Текст книги "Лекарство от любви – любовь"

– Все в порядке, – повторил он почти спокойно. В самом деле, ведь сколько двойников ходит по свету, и что удивительного в том, что этот мальчишка тоже оказался чьим-то двойником?

«Не чьим-то, – язвительно усмехнувшись, подсказал внутренний голос. – Не чьим-то, а Пашкиным. И повстречался он не кому-нибудь, а тебе…»

Ох уж, эта судьба с ее таинственными знаками! В каждой строчке – только точки, как в песне. И догадывайся, ломай голову, что все это значит. Не догадаешься – твои проблемы.

«Только ведь этого не может быть, – возразил он не в тему своему внутреннему голосу. – Не может быть, потому что Пашка…»

– Шоколадное? Пломбир? – торговка мороженым нарушила ход его размышлений, подойдя почти вплотную и уже протягивая покрасневшие руки к стаканчикам.

«Шоколадное», – вспомнил Герман с большим трудом. Как будто не минуту назад, а давно, в прошлой еще жизни, узнал о вкусовых пристрастиях своего попутчика.

– Шоколадное, – робко озвучил мальчишка. Теперь голос у него был не уверенный – видимо, он снова усомнился в правильности своего поступка. Все-таки, наверное, не стоило соглашаться, чтобы незнакомый дяденька мороженное ему покупал.

– Два, – подбодрил его Герман, отмечая про себя, что голос у парня не Пашкин. И одновременно запрещая себе думать об этом, запрещая сравнивать эти два голоса. Сравнивать возраст – теоретический возраст Пашки, который десять лет тому назад выпал из окна спальни в детском доме и разбился, и реальный возраст этого мальчишки с Пашкиными глазами. Живого мальчишки.

Возраст, кажется, совпадал. То есть, если бы Пашка живой остался, то примерно столько же лет, сколько и этому пареньку, ему бы было сейчас.

«А если…» – вдруг подумал он, и сразу же запретил себе думать дальше. Никаких «если» быть не может. Смерть неумолима так же, как жизнь. Она не может, спустя десять лет, передумать. Взять – и изменить свое решение, только потому, что какой-то там Герман Самойлов очень сильно этого захотел. Не может…

Изо всех сил продолжая сопротивляться этому наваждению, он даже изобразил на лице подобие улыбки. Только улыбка получилась ненастоящей. Как искусственный цветок, как заменитель сахара…

– Я столько не съем, – возразил мальчишка.

– Двадцать шесть рублей, – торопливо вклинилась в их разговор бойкая торговка. Глаза у нее были грустными и уставшими. Герман протянул ей три смятых купюры и, пробормотав: «Сдачи не надо», пропустил женщину вперед. Та благодарно кивнула и пошла вдоль вагона, снова затянув свою однообразную песню.

– Я не съем два мороженых, – напомнил мальчишка. Он растеряно сжимал в руках два вафельных стаканчика. Один стаканчик в правой руке, другой – в левой.

«Овал лица все же немного другой формы, – отметил про себя Герман. – Но вот глаза…»

– Брось, это тебе только кажется. На самом деле, два мороженых съесть можно запросто. Если ты, конечно, любишь мороженое.

– Люблю, – подтвердил мальчишка, вздохнул и поведал: – Только меня мама поругает. Она боится, что у меня снова ангина начнется.

– Значит, второе мороженое отдай маме, – предложил Герман. – Твоя мама любит мороженое?

– Она… Она в последнее время ничего не любит, – горестно вздохнул мальчишка.

Герман промолчал в ответ. Да, жизнь такая штука. У каждого свои проблемы.

Впрочем, тут же оборвал он ход своих мыслей, вполне возможно, что эта незнакомая женщина, которой посчастливилось стать матерью мальчишки с Пашкиными глазами, просто ждет ребенка. И дело совсем не в количестве несчастий, свалившихся на нее, а в элементарном токсикозе. Может быть, она вполне счастлива и довольна своей судьбой…

Мысленно он пожелал ей, этой незнакомой женщине, чтобы так оно и было. И, внезапно снова столкнувшись с глазами мальчишки, вдруг понял, что слишком долго молчит.

– Ну, я пойду к маме?

Мальчишка уже откусил огромный кусок мороженого и говорил с набитым ртом. И выглядел он абсолютно беззаботным. Как и полагается выглядеть человеку в его возрасте.

«Вот и хорошо», – подумал Герман, а вслух сказал:

– Конечно, иди. И спасибо тебе за то, что разбудил.

– А вам за мороженое спасибо.

Мальчишка отошел на пару шагов и осторожно отодвинул дверцу купе. Приподнялся на носочки, обернулся и тихо пояснил:

– Мама спит.

– Понятно, – так же тихо ответил Герман.

И только в тот момент, когда дверца купе уже почти затворилась, он вдруг понял, что забыл спросить самое главное. От волнения даже голос дрогнул и прозвучал слишком громко, слишком резко. Как будто не его, а чужой совсем голос:

– Эй, ребенок… А зовут-то тебя – как?

Резко прозвучавший за окном гудок проезжающего поезда полностью заглушил ответ мальчишки. Имени его Герман так и не расслышал.

* * *

– Поезд десятый скорый Москва – Саратов прибывает на первый путь. Нумерация вагонов с хвоста поезда, – донесся из динамиков голос женщины-оператора.

Толпа встречающих дружно двинулась вдоль платформы и вскоре рассредоточилась на маленькие кучки, каждая – возле того места, где, по приблизительным подсчетам, должен был оказаться после остановки поезда нужный вагон.

Через несколько секунд он уже показался вдали – длинный состав из двадцати с лишним вагонов. Вагоны, как в детской песне, были голубыми, и на каждом красовалась фирменная надпись. Вагоны мелькали перед глазами, и люди пристально вглядывались в надписи на табличках. Кто-то оставался на месте, кто-то, заметив мелькнувшее в окне родное лицо, начинал бежать вслед за поездом, не рассчитав место «приземления» вагона.

Громкий свисток паровоза огласил окрестности, быстрый стук колес плавно замедлился. На минуту все стихло, а потом перрон наполнился шумом людских голосов. Радостный восклицания доносились тот всюду, сливаясь в одну мелодию. Из вагонов выпрыгивали, сразу же попадая в объятия к родным и близким, люди с чемоданами, с клетчатыми баулами, набитыми тряпками, привезенными для продажи с московских оптовых рынков, мужчины с кейсами, женщины с маленькими детьми.

Проводники скучающим взглядом окидывали пассажиров, изредка кивая в ответ на «спасибо» или «до свидания».

– Спасибо вам, – поблагодарила пожилую проводницу молодая женщина, которая вышла из вагона последней. В руке у нее была только одна, совсем небольшая, сумка, а другую руку сжимал в своей ладони ребенок – мальчик лет десяти.

Проводница окинула взглядом мать и сына. У женщины были правильные черты лица. Ясный взгляд синих глаз казался немного грустным, и улыбка, запечатленная на губах, в этих глазах никак не отражалась. Густые светло-русые волосы ниже пояса были заплетены в тугую девичью косу. Узкие джинсы, майка и коротенькая джинсовая куртка делали женщину похожей на подростка. Как будто этот растерянный мальчишка, крепко сжимающий побелевшими от напряжения пальцами ее ладонь, был вовсе не сыном ее, а младшим братишкой. И сама она на мальчишку похожа была, если бы не коса.

Только глаза ее выдавали. Глаза взрослой женщины, успевшей многое повидать в жизни, а вовсе не девочки-тинейджера. Глаза всегда выдают возраст человека. Настоящий его возраст…

– Не за что, – откликнулась проводница. – Что, опоздали к поезду ваши встречающие?

– А нас никто не встречает, – откликнулась женщина. – Мы не очень далеко от вокзала живем. А маму не хотелось беспокоить, у нее слабое здоровье…

Сказала так, как будто оправдывалась перед этой незнакомой женщиной-проводницей, которую видит в первый раз в жизни и больше уже, скорее всего, не увидит никогда.

Проводница в ответ ничего не сказала. Женщина, еще несколько секунд постояв возле вагона в раздумьях, наконец потянулась за собой сына.

В этот момент застывший в полной неподвижности апрельский воздух внезапно растревожил какой-то северный ветер-бродяга, напомнив всем о том, что апрель – это еще не лето. Что до лета еще далеко…

Варя вздрогнула от прикосновения холодного ветра. Почему-то всегда так с ней случалось – задумавшись на минуту, она словно выпадала из окружающего мира, и в тот момент, когда снова она к нему возвращалась, приходилось переживать адаптацию.

– Мама, как здесь холодно! – Никита потянул ее за рукав.

Варя наклонилась, прижалась губами к теплой щеке сына.

– Ничего страшного. Сейчас поймаем машину и доедем прямо до дома. Ты не успеешь как следует замерзнуть, поверь мне.

Они быстро шли вдоль перрона, протискиваясь сквозь толпу отъезжающих, провожающих и встречающих к выходу. То и дело раздавались по сторонам радостные восклицания, люди обнимали друг друга, обменивались счастливыми улыбками.

Что ж, пусть. Их-то с Никиткой никто не встретит. Потому что не ждет – никто…

Здесь, в родном городе, который Варя оставила уже почти десять лет назад, у нее теперь осталась одна только мама. Ни друзей, ни подруг. И любовь – первая и единственная – осталась там, далеко позади. В Москве, которая так и не стала для нее родным городом. Не сложились как-то у Вари отношения с Москвой. И жизнь – не сложилась тоже.

«Не смей, – строго сказала она себе, – не смей думать об этом! Возьми себя в руки!»

Перрон наконец-то остался позади. Варя огляделась по сторонам, с трудом узнавая привокзальную площадь, которая за прошедшие годы изменилась практически до неузнаваемости, обросла магазинами и кафе. И только унылый памятник Дзержинскому и пушистые голубые елки вокруг него по-прежнему оставались неизменными.

– Кто это? – Никита остановился и принялся задумчиво рассматривать возвышающуюся по центру площади фигуру «Железного Феликса».

– Это Феликс Дзержинский.

– Космонавт? – с надеждой уточнил сын.

Никита бредил космосом и космическими полетами и совершенно искренне полагал, что памятники можно ставить только космонавтам. Другие люди этого просто не достойны.

– Нет, Никита. В то время, когда он жил, космонавтики еще не было.

– Понятно, – разочарованно протянул сын и отвел взгляд от памятника в поисках объекта, более достойного его внимания. Совсем скоро такой объект был найден. Им оказался лоток с мороженным.

– Мам, купи «Экстрем» с клубникой!

– Тебе же холодно, – возразила Варя. – Ты же только что сам сказал…

– Мне уже тепло!

Спорить было бесполезно. Варя расплатилась за мороженное и протянула его сыну.

– Ешь. Только откусывай понемногу.

– Ага, – согласился Никита уже с набитым ртом.

Они пересекли площадь и остановились возле дороги. Устало вздохнув, Варя опустила большую тяжелую сумку с вещами прямо на землю и принялась всматриваться вдаль в поисках такси. Машины скользили вдоль проезжей части стройным потоком, но в первой, ближней к тротуару, полосе, почему-то оказывались только «Газели» или какие-нибудь иномарки, сверкающие намытыми боками. Владельцам дорогих игрушек явно была чужда идея скалымить на дороге полтинник.

– Мам, ты правда здесь жила раньше?

– Конечно, жила.

– Странно.

– Почему странно?

– Не знаю. Просто не могу себе представить.

– Значит, совсем ничего не помнишь? Тебе ведь три года было, когда мы приезжали сюда в последний раз. С тобой и с папой…

– Помню что-то такое… Вернее, почти ничего не помню. А бабушка далеко отсюда живет?

– Не очень далеко. Мы быстро приедем. Соскучился по бабушке?

– Соскучился. И по папе соскучился тоже…

Напрасно она задала ему этот вопрос. Не почувствовала вовремя, как хрустнул тонкий лед под ногами… Неужели так будет всегда? Это постоянное напряжение, эта затаившаяся на дне души и в любую минуту готовая выплеснуться наружу стремительным потоком горечь – вот как сейчас?

– Никита, прошу тебя. Мы же договорились.

– Договорились, – грустно кивнул сын. – Я знаю. Прости меня, я снова заставил тебя грустить.

Проезжающий мимо темно-синий «форд» моргнул фарами и вильнул к обочине. Варя подошла, немного удивившись тому, что водитель столь презентабельной на вид машины решил «подкалымить».

– До Ильинской площади довезете?

Водитель – мужчина лет сорока – приветливо улыбнулся.

– Довезу, мне как раз по пути. Садитесь!

Варя открыла заднюю дверцу, но Никита сразу заупрямился.

– Мам, я впереди, можно?

– Можно, можно, – послышался голос водителя, и Никита тут же с довольным видом уселся на предоставленное ему место.

– Не боитесь, что оштрафуют? Детям ведь нельзя впереди…

Вопрос ее так и остался без ответа. В разговор тут же вступил Никита:

– Я уже взрослый!

Машина тронулась с места. В зеркале промелькнула улыбка водителя, но заметила эту улыбку только Варя. Лицо его почти сразу стало серьезным:

– Конечно, взрослый. Тебе сколько? Десять есть уже?

– В следующем году будет. А вообще мне девять.

– Понятно. Значит, нравится впереди ездить?

– Нравится. Меня папа всегда впереди сажал, даже когда я совсем маленький был. А у вас крутой сполер! Заводской, или сами поставили? – деловито одобрил Никита.

– Я вижу, ты в машинах разбираешься, – снова попытавшись скрыть улыбку, ответил водитель.

– Да, папа научил…

Варя молча слушала завязавшийся разговор, размякшая от внезапно навалившегося тепла, отдавшись в плен накопившейся за долгое время дороги усталости. Из глубины души медленно и неотвратимо, как столб смерча, поднимался уже привычный страх. Страх за будущее сына, который, может быть, так никогда и не сможет смириться с тем, что взрослые, не спросив его совета, все решили по-своему. Если бы знать, что они с Паршиным поступили правильно… Если бы только знать! «Он привыкнет. Привыкнет, поймет, простит», – утешала себя Варя. А сын тем временем, словно позабыв о присутствии матери, продолжал увлеченно обсуждать достоинства и недостатки современных отечественных автомобилей, и снова она подумала о том, что наверняка не сможет, как бы ни старалась, заменить сыну отца…

«Боже, как плохо! Как все плохо, как ужасно!» – почти простонала она мысленно и зажмурила глаза, физически ощутив приступ боли, всколыхнувшей душу. За окном мелькали полузабытые здания, неоновые огни вывесок магазинов и салонов красоты. Варя с трудом узнавала родной город. Всего два года здесь не была, но за эти два года все так переменилось!

– Кажется, мы приехали, – с сомнением в голосе произнесла она.

– Кажется, или приехали? – с улыбкой уточнил мужчина. При разговоре с Варей он почему-то не постарался ее скрыть.

Варя не обиделась. Она уже привыкла к тому, что окружающие редко воспринимают ее серьезно. За десять лет совместной жизни Паршин успел ее к этому приучить… «Варька-варежка…» – эхом отозвался в памяти его голос, и снова все та же мысль: может, напрасно?

– Мама у бабушки уже два года в гостях не была. Поэтому забыла, – вступился Никита. – А я вообще…

Варя наконец окончательно опознала местность – в поле зрения попались старые сломанные качели, на которых она сама двадцать лет назад летела к небесам… Как легок был этот полет!

– Приехали. Вот здесь, за поворотом, наш дом. Остановите, пожалуйста…

– За поворотом и остановлю, – снова улыбнулся водитель, включил поворотник и снова обратился с вопросом к Никите:

– Тебя как зовут-то?

– Никита, а вас?

– Меня Артем. Можно и на «ты», кстати. Значит, хочешь стать автомобильным инженером?

– Ага, – подтвердил Никита.

– Странно, а почему не гонщиком? Я вот в детстве гонщиком мечтал стать.

– Гонщиком быть опасно. Если со мной что-нибудь случится, мама останется одна. А она без меня не сможет…

– Вот ведь ты какой. Серьезный, ответственный…

Слезы едва не брызнули из глаз. Спасло то, что Никита нечаянно капнул мороженым прямо на обивку сиденья. Сентиментальное умиление сразу же сменилось праведным гневом:

– Никита!

– Мам, я нечаянно!

По голосу было понятно, что он растерян, что переживает ничуть не меньше, а может быть даже и больше, чем сама Варя.

– Извините нас, ради бога. Я сейчас…

Варя уже достала из сумки носовой платок и потянулась вперед, чтобы поймать убегающую вниз тягучую струйку бледно-розового цвета.

– Да ничего страшного, – все так же беззаботно и чуть снисходительно, как показалось Варе, улыбнулся их новый знакомый. Улыбка была доброй, искренней. От сердца отлегло.

– А вас как зовут?

Вопрос показался неожиданным, неуместным. В самом деле, ведь сейчас они выйдут из машины, он уедет своей дорогой – и больше никогда не встретятся. Зачем ему понадобилось ее имя?

– Варвара, – почти сухо ответила она, сразу же ощутив внутреннюю напряженность. «Ощетинилась!» – мысленно охарактеризовала свою реакцию на вполне безобидный вопрос, в очередной раз подумав: никогда… Ни с кем и никогда, кроме Паршина, кроме проклятого Паршина, черт бы его побрал, она не сможет. Даже познакомиться, не говоря уж о каких-то отношениях… Впереди не ждет ничего, кроме вечной тоски и сомнений в правильности сделанного шага. Так будет всегда.

– Вы, значит, не местные?

– Теперь местные, – все так же сухо ответила Варя.

– Ну вот и отлично, – словно не заметив ее явной нерасположенности, продолжал Артем. – Хотите, сходим вечером вместе в парк?

Она подняла глаза и окинула его пристальным взглядом. Невозможно было даже подумать о том, что, еще не успев как следует распрощаться с прошлым, она вдруг получила шанс на какую-то новую жизнь.

Только ей совсем этого не хотелось. Хотелось сжаться в комок, спрятаться, как улитка, внутри теплого и темного панциря и жить, не выглядывая наружу. Чтобы никто не трогал, не тревожил, не предлагал ничего, даже – счастья, в призрачности которого Варя теперь уже не сомневалась.

– Давай, – безапелляционно согласился Никита.

– А мама? Мама твоя не против?

– Против! – Варя положила скомканный платок обратно в сумку. – Вы извините, мы с дороги, у нас нет времени…

– Тогда, может быть, завтра?

– Может быть, – неопределенно кивнула Варя и протянула ему сторублевую купюру: – Вот, возьмите.

– Ну что вы! Я же сказал, мне по пути. Я сам здесь живу неподалеку, вон в той девятиэтажке…

«Ну вот, к тому же еще и соседи», – как-то обреченно подумала она и снова попыталась вручить водителю честно заработанную сотню. И на этот раз ничего не вышло – его обезоруживающая улыбка наконец достигла цели, и Варя рассмеялась:

– Что ж, спасибо вам, что подвезли. Если вы здесь недалеко живете – может быть, еще встретимся с вами…

– Вот как, – понимающе кивнул он. – Значит, будем надеяться на случай?

Варя кивнула. Мужчина был, в самом деле, приятный, но вот только момент совсем неподходящий. Внутренне напряжение возрастало с каждой минутой – Варя готовилась к встрече с матерью, снова пыталась подобрать уже сотни раз подобранные и сотни раз забытые слова. Она догадывалась – разговор предстоит тяжелый… Предчувствовала постоянно повторяющийся и разрывающий душу на части рефрен: «Говорила же! Ведь говорила же я тебе, а ты не послушалась…»

* * *

Тогда, десять лет назад, в доме произошел тихий скандал, и вызван он был известием о том, что Варька решила выйти замуж. Варя помнила, как сейчас, серую муть, раскинувшуюся за окном, безбрежное осеннее пространство, не желающее мириться с существованием радости, теплым уютным пламенем полыхающей в душе. Окружающий мир и ее, Варькина, радость, в тот день разделились на два противоположных полюса. Глядя раскачивающиеся в сером небе голые ветки деревьев, перепрыгивая через грязные лужи, она поражалась в тот день странному несоответствию мира внешнего и внутреннего. И вот уже закралось в душу первое сомнение: что скажет мама, когда обо всем узнает?

Несколько месяцев назад, когда Алешка Паршин впервые появился в их доме, отношения между ним и будущей тещей складывались вполне нормально. Конечно, в тот момент еще и мыслей ни у кого не возникало, что Варькина мама – будущая теща. Просто мама знакомой девчонки, в обществе которой приходилось иногда коротать вечера потому, что приткнуться в осеннем холоде больше было негде. Дома у Паршиных и без того перенаселение, каждый день сидеть в кафе накладно – вот и стали вечерами ютиться в просторной гостиной у Варьки, и Галина Петровна как-то легко вписалась в эти посиделки, еще тогда придавая им характер семейных вечеров…

Впрочем, сообразительности и такта Галина Петровны вполне хватило на то, чтобы хотя бы иногда оставлять молодых наедине. Со временем они стали уже нуждаться в этом уединении, и Варя молча каждый раз сверлила мать взглядом до тех пор, пока она с наигранной озабоченностью не вспоминала: «Черт, совсем забыла, ведь у нас сахар кончился, и хлеба купить надо… Пойду я, Варенька. Вы уж тут не скучайте без меня…» «Замечательная, все-таки, у меня мама!» – думала Варька. Провожала Галину Петровну до двери, медленно поворачивала ключ в замочной скважине, стараясь ничем не выдать своего нетерпения. Заставляла себя дождаться, пока стихнут на лестнице шаги – первый лестничный пролет, второй, третий… И мчалась по коридору в комнату, уже на ходу сбрасывая с себя одежду. Джинсы и футболка летели в сторону, вслед за ними – бюстгальтер и трусики. Не было времени на то, чтобы соблюсти приличия, чтобы сделать все это медленно, постепенно и красиво, как в кино. Его губы в этот момент уже скользили по ее обнаженным плечам, дыхание обжигало кожу, страстный шепот окутывал со всех сторон волшебной паутиной: «Варька, Варенька…» Алешка быстро подминал ее вниз, она счастливо улыбалась и послушно скользила туда, куда он подталкивал ее так нежно…

Полчаса пролетали стремительно и незаметно. Едва отдышавшись, почти не размыкая губ, они бежали в ванную, плескались и дурачились, как дети. Наспех вытирались, одевались, чинно рассаживались в комнате по разным углам, и почти сразу слышался звонок в дверь… «Успели!» – Алексей подмигивал Варьке, и она, с огромным трудом пытаясь сохранить серьезное лицо, шла открывать. Галина Петровна заходила в комнату, тяжело дыша, с сумками в руках: «Не скучали без меня?» – и снова оставляла их одних, а сама шла на кухню, ставила на плиту чайник, раскладывала по шкафам и полкам купленные продукты. Варя никогда не задумывалась, чем там занимается мать, и невдомек ей было, что каждый раз Галина Петровна, бесшумно прошмыгнув в ванную, наводит там порядок. Вытирает забрызганные водой пол и стены, расправляет клеенчатую занавеску, развешивает поровнее полотенца на крючке. И только после этого, успокоившись, снова возвращается в комнату: «Леша, Варенька, пойдемте ужинать. Я котлеты с картошкой разогрела, чай заварила свежий…»

Лешка отнекивался, Варя тянула его за собой, как на поводке. «Ну, ладно тебе, не скромничай…» Галина Петровна сидела за столом напротив, сложив руки на груди, с улыбкой на лице каждый раз наблюдая, с каким аппетитом молодежь поглощает нехитрое ее угощение. Смотрела и думала про себе, что правильно поступает, что по-другому нельзя. «Что толку в запретах? Ну, перестанут домой приходить, по кустам да под заборами – разве ж лучше?» Она верила в то, что все хорошо сложится. Верила в то, что дочь у нее уже взрослая, умная, что Лешка – парень серьезный, ответственный. Что с того, что детям всего по восемнадцать? Теперь молодежь взрослеет раньше, и взгляды на жизнь у них другие…

Варя же жила только своей влюбленностью и о чувствах матери не думала. Просто гордилась в глубине души тем, что мать у нее такая передовая, «продвинутая», что она не пытается воспитать дочь «по своему образу и подобию», а доверят ей. И Лешке Галина Петровна нравилась. Беды ничто не предвещало.

Но беда случилась. Подстерегла и застала, как водится, врасплох.

Была в тот день вечеринка дома у Оксаны Зарубиной, Варькиной однокурсницы и закадычной подружки. Повод был достойный – восемнадцать лет стукнуло Оксане. Родители уехали на дачу, а она пригласила в гости кучу народа, почти всю группу. Не меньше пятнадцати человек в тот день в гостях у Оксаны было. Варя пришла, конечно, с Алешей. Он в незнакомую компанию быстро вписался, со всеми перезнакомился. Произнес пару остроумных тостов в честь именинницы, заслужив восторженные аплодисменты. Смеялись, шутили, потом танцы пошли, как водится.

Варя удивилась, когда к ней подошел Андрей Скворцов и протянул руку, приглашая на танец. Засомневалась: не обидится ли Лешка, если она с другим танцевать пойдет? Поискала его глазами и обнаружила в дальнем конце комнаты. В компании своих однокурсников. Паршин в ее сторону даже не смотрел. «Да ладно тебе, Варька, пошли танцевать! Ну, что ты, боишься его, что ли?» «Боюсь?» – искренне рассмеялась Варя. Она и представить себе не могла, что Паршина можно бояться. Она вообще не понимала, как это бывает, когда один человек любит другого, и в то же время – боится его. Наверное, так не бывает, бывает что-то одно – или любишь, или боишься. «Я, в смысле… – пробубнил Скворцов, несколько смутившись от ее смеха. – Я про то, что он у тебя ревнивый, может…»

Она уже положила руки ему на плечи и шагнула вперед. «Какой же ты, Скворцов, неуклюжий! Ты ведь мне все ноги оттоптал!» Она громко рассмеялась и внезапно поймала взгляд Алексея. Издалека, едва различимый. Каким-то остекленевшим он ей показался. Но только на миг – Андрей Скворцов снова лихо вывернул Варьку куда-то в сторону, она ахнула, и снова рассмеялась над неуклюжим своим одногруппником.

Музыка закончилась. Андрей склонился в церемонном поклоне, поднес ее руку к своим пухлым губам. Варя снова улыбнулась – настроение было отличным, просто замечательным! – и, в миг забыв о нем, легкой походкой прошла через комнату к Андрею.

«Это что еще за тип с тобой обнимался?» – услышала она его голос и поразилась тому, что голос показался ей незнакомым. И снова этот взгляд – чужой, неподвижный. «Бес в тебя, что ли, вселился?» – спросила она с каким-то мистическим страхом, потому что тогда, в тот момент, ей и в правду показалось, что в Лешку кто-то вселился. Бес, или дьявол, или Фреди Крюгер какой-нибудь из старого фильма ужасов. Потом уже, спустя какое-то время, она догадалась – он просто выпил лишнего. Поэтому и взгляд изменился, и голос стал чуточку другим.

Он схватил ее за кисть и больно вывернул. И в это тоже невозможно было поверить, чтобы он, ее Лешка, так вот грубо и больно… «Эй, ты чего? Выпил, кажется, лишнего… – пробормотала она, выдернув руку. – Не смей так со мной, слышишь?»

Чувство обиды было таким сильным, таким огромным. Оно, казалось, просто не умещалось в душе, стремилось выплеснуться наружу. Удержаться было невозможно. «Сумасшедший!» – процедила она сквозь зубы и быстро отошла от него. Снова заиграла музыка. Варя отыскала в толпе все того же Скворцова, подошла, демонстративно обхватила за плечи и потянула в центр. «Ты чего? – парень опешил от ее натиска. – Тебе же не понравилось…» «Глупый ты, Андрюха, – ответила Варька, даже не глядя на него. – Разве можно верить женщине? Женщина говорит – нет, а подразумевает – да!» «Я про это читал… в каком-то журнале, – смущаясь, ответил Скворцов. И, втайне ошалев от близости ее тела, от запаха волос девушки, которая так давно нравилась, так давно притягивала к себе, неожиданно смело спросил: – А у тебя с ним… серьезно?»

Ответа на свой вопрос Скворцов так и не услышал. В следующую секунду музыка оборвалась, лампочка на потолке брызнула светом. В комнате повисла недоуменная тишина. Вся компания с удивлением смотрела на Алексея, который стоял возле магнитофона и судорожно сжимал в побелевших пальцах электрический шнур. А дальше произошло что-то совсем невообразимое. Пошатывающейся, нетвердой походкой он подошел к Варьке и Андрею Скворцову, которые, несмотря на то, что музыка оборвалась, по инерции еще продолжали оставаться в некоем подобии объятий. Рука Андрея неуверенно покоилась на Варькиной талии, а ее кисти сомкнулись на его тонкой шее.

Она собиралась что-то сказать, но не успела. Инстинктивно взмахнула рукой, закрывая лицо от удара. Но тоже – не успела. Алексей больно ударил ее кулаком в лицо. Удар был настолько сильным, что она пошатнулась. Вскрикнула, попыталась удержать равновесие, но не сумела – отлетела в сторону и упала на пол. «Прикройся», – процедил он сквозь зубы, бросив взгляд на ее юбку, которая задралась выше талии.

Из глаз брызнули слезы. Нет, не от боли она плакала, хотя боль – физическая боль от удара – в тот момент тоже была сильной, но едва ли ее можно было сопоставить с той болью, что тысячами острых игл пронзила душу, пытаясь разорвать ее на части. «Ошалел, что ли?» – послышалось откуда-то. Алексей повернулся на голос, по-бычьи наклонил шею и двинулся на парня, который посмел высказаться.

Завязалась драка. Варя медленно попыталась приподняться, натянула юбку на колени. Из глаз текли слезы, но она их не замечала, не чувствовала. Кто-то подошел к ней, бережно взял за руку, помог встать наконец на ноги. Она подняла глаза и увидела все того же Скворцова. «Ты извини, – пробормотал он. – Я ведь не знал, что так получится. Извини, Варь…» Ничего не сказав в ответ, она, слегка пошатнувшись, направилась к выходу. Тут же подлетели к ней подружки: «Варька, Варенька… Да что же это он у тебя такой ненормальный, а?» Ее проводили в ванную. Подставив сомкнутые горстью ладони под струю холодной воды, она долго смотрела на ручейки, стекающие между пальцев, и думала о том, что никогда, никогда в жизни она не простит Паршина, что бы он там ни говорил в свое оправдание, да пусть хоть на колени встанет, все равно – нет, не простит… Плеснула в лицо холодной водой, смывая горячие слезы, еще раз плеснула… Потом резко поднялась, откинув со лба длинную и тяжелую прядь мокрых волос, и вдруг увидела свое отражение в зеркале.

Правая часть лица ужасно распухла и отдавала фиолетовым. Гематома была настолько обширной, что в это даже не верилось. «Боже… боже мой, что я скажу маме?» – от отчаяния она готова была умереть. Сейчас, здесь, в этой ванной. Чтобы никто не увидел ее – такой. Она намочила край полотенца и приложила к щеке. Стояла, застыв, долго, время от времени снова смачивая водой край полотенца, боясь снова посмотреть в зеркало и снова увидеть себя.

Но посмотреть все же пришлось.

Холодное полотенце не спасло – гематома разрослась и стала еще темнее. Глаз заплыл, его уже почти не было видно.

Она досадливо отшвырнула полотенце в сторону и снова разрыдалась. От боли, от отчаяния.

Кто-то дернул за ручку ванной. «Варька, – послышалось с той стороны, – Варька, открой! С тобой все в порядке?» Встревоженный голос подруги не умолкал до тех пор, пока она не выдавила из себя: «Все в порядке, не волнуйся». Снова – тишина, снова – мокрое полотенце, и снова слезы. Наконец она поняла, что невозможно вечно сидеть, запершись в ванной. Прислушалась – поблизости, кажется, никого не было. Громкие голоса доносились из комнаты – там о чем-то оживленно спорили, кричали. Среди голосов она различила и Лешкин, снова почувствовала предательскую дрожь в коленках и желание разреветься.

Тихонько приоткрыв дверцу ванной, она обвела взглядом прихожую. Поблизости никого не было. Она схватила полотенце, прикрыла лицо. Нащупала на полу свои шлепанцы и, выскочив за дверь, помчалась вниз по ступеням. Один, второй, третий лестничный пролет. Ей казалось, что она движется ужасно медленно, как будто продирается сквозь песок или толщу воды. Позади снова послышались голоса – Варя, Варька, куда же ты…