Текст книги "Пепельная Луна"

– Все хорошо, мама. Не хочу сейчас об этом. И прошу тебя, не трепли себе нервы с этой молодежью во дворе. Лучше поезжайте куда-нибудь отдохнуть с Леней. Выберете путевки, скажи мне, я добавлю сколько надо.

– Спасибо, Катенька, но у тебя своих проблем хватает. Леня к очередному заплыву готовится. Правда, Леня? – крикнула она в комнату.

– Так точно! – тут же донеслось из-за стенки.

* * *

– Какая прелесть! – Анна Ионовна всплеснула руками при виде букета сирени. – Помнишь, как на даче в Удельной сирень цвела? А мы с тобой всегда букетик на стол ставили.

– Да я всегда это и вспоминаю, бабуля, когда сирень вижу. На Николиной сейчас так же, все в сирени утопает. Давай я тебя на выходные туда отвезу?

– Я бы с удовольствием, Катюша, но ведь конец мая. Мне сессию принимать – зачеты, экзамены.

– Соне есть на кого равняться, – улыбнулась Катя. – Тебе понравился их новогодний концерт в училище?

– Очень сильный курс, и Соня наша – одна из самых талантливых скрипачек. Жалко будет, если она выберет другую профессию.

– Почему она должна выбрать другую профессию? – не поняла Катя. – Она только учиться начала, и твой пример перед глазами.

– А ты ходила на показ в Дом мод к ее другу Тимуру? Мне кажется, Соня всерьез увлеклась модельным бизнесом. Она сидела рядом со мной и так увлеченно комментировала представленную коллекцию, прямо как настоящий эксперт. Жалко, Соне росточку не хватает, а фигурка у нее идеальная. Такие пропорции… Найти бы художника, запечатлеть ее в полный рост, – размечталась бабушка.

Кате почему-то вспомнился портрет Майкла на стене, излишне строго она прервала Анну Ионовну:

– Пусть музыкой занимается, а не дефилирует и позирует, от этого мозгов не прибавится!

– Вспомни меня, каждый концерт – вершина айсберга, которая венчает невидимый постороннему глазу ежедневный труд. Надо быть своего рода фанатиком. Наша Соня талантлива во многом, а тут надо сконцентрироваться на одном и даже отсечь то многое, что еще интересно. Настоящий музыкант – это не только талант, но еще и выбор.

– Я приму любой ее выбор, лишь бы она была счастлива. Думаю, нет ничего плохого, что Соня ищет себя. В конце концов, я тоже не стала научным работником, – улыбнулась Катя.

– Да уж помню я, как деканша жаловалась на твою расклейку объявлений, – рассмеялась Анна Ионовна. – Сколько воды с тех пор утекло. Не верится, скоро Соне будет столько, сколько тебе тогда было!

– Заходила она к тебе?

– Ко мне нет, к Наде в Коньково заезжала.

– Да? – только и смогла вымолвить Катя. – Хорошо, что нашла время, а то к сессии подготовки много.

– Только это секрет. Надя просила меня не говорить тебе. Соня деньги у нее заняла, а на что – не сказала. Вот она и звонила мне узнать, но ко мне Соня не заглядывала.

– Странно, могла бы мне позвонить. Какую сумму?

– Откуда мне знать. У Надежды к Соне свое отношение, она внучку не выдаст. Кстати, у Тимура скоро новый показ будет, Соня меня с ним познакомила, и он пригласил. Пойдем-ка вместе. Мне кажется, все, что сейчас делает Соня, так или иначе связано с ним. Возможно, деньги нужны ему? Вспомни свою первую любовь. Ты тогда для Майкла делала все, что могла.

– А ты выписывала из газеты адреса квартир и телефоны хозяев в тетрадку, – грустно улыбнулась Катя. Майкл показался ей далекой точкой на горизонте прошлой жизни. – Где-то она у меня хранится, с нее и началась история агентства «Фостер».

– Катюша, – бабушка накрыла своей ладонью ее руку. – Все будет хорошо. Запомни, хо-ро-шо, по-другому и быть не может.

– Спасибо, бабуль, – Кате захотелось уткнуться в плечо Анны Ионовны, как в детстве.

Сейчас, как и тогда, как всегда, бабушка была единственной ее утешительницей: ушибла ли она коленку, принесла ли из школы случайную и несправедливую двойку, обожглась ли о пламя любви к мужчине, который не стал судьбой. Только в ее безусловной любви и поддержке Катя могла быть уверена.

На прощание Анна Ионовна, как всегда, поцеловала ее в щеку и крепко обняла. Кате пришлось чуть наклониться: с возрастом ее бабушка, как и все бабушки на свете, стала чуть ниже ростом. А может, дело было в том, что Катя, как многие внучки, носила каблуки.

Катя вспомнила, как в детстве она чуть ли не каждый месяц мерилась с бабушкой ростом. «Вот уже до подмышки достаешь», – радостно смеясь, говорила бабушка. А через каких-то полгода: «Ничего себе! Выше моего плеча вымахала». Однажды летом, когда сначала бабушка была в санатории, потом Катя в первый и последний раз в жизни уехала в пионерлагерь, они не виделись два месяца. Вернувшись домой к сентябрю, Катя с удивлением обнаружила, что ей нужно наклониться, чтобы поцеловать бабулю. И до сих пор ее не покидало удивление, когда приходил черед прощаться, ведь рядом с бабушкой она по-прежнему чувствовала себя маленькой девочкой.

Выйдя из подъезда, она не сразу села в машину, а остановилась и окинула взглядом знакомые окна. Старый, милый, знакомый с детства двор! Московских окон негасимый свет – для каждого коренного москвича он горит по своему родному адресу, для Кати он всегда здесь, в Брюсовом переулке.

Выезжая из двора, она поймала на себе взгляд женщины, стоявшей на противоположной стороне дороги. Она смотрела не на Катю, а во двор, будто собираясь перейти дорогу, но в скользнувшем по ней взгляде мелькнуло узнавание. «Может, соседка», – подумала Катя, хотя почти все жильцы дома были ей известны, и дама точно была не из их числа. Но все равно Катя почему-то не могла назвать ее незнакомкой.

Времени вспоминать не было. Притормозивший джип галантно мигал фарами, позволяя выехать со двора. Катя махнула рукой водителю в знак благодарности и вырулила на дорогу. Если бы она могла оглянуться, то увидела бы, что женщина, проводив взглядом ее машину, пошла в сторону Тверской.

Глава 4. Боня и Леня

– Какая еще собака? – Катя отставила дежурную чашку кофе и удивленно посмотрела поверх очков на вошедшую в кабинет секретаршу.

Элегантные очки в тонкой позолоченной оправе она надевала в основном в офисе, когда работала с документами: ее природный близорукий «минус» с возрастом компенсировался небольшим дальнозорким «плюсом», и теперь даже контактные линзы, которые так выручали в повседневной жизни, нуждались в помощи, когда она брала в руки бумаги.

На сотрудников Катины очки наводили благоговейный трепет, ведь они означали, что Екатерина Александровна очень занята и ее лучше не отвлекать. Вот и сейчас молоденькая секретарь, не решаясь пройти дальше порога, застыла в дверях.

– Маленькая белая собачка, – пролепетала она. – Французская болонка. Мне сказали по телефону, что вы обязательно поможете.

– Мы же не приют для животных! Наверное, кто-то ошибся номером.

– Вряд ли. Женщина говорила с сильным акцентом, но я точно расслышала ваше имя. Она сказала, что ваш мобильный телефон был выключен, поэтому она звонит по второму номеру на визитке в офис агентства. Ее муж – постоянный клиент, и она уверена, что вы сможете помочь им устроить собаку на время отъезда.

– Она представилась?

– Да, я записала, – секретарь протянула Кате листок. – Она просила связаться с ней по указанному телефону, чтобы обсудить семью, которая обеспечит все условия проживания собачки на три недели.

Катя взглянула на листок, хотя уже поняла, что от этого поручения ей не отвертеться. Так и есть! Госпожа Дилсон – супруга влиятельного английского банкира американского происхождения, проживающего в Москве.

Она отлично помнила господина Дилсона еще с девяностых, когда он бывал в столице наездами. Впервые он пришел в их с Майклом офис по объявлению в «The Moscow Times»: Дилсона интересовало все только лучшее! Исключительно элитные апартаменты в Москве – «the most elite apartments», подчеркнул он тогда. То, что владельцем агентства, которому предстояло найти ему такую квартиру, оказался американец, Дилсону, безусловно, импонировало. Искала и нашла ее, разумеется, Катя, что не могло укрыться от проницательного банкира.

Стоит ли говорить, что располагалась эта квартира на Патриарших прудах. В девяностые годы Патриаршие сравнивали с Центральным парком в Нью-Йорке. Там были самые престижные и дорогие апартаменты. Клиенты немногочисленных в то время агентств недвижимости буквально дрались за квартиры в доме по адресу: Малая Бронная, 32, с видом на пруд. Наиболее везучим посчастливилось арендовать квартиры на третьем и четвертом этажах дома, потому что там были балконы. Но выше всех в прямом и переносном смысле слова жил господин Дилсон с семьей. За этой квартирой на шестом этаже с огромным балконом Катя охотилась больше трех месяцев. Сделка состоялась благодаря хитрой комбинации, с помощью которой владельцы – родители и двое взрослых детей – разъехались по квартирам не меньше ста метров каждому, да еще и в этом же районе.

С тех пор переезжал Дилсон редко, но всегда метко, пользуясь только услугами агентства «Фостер», даже когда в память о Майкле осталась одна фамилия, которую было решено сохранить в качестве репутационного капитала – единственного, что ему не удалось унести с собой.

Поиском недвижимости для Дилсона, будь то квартира, дача или новый офис, Катя всегда занималась лично. Перепоручить такого клиента другому, даже самому опытному агенту было бы дурным тоном, а отказать семейству Дилсон – просто невозможно, даже если бы они пожелали поручить ей заботу о милом ручном домашнем крокодиле.

«А тут всего лишь маленькая белая собачка, – обреченно подумала Катя. – Любимая собачка госпожи Дилсон, которая устраивает благотворительные балы для помощи осиротевшим детям, бездомным животным, одиноким старикам и непонятым гениям, а потому считается чуть ли не святым человеком».

Собственно, никаких особых затруднений в связи с неожиданным поручением не должно было возникнуть. Перед Катей стояла всего лишь очередная поисковая задача, только на сей раз ей предстояло найти не квартиру для покупателя или покупателя для квартиры, а временного заботливого хозяина с квартирой для болонки. Условия поиска таковы – это должен быть самый надежный и проверенный, дисциплинированный и ответственный человек на свете, который обеспечит полную сохранность собачки. О том, что будет, если с питомцем семьи Дилсон что-то случится, лучше было даже не думать.

* * *

Черный микроавтобус «Мерседес» с тонированными стеклами медленно въехал во двор дома в Конькове и остановился, словно для того, чтобы дать возможность хорошенько рассмотреть его со всех сторон. На отполированных до блеска боках играли солнечные зайчики, а сама модель внушительностью размеров явно намекала на то, что неожиданный гость – limited edition.

На самом деле водитель замер в нерешительности, прикидывая, сможет ли развернуться в этом заставленном разномастными машинами узком дворе или придется сдавать задним ходом, перегородив въезд и выезд.

Так и не разрешив эту дилемму, он просто остановил машину посреди двора. Дверь «Мерседеса» открылась, из нее вышел черный как смоль, широкоплечий афроамериканец в белоснежной рубашке, с белозубой улыбкой. В руках он нес переноску для собак из зеленого бархата с логотипом «Ральф Лоурен», в прорези которой можно было заметить маленькое привидение. А что еще могло быть таким ослепительно-снежным – белее, чем рубашка и улыбка афроамериканца вместе взятые, – и иметь два идеально круглых черных глаза?

– Ах ты ж, титька тараканья! – с восхищением протянула Зинаида, главная из трех старушек, сидевших на скамейке у подъезда, к которому направилось заморское диво. В ее устах это была высшая похвала, которой удостаивались немногие явления окружающей действительности в Конькове.

Дверь в подъезд уже открывала Надежда, словно невиданное явление было отрепетировано заранее.

– Кто это у нас там такой мохнатенький? – ласково поинтересовалась Надежда у бархатной переноски, на всякий случай загораживая собственноручно повешенное на дверь подъезда объявление о том, что собак предписано выгуливать в наморднике и на поводке, ослушание расценивается как административное правонарушение и карается штрафом.

– Гау, – доверительно сообщил ей обитатель переноски. Две блестящие черные бусины доверчиво уставились на нее, потому что афроамериканец торжественно, как торт, вручил ей переноску прямо в руки.

– Мадам, его называться Бон-Бон. В этот сумка – все, что он любить, – с сильным акцентом сказал провожатый. В руках у него была вместительная дорожная сумка с тем же логотипом «Ральф Лоурен». – Пожалуйста, я провожать вас с Бон-Бон до ваш квартир!

Он распахнул дверь в подъезд.

– Подождите минуточку, дайте мне посмотреть на него, – Надежда подошла с переноской к скамейке.

Старушки с готовностью подвинулись, не отрывая взглядов от бархатной переноски. Казалось, они не удивятся, даже если оттуда, как из шляпы фокусника, вылетят белые голуби, выскочит кролик или потянется нескончаемая лента разноцветной мишуры.

И все же они ахнули в изумлении, а Зинаида издала утробный звук, который не преобразился в слова, поскольку свою коронную фразу она уже потратила на лощеного афроамериканца.

В переноске сидела белоснежная игрушечная собачка и, склонив головку набок, изучала зрителей. Она часто дышала – так, будто бежала всю дорогу до Конькова, и один раз мигнула, что явно указывало на то, что игрушка живая.

– Мальтийский болонк! – с гордостью сообщил им подошедший афроамериканец и аккуратно поправил сверкающий разноцветными каменьями ошейник собачки. – Мальтезе!

– Не убежит? – прошептала Надежда.

Вместо ответа афроамериканец, который, признаться, боялся того же и с опаской оглядывал окрестности и огромную помойку во дворе, пристегнул к ошейнику инкрустированный стразами поводок и протянул его Надежде. Больше всего он мечтал убраться отсюда поскорее, даже на родине в Бруклине он чувствовал себя спокойнее.

Надежда с опаской вынула Бон-Бона из переноски и прижала к лицу, он мгновенно лизнул ее в щеку нежно-розовым язычком. Она даже покраснела от удовольствия, сама от себя не ожидала.

– Ну что, пошли домой, Боня? – спросила она его и понесла на руках к подъезду.

* * *

В первый день своей новой жизни в Конькове Бон-Бон лежал на кровати. Он отказывался спускаться на пол и даже есть ароматный собачий корм с витиеватым названием на этикетке.

По дороге его растрясло, и этим объяснялось то, что любимца мадам Дилсон не взяли с собой на каникулы в Англию. Бон-Бона укачивало в самолете, мутило в поезде и подташнивало в машине.

Он был классической диванной болонкой, созданной для того, чтобы украшать собой интерьер, перемещаться из гостиной в ванную комнату и обратно – желательно на руках, дремать под неспешные салонные разговоры хозяйки и терпеливо притворяться плюшевым истуканом, оказавшись в руках хозяйских детей. По крайней мере, так думали госпожа Дилсон и он сам.

Отойдя от путешествия в удаленное от центра Коньково из нового монолитного дома в Большом Афанасьевском переулке, 28, апартаменты в котором господин Дилсон купил еще на стадии строительства, Бон-Бон с опаской огляделся. Всю жизнь его перевозили из одного прекрасного места в другое, еще более прекрасное. Стало быть, тут тоже должна находиться ванная комната с хрустальными люстрами и джакузи – еще больше, чем прежде, а ведь и в той он каждый раз, как его мыли, боялся утонуть. Не менее трех раз в день.

Очевидно, за стеной находилась кухня – оттуда пахло едой, а раз так, то там пряталась приставленная к нему филиппинка, которая готовила очередное блюдо из консервов или размешивала полезные для мальтийских болонок витаминные коктейли. Каждый день она приставала к нему с этими витаминами, беспрестанно терзала расческой, а главное – после каждой помывки опрыскивала одеколоном, потому что хозяйка хотела, чтобы от него хорошо пахло. На улицу филиппинка носила его на руках, а принеся обратно, мыла и душила еще более тщательно, поэтому гулять Бон-Бон не любил.

Сейчас на кровати Бон-Бон чувствовал себя в относительной безопасности, радовался, но и недоумевал временному затишью вокруг собственной персоны.

В это время Леня сидел за стеной на кухне и смотрел на часы.

– Как долго этот паразит будет валяться на моем месте? – строго спрашивал он Надежду Бенционовну. – Прошел уже час. Я тоже хочу полежать с газетой.

– Как тебе не стыдно, – тихо, будто Бон-Бон может услышать, понять и обидеться, увещевала его Надежда. – Собака пережила стресс, скучает по хозяевам. Он же не лает и не дерет обои. Подумаешь, лег на твое место. Иди посиди в кресле.

– Лучше пройдусь по району, – решил Леня.

– Ты… это, – осторожно попросила его Надежда Бенционовна, провожая до дверей, – объявление с дверей подъезда сними. Как-нибудь незаметно. Будто хулиганы сорвали.

– Может, еще насрать у мусоропровода? – пробормотал Леня, когда дверь за ним закрылась. Дверь подъезда с сорванным объявлением.

* * *

– Ой, а кто это у нас просыпается, ой, а чьи это глазки открываются?

Бон-Бон сонно приоткрыл один глаз и вопросительно уставился на Надежду, которая ласково почесывала его за ухом.

Его утро всегда начиналось с получасового расчесывания, поэтому он обреченно вздохнул и лег на спину: ежедневный ритуал без вести пропавшая филиппинка обычно начинала с живота, потому что в основном хозяева смотрели на Бон-Бона сверху и сбоку, стало быть, именно на спине и боках шерсть должна была быть начесанной в последнюю очередь и оставаться непримятой как можно дольше.

У Нади – он уже знал, как зовут приставленную к нему вместо филиппинки служанку, – видимо, не оказалось в доме расчески, потому что она принялась гладить его по животу пятерней. Нельзя сказать, чтобы Бон-Бону это не понравилось. По заведенной традиции он попеременно подставил ей оба бока и спину. Если его шерсть будет недостаточно пышной и это не понравится окружающим, он не виноват.

– Леня, смотри, да он же дрессированный! – крикнула Надежда в открытую дверь.

– Лучше бы они его тогда в цирк сдали! – откликнулся с кухни Леня, довольный тем, что вечером все-таки сумел спихнуть наглого пса с кровати, и тот устроился на ночь в углу на сооруженном Надеждой лежаке из диванных подушек.

Одеколона в этом доме тоже, видать, не было. По крайней мере, переводить его на Бон-Бона никто не собирался, так же как и нести на руках на кухню.

Бон-Бон, чувствуя себя изрядно проголодавшимся после вчерашнего воздержания, собрался с духом и отправился осматривать дом самостоятельно. Конечно, он немного боялся заблудиться, помня, какой огромной была квартира его хозяйки, исчезнувшей, как и надоедливая филиппинка. Он тщательно обнюхивал каждый угол, чтобы запомнить запах и вернуться в эту же комнату.

Медленно труся вдоль стены и почихивая, когда в нос попадала пыль, вскоре он учуял знакомый запах и поднял голову – перед ним возвышалось ложе, на котором он провел ночь. Бон-Бон решил, что сбился с пути и свернул где-то раньше, чем нужно, поэтому большая часть квартиры, включая залу для приема гостей, будуар и комнату пыток с джакузи, осталась неисследованной. Он собрался с силами и отправился в путешествие вновь – еще медленнее и осторожнее. Через тот же промежуток времени он вновь уткнулся носом в диванные подушки.

– Надя, что он как заведенный по кругу ходит? – крикнул Леня Надежде, загружавшей белье в стиральную машину за закрытой в ванную комнату дверью. – Явно пи-пи хочет, тащи его на улицу, пока не наделал!

Услышав знакомое слово «улица», Бон-Бон опрометью юркнул под круглый стол, чтобы его не нашли. При прогулках с филиппинкой это давало возможность выиграть минут десять-пятнадцать.

Леня с интересом наблюдал, как важная и строгая Надежда Бенционовна полезла под стол и, стоя на коленях, уговаривала Бонечку «выйти хоть на пять минут». Он не узнавал былую Надю и не понимал, как может настолько переродиться человек – и ладно бы перед лицом смертельной опасности в виде акулы, преследующей участников международного заплыва. Но ведь гипотетическая акула не шла ни в какое сравнение с этим мохнатым засранцем, которого при желании с головой можно засунуть в карман куртки.

Бон-Бон с неудовольствием позволил вытащить себя из-под стола и приготовился к обычным истязаниям – надеванию бархатного жилета, а если на улице дождь, то еще и несносных кожаных сапожек на каждую лапу.

Но вместо этого на шее у него щелкнул карабин.

– Ну, пойдем, Боня, гулять. Пойдем гулять, Бонечка, – услышал он голос Нади и впервые в жизни вышел из двери квартиры без верхней одежды, на своих двоих.

* * *

Уже полторы недели Бон-Бон проживал в Конькове и звался Боней. Шерсть его спуталась и кое-где на боках скаталась в колтуны. Ее окрас уже нельзя было отнести к идеальному блонду, скорее к омбре с плавным переходом от светлого к темному: белый верх, переходящий в оттенок кофе с молоком низ. А после того как Боня учуял на газоне неподалеку от помойки рыбьи потроха и, повинуясь проснувшемуся собачьему инстинкту, не отказал себе в удовольствии поваляться в них на спине, омбре дополнилось пятнами неописуемого цвета.

Конечно, мама Надя, как теперь называла себя по отношению к нему хозяйка необычной квартиры, мыла гостя, и даже с шампунем, но все-таки это была не пристрастная стирка всего замершего от ужаса собачьего тела беспощадной филиппинкой в грозной ванне-джакузи, а всего-навсего ополаскивание душем после прогулок. Осмелевший и уверившийся в полной своей безнаказанности Боня позволял себе приходить с улицы все более грязным, внося разнообразие в свой благородный природный окрас.

Из пасти его несло только что съеденной курочкой или «коклеткой». Ох, как нравились ему эти восхитительные яства с поджаристой до хруста корочкой, о существовании которых он даже не подозревал. Мама Надя колдовала над ними, стоя у плиты, пока Боня благоговейно сидел у ее ног и впитывал в себя чудесный аромат жарящегося мяса всеми фибрами замирающей от счастья собачей души.

– Скоро коклеты будут готовы? – уточнял из-за стены Леня.

– Еще десять минут, – сообщала мама Надя, а Боня ревниво прижимался к ее ногам, рассчитывая на право первой «коклетки». И она ни разу не обманывала его ожидания.

Спал он в постели мамы Нади, но устраивался там не сразу. Хозяин или слуга по имени Леня – спустя неделю Боня так и не определился с его ролью в этом доме – сверлил взглядом Боню, и тот смирно лежал в углу на подушках и делал вид, что совсем не претендует на соседство в кровати.

Боня терпеливо ждал, пока Леня заснет, и, лишь когда улавливал чутким ухом мерное дыхание спящего человека, которое всегда отличается от дыхания человека бодрствующего, вставал с подушек и маленьким белым привидением бесшумно вскакивал на кровать. Он сворачивался клубочком в ногах мамы Нади так, чтобы не задеть Ленины шершавые пятки. Спал Боня чутко и, как только Леня проявлял первые признаки человека пробуждающегося, так же бесшумно спрыгивал с кровати и устраивался на подушках.

Жизнь этой семьи, в которой он оказался, видимо, благодаря какому-то счастливому случаю, протекала не только в маленькой квартире размером с гардеробную его прежней хозяйки, не имеющей зала, джакузи, холла и оттого очень уютной, подходящей для маленькой собачки. Мама Надя и Леня обходились без гостей, не устраивали приемы и светские вечеринки, перед которыми болонку положено расчесывать с удвоенным рвением, опрыскивать духами вдвое старательнее и повязывать самый красивый бант, чтобы гостям, а особенно детям гостей, непременно захотелось потискать, пообнимать, потаскать на руках, повертеть и зацеловать чуть ли не до смерти маленькую белоснежную и беззащитную игрушку.

Иногда он все же скучал по хозяйке – нельзя не признать, она любила его, заботилась и была ласкова, но не так часто Бон-Бон мог наслаждаться ее добротой, которая распространялась на многих, тогда как доброта и внимание мамы Нади предназначались только ему.

За все время, что он тут находился, в гости пришла только худенькая, чем-то явно расстроенная или напуганная девушка. Боня почувствовал ее тревогу и беспокойство, едва она ступила на порог квартиры, но, кроме этого, учуял он еще что-то знакомое, а что это было – не охватывалось разумением мальтийской болонки. Может, запах центральных московских улиц – всей эти суеты, толкотни, роскоши и великолепия столицы, которых лишены районы окраины? По крайней мере, от девушки повеяло прежней жизнью – Боня явственно почуял это и на всякий случай залез под стол.

К его облегчению, проходить в комнату девушка не стала. Было видно, что она торопится, хоть и пытается скрыть это. Мама Надя ненадолго уединилась с ней на кухне, голос ее тоже зазвучал тревожно, как будто настроение девушки было заразно. Потом девушка ушла, унеся с собой эти взбудоражившие Боню флюиды, но он еще долго лежал под столом, положив голову на лапы и наслаждаясь безусловным, абсолютным, всеобъемлющим покоем, который ему впервые довелось испытать в этой квартире.

* * *

Прогулки стали самым долгожданным событием. Теперь при слове «гулять» Боня не прятался, а, напротив, мчался к входным дверям и в счастливом нетерпении выплясывал на задних лапах, торопя маму Надю звонким лаем.

Из дверей он вылетал пулей, натягивая поводок до предела. Во дворе резвился и бегал. Однажды Надежда осмелилась отстегнуть поводок, готовая мчаться за Боней хоть на край света, если он воспользуется предоставленной свободой в полной мере. Но Боня лишь взвизгнул от восторга и с бешеной скоростью стал нарезать круги возле нее, словно стремительно вращающийся спутник большой планеты.

Надежда поняла, что он не убежит, и стала отпускать его на каждой прогулке. Боня бегал, впервые в жизни, и чувствовал себя настоящей собакой – тоже впервые в жизни. Один раз он даже осмелился погнаться за котом, вздумавшим приблизиться, чтобы рассмотреть получше всклокоченный белый шарик.

Шла вторая неделя пребывания Бони в Конькове, но если бы он мог складывать часы в дни, а дни в недели, то очень удивился бы, ведь счастливые часов не наблюдают, а он был действительно счастлив, и казалось, что счастье это длится уже вечность.

Трава и листва на деревьях были того удивительного яркого изумрудного цвета, какой бывает только в начале лета, небо – пронзительно голубым, а бегущие по нему белые облачка напоминали очертаниями самого Боню, который несся по земле, пытаясь убежать от собственной тени.

Самым притягательным местом двора была помойка – возле нее собирались серьезные дворовые псы и худые бездомные коты. Там кипела своя жизнь. Боне было боязно и любопытно одновременно, но подбегать близко он боялся, помня, как ощерился и шипел на него взъерошенный кот.

Один раз на улицу с ним отправился Леня. Мама Надя затеяла печь пирог и не могла отлучиться от духовки, а Боня уже нетерпеливо прохаживался возле дверей, всем своим видом выражая нетерпение.

– Леня, погуляй с Боней! – попросила Надежда.

– Ладно, – буркнул Леня.

Он пристегнул карабин поводка к ошейнику и вывел Боню из квартиры. Боня чувствовал, что Леня недоволен, и старался не бежать, усмиряя желание быстрее оказаться на улице.

– Только недолго, маленький негодяй, – сказал ему Леня в лифте.

Боня поднял голову и заглянул в глаза Лене, всем своим видом выражая согласие, только бы тот не злился, ведь мальтийские болонки очень не любят злых людей.

Когда они вышли из подъезда, Боня все же не вытерпел и рванул поводок, так хотелось ему побегать. Карабин поводка дернулся и раскрылся: то ли Леня недоглядел и не до конца застегнул, то ли просто пришло время сломаться, которое наступает почти у любой вещи. Как бы там ни было, Боня оказался на свободе – к своей радости и Лениному недоумению.

– Фьюить, – позвал его Леня. – Иди ко мне, хорошая собачка! Как там тебя, тю-тю-тю, к ноге!

Но Боня, отбежав на некоторое расстояние, стоял как вкопанный и задорными блестящими глазами-пуговками смотрел на Леню, чуть наклонив голову. Трудно сказать, о чем он думал, но, наверное, звучало бы это примерно так: «Ты косо смотрел на меня и спихивал с кровати днем, а ночью я был вынужден караулить каждый твой вздох, чтобы ты не проснулся и не задал мне трепку, обнаружив рядом. Ты считал каждую съеденную мной коклетку и даже куриную кожицу, которую тебе запрещает есть Надя, чтобы не повысился холестерин, ты жалел для меня. Ты совсем не понимаешь, что мальтийская болонка становится главной в любом доме, где оказывается, и это не наша прихоть, а закон природы. Ты из вредности не хотел, чтобы я побегал, и потащил бы меня домой на поводке, как на аркане, если бы не этот счастливый случай. Так вот побегай же теперь за мной! Попробуй поймай!»

Трудно сказать, понял ли Леня то, о чем мог бы думать Боня, скорее всего – да, потому что он тихо взвыл от досады, а потом и вовсе окаменел от ужаса, представив, что скажет ему Надежда Бенционовна, если он явится домой без собаки.

– Фьюить-фьюить, хороший мой, – сладко пропел он, но рассчитывать на успех не стоило. Мальтийские болонки покладисты только с теми, кто их любит.

Не обращая внимания на Леню, Боня развернулся и независимо потрусил в сторону помойки: гулять так гулять.

– Паршивец мохнатый, безмозглый меховой мешок! – выругался про себя Леня и покорно отправился следом, понимая, что если он ускорит шаг, то побежит и собака.

Неожиданно во двор въехала большая «Газель», перегородившая Лене дорогу. Водитель остановился как раз напротив помойки, возле которой был шанс развернуться и припарковаться на единственное свободное место. Леня понял его маневр и попытался обежать сзади, но водитель решил сдать еще немного и включил заднюю передачу.

– Да что же это такое! Дурень! – взревел Леня и стал обходить «Газель» спереди, но водитель уже намеревался ехать вперед и недвусмысленными жестами предлагал Лене убраться с дороги, где и так места хватало лишь на разворот в три приема.

За эти считаные секунды пропавший из Лениного поля зрения Боня успел беспечно достичь помойки и даже встретить там трех дворняг, с остервенением глодавших вытащенные из мусорного бака кости. Увидев Боню, они остолбенели, а потом оставили кости и оскалились. Боня четко понял, что ни о каком собачьем братстве речи быть не может. Для этих огромных псов он – не более чем десерт, удачно прибывший к концу основной трапезы.

Боня оглянулся, но Леня со своим спасительным поводком куда-то пропал, и тогда Боня понял, что пришло время бежать.

Псы придвинулись к нему с глухим рычанием. В тот же миг Боня подскочил, как мячик на теннисном корте, и пустился наутек, не разбирая дороги.

Дворняги кинулись за ним, но, вовремя сообразив, что и добытые кости нельзя без присмотра оставлять у помойки, вернулись обратно, ограничившись заливистым лаем.