Текст книги "Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II: лето 1907 – март 1917 года"

На этот раз в отличие от возвращения из первой ссылки в 1904 г. Джугашвили незамедлительно восстановил прежние партийные связи и занял видное место в организации, войдя в Бакинский комитет. Бакинские товарищи его появлению были рады: из-за арестов людей остро не хватало, а Коба имел в Баку авторитет и репутацию. Донесший 17 июля о его появлении второй секретный сотрудник – Михаил не сомневался, что «здесь, конечно, он займет центральное положение и сейчас же приступит к работе» (см. док. 5). Из видных партийцев в городе по-прежнему действовали Степан Шаумян и Алеша Джапаридзе, оба имели прочное легальное положение: Шаумян заведовал нефтепроводом Шибаева, Джапаридзе после некоторого перерыва в середине лета 1909 г. был вновь избран секретарем Союза нефтепромышленных рабочих[173]173
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 239. ОО. 1909. Д. 5. Ч. 3. Л. «А». Л. 28–31.


[Закрыть]. Из Тифлиса перебрался Буду Мдивани по прозвищу Бочка, он служил в городской управе, очевидно, тоже жил легально. Под чужими именами и кличками жили Сурен Спандарян (Тимофей, он же Кавказский), Вано Стуруа, пользовавшийся паспортом на имя П.И.Топуридзе и в партии известный как Вано (см. док. 9), под фамилией Роруа скрывался Захар Чодришвили (см. док. 33). Заметную роль играл Кузьма – Сергей Дмитриевич Сельдяков, в 1909 г. перебравшийся в Баку из Москвы, где был членом городского комитета РСДРП[174]174
  Островский А. В. Кто стоял за спиной Сталина? С. 324; Ногин В. 1906 год в Баку // Двадцать пять лет Бакинской организации большевиков. С. 24–25. В литературе встречается ошибочное отождествление Кузьмы с Шаумяном; об этом см.: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 287. Прим. 115.


[Закрыть]. Впоследствии, в 1911 г., Сельдяков эмигрировал в Соединенные Штаты Америки.

Всего в июле и августе 1909 г. под наружным наблюдением в Баку состояло 10–11 социал-демократов, имена части из них полиции были неизвестны и филеры довольствовались кличками наблюдения (то есть кличками, которые присваивали наблюдаемым лицам сами филеры). Этим, конечно, не исчерпывался партийный актив. Имелись два осведомителя из интеллигенции и один (в августе прибавился второй) из рабочих (см. док. 8, 9). Надо заметить, что все упомянутые в отчете, даже Джапаридзе, были взяты под наблюдение во второй половине июля, причем в основном по агентурным сведениям, только двое попали в поле зрения филеров из-за контактов с уже наблюдаемыми лицами. Учитывая, что Н. Ериков-Фикус был завербован в апреле, возможно, это плоды его службы, но все же странно, что до середины лета 1909 г. бакинские жандармы будто бы вовсе не следили за наличествовавшими в городе социал-демократами.

В июле заметной деятельности большевиков не наблюдалось, партийные издания не выходили, типографии, по-видимому, не было (см. док. 8), однако в конце июля агент доносил, что группа руководителей – Шаумян, Алеша Джапаридзе, Вано, Тимофей (Спандарян), Бочка (Мдивани) и Коба – заняты устройством типографии и готовятся выпустить новые номера «Бакинского пролетария», а Шаумян и Джапаридзе пишут для него статьи[175]175
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 239. ОО. 1909. Д. 5. Ч. 3. Л. «А». Л. 28–31.


[Закрыть]. В начале сентября Бакинское ГЖУ сообщало уже о выходе двух номеров газеты (№ 6 и 7), наличии подпольной типографии и состоявшейся общегородской партийной конференции (см. док. 9). По-видимому, возвращение Кобы сыграло роль в этом оживлении подполья.

Вышедшие после перерыва номера «Бакинского пролетария» были датированы 1 и 27 августа. Три материала в них принадлежали перу И. Джугашвили. В обоих номерах печаталась без подписи его статья «Партийный кризис и наши задачи», в № 7 – статья «К предстоящей общей забастовке», подписанная «К.Ко.». Кроме того, им была составлена резолюция Бакинского комитета о разногласиях в редакции «Пролетария»[176]176
  Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. С. 146–155, 159–164, 165–168.


[Закрыть], в октябре перепечатанная самим «Пролетарием».

Что касается статьи о всеобщей забастовке, то она примечательна главным образом тем, что хотя живописует ухудшение положения рабочих нефтяной промышленности и содержит призыв к забастовке, но призыв совершенно абстрактный, без указания каких-либо дат и условий. «Мы не знаем, когда именно начнется общая забастовка», – резюмирует Коба, предлагая не переставать готовиться к ней. Очевидно, он достаточно трезво оценивал ситуацию и знал, что ни о какой масштабной акции речи быть не может, но партии нужно напоминать о себе и демонстрировать готовность к действию, пусть показную.

Статья о партийном кризисе принципиально важна. Автор признавал, что кризис действительно тяжел, отмечал уход членов, слабость и разобщенность организаций, практически переставших быть единой партией (см. док. 12). Главную беду он видел в оторванности организаций от рабочих масс, но, конечно, был далек от подозрения, что основной причиной является попытка революционеров навязать рабочим свою повестку, хотя из текста видно, что он понимал необходимость приблизиться к нуждам рабочих и уделять больше внимания тому, что партийцы привыкли называть «экономическими требованиями». Интеллигенцию он аттестовал как ненадежный элемент, писал о ней с нескрываемым презрением и для выхода из кризиса предлагал передать основные партийные функции передовым рабочим. Впрочем, тут же находил место интеллигентам: рабочие страдают от недостатка знаний, так пусть интеллигенты занимаются с ними в кружках. Все это очень напоминало то, с чего начинали десятилетие назад, регресс был налицо. Джугашвили характеризовал положение как «безобразное кустарничество», но все же не хотел признать, что ситуация просто откатилась назад, и выискивал признаки, позволявшие считать положение «после революции» все же отличающимся от «до революции». Скажем, упомянутые кружки – это уже другие, «высшие» кружки для улучшения образования партийных активистов, «передовиков», а не для привлечения к движению новичков, как было когда-то. Среди предложенных им организационных новшеств следует отметить идею наряду с территориальными партийными организациями создавать отраслевые, нечто вроде фабрично-заводских комитетов, которые могут объединяться с территориальными, районными организациями.

В статье сквозит общее раздражение по отношению и к партийной интеллигенции, и к эмигрантам. Джугашвили не мог себе позволить выступить против ЦК и ленинской линии, но давал понять, что одной из причин кризиса, отчуждения между партийными организациями в разных частях империи и между ними и рабочими является руководство партией из-за границы. В качестве главного рецепта оживления связей он предлагал общепартийную газету, но газету, издаваемую внутри России. Таким образом, он прибегал к старому ленинскому рецепту строительства партии через «Искру», но снова подчеркивал происшедшие качественные изменения: «Искра» с заграничной редакцией была хороша для сплочения разрозненных кружков, теперь же нужна газета, стоящая близко к русскому читателю, успевающая реагировать на текущие события, поддерживающая связь с аудиторией.

Любопытно сопоставить содержащиеся в статье Кобы выпады относительно неудовлетворительности партийного руководства из-за границы с проблематикой общерусской (Пятой) конференции РСДРП, состоявшейся за полгода до этого 2127 декабря 1908 г. (3–9 января 1909 г. по новому стилю) в Женеве. На ней присутствовали делегаты от Петербурга, Москвы, Кавказа, Урала, Польши и проч.; таким образом, Иосиф Джугашвили мог узнать о состоявшихся там дебатах и принятых решениях и от товарищей по партии в Петербурге, и уже находясь в Закавказье, но что именно и насколько подробно он узнал, судить сложно. На конференции, по данным осведомителей Департамента полиции, возникли острые споры именно о способах дальнейшего руководства партией, о Центральном комитете, Центральном органе и Заграничном бюро. Большевики предлагали создать орган, представляющий в России Центральный комитет суженного состава, но с полными полномочиями. Меньшевики требовали, чтобы весь ЦК жил и работал в пределах России. На конференции одержала верх большевистская точка зрения, решено было «создать в России орган сокращенного состава, облеченный всеми правами пленарного состава Центрального Комитета» и рекомендовать ЦК почаще совершать объезды местных организаций членами ЦК и посланными от него эмиссарами[177]177
  Большевики. Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывшего Московского охранного отделения. С. 66, 71.


[Закрыть]. Выходит, что полгода спустя Коба в своей статье о партийном кризисе по существу поддержал отвергнутое конференцией мнение меньшевиков. К тому же надо заметить, что статья о партийном кризисе была помещена в сталинском собрании сочинений. К тому времени усилиями официозных историков партии суть конфликта была уже надежно затемнена гневными отповедями «ликвидаторам» и «отзовистам», тем не менее следует отметить решение Сталина оставить этот текст в корпусе своих эталонных сочинений.

Нелишне также взглянуть на предложение издавать в России общепартийную легальную газету на фоне упомянутого выше рассказа В. Швейцер о совещании в Петербурге, где будто бы именно Джугашвили «заложил фундамент» газеты «Звезда». Полтора года спустя «Звезда» стала именно легальной и выходящей в России большевистской газетой. Достоверность сообщения Швейцер вызывает понятные сомнения, но совпадение с идеей, высказанной в статье о партийном кризисе, заставляет думать, что в Петербурге Коба действительно мог участвовать в обсуждении такого рода проекта. Предполагать, что идея газеты принадлежала ему, было бы слишком смело.

Заметное по статье раздражение партийной верхушкой проясняется резолюцией Бакинского комитета о разногласиях в редакции главной большевистской газеты «Пролетарий» и последовавшей за ней перепиской. В то время Ленин и его группа продолжали острую полемику с «ликвидаторами» с одной стороны, «отзовистами» – с другой, не утихла и философская дискуссия о материализме с А. А. Богдановым (Максимов). В конце июня 1909 г. состоялось расширенное заседание редакции «Пролетария» с участием представителей большевистского центра, организаций Урала, Петербурга, Центрального промышленного района, на котором обсуждались накопившиеся конфликты и была избрана особая «конфликтная комиссия». Запахло расколом большевистской фракции. В составленной И. Джугашвили и опубликованной в № 7 «Бакинского пролетария» резолюции Бакинского комитета содержалось заявление, что никакого раскола нет, «толки о расколе во фракции – чистейшая выдумка», но в редакции «Пролетария» наличествуют разногласия по поводу использования легальных способов работы и отзыва депутатов из Думы. Большинство редакции, гласила резолюция, «думает, что легальные возможности в виде союзов, клубов, особенной думской трибуны должны быть использованы в интересах укрепления партии, что партия не должна отзывать думскую фракцию из Думы», и Бакинский комитет «решительно высказывается за позицию большинства редакции, представителем которого является товарищ Ленин». Затем следовало изложение позиции Бакинского комитета по всем основным пунктам: что «позиция большинства редакции по вопросам о думской и внедумской работе является единственно правильной»; что «отзовизм» следует считать «результатом вредной для партии недооценки легальных возможностей, особенно думской трибуны»; что «так называемое «богостроительство», как литературное течение, и вообще, привнесение религиозных элементов в социализм, – является результатом ненаучного и потому вредного для пролетариата толкования основ марксизма», Бакинский комитет считает необходимой «беспощадную идейную борьбу с указанными течениями» (слово «идейную» было подчеркнуто), но поскольку в прочих вопросах все члены редакции «Пролетария» солидарны, то «единство фракции, а значит, и совместная работа обеих частей редакции, является возможной и необходимой». Поэтому «БК не согласен с организационной политикой большинства редакции и протестует против всяких «изверганий из нашей среды» сторонников меньшинства редакции»[178]178
  Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. С. 165–168.


[Закрыть].

Таким образом, поддержав Ленина во всех, по-видимому, принципиально важных пунктах, Бакинский комитет пером Иосифа Джугашвили отказал ему в одобрении очередного размежевания. А оно-то на самом деле и было для Ленина главным, все прочие дискуссии были затеяны или раздуты для устранения конкурентов в борьбе за доминирование в партии. То, что смысл резолюции следует понимать именно так, становится видно из написанных в ноябре 1909 г. письма И. Джугашвили к М. Цхакая и черновика письма в редакцию «Пролетария», а также декабрьского письма в Женеву, адресованного М.Торчелидзе. В этих письмах, не предназначенных в отличие от резолюции для публикации, Джугашвили высказался резче. В написанном по-грузински письме к Цхакая от 5 ноября он прямо бранил эмигрантов: «Пишут, что раскол в фракции факт, что обе фракции уже сплочены в отдельные отряды, имеют отдельные центры и т. д. Что за гром разразился над вами. Негодные вы люди. Этого только и не хватало нам? По-моему „богдановцы“ – ошибаются (смотри резолюцию бакинцев), но что касается бесполезных стычек, – то обе стороны достойны избиения, как одни, так и другие.» (см. док. 29). 12 ноября Коба принялся составлять письмо в редакцию «Пролетария» с пометой «частное», оставшееся, видимо, неоконченным и неотправленным. Это был отклик на приписку, которой редакция «Пролетария» сопроводила публикацию резолюции Бакинского комитета, по существу отмахнувшись от обвинений в раскольничестве [179]179
  Текст приписки см.: Там же. С. 391 (прим. 81).


[Закрыть]. Редакционный комментарий, писал Джугашвили, еще больше убедил «нас» (то есть закавказских большевиков, не только бакинских, но и тифлисских, так как в тот момент Коба находился в Тифлисе) «в неправильности организационной политики редакции». По его мнению, «извергание» оппонентов из редакции могло привести к тому, что вокруг них сплотится часть рабочих-партийцев, тогда как при некоторой терпимости совместная работа вполне возможна. «Мы понимаем положение редакции заграницей, заграничную атмосферу и т. д. Но и Вы должны понять, что мы не заграницей, что Вы пишете для нас и целесообразное для заграницы не всегда целесообразно для России» (см. док. 30). Весьма решительная отповедь профессионального нелегала, посчитавшего себя вправе призвать эмигрантских вождей к порядку. Любопытно это изменение тона и сознания собственной значимости. Очевидно, Коба чувствовал себя уверенно в Закавказье, где оказался в положении лидера. К тому же на фоне общего кризиса каждый продолжавший активную деятельность в подполье, не ушедший из партии работник должен был цениться выше. Похоже, Коба ощущал свое превосходство оставшегося в строю борца над теми, кто бежал в эмиграцию. Впрочем, письмо осталось неотправленным. Позднее, в конце декабря того же года, в письме на имя М.Торчелидзе, подписанном псевдонимом К. Стефин, И. Джугашвили вернулся к обсуждению публикации резолюции Бакинского комитета в «Пролетарии» и прямо упомянул «промахи Ильича», попутно похвалив его книгу как «единственную в своем роде сводку положений философии марксизма» (см. док. 35).

Неудивительно, что пытавшемуся возродить партийное подполье в Баку Кобе эмигрантские раздоры по умозрительным поводам казались противоречащими нуждам оставшихся в России «практиков». Необычно скорее то, что из его бакинской публицистики, как и из донесений секретных сотрудников полиции, впервые за все годы совершенно исчезла тема борьбы с меньшевиками. Мало того, Джугашвили в написанных в декабре 1909 г. «Письмах с Кавказа» снисходительно говорил о планах объединения с меньшевиками, поясняя, что дело не движется по той причине, что «организация меньшевиков фактически отсутствует, ликвидирована. Говоря просто, не с кем объединяться»[180]180
  Там же. С. 182, 185.


[Закрыть]. Бакинские большевики были настроены настолько благодушно, что в начале сентября весь комитет присутствовал на разрешенном, легальном выступлении Мартова, устроенном обществом «Наука». Публики было около 200 человек, Мартов произнес полуторачасовую речь, призывал к организации забастовки, общей с моряками[181]181
  Профсоюз моряков находился под влиянием эсеров, как описывал положение Джугашвили в «Письмах с Кавказа» (Там же. С. 184).


[Закрыть], «говорил он очень хорошо и был горячо приветствован собранием», как доносил полицейский агент (см. док. 19). Никаких дискуссий со стороны большевиков не возникло.

Если судить по донесениям агентов, главным на тот момент для членов Бакинского комитета было поддержание типографии. В начале сентября для нее пришлось искать новое помещение. Занимался типографией, как обычно, самый узкий круг: Коба, Бочка-Мдивани, заведовал ею Вано Стуруа (см. док. 11). После выхода седьмого номера «Бакинского пролетария» дело снова застопорилось из-за хронической нехватки денег. С массовым уходом рабочих из организации иссякли, разумеется, поступления денежных взносов, равно как и пожертвования сочувствующих.

Пожертвования и членские взносы были, так сказать, легальной частью доходов нелегальной организации. Раньше, до Лондонского съезда, для пополнения казны партийцы прибегали к экспроприациям и иным полубандитским акциям, суть некоторых до конца не ясна, как, например, требования денежных пожертвований, разосланные в 1905 г. бакинским промышленникам, хотя очевидно, что это была какая-то форма шантажа (см. гл. 9). Теперь, в сентябре 1909 г., агент Эстонец доносил, будто бы при Бакинском комитете РСДРП существует некая «финансовая комиссия», состоящая не из членов комитета, а из персон вполне легальных и респектабельных: фабричный инспектор, конторщик Каспийского нефтепромышленного товарищества и заведующий нефтяным промыслом Тер-Акопова. Заняты они исключительно сбором денег, причем берут их у управляющих нефтяными промыслами. Среди последних фигурировал Давид Львович Ландау, главный инженер нефтепромыслов Ротшильда и отец будущего великого физика Л. Д. Ландау (см. док. 18). Неизвестно, насколько точны сведения агента и какого рода договоренности связывали большевиков с управляющими нефтепромыслами. Быть может, это была плата за спокойствие, или же Бакинский комитет брал на себя нечто вроде функций охраны промыслов, или дело в том, что обеим сторонам было выгодно манипулировать забастовками, приводившими к росту цен на нефть, – документы об этом умалчивают. Ясно только, что если деньги от нефтепромышленников поступали, то они не попадали в финансовые отчеты Бакинского комитета, которые время от времени печатались в нелегальной типографии для отчетности перед рабочими-партийцами, желавшими знать, на что идут их взносы.

Из добытого охранным отделением с помощью агентуры финансового отчета Бакинского комитета за август-сентябрь 1909 г. видно, что поступления из районов были невелики, самый крупный и традиционно активный Балаханский район принес 215 рублей 75 копеек, это больше половины от всех поступлений, составивших 386 рублей 86 копеек, из них 19 рублей были собраны специально для арестованного в июле Спандаряна (и аккуратно переданы по назначению), 56 рублей 51 копейка взяты взаймы. Основные расходы были связаны с типографией: на саму «технику» во время печатания седьмого номера «Бакинского пролетария» (51 руб. 60 коп.), наем квартиры, где находилась типография (107 руб.), кое-какая обстановка (15 руб. 6 коп.), перевозка «техники» на новое место в начале сентября (67 руб. 94 коп.). Возможно, к типографии же относились выплата сторожу (5 руб. 70 коп.) и некий «конспиративный расход» в 10 рублей. Из прочих трат самой крупной была заработная плата «профессионалу» – 80 рублей (см. док. 17). Единственным профессионалом тогда был Коба, по донесению агента Эстонца, он получал от партии содержание в 40 рублей в месяц (см. док.18); указанная в отчете сумма за два месяца подтверждает сведения агента. Таким образом, в этот период Джугашвили жил за счет партии. При этом жил, по тому же сообщению агента, очень конспиративно, не имел постоянной квартиры. Это, впрочем, не мешало жандармам держать его под постоянным наблюдением.

Если Джугашвили действительно все время менял места ночевок, то обычной семейной жизни со Стефанией Петровской быть не могло, Коба мог только посещать ее время от времени, хотя агенты называли Петровскую женой Кобы (см. док. 37), а Джугашвили по паспорту на имя Тотомянца был прописан в том же доме в старой крепости, где и Петровская (см. док. 49). Между тем их отношения развивались, это видно из того, что написанные в конце декабря «Письма с Кавказа» подписаны новым псевдонимом: «К. Стефин» (письмо первое), или «К. Ст.» (письмо второе)[182]182
  Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. С. 187, 196.


[Закрыть]. Подобно тому как год назад он подписывался «К. Като» в память о покойной супруге, теперь псевдоним снова был выбран по имени любимой женщины. Инициал «К.», очевидно, означал «Коба».

В октябре 1909 г. тифлисские жандармы со ссылкой на информацию, полученную из Баку, назвали Кобу-Тотомянца главой бакинской организации РСДРП (см. док. 13). Это соответствовало действительности. Бакинский комитет, по сведениям агента Эстонца, состоял из восьми человек: Иван Резников, Сурен Спандарян (Тимофей), Прокопий (Алеша) Джапаридзе, Коба, Бочка (Мдивани), Степан Шаумян и двое рабочих, взятых в комитет для проформы (см. док. 18). Сообщения агентов не всегда были точны: так, тот же Эстонец доносил, будто газета «Бакинский пролетарий» выходит дважды в месяц тиражом 3 тысячи экземпляров, что было сильным преувеличением (см. док. 18), ведь удалось с трудом напечатать два номера; по более реалистичным оценкам Ерикова-Фикуса, тираж шестого номера составил 600 экземпляров (см. док. 11). Но что касается состава Бакинского комитета, то приведенный Эстонцем список правдоподобен, поскольку других влиятельных большевиков тогда в Баку не было. Резников и Спандарян сидели в тюрьме, Джапаридзе еще в конце июля отправился в длительную поездку (см. док. 11), в октябре Эстонец сообщал, что тот «скрывается» (см. док. 18), в середине месяца Алеша тайно приехал в Баку, «ночует у своей жены; днем его нигде нельзя видеть, его очень скрывают» (см. док. 26). Джапаридзе в течение трех месяцев работал в Грузии, в Тифлисе и Кутаисе, а по возвращении в Баку в октябре был арестован, причем по собственной оплошности: он забыл в поезде чемодан с нелегальной литературой, где находились и его документы[183]183
  Гусейнов А. А. Алеша Джапаридзе. Баку, 1984. С. 86; Раевский А. Алеша Джапаридзе. Политический силуэт. Баку, 1931. С. 31.


[Закрыть]. В 1910 г. Джапаридзе был выслан в Ростов с запрещением на пять лет жительства в Закавказье, Спандарян также был выслан, но только из Бакинской губернии, поэтому перебрался в Тифлис. Таким образом, оба этих видных большевика из бакинской организации выбыли. Что касается Шаумяна, то в начале ноября 1909 г. Иосиф Джугашвили в письме к Михаилу Цхакая жаловался, что Степан три месяца как «бросил работу», да и многие партийцы отошли от революционной деятельности – «поумнели», по ироничному выражению Кобы (см. док. 29). Секретный агент Михаил доносил 8 сентября: «Арестом „Тимофея“ очень напуганы, поговаривают уже, что делать в случае провала „техники“ (типографии). Шаумян, опасаясь ареста, бежал» (см. док. 19). 23 ноября Фикус известил, что из Баку уехал и Бочка-Мдивани[184]184
  ГА РФ. Ф. 102. Оп. 240. ОО. 1910. Д. 5. Ч. 84. Л. «А». Л. 6–6 об.


[Закрыть] (см. док. 33). Таким образом, Коба лишился основных товарищей-соперников за руководящую роль в комитете. Он остался в Баку.

Возможно, именно по причине изменения иерархии партийцев и передела сфер влияния в организации несколько месяцев спустя произошел конфликт с Кузьмой-Сельдяковым. К концу ноября, по сведениям Фикуса-Ерикова, они двое остались «главными деятелями», поделив между собой районы: Коба взял себе Железнодорожный, Черногородский, Городской районы и контакты с моряками, Кузьма – крупнейшие нефтепромысловые районы Балаханы, Биби-Эйбат, а также Белый город (см. док. 33). В марте между ними случилась ссора. У Сельдякова находились деньги – 150 рублей, присланных Центральным комитетом РСДРП на постановку типографии, которой плотно занимался Джугашвили. Но Кузьма «за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию», причем отказался отдать деньги Кобе, «очевидно, выражая „Кобе“ недоверие». Таким образом описывал ссору Фикус-Ериков (см. док. 38), тогда как агент Дубровин прямо указал, что между Кузьмой и Кобой «на личной почве явилось обвинение друг друга в провокаторстве» (см. док. 39). Этот эпизод привлек пристальное внимание исследователе[185]185
  Перегудова З. И. Политический сыск России (1880–1917). С. 253; Был ли Сталин агентом охранки? Сборник статей, материалов, документов. С. 19–20, 385–386.


[Закрыть], особенно в связи с тем, что Кузьму ошибочно сочли Степаном Шаумяном. О том, что в окружении Шаумяна бытовало мнение о сотрудничестве Джугашвили с охранкой, позднее многократно рассказывала принадлежавшая к этому кругу Ольга Шатуновская[186]186
  Померанц Г. С. Следствие ведет каторжанка. С. 11, 148.


[Закрыть]. Но Кузьмой был Сельдяков, относительно которого посетивший Баку в начале 1910 г. в качестве члена ЦК Виктор Ногин (видимо, как раз он привез и отдал Сельдякову те злополучные 150 рублей) вспоминал, что тот «был в довольно тяжелом положении, ибо своей обычной горячностью создал вокруг себя атмосферу, которая мешала ему работать» (см. док. 40). Свои воспоминания Ногин написал в то время, когда в партии уже циркулировали слухи о былом провокаторстве Сталина, поэтому, наверное, Ногин сформулировал так осторожно, но из его слов понятно, что виновным в пустом конфликте он считал несдержанного Сельдякова. То, что конфликт был пустым, доказывается, по мнению З. И. Перегудовой, отсутствием всяких упоминаний о партийном разбирательстве, неизбежном, если бы Кузьма смог как-то аргументировать свои обвинения[187]187
  Перегудова З. И. Политический сыск России (1880–1917). С. 253.


[Закрыть]. Но он ссылался только на историю с разоблачением как провокаторов Козловской, Прусакова и Леонтьева, в которой решающую роль сыграл Коба.

Александр Прусаков и его жена Дуня Козловская работали наборщиками в подпольной бакинской типографии, то есть были допущены к главному партийному секрету. Однажды в конце сентября 1909 г. Козловская будто бы объявила, что типография провалена и вот-вот будет захвачена жандармами, вслед за этим призналась, что они с мужем являются осведомителями полиции, что и вызвало спешный переезд типографии в другое помещение в начале сентября. Этот эпизод дошел до нас в разнящихся описаниях. 24 сентября агент Михаил донес, что Коба спешно приискивает новое помещение, спешка вызвана «распространившимся слухом о провале, о котором передала женщина, работавшая в помещении по Бондарной 66 [адрес подпольной типографии]. Женщина эта, после своего заявления, уехала в Одессу», а о причинах переноса типографии будет объявлено в специальной прокламации (см. док. 19). Из этого текста не ясно, донесла ли женщина на типографию в полицию или до нее дошли слухи о том, что полиции известен адрес. 27 сентября Фикус сообщил, что полторы недели назад в организации распространился слух о провале «техники», что вследствие этого работавшие там наборщики отказались продолжать работу и сначала муж, затем и жена уехали в Одессу и что будто бы затем к Бочке-Мдивани и Кобе явился некий неизвестный и предупредил, что жандармскому управлению известно о типографии и планируется ее захват во время печатания следующего номера «Бакинского пролетария» (см. док. 19). Последнее сообщение не могло не встревожить жандармов, поскольку именно так они и собирались поступить. После получения 13 сентября донесения агента Михаила, узнавшего адрес типографии, начальник охранного отделения пометил в сводке: «По приступе к печатанию на новой квартире приступлю к ликвидации» (см. док. 19). В жандармском управлении должны были задуматься о том, что кто-то из сотрудников служит информатором революционеров.

Оборудование типографии успели благополучно вынести и вывезти в ту же ночь (см. док. 19). Коба искал новое помещение.

В дальнейшем таинственный незнакомец более не упоминался. Заговорили о том, что о провале типографии предупредила все же наборщица Дуня Козловская, объявившая Бочке и Кобе о своем сотрудничестве с полицией. «Ввиду множества распространившихся в последнее время слухов о провале техники Бакинский комитет решил выпустить прокламацию […] Прокламация написана „Кобой“ и содержит в себе изложение мер, принятых БК для спасения техники и объявление о ряде провокаторов, обнаруженных в среде организации. Таковыми объявляются: бывшие наборщики в типографии – Александр Прусаков, жена его Дуня Козловская, Фирсов Балаханский, Сашка Романинский и Николай Леонтьев», – сообщил агент Михаил 28 сентября (см. док. 19).

Прокламация была отпечатана и распространена 29 сентября. В ней объявлялось, что «в видах пресечения всякого рода ложных слухов и легенд, а также для того, чтобы раз навсегда разочаровать людей, верящих в всемогущую силу провокации», Бакинский комитет решил обнародовать имена провокаторов. Были названы Прусаков и Козловская, причем сообщалось о полученном Бакинским комитетом письме «от Дуни Козловской, где она признается в провокаторстве» (см. док. 20). Кроме них действительно назывались провокаторами перечисленные агентом Фирсов Балаханский, Сашка Романинский (в обоих случаях это не фамилии, а прозвища по названию района) и Николай Леонтьев. Проблема в том, что Бакинское охранное отделение из них признавало своим агентом только Фирсова, который был предупрежден жандармами об опасности (см. док. 19). Но Прусаков и Козловская «не были известны и на службе охранного отделения не состояли» и даже наружного наблюдения за ними не велось и сведений о них никаких не было (см. док. 22). Тифлисские жандармы тоже ничего о них не знали и не могли указать их приметы (см. док. 21).

Таким образом, вся эта история остается непроясненной. Если Козловская действительно объявила Кобе и Мдивани о своем провокаторстве и готовящемся захвате типографии полицией, то почему охранное отделение не считало ее агентом? Если ее заявление было следствием нервного срыва, самооговором (возможным в нервных условиях подполья), то откуда она знала о вполне реальных планах охранки арестовать типографию при печатании следующего номера газеты? Или это была ее случайная догадка? Откуда взялась история про незнакомца, предупредившего Бочку и Кобу? Быть может, они сами поначалу придумали незнакомца, чтобы не пугать рабочих известием об измене в самой типографии? Или, напротив, Коба и Мдивани (или один из них) оклеветали наборщиков, чтобы замаскировать действительно имевшегося у них информатора из сотрудников полиции, а никакого признания Козловской не существовало или же оно было сделано позднее от страха и под давлением? По воспоминаниям Сеида Якубова, о том, что провокатором является Н. Леонтьев, «Алеша получил сведения через охранника, где имели своих людей» (см. док. 24). Примечательно, что сообщение о загадочном незнакомце сделал хорошо осведомленный Фикус-Ериков. Если действительно у революционеров был информатор, то его они должны были сугубо выгораживать. В то же время, поскольку жандармы для маскировки настоящих секретных агентов старались направить подозрения революционеров на кого-то другого, этот информатор мог на самом деле быть источником нужной жандармам дезинформации, ведь Бакинское охранное отделение в донесении Департаменту полиции не назвало Леонтьева своим агентом. Впрочем, последнее также ничего не доказывает, Леонтьев при его бурной биографии мог быть завербован совершенно в другой губернии. А мог никогда не иметь контактов с охранкой и стать жертвой клеветы и подозрительности сотоварищей по подполью.