.

– Юль, можно тебя на минутку? – спросил он и, повернувшись к Людмиле, добавил: – Я верну ее через пять минут, обещаю.

В окна гостиной не сочился синий свет далеких фонарей, как это было вчера, но елка все так же поблескивала в углу, отыскивая в темноте случайные капли света.

– Смотри, здорово, правда? – Берендей забыл, что она не так хорошо видит в темноте, как он сам.

Она почему-то дрожала, когда он легко приобнял ее за плечо.

– Тебе все еще хочется чего-нибудь волшебного? – спросил он шепотом.

Она кивнула.

Он повернулся к ней лицом, нагнулся и поцеловал. Он хотел слегка коснуться ее губами, но не удержался. А потом почувствовал ее руки на своих плечах и неумелое подрагивание губ – она отвечала.

Берендей прижал Юлькину голову к груди, перебирая ее волосы.

– И пусть приходит бер, – шепнул он.

И не успел он это сказать, как понял, что бер пришел: Берендей ощутил его присутствие так же ясно, как чувствовал Юлькины волосы под рукой. Но вместо звериного рыка раздался отчетливый стук в окно: стучали в «красную» комнату, но это было слышно и в гостиной. И бер так стучать не мог. Так стучит человек. Кулаком.

Антонина Алексеевна, бормоча со сна что-то неразборчивое, поднялась и направилась на веранду.

И внезапно Берендей все понял. И кинулся ей наперерез, но не успел: она подходила к двери.

– Не открывайте! – крикнул он. – Не открывайте! Это не человек!

Леонид проснулся ночью в палатке, среди запретного леса, и впервые подумал, что они нарушают закон. И если их обнаружат, то неприятностей у них будет больше чем достаточно. Одно дело – войти в погранзону: не такое уж и нарушение – выяснят все и отпустят. И другое дело, если их поймают за руку с медвежьей шкурой (сразу договорились, что тушу брать с собой не будут, закопают на месте). Вот тут все будет зависеть от того, возьмет инспектор денег или нет. Если не возьмет, несладко им придется.

Рядом храпел Валерка, университетский его дружок. Валерку не волновали вопросы с законом, он не сомневался: их дело выгорит, а трудности на пути только придают остроты ощущениям. В соседней палатке спали их проводник и Валеркин сослуживец. Они тоже ни в чем не сомневались, проводник уже не в первый раз водил охотников на этот участок – и все сходило с рук.

Но тревога, разбудившая Леонида, росла и не давала уснуть. Трус не играет в хоккей, но встреча с медведем теперь не представлялась ему веселым приключением. Он видел, как выглядят медвежьи когти: кривые и острые, словно ножи. И оскаленная пасть зверя навязчивым кошмаром являлась и являлась перед глазами. Леонид бы ни за что не признался товарищам в своих страхах, но все спали, и рядом не было никого, перед кем нужно притворяться.

Ему послышалось, что рядом с палаткой кто-то ходит: тяжелые, но почти неслышные, осторожные шаги. А если медведь видел их вчера и решил напасть первым, пока они спят и у них нет под рукой оружия? Что делать тогда?

Было неловко будить Валерку из-за беспочвенных подозрений. Леонид нащупал ружье, лежащее в изголовье, и немного успокоился. Сердце билось громко, так что медведь мог и услышать его стук. Леонид подтянул ружье к себе, чтобы в случае чего стрелять, но, как он ни старался затаить дыхание, Валеркин храп все равно разносился далеко по лесу.

Леониду было стыдно, стыдно больше, чем страшно. Он обливался потом, ощупывая ореховое ложе карабина, но успокоиться не мог, как ни хотел убедить себя в бессмысленности своего ужаса.

Предчувствие беды – вот что это было. А не страх перед медведем, который может ходить вокруг палатки. Леонид понял это примерно через час. Ему было невыносимо думать об охоте. И медведь начал представляться ему не опасным зверем, а мистическим существом, способным отомстить за себя и с того света. Леонид слышал немало охотничьих баек о том, как после смерти медведю открывают рот, чтобы вышла душа. И обязательно убеждают мертвого медведя, что не ты его убил, ты его только хоронишь. Леонид всегда смеялся над такими байками, а вот сейчас представил себе ободранное медвежье тело, поднимающееся из могилы и идущее вершить месть своим убийцам, и, вместо того чтобы рассмеяться над сказкой, достойной пионерского лагеря, обмирал от ужаса.

И проводник, похоже, верил в эти байки. Во всяком случае, он сразу предупредил, что нельзя произносить перед охотой слово «убить» – нехорошая примета. «Возьмем медведя», – говорил он. И строго одергивал тех, кто пытался сказать иначе. Леонид не спрашивал его про душу, но был уверен, что проводник знает и о ней. Если опытный медвежатник верит в приметы, значит, за ними что-то кроется. Потому как не бывает дыма без огня.

Утром можно будет смеяться над своими страхами. Едва станет светло, едва проснутся товарищи – страх уйдет. Но в темноте зимней ночи это казалось Леониду несбыточной мечтой. Когда же утро и в самом деле наступило, страх не ушел. Верней, ушел не сразу.

Они давно поднялись, позавтракали и стали на лыжи, а мысль об охоте все еще настораживала. Как заноза, которую неприятно трогать.

До берлоги, найденной ими вчера, было около двух километров пути; снег лежал рыхлый, поэтому шли небыстро. И чем ближе подходили к берлоге, тем сильней Леониду хотелось повернуть в обратную сторону. Даже Валерка заметил, что с ним что-то не то.

– Ты что это, Лёнчик? Никак волнуешься перед охотой? – ухмыляясь, спросил он.

– Да нет, – как ни в чем не бывало ответил Леонид, – носок надел плохо, трет ногу, зараза.

– Да ладно! Признайся честно – тебе уже не хочется охотиться.

– Иди ты к черту, – мягко отмахнулся Леонид. И вдруг заметил, что Валерка тоже нервничает. И, похоже, тоже не прочь повернуть назад. Обычно в таких случаях Леониду становилось легче: не он один такой, значит, стыдиться нечего, – но тут это еще больше его насторожило. Валерка был человеком бесстрашным. В отличие от Леонида, который всегда жил с какими-нибудь страхами в душе и был вынужден постоянно их преодолевать, чтобы не прослыть трусом, Валерка действительно ничего не боялся.

– Тихо, – оборвал их проводник. – Услышит медведь – уйдет.

– Да ладно, они тут, в заповеднике, дураки непуганые.

– У медведя врожденный страх перед человеком, – недовольно и шепотом пояснил медвежатник. – Он, может, от рождения человека не видел, а все равно его чует и боится. Дымом от человека пахнет, звуки он странные издает. Вы думаете, зачем я вас в ватники переодел вместо ваших пуховиков? Потому что куртки об ветки шуршат. Медведь такого звука не знает и настораживается. А ватник – он тихий. И теплый, кстати, не хуже ваших пуховиков.

– Так он же в берлоге, – возразил Валерка, – спит и не слышит ничего.

– Медведь все слышит, – недовольно проворчал проводник. И от этих слов у Леонида мурашки пробежали по спине.

Они вышли к знакомому месту, где на ветвях высоких кустов висел куржак – след дыхания зверя.

– Ну, – шепотом скомандовал медвежатник, – становитесь в линию. В какую сторону он встанет, неизвестно. Но скорей всего здесь вылезать будет. Шагах в десяти становитесь. Четверо нас, кто-нибудь один да завалит. Дальше встанем – можно промахнуться. В меня только не попадите, я команду дам, когда стрелять. Медведь большой, похоже: вон куржак какой огромный. Хотя это от погоды зависит. Главное, не теряйтесь. Мне надо успеть отскочить, первым выстрелить не смогу.

Он осторожно потрогал ногами снег под собой, пытаясь определить границы берлоги.

– Вроде нащупал. Как бы самому туда не провалиться…

Проводник взял приготовленный заранее шест в обе руки и кивнул, давая сигнал к началу охоты. Шест ушел глубоко вниз с первого же легкого тычка, и оттуда послышалось недовольное ворчание. Леонид обмер, но лишь покрепче сжал в руках карабин, положив палец на спуск.

– Пошел! – радостно рассмеялся медвежатник. Он уже не шептал. – Просыпайся, косолапый!

Он просунул шест еще глубже и начал «шебаршить» им в берлоге. Рык становился все более громким, все более угрожающим.

– Давай-давай! – подбадривал себя охотник. – Вставай, пришли за тобой!

Медведь ревел, но не поднимался. Медвежатник выдернул шест и ударил вниз со всей силы. Потом еще и еще. И тут…

Снег вздыбился вверх, белая земля разверзлась почти у самых ног, как будто открыла черную пасть. Словно от взрыва, взметнулись вверх сухие листья и медленно закружились в воздухе. И рев медведя был подобен взрыву, растянутому во времени. Медведь медленно выпрямился, прикрывая грудь лапами.

– Ё-мое! Это медведица! – закричал медвежатник, отскакивая в сторону и вскидывая карабин. – Стреляйте! Убьет!

И охотники не заставили себя ждать: три выстрела грохнули один за одним, подранили ее, но не убили. Медведица вцепилась зубами себе в плечо, как будто хотела поймать блоху, укусившую ее так больно. Но вдруг опомнилась и пошла вперед, открыв пасть в бешеном реве.

Медвежатник, оказавшийся слева, выстрелил только один раз и попал в голову – прежде чем тяжело рухнуть в снег, медведица успела повернуться в его сторону и заглянуть в глаза убийце.

– Ну вот и все, – выдохнул проводник и снял шапку, вытирая пот со лба.

Но вдруг в берлоге что-то зашуршало, и из-под снега появилось еще одно бурое, мохнатое тело.

– Ба! Медвежонок! – прошептал Валерка и улыбнулся.

Леонид, не успевший опустить карабин, направил его на зверя. Медвежонок недовольно ворчал и, оскользаясь, вылезал на свет. Он не был маленьким, веса в нем набралось бы килограммов сорок. Звереныш подобрался к матери, тронул ее лапой, требуя внимания, но медведица не пошевелилась. Охотники смотрели на него, затаив дыхание и боясь двинуться с места. Он снова тронул мать лапой, уже жестче, а потом заплакал. Как ребенок, жалобно и со всхлипами. Но плакал недолго: огляделся, испугался еще больше и тогда сделал то, что делает всякий зверь, загнанный в угол, – разозлился. Нагнул голову, заворчал угрожающе… Потом еще раз, а потом с ревом выпрямился – совсем как его мать. И раскинул лапы в стороны, обнимая весь мир…

Леонид сам не понял, почему нажал на курок. Это произошло случайно, помимо его воли. Он не хотел убивать медвежонка. Медвежонок упал навзничь, как подкошенный.

Несколько секунд все молчали.

– Ты… ты зачем это… – наконец прошептал Валерка.

– Да ладно, – Леонид взял себя в руки быстро и легко, – он бы все равно без матери подох.

– Ленчик, какого черта ты это сделал… – Леониду послышались в Валеркином голосе слезы.

– Что сделано – то сделано… – сказал медвежатник со вздохом, – не воротишь уже. Надо шкуры снимать, пока на выстрелы не пришел никто.

– Кто?! – услышали они задыхающийся крик. – Кто стрелял?!

И увидели, как из-за деревьев на лыжах выбегает старик. Вполне бодрый еще старикашка, с ружьем за спиной.

– Инспектор, – обреченно произнес медвежатник. – Это Макар, он денег не берет, зараза…

А старик подбежал поближе, остановился шагах в десяти и скинул шапку. Он не мог говорить, потому что задыхался от бега. По росту он доставал Леониду едва ли до плеча. Его сморщенное лицо было похоже на дубовую кору, а из-под кустистых бровей смотрели выцветшие карие глаза – словно хотели прожечь охотников насквозь.

Он был так жалок в своем гневе, что Леониду захотелось рассмеяться: потрясал сжатыми кулаками, будто силился поднять невидимую штангу, и голова его тряслась вместе с руками. Он топал ногами и не мог выговорить ни слова, от возмущения потеряв дар речи. По его коричневым, обветренным скуластым щекам из выцветших глаз потекли мутные старческие слезы.

Когда же наконец дыхание вернулось к нему, он выговорил только одно слово, боясь захлебнуться рыданием:

– Кто?

И от его хриплого, каркающего голоса почему-то захотелось прикрыть лицо руками.

Охотники молча отступили на шаг.

– Кто стрелял в медвежонка? – сипло выдавил старик.

И Леонид не посмел промолчать. Он глянул на товарищей, стоящих по обе стороны от него, и шагнул вперед. Он чувствовал себя нашкодившим школьником.

– Я стрелял, меня и казните.

Старик набрал в грудь побольше воздуха, посмотрел на небо, окинул взглядом зимний лес, как будто искал у них защиты. А потом вытянул вперед узловатый коричневый палец и прошептал:

– Заклинаю…

– Никогда не связывайся с заклятым берендеем, – говорил отец. И в этом «никогда» не было исключений.

– Почему? – Когда Берендей впервые услышал о Заклятом, ему было лет пять.

– Заклятый сильней. Это во-первых. Во-вторых, он не умеет различать в себе человеческое и звериное. Берендей по рождению учится этому с младенчества, а Заклятый – нет. Обычно он становится людоедом, потому что оборачивается зимой. А в-третьих – Заклятого кто-то заклял, и не за красивые глаза. Значит, он и человеком-то хорошим не был. А его – в шкуру зверя.

– А кто может его заклясть?

– Другой берендей. Так что если встретишь заклятого берендея – беги от него без оглядки.

И по ночам, лежа под одеялом, Берендей боялся Заклятого. Потом это прошло – лет, наверное, в десять. Он и в детстве не боялся ничего, только Заклятого. А потом успел об этом забыть. Не о Заклятом, конечно: о страхах своих.

– Там человек, – спокойно возразила Берендею Антонина Алексеевна. – Ему тоже угрожает медведь, он просит его впустить.

Она потянулась к ключу.

– Это не человек!

– Ну что ты такое говоришь, Егор!

– Антонина Алексеевна. Я прошу вас. Не открывайте! Я на колени встану, только не делайте этого. Он обернется и убьет нас всех.

– Да я говорю тебе, это человек, это не медведь!

– Это не человек, как вы не понимаете. Антонина Алексеевна, я умоляю вас, иначе мне придется держать вас за руки. Я сильнее вас.

Она побледнела и опустила руки. И Берендей понял, что она испугалась его, испугалась, что он может применить силу: это показалось ей ужасным. Но она не боялась того, кто стоял за дверью, а Берендей через дверь чувствовал острый запах бера.

– Отойдите от двери. Прошу вас.

– Егор, ты пьян?

И тут в дверь ударил кулак. Дверь была крепкая, металлическая, но она низко загудела и зашаталась.

– Проклятый берендей! Щенок! Жаль, я не догнал тебя вчера! – голос звучал глухо и негромко и был полон разочарования.

И тут же еще более тяжелый удар обрушился на дверь – на этот раз по ней звонко царапнули когти. Вместо человеческого голоса они услышали рев бера.

– Егор… Что это? – Антонина Алексеевна опустилась на стул у входа. – Это был медведь? Но ведь я слышала…

– Вам показалось. Пойдемте скорее в дом.

– Нет, мне не могло показаться…

За дверью опять послышался беров рык, и дверь снова содрогнулась от страшного удара.

Берендей взял ее за руку.

– Вы слышите, что это медведь?

Она неуверенно кивнула.

– Не открывайте никому. Даже если за окном будет плакать маленькая девочка. Или котенок. Просто – ни-ко-му. Хорошо?

– Хорошо, – она дрожала так, что у нее стучали зубы.

– Пойдемте в дом, – он потянул ее за собой, и она пошла. Юлька, увидев их, кинулась матери на шею.

– Юлька, – Антонина Алексеевна прижалась к ней, все еще стуча зубами, – я, кажется, чуть не впустила сюда медведя. Но как? Я не понимаю, я же слышала…

Берендей запер дверь из кухни на веранду. Антонина Алексеевна села за стол, продолжая обнимать Юльку.

– Медведи очень хитрые. Они умеют притворяться. А вы выпили и наверняка засыпа́ли. Поэтому вам и показалось.

– Но он говорил что-то через дверь… Он сказал: «Жаль, я не догнал тебя вчера, щенок». Точно. Я точно это слышала.

– Вам показалось. Так бывает.

– Да не бывает так. Я здоровый человек. Я не могла так обмануться. Может быть, это был человек, но на нашем крыльце на него напал медведь?

– Нет, – Берендей покачал головой, – завтра вы увидите, что это не так. А сегодня просто поверьте мне. Если бы медведь убил человека, он бы не ревел и не бился в дверь. Он бы подхватил его и потащил в лес.

Антонина Алексеевна кивнула, но Берендей понимал, что она лишь решила пока не искать объяснений. Она все еще дрожала, ее дрожь передалась Юльке, а за ней и Людмила начала зябко передергивать плечами. Берендей смотрел на них беспомощно – на его попечении еще никогда не было столько женщин сразу. И все они едва не рыдали от страха.

Неожиданно в окно ударила тяжелая лапа. Дом содрогнулся, жалюзи зазвенели, но выдержали. Юлька к окну сидела ближе всех, она вскрикнула, выскочила из-за стола и оказалась в объятиях Берендея. Людмила подхватила ее крик – Берендей обнял ее тоже и прижал их обеих к себе.

– Ну, девчонки, не бойтесь, – пробормотал он, – жалюзи крепкие, ему не пробиться.

Сам он в этом сомневался: защитить от бера они могли (бер не способен сломать замок, который их запирает), но человек, при большом желании и наличии лома, сломает запросто.

– А стенку он не сломает? – спросила Юлька.

– Нет, это же не слон, а медведь, – улыбнулся Берендей.

Бер еще несколько раз ударил в окно.

Прошло довольно много времени, прежде чем Берендей сказал:

– Он ушел.

– Откуда ты знаешь? – спросила Антонина Алексеевна недоверчиво.

– Я чувствую. Он ушел, его нет около дома.

Она покачала головой, но, похоже, поверила.

– Можно идти спать, – Берендей вздохнул и улыбнулся.

– Я не пойду наверх одна, – тут же сказала Людмила.

– Конечно, нет, – успокоила ее Антонина Алексеевна, – ложись с Юлькой. Хотя спать вы не будете, ну и не надо. Успеете выспаться еще.

Юлька кивнула.

– И я пойду, – Антонина Алексеевна поднялась.

– Вы только не открывайте никому, – на всякий случай напомнил Берендей.

Она кивнула и улыбнулась:

– Спокойной ночи.

Людмила ушла в ванную, и Берендей остался за столом с Юлькой. Как-то само собой получилось, что он взял ее за руку. Хмель выветрился из головы, и Берендей снова чувствовал неловкость. Как легко ему было с ней в лесу, когда он знал, что нужно делать! И как тяжело сидеть за столом наедине… Надо, наверное, что-то сказать, чтобы она не посчитала то, что между ними произошло, его пьяной выходкой. Молчание затягивалось, и неловкость нарастала.

Из ванной вышла Людмила.

– Ну, я пошла спать. Ты скоро?

– Да, – рассеянно кивнула Юлька, – я сейчас.

– Спокойной ночи, – Людмила дернула плечом и загадочно улыбнулась.

От ее загадочной улыбки Берендею захотелось провалиться сквозь землю.

Его опыт общения с женщинами был слишком скромным. В армии с ним встречалась девчонка, из тех, что ходят к солдатам. Нет, он не презирал ее, наоборот, испытывал благодарность и по-своему любил. Но это было не то: с ней было просто и все понятно. Берендей знал, для чего он ей нужен и для чего она нужна ему.

Прошлым летом, в конце мая, он обернулся и ушел далеко на восток. На что он надеялся – непонятно, но инстинкт гнал его вперед. Он учуял медведицу за три дня до встречи с ней. Он наткнулся на медведя, который оказался его соперником, но бер уступил медведицу без боя. И когда он наконец нагнал ее, она его отвергла – унизительно и без всякой надежды на ухаживание. Берендей был для нее медвежонком, хотя весил в два раза больше нее. Он чуть не подрался со своим соперником на обратном пути – столь велико было его разочарование.

– Как жаль, что нельзя сейчас пойти на горку, как вчера, – сказала Юлька.

Берендей уцепился за ее слова, как за соломинку.

– Тебе понравилось?

– Как ты научился так здорово кататься?

Берендей пожал плечами:

– Да я и не учился вовсе. Всегда катался, вот и все. Около нашей школы тоже заливали горку, каждую зиму. Не круче этой, но длинней.

– А это правда, что ты егерь?

– Правда.

– И ты живешь в лесу? Один?

– Да. Я всегда там жил. С отцом.

– Тебе не скучно одному?

– Нет. Наоборот. Конечно, с отцом было лучше, но мне и сейчас неплохо. А еще у меня есть пес.

– А какой?

– Охотничий, лайка. Черный с белой грудью. Здоровый такой. Черныш зовут.

– А кто же его кормит, когда тебя нет?

– Сам кормится. Он привычный.

Они снова замолчали. Надо было срочно, немедленно что-то сделать. Но все, что Берендей мог сделать, казалось ему натянутым и неестественным.

– Юлька, – начал он и закашлялся, – вы завтра уедете…

– Да. Наверное. У меня экзамен четвертого. И потом, мама ни за что тут не останется еще на одну ночь. Я знаю. Она сама ничего не боится, но ей страшно за меня.

– И правильно сделает, что не останется. Не надо испытывать судьбу.

– А ты? – вдруг испугалась Юлька.

– А что я? – Берендей пожал плечами. – Я поеду домой.

Она подняла глаза, и он увидел, что в них набухают крупные, прозрачные слезы. И глаза ее, только что темно-синие, становятся зелеными, как морская вода.

Он испугался. Он не знал, как надо себя вести с плачущими девочками.

– И ты будешь жить один в лесу, когда в нем бродит огромный медведь? – еле-еле выдавила она, захлебнувшись от слез.

– Ну что ж ты так расстраиваешься. Я всегда жил в лесу, ничего в этом нет страшного. И потом, у меня есть собака.

Но он понял, почему она плачет. И все равно не знал, что ей сказать. И не хотел ничего обещать. Поэтому поцеловал ее еще раз, прижимая к себе.

– Ты дашь мне номер своего мобильника? – спросила она, когда он на минутку освободил ее губы.

Он покачал головой.

– Почему?

– У меня нет мобильника.

– Как? Почему?

– А зачем он мне? Там, где я живу, все равно нет сети.

Он не дал ей сказать ничего больше, снова накрыв ее рот поцелуем.

Старик выговорил свое единственное слово и навзничь упал в снег, как будто кто-то толкнул его в грудь. А Леонид вдруг почувствовал ветер. Ветер, который несет в себе запахи – пороха, пота, крови, медведицы… И понял, что становится выше. Выше всех вокруг. Легкие развернулись, он поднял руки вверх, задыхаясь от наполнившего его ветра, и закричал громко и восторженно. И ужаснулся: его горло издавало звук, который он только что слышал, – рев медведя. Леонид глянул на себя и увидел, что тело его покрыто темно-бурой шерстью. Руки, огромные и мохнатые, заканчивались когтями фантастической длины. Ноги искривились, стали толстыми, как тумбы, и упирались в землю внешней стороной ступни.

– Проклятый колдун! – хотел закричать Леонид, но из горла снова вырвался медвежий рев.

А где-то внизу с криками в разные стороны побежали его товарищи. Он хотел крикнуть, чтобы они не боялись, но звериный рык их не остановил. Медвежатник оглянулся, остановился на секунду и выстрелил почти в упор. Пуля обожгла бедро, и Леонида это разозлило. Они что, не понимают, в кого стреляют? Он взревел еще громче, догнал медвежатника и хотел выхватить у него ружье. Но не рассчитал силу: проводник упал в снег, раскинув руки, и замер. Леонид хотел сказать ему: «Вставай, зараза!» и легко шлепнул по щеке; лицо сразу залила кровь. Он хотел вытереть кровь с его лица, но сделал еще хуже: каждый взмах когтей разрывал лицо, превращая его в месиво. Леонид заревел от обиды и со всей силы ударил в окровавленное лицо лапой. Голова медвежатника сплющилась, как разбитый арбуз. Он оставил его и побежал догонять Валерку, крича, чтобы тот его не боялся. Но Валерка не слушал и спотыкаясь удирал по глубокому снегу – лыжи он надеть не успел. Или не догадался. Леонид опустился на четвереньки и догнал его в несколько прыжков. И остановил легким толчком в спину. Раздался хруст.

– Ну стой же, – хотел сказать он и развернул Валерку лицом к себе, но оно побелело, и Валерка обмяк. – Вот сволочь!

В стороне затихал крик третьего охотника – Валеркиного коллеги (от потрясения Леонид никак не мог вспомнить, как его зовут). Он снова встал на четвереньки и побежал вдогонку, как будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. И нагнал охотника легко – тот тоже не надел лыжи. Леонид хотел лишь остановить его и все объяснить. Голая шея убегавшего мелькала впереди на уровне рта – Леонид исхитрился и куснул ее. Позвонки хрустнули на зубах, и в рот полилась кровь. Это отрезвило, но было поздно…

Он сел на землю и завыл от отчаянья. И понял, что только что убил их всех, одного за другим… Он же не хотел их убивать! Он хотел их лишь остановить! Ну почему, почему?

Этот жалкий старик превратил его в чудовище! В огромного медведя! Надо достать старика, надо заставить его взять свое слово назад, затолкать обратно ему в глотку!

Идти по снегу было неудобно, очень неудобно. Где этот мерзкий старикашка? Вот медведица (какой приятный запах, даже от мертвой), вот ее дитя, а где же старик? На том месте, где Леонид видел его в последний раз, лежало тело медведя – большого медведя, не намного меньше самого Леонида. И медведь был мертв. Почему-то это стало ясно сразу. В памяти вдруг всплыло слово, о значении которого он никогда не задумывался: берендей. Дед-берендей. Вот как назывался этот старик.

Леонид снова сел на снег, не зная, что ему делать дальше. Ему было страшно и одиноко. Он завыл, обхватив голову лапами. И выл долго и отчаянно. Но никто не пришел на его зов. Все вокруг было мертвым. Мертвый лес, мертвые медведи и мертвые люди.

И когда холод пробился сквозь его толстую шкуру, Леонид понял, что сидеть бесполезно. Он поднялся и огляделся: в лесу собирались сумерки, наступала долгая декабрьская ночь… Скоро стемнеет, а он совсем один… Трус не играет в хоккей… Кому это теперь надо? Никто не увидит ни его страха, ни его отваги.