Текст книги "Пепельная Луна"

– Нет, я купила у проводника сок и печенье.

– Перекус студента, понятно. Проводник не удивился?

– Нет, я ведь пришла к нему за таблетками.

– Та-а-ак, а вот это что-то новенькое. И что за таблетки тебе дал проводник?

– Я сама взяла, из аптечки. Обычный спазмолитик.

– Для чего тебе среди ночи понадобились таблетки?

– Для того же, что и остальным женщинам… Денисов, не вгоняй меня в краску!

– Хорошо, док все понял. Как они назывались?

Катя сказала название таблеток, активно рекламируемых по телевизору и продающихся в каждой аптеке.

– Там были и другие, вроде того же действия, но импортные, у нас их не встретишь. Но я-то специально выбрала те, которые знаю и уже принимала, – отчиталась она как ученица.

– Это были таблетки с таким наименованием отечественного производства или зарубежного?

Катя попыталась припомнить.

– Импортные, точно. Французские вроде. По-русски на упаковке не было написано.

На том конце провода раздался стук клавиатуры.

– Катя, – через секунду вкрадчиво сказал Денисов, – а коробочка какого цвета была, голубенькая или зеленая?

Катя нахмурила лоб.

– Голубая, точно. А что?

– И сколько штук ты выпила?

– Ну две, как обычно, чтобы быстрее подействовало. По инструкции взрослым максимум две можно.

– Можно две – по двести пятьдесят миллиграмм, Катя! А то, что в голубой упаковке импортного производства, содержит тысячу миллиграмм действующего вещества в одной капсуле! Их применяют в стационаре и дают больным после операций для снятия сильного болевого синдрома, под наблюдением врача. А ты выпила две! Это все равно как если бы тебя попросили купить квартиру в пятьдесят квадратных метров, а ты купила пятьсот квадратов! Разницу чувствуешь? Как вообще они оказались у этого олуха-проводника. Ты понимаешь, что во сне у тебя могло остановиться сердце? Отсюда симптомы отравления, сонливость и спутанность сознания. Ну что ты как маленькая, неужели не понимаешь, что, кроме названия, на дозировку смотреть надо?! Сколько прошло времени с момента приема?

– Я не знала… Они так же назывались… Часов десять…

– Что же ты таблетки сразу глотаешь, не посмотрев…

– Я не знала, – всхлипнула Катя. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы ее гладили по голове и жалели, а не отчитывали.

– Считай, что тебе повезло. Острый период наступает обычно быстрее, и, судя по всему, ты его миновала. Активированный уголь есть?

– Да.

– Значит, так. Пять-семь таблеток угля, обильное питье. Можно заварить крепкий чай и съесть сухарик. Куриный бульон или рис тоже к вечеру можно. Может, за тобой прислать и привезти в больницу? Мы тебя тут прокапаем, сразу легче станет.

– Н-н-нет, а ты сам не приедешь?

– Катюша, сегодня очень, очень важная операция. Никак! Прими уголь и побольше пей, чтобы вывести метаболиты из организма. Если что, звони. Договорились?

– Договорились, – сказала Катя упавшим голосом.

– Я тебя люблю.

– Я то… – откликнулась Катя.

– Я здесь. Бегу, бегу, – крикнул кому-то Денисов.

– …же, – ответила она в уже пульсирующую короткими гудками трубку.

* * *

Несмотря на эти скомканно и не единожды произнесенные слова, каждый раз после разговора с Денисовым ей казалось, что они не сказали друг другу самого важного, и так уже целый год. А есть ли это важное?

«Нет уж, вот об этом я точно подумаю завтра», – решила про себя Катя. Жизнь научила ее быть полностью согласной со Скарлетт О’Харой.

Она пошла на кухню, достала из ящика стола упаковку активированного угля: пять таблеток, не ошибиться. Вернулась в гостиную, полежала. Сон не шел, но спирающее грудь чувство отпустило. Одно то, что она теперь знала рациональную причину недомогания, успокаивало.

Спохватившись, что так и не переоделась с дороги, Катя сходила в душ, а после надела легкое льняное домашнее платье свободного кроя с узорами по подолу. Сделала себе крепкий чай с сахаром и вышла на крыльцо.

Май и в Москве выдался по-летнему жарким, даже знойным. Природа будто авансом выдавала тепло, что, конечно, настораживало, ведь такие непривычные щедроты вполне могли означать прохладное лето.

Прямо у крыльца росли пышные кусты сирени. Ее гроздья тяжело свисали с веток, цветение было в разгаре. С самого детства она любила сирень и каждый год, проезжая весной мимо метро, специально останавливалась и покупала у бабулек охапки. Теперь у нее была собственная «сиреневая плантация», как она ее окрестила. Кусты сирени разных сортов, высаженные в ряд, образовывали перелив сиреневых оттенков: от бледного, почти белесого, до темного, уходящего в фиолетовый. Особняком росла белая сирень.

Глядя на сиреневый ковер, Катя вспоминала лавандовые поля Прованса и Семена за рулем гоночного автомобиля с открытым верхом. Вспоминала и – была счастлива, потому что все это было в ее жизни, осталось в памяти, и в любую минуту она могла туда вернуться, посмотрев на сирень.

В городе сирень уже кое-где отцветала. В этом году Катя впервые обратила внимание на то, как уродливо смотрятся ее высохшие, побуревшие, словно ржавые, соцветия. Наверняка так было и в ее детстве, ведь цветение всегда заканчивается одинаково, но она этого не замечала раньше.

Она села на верхнюю ступеньку крыльца – так же они сидели летними вечерами с бабушкой. Облупившаяся и выгоревшая серая краска старого дачного дома пузырилась и лопалась. Казалось, что дом, как и не послушавшая бабушку и весь день прогулявшая с открытыми плечами Катя, просто обгорел на солнце.

Катя любила подцепить высохшую, слезающую лоскутами краску и сжать в ладони. Получался серый песок, которым она рисовала математические формулы на черной мокрой земле, а потом бежала в дом и уже в тетради в клеточку заканчивала решать задачку.

Отопления в дачном доме не было. Когда они только приезжали, вся постель пахла сыростью после зимы. Для того чтобы вернуть тепло в отвыкшие от присутствия дачников комнаты, бабушка включала масляные электронагреватели. Одеяла и подушки они сушили прямо на крыльце, предоставляя уже по-летнему жаркому солнцу справляться с этой работой.

Затевали генеральную уборку – «гениальную», как говорила сама Анна Ионовна. Их две комнатки, да и весь дом в целом, становились по-настоящему жилыми. Затем каждое утро после завтрака бабушка мела дощатый пол большим золото-ржавым веником почтенного возраста, а потому совершенно лысым.

Ежедневная уборка представлялась Кате настоящим ритуалом. Мусор бабушка сметала на газетку. Совка в доме почему-то не было. Потом она брала с веревки маленькую байковую тряпочку. Эту тряпочку темно-синего цвета в мелкий розовый цветочек, кусок старого халата, Катя помнила по сей день. Халат был чьим-то чужим, не бабушкиным. Анна Ионовна не признавала халатов и, где бы ни находилась, всегда выходила к завтраку в блузке и юбке ниже колен. Даже домашние тапочки носила на невысокой танкетке. Серебристые волосы всегда аккуратно причесаны и заколоты. Дачную жизнь Анна Ионовна не считала исключением из правил.

Тряпочкой бабушка подхватывала остатки мусора и смахивала в ведро. Потом стирала ее и снова вешала сушиться. Катя помнила все до мелочей, будто это было только вчера.

Впереди простиралось целое лето – восхитительно долгое, сладостно тягучее, как конфеты «Коровка», ломкие снаружи и карамельно-вязкие внутри, за которыми Катя бегала в поселковый магазин. Кате даже фантик нравился: стоит такая беззаботная корова на белом фоне, под ногами корм – зеленая травка. Правда, осенью всегда казалось, что пролетело лето быстро, как мигом проглоченная конфета, и надо было ждать следующего, которое хорошо тем, что всегда к нам приходит, что бы ни случилось.

В августе начинались бесконечные летние дожди. Когда показывалось солнце, Катя до изнеможения играла в бадминтон с соседской девочкой-ровесницей, которая занималась конькобежным спортом. Спортсменке доставляло удовольствие гонять Катю как сидорову козу. Видя, что она не сдается и иногда даже делает удачные удары, спортсменка злилась и метко посылала волан в гущу крапивы. Катя в трикотажном коротком платье отважно отправлялась за воланчиком, хотя крапива нещадно жгла голые ноги, оставляя красные пятна и волдыри. Но Кате удавалось скрыть подступающие слезы, и они снова играли…

Теперь она часто вспоминала детство – здесь, в доме на Николиной Горе.

Перед тем как вернуться в дом, Катя еще раз оглядела кусты сирени. Через две недели она собиралась пригласить садовника, чтобы привел в порядок кусты, почистил небольшой пруд. Что, если дать ему задание обрезать похожие на ржавчину сухие соцветия? Ее беспокоила эта неминуемая ржавчина вместо любимых цветов, которая словно символизировала увядание и тлен после быстрого цветения.

Катя бережно отломила три веточки сирени, чтобы аромат стоял и в доме. Спрятала в них лицо и пообещала себе, что не даст непонятно откуда взявшейся тревоге, как ржавчине, разъесть ее жизнь.

* * *

В гостиной Катя села за круглый стол, покрытый тканой скатертью с изящным кружевом понизу, и взяла в руки фотографию: они с Соней год назад, на школьном выпускном. Мать и дочь, но не знай этого – две сестры, старшая и младшая.

Катя держала в руках эту фотографию в тяжелой рамке и в который раз удивлялась, как неисповедимы – или предсказуемы? – пути природы. Вроде Катины у дочери черты, а все равно, как в причудливой мозаике, складывается из этих черт живущий в ее памяти облик Семена. Что-то упрямое, своевольное и непокорное сквозило иногда в этом взгляде исподлобья, и одновременно таким по-детски беззащитным он был. Девочка-олененок, девочка-волчок – и все это одна девочка, ее Соня.

По правде сказать, Сонино взросление беспокоило ее больше, чем она могла даже себе в том признаться. Ее девочка в платьицах с кружевными воротничками, которая совсем недавно – для матери все как вчера – тянула пухлую ладошку, чтобы идти в школу за руку, сначала превратилась в худощавого подростка, предпочитающего рваные джинсы и растянутые майки, а потом – в модельной внешности стройную девушку. Да еще этот фамильный взгляд Семена, словно говорящий: стоп, я тебя люблю, но дальше – моя территория, и только я тут хозяин.

Как никто другой, она знала этот взгляд, который ловила даже в разгар самых бурных ласк, когда обвивала руками его плечи и казалось, что ближе, чем они стали друг другу, не может быть на свете. Даже проводя кончиками пальцев по его закрытым векам, она знала, как он в следующую секунду посмотрит на нее – бесконечно близкий и бесконечно далекий. Теперь Соня, спустя почти два десятилетия, переняла эту эстафету. Собственная дочь, рожденная от чужого мужа, как будто тоже становилась чужой…

Катя вспомнила, как во время беременности, глядя на результат ультразвукового исследования, доктор сказала: «Вот уже и плечики видны у нашей девочки». На выпускном фото легкое платье на бретельках не скрывало, а, наоборот, подчеркивало хрупкие плечи молодой девушки. Да у нее и ключицы выступали как у маленькой.

Сердце Кати сжалось от безграничной нежности и смутной тревоги, которая появляется у каждой женщины одновременно с рождением ребенка, но не каждой осознается, а бывает и так – дремлет до поры до времени. До поры, когда надо разжать свои пальцы и выпустить подросшую ладошку в большой мир. До времени взросления.

Она взяла телефон и набрала номер Сони. На этот раз гудки длились недолго, дочь как будто ждала ее звонка.

– Привет, мам! Ты что, сразу на работу поехала? Я тебя дома жду-жду!

– Сонечка, я плохо себя почувствовала в поезде, и водитель отвез меня на Николину… Если у тебя сегодня нет учебы, может, приедешь? Я соскучилась!

– Мама! – Голос Сони задрожал. – Ну какая Николина, у меня же нет машины, чтобы тащиться туда. Я тебя жду, потому что мне деньги нужны. В кредитку залезать не хочется, с нее же наличные только под большой процент снять можно.

– Погоди, разве тебе не хватило тех денег, которые я оставила на две недели?

Соня шумно вздохнула.

– Представляешь, оказалось, что по истории и основам мировой культуры учебники надо покупать перед экзаменами, а они такие дорогущие! Ну и, если честно, я еще маникюр с педикюром в дорогом салоне сделала. Не рассчитала…

– Ты хоть там голодной у меня не сидела? – забеспокоилась Катя. – Позвонила бы, я бы перевела тебе на карточку, или к бабушкам заехала.

– Да я думала, что дотяну до твоего приезда…

– Хорошо, приезжай на Николину и как раз возьмешь деньги.

– Мама, что ты заладила со своей Николиной. У меня дела в городе!

– Тогда пройди в мою комнату и открой второй сверху ящик комода, там есть наличные, их тебе должно хватить. Не клади трубку, иди посмотри.

Через пару минут Соня откликнулась:

– Хорошо, но мне еще взнос надо сделать.

– Какой взнос, куда?

– У нас девочка на курсе заболела, представляешь, у нее рак, и мы собираем на лечение в Израиле. Мама ее одна растила, у них нет таких денег.

– О господи, Сонечка, какой ужас! Ну что же ты мне ничего о своих делах не рассказываешь… Обычно в таких случаях, когда собирают деньги, открывают расчетный счет. Ты его знаешь? Я могу перевести на этот счет с банковской карты.

– Не знаю, нет пока никакого счета. Мы так ее маме относили.

– Хорошо, завтра, надеюсь, мне полегчает, и я тебе привезу. Сделаешь так, как удобно.

– Спасибо, ну я пошла.

– Соня, если у тебя возникают какие-то проблемы, говори мне о них, пожалуйста. Ты же знаешь, я много работаю и не так часто тебя вижу, как хочется, но это не значит, что я не беспокоюсь о тебе!

Соня замолчала, как будто задумалась.

– Хорошо, не беспокойся, я в порядке.

* * *

Лунный свет заполнял комнату ровным свечением. Даже обычные предметы вроде настольной лампы и деревянного стула с высокой изогнутой спинкой казались исполненными особой значимости и даже таинственными. Лампа имела бронзовое основание в виде львиных лап, при неверном свете луны чудилось, будто они подрагивают и еле сдерживают себя, чтобы не двинуться по столу навстречу Катиному взгляду. Старинный стул напоминал трон – возможно, на нем сидела еще прабабка Семена, у которой, как слышала Катя, были цыганские корни и при этом дворянский титул.

Заснуть никак не удавалось. В детстве, когда сон не шел, Катя всегда считала бабочек – капустниц и махаонов, именно они были знакомы ей по даче на станции Удельная. Она вспомнила, какие пируэты выписывали бабочки в ее фантазиях, как убаюкивали, уводили в страну снов.

Она попыталась призвать на помощь бабочек из детства, но они не захотели возвращаться, вместо них приползли тяжелые, как майские жуки, обрывки мыслей и воспоминаний: Дирк сжимает запястье Анны, Лена с безмолвным ужасом указывает на экран, Оноре де Монтиньяк уходит по перрону прочь, как будто не было у них полуночного разговора про литературу и архитектуру.

И еще кое-что беспокоило ее, в чем не хотелось признаваться самой себе. В эту поездку в Берлине она впервые осознала, что мужчины стали меньше ею интересоваться. Этот до банальности обидный факт не ранил, но, как назойливый комар, постоянно вился и зудел на периферии сознания. Еще два года назад в Париже встречные мужчины улыбались ей и говорили комплименты, что совсем не характерно для французов, вовсе не являющихся такой любвеобильной нацией, как было принято считать в детстве после чтения «Трех мушкетеров». Аура внимания, которая обволакивает каждую сексуально привлекательную женщину, словно истончилась.

Она не замечала этого, а в Берлине осознала как-то разом как нечто непреложное, раз и навсегда свершившееся. Все очевидно, ведь даже Денисов играет роль коленопреклоненного рыцаря на расстоянии и не спешит к ней на романтический ужин со свечами, ведь даже Монтиньяк… ушел и не оглянулся, чтобы вежливо проститься со своей попутчицей. Катя зажмурилась, словно собиралась с головой окунуться в холодную воду, и призналась самой себе: да, вот это последнее вонзилось в нее занозой.

Оставив тщетные попытки заснуть, она подошла к окну и отодвинула занавеску. Полная луна стояла в небе прямо напротив дома – величавая, холодная, молчаливая визави. Не поймешь, дружественная, враждебная или просто отстраненная. Луна и Катя стояли друг против друга, разделенные окном, бодрствующие в теплой майской ночи – одна по призванию, другая по принуждению. Одна на небе, другая на земле.

И тут раздался резкий звук, похожий на стук захлопнувшейся от порыва ветра форточки.

Форточки были еще одним приветом от Семена. На окнах в доме стояли деревянные стеклопакеты, созданные по эскизам прежнего хозяина. Разумеется, старые рамы оставлять было нельзя, и Семен сохранил от них главное воспоминание – форточки. Где вы еще найдете стеклопакеты с форточками?

Катя прислушалась: звук не повторился, но то, что раздался он внутри дома, сомнений не вызывало. На первом этаже все закрыто. Может быть, на втором? Или упал какой-то предмет, или…

Она бесшумно подошла к двери спальни и снова прислушалась. Что, если все-таки воры? Наверняка тот, кто планирует ограбление, заранее собирает информацию о владельцах, ведет слежку, в конце концов – действует по наводке. И если целенаправленно идет на дело в момент, когда в доме находится хозяйка, имеет самые кровожадные намерения. Хотя брать в доме, кроме памяти, нечего. Не будут же воры выносить и грузить диваны и кресла. Что касается денег, то было бы странным держать крупные суммы в загородном доме, хозяйка которого появляется не каждый день и использует это жилье скорее в качестве дачи.

«Бог не выдаст, свинья не съест», – вспомнила Катя любимую поговорку Семена. Звучит грубо, но ему она нравилась. Так он говорил, подписывая какие-то бумаги – разумеется, она никогда не спрашивала подробностей – и подмигивал ей, как бы беря в сообщники. Воспоминание о Семене придало силы. Черт возьми, она в его доме, в своем доме! В конце концов, чтобы преодолеть страх, надо на него пойти – так учат в детстве не бояться темной комнаты.

Катя открыла дверь и решительно, но бесшумно пошла в гостиную. По пути глянула в зеркало. В доме было много зеркал разного размера, они встречались в самых неожиданных местах. Больше всего ей нравились маленькие зеркала, висевшие между старыми семейными фотографиями: смотришься – и как будто ты уже там, с ними, твой портрет висит на стене.

На этот раз зеркало показало ей встревоженное бледное лицо и пышную копну волос, казавшихся в льющемся из окон лунном свете тоже белесыми. Шелковая белая ночная сорочка почти до пят дополняла образ.

«Ни дать ни взять – привидение! – усмехнулась Катя. – Сейчас я бы сама себя испугалась».

В стенной нише коридора стояла массивная высокая статуэтка – бронзовый кот с неестественно вытянутой шеей. Подарок одного из клиентов на прошлое Восьмое марта. Пожалуй, это самое тяжелое, что попалось ей на пути. Массивная голова кота была увенчана острыми ушами – отличное орудие для защиты и нападения. В кои-то веки подарили что-то действительно полезное!

Катя прислушалась к тишине и взяла кота за шею. Держа кота, как шпагу, в правой руке, левой толкнула дверь в темную гостиную. Тишина. Включила свет – никого.

Она обошла весь дом, включая свет, проверяя форточки. Поднялась на второй этаж. Заглянула под лестницу, на веранду, во все углы. Дом словно показывал ей каждую комнату, отчитывался, как провинившийся школьник: тут пусто и тут ничего, не виноват я!

Вернувшись в гостиную с тем же бронзовым котом в руках, Катя подошла к круглому столу и замерла, увидев то, что стало причиной шума. Их с Соней фотография в массивной серебряной раме с изящной инкрустацией, очевидно по рассеянности поставленная ею на край стола, упала и лежала на паркетном полу.

Катя подняла ее и поставила обратно, сдвинув к центру стола. На стекле в правом нижнем углу Катя заметила небольшой скол, но решила не разбирать раму и не выбрасывать стекло. Рама была очень дорога Кате – Семен привез ее из ЮАР.

Соня по-прежнему улыбалась ей с фотокарточки и пристально смотрела немного исподлобья. С первого класса у нее все всегда было на пять, начиная с прописей в косую линейку и заканчивая поведением. Золотая медаль в английской гимназии, отличный аттестат в музыкалке. И на выпускной – Катя помнит – она собиралась как на экзамен: безупречно заколотые в высокую прическу волосы, элегантное платье, фасон которого выбирала гранд-дама их семейства, Сонина прабабушка Анна Ионовна, а шил ее знакомый модельер из Дома моды. Соня несколько раз ходила туда на примерку, а потом ее пригласил на показ один из молодых людей, работавший моделью.

– Тимур работает в Доме моды и здорово танцует, – сказала про него Соня.

– А учиться он когда успевает? – спросила Катя.

– Мамочка, он пока не учится, но это только пока! – уверенно сказала Соня. – Если бы ты видела его на подиуме… У него есть актерский талант!

– Главное, чтобы ты учебу не бросила, – ответила Катя тогда невпопад, скорее следуя своим мыслям.

– Ой, ну что ты себе в голову взяла! Хотя вот ты сама бросила аспирантуру и долго никому не говорила, мне Аня рассказывала…

Аней она с детства называла прабабушку Анну Ионовну, а бабушку – Надей. Катя не узнавала свою строгую мать – никто и никогда не называл ее Надей, кроме давно пропавшего из их жизни мужа, Александра Суворова.

Надя то и дело снабжала Соню кулечками конфет, а то и купюрой «на личные нужды». Порой Катя даже завидовала дочери, поскольку не могла припомнить душевной теплоты матери по отношению к себе в детстве. Наверное, действительно внуков любят больше, чем детей, утешала она себя.

– Я и не отрицаю, что ушла из аспирантуры, но тогда время другое было! Тебе не представить… Одна страна развалилась, другая только появлялась. Перестройка, начало 90-х… Да и потом, я-то получила высшее образование, а науку бросила ради работы, и неизвестно, как бы мы сейчас жили, не сделай я тогда этот шаг. А вот если ты из Гнесинки вылетишь, Аня этого не переживет! Она столько сил в тебя вложила. И уж не знаю, как у Тимура, а у тебя точно талант, и его надо совершенствовать, а не… не… – Катя не знала, чем закончить, и неожиданно для себя добавила: – Не по показам мод ходить!

Сказала и тут же пожалела, услышав себя словно со стороны. Ей совсем не хотелось обидеть Соню, ведь на самом деле в модных показах нет ничего плохого, ведь не стриптиз же Соня ходит смотреть…

После осмотра дома сон как рукой сняло. Она пошла на кухню, сварила себе кофе и сделала тост с сыром вопреки диетическим наставлениям Денисова, испытав при этом даже нечто похожее на удовлетворение от того, что поступила по-своему.

Кофе взбодрил ее настолько, что Катя решила включить ноутбук, проверить почту, которая наверняка накопилась за несколько дней, ведь в последний раз она отвечала на корреспонденцию еще в Берлине, до того как узнала о случившемся с Анной и Дирком.

Главное же – у нее не шла из головы Сонина однокурсница, которой требовались деньги на лечение. Ей даже представить было страшно состояние несчастной матери этой девушки, узнавшей о диагнозе дочери. Те несколько дней, что ей удалось провести с Семеном перед его смертью в госпитале «Ассута», запомнились Кате на всю жизнь – не только безмерным мужеством, терпением и любовью к жизни пациентов, но и глазами их родственников, полными бездонного отчаяния и бесконечной веры в спасение, вопреки всем прогнозам.

Катя достала тоненький ноутбук, лежащий в ящике секретера. Иногда она приезжала в дом на Николиной Горе не только отдохнуть, но и поработать в тишине, поэтому запасной компьютер с доступом в Интернет был тут нелишним. Она проверила почту, отправила вежливые дежурные письма партнерам агентства, мысленно посетовав на то, что все до сих пор предпочитают писать ей, тогда как добрая половина ответов была в прямой компетенции секретаря.

Мысли о несчастной девушке не отпускали Катю. Одним кликом она пробудила ото сна свою страницу на «Фейсбуке», где бывала не так уж часто, но которой, как все интеллигентные москвички, конечно же, иногда пользовалась. В последние годы она отмечала интересную тенденцию: иногда даже крупные клиенты, минуя формальное обращение в агентство и воспользовавшись рекомендациями, находили ее профиль в «Фейсбуке» и просили заняться вопросами с недвижимостью. Поначалу Катя с осторожностью относилась к таким заявкам, но после нескольких удачных сделок признала их пользу. В конце концов, клиент всегда прав, и, если клиенту удобнее написать специалисту по недвижимости в мессенджере, его желание – закон.

Сейчас Катя думала не о работе, а о том, что наверняка Соня и ее друзья ведут сбор средств и в Интернете. Узнав о беде, даже незнакомые люди могут оказать посильную помощь – это известно каждому пользователю социальных сетей. Ей вдруг захотелось выяснить о той девушке больше, может быть, написать слова поддержки.

Со своей страницы она перешла на страничку Сони, которая, разумеется, была у нее в друзьях. Еще одна примета времени, не отменяющая извечную проблему «отцов и детей», но придающая ей некий свойственный веку информационных технологий колорит. Родители и дети являются друг другу «друзьями»: первым это помогает контролировать вступившее в трудный возраст чадо, вторым – говорить и чувствовать себя с «отцами» на равных, по крайней мере в виртуальном пространстве. Эта мысль промелькнула у Кати в одно мгновение, пока открывалась страница Сони.

Промелькнула и как бы зависла, сорвалась и полетела куда-то в пропасть.

Соня Суворова сейчас ☺ в чудесном настроении

С размещенной несколько часов назад стильной черно-белой фотографии на нее смотрела Соня – в джинсах и белой футболке, на тыльной стороне левой руки красовалась надпись: My dreams come true.