Текст книги "Пепельная Луна"

– Какая встреча! – прозвучал за ее спиной голос. – Екатерина Суворова, бон суар!

Катя оглянулась, растерянно моргая.

Перед ней словно сквозь пелену тумана проглядывал знакомый силуэт Оноре де Монтиньяка! Она почти наугад протянула руку, пытаясь справиться с резью в глазах. Он подхватил ее ладонь и сжал в своей – сильной, сухой, очень теплой. Такой же теплой, как июньское солнце. На глазах у изумленного Денисова они, как принято во Франции, поцеловались три раза.

Краски и линии расплывались, как на картинах импрессионистов. Если смотреть на них вблизи, не угадать общего замысла. Кате тоже захотелось отойти и взглянуть на неожиданную встречу со стороны.

Может быть, ей показалось, но на мгновение промелькнуло чувство, что еще секунда – и француз от избытка чувств подхватит ее на руки и закружит. И тогда из зрителя она превратится в героиню картины. Да нет же, не показалось – интуиция, в отличие от везения, была ее верной подругой.

В носу опять предательски защекотало, Катя едва успела прикрыть рот ладонью и по-детски потешно чихнула. Денисов, все еще стоявший рядом, протянул ей клетчатый носовой платок. Катя извинилась и приложила его к носу. О том, как она сейчас выглядит, было лучше не думать.

– Рад нашей встрече, – Монтиньяк перешел на английский. – Это все тополиный пух. Прекрасно вас понимаю, я сам не выношу его.

«Денисов, исчезни», – взмолилась Катя.

– Что-то случилось? – звонкий женский голос прервал затянувшуюся мизансцену. Брюнетка, встречавшая Оноре де Монтиньяка на вокзале, была тут как тут и уже сверлила Катю надменным взглядом, в котором сквозило всепобеждающее торжество молодости.

«А я так и не записалась к косметологу», – вспомнила Катя о своем намерении.

Взяв француза под руку, брюнетка решительно устремилась в уже раскрытые швейцаром двери, но Монтиньяк мягко высвободился и описал в воздухе затейливую фигуру, которую можно было трактовать как угодно, вплоть до сигнала оркестру играть вальс, но в данном случае скорее означавшую вежливую просьбу идти без него, он догонит.

Злобно зыркнув на Катю, брюнетка исчезла за закрытыми дверями.

– Я вспоминал вас и жалел, что не попросил телефон, – начал француз. – Мы ведь почти коллеги, вы сами говорили. Знаете, я бы хотел услышать ваш совет относительно того проекта виллы, о котором рассказывал. Мне нужно узнать мнение человека, который видел много загородных домов под Москвой, потому что я чувствую, что эта вилла должна быть… как бы это лучше выразить, европейская по виду, но с русской душой…

– Мне было бы лестно дать совет известному архитектору Оноре де Монтиньяку, – сказала Катя.

– На этот раз я вас так просто не отпущу, – он достал из кармана мобильный и попросил продиктовать номер. Тут же зазвонил телефон Кати.

– Прошу вас, Катя, сейчас же при мне сохраните мой московский номер, а французский я пришлю вам на «Вотсап».

Он еще раз сжал Катину ладонь и, учтиво поклонившись Денисову, направился в ресторан. Катя оглянулась и увидела, как он легко кивнул швейцару в знак приветствия. Неизбалованный хорошим отношением богатой московской публики, тот вытянулся в струнку, а Катя улыбнулась: как же жест Оноре напомнил ей Семена.

– Пойдем, Денисов, – сказала Катя, все еще комкая в руке его клетчатый платок. – Проводи меня, и правда, до дома.

– Ты не пойдешь на деловую встречу? – спросил он.

– Нет, Денисов, у меня пропало желание заниматься делами, – сказала Катя и взяла его за руку как маленького. Плевать, что Оноре де Монтиньяк может смотреть на них из окна.

Полет над городом завершился. Катя упала в чужие объятия. Она еще не знала, надолго ли, к добру ли это и чем закончится, если вообще начнется. Интуиция подсказала ей не торопиться и ждать.

– Давай зайдем в аптеку и купим супрастин. Нет, тебе определенно нужен супрастин, – нудел Денисов над ухом. – Можно сразу две таблетки. Если бы я знал, что у тебя такая серьезная аллергия, то давно заставил бы тебя сдать пробы…

– Мне уже лучше, пойдем, милый Денисов, – она чувствовала себя фрегатом с надутыми ветром парусами, тащившим на буксире неуклюжую баржу: полное несовпадение в веках, но чего только в жизни не бывает. – Знаешь, эта девушка, твоя аспирантка, совсем не плохая, но, мне кажется, она не способна оценить твой талант и твое призвание.

– Не способна, – апатично согласился Денисов. – Катя, ты меня прости…

– Тсс, – Катя прижала палец к губам. – Ни слова больше.

Какой прекрасной была Москва, упавшая в объятия лета, как упоительно летел белый пух – и пусть от него набухали веки и выступали слезы на глазах. Сквозь их пелену Москва проступала, словно нарисованная, такая, какой ее мог бы представить самый вдохновенный художник. И каждый встречный прохожий казался сошедшим с картины, достойной кисти Моне.

– Пожалуйста, возьмите, – Катя опустила сторублевую купюру в картонную коробку женщины, просившей подаяние на Тверском бульваре неподалеку от ресторана.

– Благодарю, – ответила она и сдержанно улыбнулась Кате.

Невесть откуда взявшийся солнечный зайчик скользнул по ее роскошным рыжим волосам и утонул в них.

Солнце садилось за крыши домов, и на голубое небо уже заступила белесая луна, торопившая дневное светило поскорее покинуть небосклон.

Кудрявый малыш, командовавший солнечными бликами с помощью зеркальца, уходил по бульвару за руку со строгой няней. У солнечного зайчика не было ни малейшего шанса вернуться в тени вечереющих московских улиц.

Глава 6. Тройка, семерка, дама

Дважды в год Леонид покупал билеты в Большой театр, обязательно лучшие места в партере. Надежда отлично помнила, как впервые пришла сюда с ним после ремонта в театре, который длился целую вечность.

Из намоленного священного храма, каким он был всегда, Большой превратился в подобие пятизвездочного турецкого отеля с отделкой холодным мрамором и бокалом французского шампанского за четыре тысячи рублей. От расстройства она даже не запомнила, что они тогда смотрели.

Большой театр она любила с детства, он и стал символом детства. Отец привел ее сюда за руку, когда ей и пяти лет еще не исполнилось. У Бенциона Грувера было множеств знакомств в театральном мире, виртуозной пианистке Анне Грувер уже тогда рукоплескали лучшие концертные залы столицы. Словом, их семья была своей в театре, мир закулисья Надя знала так же хорошо, как театральные премьеры, на которые отец водил ее школьницей. Когда она сама стала пианисткой и удостоилась чести выступать в Большом театре, отца уже не было в живых, но его дух витал в большом зале театра, гордился дочерью, поддерживал ее – Надя это знала, чувствовала.

Как давно это было – в прошлом веке, в другой стране, в совершенно иной жизни, которую она сломала одним росчерком пера – неумолимым в своих роковых последствиях разбившимся хрустальным стаканом для воды, перерезавшим сухожилия ладони. Утратив карьеру и любимое дело, мужа и семью, она несколько десятилетий не ходила в Большой: сначала вопреки просьбам Анны Ионовны, а потом он долгое время был на реконструкции.

Боль потери и разочарование прикрывали еще одно потаенное чувство: Надежда Бенционовна хорошо помнила, каким театралом был ее бывший муж Суворов. После скоропалительного развода без лишних объяснений она категорически не хотела с ним встречаться. Мизерный шанс случайно столкнуться в театре вырос в ее глазах до масштабов огненного светила.

Только с Леней решилась она на этот шаг, и он был правильным. В Большом ее потрясло все, но особенно то, что никакого Суворова, который, в ее представлении, только и ждал, чтобы появиться из-за угла, не наблюдалось. И даже хорошо, что театр так изменился по сравнению с временами ее молодости, – то, что поначалу неприятно поразило ее, сыграло свою роль: она как будто пришла в новое место, которое покинули призраки прошлого.

«Разве можно перестать ходить в Большой театр? Никогда!» – думала она теперь, тем более что Мельпомена и Терпсихора не лишили его своего покровительства: некоторые постановки были по-прежнему божественны.

Каждый раз перед входом в театр Надежда благодарно сжимала руку Леонида, ведь это он вернул ей счастье снова полюбить Большой. Он даже не догадывался, что значили для нее эти выходы в театральный свет – они не просто разнообразили досуг, а лечили душу.

Посещение Большого театра стало едва ли не их первой совместной семейной традицией. Несмотря на то что предстояла долгая поездка на метро с пересадкой, она всегда надевала свои концертные платья, которые отлично сохранились и, к счастью, были ей впору. Правда, пару платьев, рассчитанных на ее тогдашнюю осиную талию, все же пришлось отнести к портнихе, чтобы расставить в спине.

Оказалось, что жизнь начинается не только в сорок лет, у кого-то она может начаться в шестьдесят, и нет закона, наводящего порядок в этом вопросе, ибо ведает им только Судьба и провидение, а его пути, как известно, неисповедимы.

С появлением Леонида ей снова захотелось наряжаться, выходить в свет, пользоваться духами и покупать красивое белье. Втайне от Анны Ионовны она даже сделала коррекцию бровей и покрасила ресницы, которые потеряли былой цвет. Хотя почему она до сих пор боится осуждения матери? У самой внучка уже, а все по привычке таится…

Она сама себе не признавалась в том, что с помощью нарядов ей хотелось добавить драматургии в их с Леонидом отношения, побыть femme fatale.

В тот вечер Леонид вихрем влетел в квартиру, потрясая над головой билетами:

– Душа моя! Я их все-таки достал – последние, оставалось три штуки. Грех было не взять, пригласим Катю! Идем на «Пиковую даму»! В главной роли отгадай кто?

– Дурсенева, – всплеснула руками Надежда.

– Да, вот тут написано: партию Графини исполняет Александра Дурсенева, меццо-сопрано.

– Какой ты у меня молодец, – счастливо засмеялась Надежда и даже захлопала в ладоши. – Эта опера одна из лучших в ее исполнении.

Леонид замер на месте. Никогда он не видел ее в таком прекрасном расположении духа. Надо заметить, после краткого появления Бони, кометой пролетевшего по небосводу их совместной жизни, Надежда изменилась: былая суровость словно затупилась, утратила свою непримиримость. Теперь она здоровалась с владельцами собак и даже с подростками, облюбовавшими подъезд в качестве места встречи, ведь они помогали в поисках Бони. Леня тоже был прощен, тем более что и он, признаться, немного скучал по мохнатому мерзавцу Боне, осмелившемуся вступить с ним в конкуренцию за внимание Надежды.

Но никогда еще Надежда не радовалась билетам так, как в этот раз. Дело, конечно, было не в «Пиковой даме», а в исполнительнице партии Графини. Александру Дурсеневу Надежда считала одной из самых ярких солисток Большого театра. Ее глубокий выразительный голос завораживал и пленял. Пела ли она романсы или исполняла оперную партию, души слушателей неизменно замирали в высшей точке упоения и восторга, какую может подарить человеку искусство.

Когда они вошли в театральный буфет, Надежда поняла, что на этот раз добиваться драматургии не нужно. Вернее, сначала она перехватила взгляд знакомого старичка и лишь спустя несколько мгновений поняла, при каких обстоятельствах видела его в последний раз – более сорока лет назад, в районном суде при разводе.

Возле прилавка с напитками и закусками рассчитывался не кто иной, как Александр Суворов, все еще хранящий остатки былой стати, но изрядно плешивый. Рядом с ним стояла отрешенно глядящая по сторонам спутница в черном бархатном платье с белым кружевным воротником, подколотым зеленой брошью, и кружевными манжетами.

Точно такое концертное платье было в молодости у самой Надежды. Впрочем, не лучшее, но именно в этом платье она была запечатлена на портрете, висевшем в гостиной их давнего дома на улице Танеевых, переименованной теперь в Малый Власьевский переулок. Что стало с тем портретом, она не знала, поскольку не нашла в себе сил зайти в гостиную, когда забирала вещи. Вряд ли он висел там до сих пор, потому что Суворов все-таки женился на ее племяннице.

Спустя много лет Надежда вполне отдавала себе отчет, что ошиблась в тот злосчастный вечер, когда вернулась с концерта и застала заспанного, ничего не понимающего мужа рядом с юной нимфой. Но история не имеет сослагательного наклонения, а жизнь – обратного хода. Все сложилось так, как сложилось. Теперь у нее достаточно мудрости, чтобы понять и принять это.

Суворов узнал ее и застыл на месте. Наверное, и он не ждал увидеть бывшую жену в театре. Взгляд Маринки стал совсем стеклянным и оттого выдал ее с головой. Безо всяких сомнений, она тоже узнала тетку, в доме которой коварно наследила в молодости, а потом прибрала к рукам осколки того, что составляло чужое семейное счастье.

Когда Надежда узнала, что уже в весьма почтенном возрасте Суворов женился на Маринке, она не испытала обиды или злорадства, скорее искренне посочувствовала – и сама поразилась этому. Склеенный сосуд получился неважным и уж точно не тянул на сосуд изобилия или полную чашу. Это явственно сквозило в облике обоих – сдерживаемое годами, а потому вошедшее в привычку, ставшее образом жизни раздражение друг другом.

К тому же время, как и следовало ожидать, сделало свое дело, поработало над Маринкой. Она раздалась, и бархатное платье, сшитое, видимо, довольно давно, сидело на ней так же плотно, как оболочка на сосиске, невыгодно подчеркивало все складки, а в спине и вовсе стесняло движения.

Маринке изо всех сил хотелось казаться гранд-дамой, но в этом и заключалась ее ошибка. Она не понимала, что настоящей гранд-дамой нельзя казаться, можно только быть.

Надежда, не видевшая племянницу еще дольше, чем бывшего мужа, и уверенная, что ненавидит ее, с удивлением поняла, что ей просто… жаль Маринку. И это не снобистское снисхождение столичного жителя к провинциалке, рвущейся, но так и не смогшей взять планку, потому что существует она лишь в ее голове. Не модный приговор дурному вкусу, стилю и манерам, облаченным в платье-образ с чужого плеча. А исконно женская, по-бабьи безусловная жалость к дурехе, которая скакала из одной чужой постели в другую, а потом заарканила немолодого уже человека, утвердила над ним свою власть, но так и не нашла настоящего женского счастья, так и не сумела за немалую уже жизнь понять, что не в корысти оно водится.

Прежде об обстоятельствах Маринкиной жизни Надежда мельком знала от Кати, которая иногда дипломатично рассказывала матери о двоюродной сестре, пока та не оборвала все связи. Катя не вдавалась в подробности, в рассказах только фигурировали все новые места жительства Маринки, и каждый раз как «вот теперь окончательные, ведь она скоро выходит замуж».

По суматошной траектории ее движения по Москве можно было сделать вывод о том, что Маринка мечется в поисках жениха, не гнушаясь даже мелкой рыбешкой после того, как из сетей вырвется крупная. То она перемещалась поближе к Садовому кольцу, то обитала рядом с Битцевским лесопарком, то судьба уволакивала ее в Медведково, то швыряла в Строгино и вновь милостиво даровала Ленинский проспект – дом почти напротив станции метро «Октябрьская».

Когда Маринка пропала из рассказов Кати, а значит, и из видимости, Надежда, выждав некоторое время, навела справки и, к своему изумлению, обнаружила Маринку не где-нибудь, а в своей бывшей квартире в Малом Власьевском переулке.

По возможности беспристрастно осмыслив это, Надежда сделала единственно возможный вывод о неумолимости злодейки-судьбы. Раз положив на него глаз в ранней, слишком ранней для непорочной девочки юности, она когда-то должна была довершить начатое. Суворов в этой ситуации представал двойной жертвой, но не таков ли удел слишком мягких, ведомых мужчин, не способных решительно и вовремя отогнать от себя липких нимфеток и пираний среднего возраста?

Кате она не рассказывала о перипетиях жизни родного отца, раз и навсегда еще в раннем детстве дочери решив, что ребенка не касаются ни ошибки отца, ни ошибки матери, в которых было бы сложнее всего признаться. Лишив Суворова права голоса в отношении дочери, она успокоила себя все тем же: история не имеет сослагательного наклонения, а жизнь – обратного хода. Все сложилось так, как сложилось.

Надежда покрепче взяла под руку Леонида, выпрямила спину и прошла мимо своей прошлой жизни. Никаких уколов или сожалений она не испытала. От этого на душе стало так легко и радостно, что она попросила бокал шампанского, чему Леонид был несказанно рад, ведь тогда и его пятьдесят грамм армянского имели место быть.

Пригубив шампанское, она даже слегка кивнула Суворову в знак приветствия, милостиво показав, что узнала его и не собирается делать вид, что они незнакомы, в отличие от его дурно воспитанной спутницы.

В конце концов, ее дела и правда обстояли гораздо лучше: в последнее время Надежда похудела, платья свободно и изысканно драпировали ее фигуру, а не впивались предательскими швами в раздобревшую плоть, Леонид в преддверии нового заплыва был поджар и подтянут и при этом не лишен добротного морского загара, добытого в прошлогодней поездке.

К тому же после представления они были приглашены в гримерку к самой Дурсеневой. Не так давно с помощью Катиных светских знакомств Надежда передала ей слова искреннего восхищения талантом, а солистка Большого презентовала диск с сольным альбомом русских романсов, записанный фирмой «Мелодия», с дарственной надписью.

Сегодня Надежда с Леонидом принесли ей изысканный букет любимых цветов. Они ловили на себе изумленные взгляды других театралов, но гордо несли свою корзинку больших садовых ромашек, которые Надежда после долгих поисков купила у метро на площади трех вокзалов, вспомнив, что именно там больше всего шансов найти такие редкие в Москве простые цветы.

* * *

– Где же Катя? Хорошо, что ты позавчера успел отдать ей билет, а то стояли бы до сих пор у входа ее ждали! Скоро третий звонок, а ее все нет! Вечно у нее работа на первом месте! – Надежда ерзала в кресле.

– Позвони, пока не началось, – предложил Леонид.

– Да вот только набирала, сбрасывает почему-то.

– Так, может, уже подъехала и паркуется? Не волнуйся, дорогая! – Леонид положил ладонь на колено Надежды. – А кто был тот тип в клетчатом пиджаке, который так пялился на тебя в буфете, когда мы уходили?

– Ерунда, мой бывший муж, Катин отец.

– Ты никогда не говорила о нем…

– Да не стоит разговоров, – отмахнулась она. – Меня больше волнует, куда наша Катя запропастилась!

– Напиши ей сообщение.

– Точно! – Надежда быстро набрала несколько строк. – Может, хоть прочитает. Вдруг она вообще забыла, что театр сегодня?!

– Ты что, на Катю это не похоже. Наверное, в пробке стоит. Вот увидишь, как свет погасят, сразу и появится. Хорошо, что места не в середине ряда.

В начале спектакля Надежда все поглядывала на проход в ожидании Кати, но, когда появилась и запела Графиня, мысли ее оказались далеко от житейских забот. Бывший муж и племянница, которая не может стать бывшей, но все же сумела, не знавший всю историю ее жизни Леонид, ибо к чему понапрасну ворошить прошлое, и не приехавшая в театр Катя – все они остались по ту сторону рампы. А она уже была на другой стороне – там, где звучало меццо-сопрано: посмеивалось над Германом, вело свою игру, а на самом деле брало за руку и уводило в заоблачные дали, для каждого свои, для всех неведомые.

Представление на сцене шло своим чередом. Графиня в платье из тяжелого синего бархата, в черных кружевных перчатках немощно перемещала тело по сцене, опираясь на деревянную трость. Невозможно было поверить в то, что эта древняя старуха и высокая роскошная брюнетка, поющая романсы чарующим низким голосом, – один и тот же человек.

Благодаря голосу исполнительницы знакомый со школьной скамьи сюжет, казалось, таил в себе второй, третий и бог знает какой еще подтексты. Тайные смыслы и послания наслаивались, чередовались, и слушатель шел по их бесконечному коридору, как среди зеркал, ловя свое отражение в каждой ноте.

Тревога и сомнение, укор и насмешка, торжество и прощение сплетались в вокальной партии Графини даже безотносительно того, что происходило на сцене. Можно было закрыть глаза и следить внутренним взором, что Надежда и сделала, встретив антракт с прикрытыми глазами.

– Спишь, что ли? – шепнул ей на ухо Леня. – Перерыв!

При всех очевидных достоинствах назвать его театралом можно было с трудом. Билеты в Большой он покупал исключительно ради Надежды.

– Что ты, мне так удобнее слушать.

– Хорошо, а то я думал, заскучала. Мне кажется, пора звонить Кате. Не стряслось ли чего?

Словно в ответ на эти слова телефон Надежды с предусмотрительно выключенным звуком завибрировал.

– Катя, ты где? – трагическим шепотом спросила Надежда и через секунду переспросила совсем другим тоном: – Где?!

* * *

Звонок в агентстве раздался ровно в десять утра, будто звонивший нарочно ждал, пока стрелка часов коснется нужной отметки. Не зря Катя приучала своих сотрудников к пунктуальности и сама показывала пример. Секретарь только что включила компьютер и уже говорила с кем-то по телефону, поэтому трубку взяла Люся – самый опытный сотрудник агентства «Фостер».

Кроме них, в офисе еще никого не было. Агенты приходили по мере необходимости. Катя никогда не заставляла их высиживать положенные часы. Она была убеждена, что доверительные отношения гораздо важнее муштры. Хотя иногда, словно ищейка, почуяв надвигающийся «левак», просила секретаря позвонить клиентам и под видом налаживания обратной связи узнать, довольны ли они работой той или иной сотрудницы агентства, нужна ли дополнительная консультация или помощь. Таким хитрым образом, не предъявляя никаких претензий и не уличая агента, Катя без труда узнавала о ходе сделки и о сроках подписания договора, что давало возможность сравнить информацию, сделать выводы и при необходимости принять меры. Жизнь научила Катю действовать мягко, но решительно, держать ухо востро и не позволять обманывать себя даже в мелочах.

Катя стояла у кофемашины со второй утренней чашкой густого ароматного напитка. Недавно она отказалась от сахара, поэтому немного морщилась, стараясь распробовать благородный вкус, невзирая на горечь. Как известно, привычка формируется двадцать один день. Скоро она привыкнет к натуральному вкусу кофе, не заслоненному приторной сладостью.

То, что звонок важный, Катя поняла сразу. Недаром Люся схватила лист бумаги и стала что-то быстро записывать. Когда она положила трубку, Катя уже была уверена, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Такого лица у Люси она не видела даже тогда, когда накануне совершения крупной сделки по внезапной прихоти продавца или покупателя распадалась вся тщательно подготовленная цепочка, – от таких случаев не застраховано ни одно агентство, благо за долгие годы работы Катя научилась сама и обучила агентов сводить подобные риски к нулю.

– Кто это, Люся? – спросила она, как только та положила трубку и недоуменно пожала плечами.

– Наша Этери. Говорит, срочно. Ничего не спрашивай, только записывай. Продиктовала адреса и телефоны, которые подобрала для сегодняшнего просмотра. Говорит, поезжайте сами, я уволилась.

– Чушь какая! Не может быть… Крупнее сделки у нее еще не было. Вчера она последняя уходила. Мне ничего не сказала. Совсем на Этери не похоже! Что у нее случилось?

– Она не сказала, но голос такой хриплый. Может, заболела… Времени, говорит, нет. Записывай скорее…

– Ни разу, как устроилась, даже отгула не взяла, а тут вдруг отказывается от показов, к которым так готовилась! Да она бы с температурой под сорок пришла. Давай-ка я сама ей перезвоню.

Катя набрала записанный в телефоне номер сотрудницы. Потом еще и еще. Ответом были лишь длинные гудки.

Ближе к двенадцати офис наполнился людьми: пришли другие агенты, в переговорке сидели французы – супружеская пара, желающая приобрести светлую, просторную квартиру в центре, непременно на самом высоком этаже. На показы Этери поехала Люся – упустить этого клиента они не могли, хотя задача была не из простых – экзальтированная девушка хотела квартиру с большой лоджией, при этом, показывая ее желаемые размеры, она так разводила руки, что даже Катя не могла себе представить, где найти такой дом.

Агенты спрашивали, где Этери, и удивлялись, когда узнавали, что она не вышла на работу в такой ответственный для нее день. Все привыкли к этой тихой, скромной восточной девушке, приносившей в офис домашнее печенье и пироги, которыми с удовольствием угощались не только сотрудники, но и клиенты.

В круговерти пролетело полдня. Около пяти часов Катин телефон зазвонил, на экране высветился незнакомый номер. Привычки игнорировать такие звонки, свойственной многим другим людям, у нее не было. Наоборот, в привычку агента входит отвечать на все звонки.

– Я говорю с Екатериной Александровной Суворовой? – пролаял в трубку мужской голос, с первых слов не предвещавший ничего хорошего.

– Да, – коротко ответила Катя. Ей показалось, что в горле тут же возник ком, мешавший говорить и дышать. Господи, неужели что-то с Соней?! Вечный материнский кошмар, что однажды кто-то позвонит и спросит у тебя вот именно таким голосом, ты ли это и кем тебе приходится твой ребенок, и все это непременно по имени и отчеству, как записано в документах…

Катя уже слышала после родительских собраний в школе, как заплаканные мамаши жаловались на своих попавших в переделки детей, но все это было так далеко от ее дочери.

– Вы можете назвать дату рождения и адрес временной регистрации Этери Шенгелая?

Не Соня… От сердца чуть отлегло. Катя без запинки продиктовала цифры и адрес, которые знала наизусть, ведь не раз оформляла доверенность на Этери.

– Что случилось? – спохватилась она. – Вы кто?

– Оперуполномоченный Орлов. Ваша племянница Этери Шенгелая задержана по подозрению в убийстве.

– Не может быть! – воскликнула Катя, и тут же ее осенило: – Вы меня разыгрываете?

Недавно в программе «Дежурная часть» как раз рассказывали об участившихся случаях телефонного мошенничества, когда злоумышленники вымогали деньги у родственников, очень убедительно рассказывая о мнимых неприятностях их родных и близких. Вероятно, сейчас мошенники еще и напутали, приняв Этери за ее племянницу.

– Я вам не верю! – твердо сказала Катя. – Это полная ерунда. Моя племянница в данный момент находится дома с мужем, и все у нее прекрасно.

Она уже хотела дать отбой, как мужской голос, ничуть не смущенный ее сомнением, сказал:

– Зря не верите. Она сама пришла дать показания. Передаю трубку. У вас есть минута.

– Это я, Этери, – услышала Катя знакомый голос. – Я в полиции. Это правда. Я убила его.

– Кого? – воскликнула Катя, все еще не веря своим ушам. В конце концов, и голос Этери мог быть поддельным.

– Его, – выдохнула Этери, как будто толкнула под откос что-то тяжелое. – Мужа.

– Убедились? – Лающий мужской голос снова вступил в права и, самое главное, даже не думал просить денег. – Как я понимаю, вы – единственная родственница подозреваемой в Москве. Я запишу ваш телефон и передам следователю, с вами свяжутся, когда потребуется дать показания.

– Но погодите… – Катя спохватилась и хотела объяснить, что Этери вовсе не ее племянница, а сотрудница, но трубка уже захлебывалась короткими гудками.

Катя прошла к себе в кабинет и плотно закрыла дверь. Ей надо было сосредоточиться и решить, что делать дальше. Не каждый день ее сотрудники попадали в полицию по подозрению в убийстве.

Мужа Этери знало все агентство «Фостер» – заочно. Его фотография стояла в рамочке с морскими ракушками у нее на рабочем столе. Это к нему она спешила после работы и ни разу не осталась ни на один корпоратив, извиняясь, что ей надо домой – кормить мужа.

Родом он был откуда-то с Востока, хорошо знал русский язык, в Москву приехал учиться, но потом учебу бросил. Этери рассказывала, что он – единственный сын богатых родителей. Почему сама Этери ходила при этом в одной черной юбке и меняла всего лишь несколько скромных блузок, оставалось загадкой. Наверное, муж обладал строгим нравом и не хотел наряжать жену, а она из преданности, покорности и любви не считала возможным перечить. Да и кто ее разберет, тонкую и загадочную натуру восточной девушки?

Бесспорным оставалось одно: все, что касалось мужа, было окружено в глазах Этери не просто огромной, а всепоглощающей любовью. Невозможно представить, чтобы Этери могла причинить ему хоть малейший вред. Скорее напротив, она бы загрызла любого, кто осмелился даже подумать об этом в отношении ее драгоценного супруга.

Что же все-таки случилось? То, что звонивший не попросил денег, все же не исключало возможность мошенничества. Хотя, может быть, это новое ухищрение, и, зная ее номер, они вновь позвонят позже, а пока зачем-то откладывают вымогательство… С другой стороны, это было похоже на робкую, послушную Этери: столкнувшись с чем-то противоправным, она вполне могла пойти в районное отделение полиции. Наверное, с мужем и впрямь что-то стряслось, может, несчастный случай, и бедняжка просто повредилась в рассудке от горя, пошла наговаривать на себя…

Катя откинулась в кресле и задумчиво накрутила на палец локон. Меньше всего ей хотелось играть в Шерлока Холмса и ломать голову над чем-то непонятным, но разве могла она вот так просто взять и забыть этот звонок, сделать вид, что его не было? Вычеркнуть из памяти Этери, которая год назад пришла в ее офис, робко позвонила в дверь и долго не могла решиться заговорить…

Прикрыв глаза, Катя воскресила в памяти то весеннее утро. Не было и девяти утра, когда видеозвонок жалобно всхлипнул, точно кто-то стоявший за дверью испугался собственной храбрости и, едва прикоснувшись к кнопке, решил уйти восвояси.

Катя взглянула на монитор. На пороге стояла худенькая высокая девушка в длинной черной юбке. Волосы уложены в тугую ракушку на затылке.

Так рано, тем более без звонка, в агентство никто не приходил, но девушка не была похожа на назойливого рекламного представителя или случайного визитера. Весь ее облик говорил о том, что пришла она по делу. Несмотря на то что в офисе еще никого не было, Катя без опасений открыла дверь.

– Доброе утро! Проходите. Меня зовут Екатерина Суворова.

– Да-да, я знаю. Я видела ваше фото на сайте! Этери, – девушка протянула ей руку, как принято на переговорах, но так неумело и робко, что Катя тут же поняла: делает она это едва ли не впервые в жизни, просто видела, что так принято у деловых людей.

Пришлось пожать протянутую руку.

– Приятно познакомиться. Хотите кофе? Жить не могу без кофе, особенно по утрам, – Катя была даже рада неожиданной компании, поэтому повела девушку на кухню к небольшому круглому столику. – Или, может быть, вы хотите чаю?