Текст книги "Два талисмана"

Этого ей уже не узнать, потому что на Буром спуске, на широких его ступенях, они налетели на Нерхара. Вернее, Нерхар налетел на них.

О, как взревел моряк, как он глыбой навис над испуганной парочкой – словно медведь, вставший на дыбы! Как рявкнул на бывшую подружку голосом, способным переорать даже шторм:

«Ах ты, паскуда! Отбилась от своих, портовых, задрала нос? В служанки подалась, барышня медовая? Нашла себе хлыща нарядного? А вот если я ему сейчас переломаю все бимсы и шпангоуты? Да и тебе заодно?»

Он не смотрел на соперника. Только на нее, изменницу.

«Хлыщ нарядный» струсил, пожелал влюбленной паре всяческого счастья и улетучился. Нерхар, великолепный в своем гневе, не стал его останавливать.

Девушка таяла от счастья. Правда, было бы интереснее, если бы из-за нее затеялась драка… ух, как бы оттрепал прежний ее приятель нового дружка! Но и так все было восхитительно: вокруг пылали такие страсти! Хоть ищи сказителя, чтоб балладу сочинил!

«Нерхар, – застенчиво похлопала она ресницами, – я только хотела малость поплясать!»

«А то тебе плясать не с кем?» – остывая, буркнул ее герой.

Прощенная изменница с удовольствием ухватилась за его локоть. И забывшая размолвку парочка двинулась вниз по Бурому спуску.

А потом – костры, музыка, хохот, пляска… а позже, за полночь – крепкие объятия Нерхара, который на руках унес ее от круга света во мрак, на прибрежный песок, в шуршание волн…

Вот это и есть молодость! Вот так и надо жить! Особенно если знаешь, что замуж тебе не идти. Отребье, оно и есть Отребье. Для замужества нужно имя, а где ж его возьмешь, если с детства отец не дал, потому как и отца никакого не было? Приходится жить с кличкой и не скулить.

Девушка сердито тряхнула головой: с чего это она себе портит настроение? И тут же тревожно вскинула руку к волосам: не потерялась ли красивая заколка, позаимствованная на ночь у хозяйки?.. Нет, вот она, держится! Сейчас надо пробраться в дом, не разбудив старуху. Положить на место браслеты и заколку: незачем госпоже знать, что в ее украшениях служанка на танцульках щеголяет! А потом приняться за приготовление завтрака. Отоспаться можно днем, когда хозяйка приляжет вздремнуть после обеда.

Девушка прошла вдоль невысокого заборчика из досок, выкрашенных в зеленый цвет, свернула за угол – и досадливо ахнула.

Неподалеку от калитки стояла низенькая, кругленькая женщина с седыми волосами, закрученными в тощий узел, похожий на кукиш. Уперев руки в бока, она сокрушенно разглядывала выломанную из забора доску.

Вот уж незадача так незадача! Прешрина Серая Трава, та дрянь, что сдает госпоже домик. Сама-то перебралась к дочери – а сейчас, наверное, пришла за бельем госпожи, чтобы постирать. Вон и корзинка в руках…

Девушка поспешно набросила на голову шаль, спрятала под нею руки, чтобы змея-сплетница не увидела на служанке хозяйкины браслеты и заколку.

Прешрина оторвала возмущенный взор от изувеченного забора и начала гневно:

– Нет, что за безобразие! Новенький забор, недавно покрасили! Куда смотрят ночные сторожа! Вот руки бы обломала… кнутом надо за такое…

Тут женщина сообразила, что перед нею стоит второе нарушение порядка и приличий, живое воплощение распущенности и бесстыдства.

– Гортензия?! – взвизгнула она. – Ты что здесь делаешь? Почему не со своей хозяйкой?.. А-а, понятно! На танцульках хвостом вертела, паршивка, наглая?

Продолжая громко сетовать о развращенности нынешней молодежи, Прешрина подошла к калитке, привычно просунула руку меж двух штакетин, поддернула засов (если не знаешь хитрость – не откроешь), отворила калитку и зашагала к крыльцу.

Гортензия поспешила за нею, но не удержалась, на ходу огрызнулась:

– Дочку свою учи!

– А чего ее учить? Она в твои годы по кустам с парнями не шастала, песок спиною не мяла! Вот погоди, нахалка, потолкую я с твоей госпожой…

Обе женщины поднялись на крыльцо, и старшая раздраженно дернула подбородком в сторону замка:

– Что стоишь, бродяжка портовая? Открывай!

Гортензия скользнула рукой по поясу – и обмерла. Ключа не было! О Безымянные, где она его обронила?

– Ты еще и ключ потеряла?! – правильно истолковала ее замешательство хозяйка дома. – Вот паскуда, а?

Прешрина сдернула со своего пояса ключ, с лязгом вставила в замок, приговаривая:

– Ну, если госпожа не задаст тебе трепку… ну, тогда я не знаю, куда катится мир!

Ладно бы еще трепку, тоскливо подумала Гортензия. А если выгонят на все четыре ветра – куда ей тогда идти? Назад, в порт, на смех прежним подружкам? Шить мешки на складах, стряпать похлебку для грузчиков? А ведь она так задавалась, так хвасталась своим нарядным платьицем, своей аккуратной прической, своим изящным новым прозвищем, полученным от госпожи…

Гортензия задержалась в прихожей, пропустив вперед себя Прешрину: девушка надеялась за ее спиной незаметно снять браслеты и заколку для волос. Но успела только сбросить с головы шаль: пригвоздил к полу пронзительный вопль, донесшийся из комнаты.

Впрочем, оцепенела Гортензия лишь на мгновение, а потом кинулась на крик.

В комнате ее ожидало то, что показалось ей сначала нелепым, а потом ужасным.

Ее старая госпожа в своей длинной ночной рубашке с синими розочками у ворота лежала на полу возле большого сундука. Голова ее виском прильнула к краю крышки, жидкая седая косица, перекинувшись на лицо, испачкалась в крови. Подол рубахи задрался до икр, обнажая босые тощие ноги.

И не кровь даже, а вид этих беспомощно оголенных ног сразу заставил девушку поверить: старуха мертва!

Гортензия перевела растерянный взгляд на Прешрину. Та была потрясена: орать уже перестала, но еще разевала рот, как вытащенная на берег рыба.

Но смятение быстро прошло. Очнувшись, обе женщины с причитаниями кинулись к мертвой госпоже, убедились, что помогать ей действительно поздно, и вдвоем перенесли щуплое тело на кровать. Одеяло было откинуто, подушка смята.

– И что ей среди ночи на той полке понадобилось? – горько вопрошала Прешрина, которой до боли жаль было потерять выгодную постоялицу.

Служанка понимала, о чем говорит владелица дома. Полка, что висит над сундуком, и впрямь приколочена высоко. Не дотянешься, если не влезешь на сундук…

На миг душу Гортензии затопили раскаяние и стыд: окажись она дома, старой женщине не пришлось бы самой лезть на сундук!

Но раскаяние тут же ушло, душа ощетинилась иглами, как испуганный еж. Девчонка из Отребья с детства усвоила, что мир враждебен ей и что надо держаться настороже.

– Лекаря надо… – растерянно бормотала Прешрина, бледная, с подрагивающими губами. – Нет, какого уж лекаря… стражу надо известить, что мертвое тело в доме…

– Ага, – подтвердила Гортензия. – Я тоже слыхала, был указ: про каждого мертвеца сообщать, даже если человек от болезни помер… Ступай за стражей, а я обряжу госпожу по-человечески. Нечего ей в одной рубахе перед чужими людьми лежать.

Прешрина разом перестала трепыхаться и бессвязно скулить. В глазах ее мелькнул гнев. Женщина была уверена, что почти весь мир вокруг – пройдохи и воры, а паршивка Гортензия – первая из них!

– Это чтоб я тебя одну в доме оставила? Чтоб ты все углы обшарить успела? Не дождешься! А ну, выметайся из дому, Отребье поганое! Выметайся, кому сказано! Я дверь запру и пошлю кого-нибудь за стражей.

Девушка повернулась и хмуро направилась к двери. Она понимала, что таких, как она, люди всегда готовы обвинить в чем-нибудь скверном. Лучше и впрямь уйти.

– Мне за этот месяц не заплачено… – угрюмо бросила она через плечо.

– Иди-иди… за твое безделье тебе и платить незачем. Хватило бы кормежки и крыши над головой.

Прешрина завозилась над замком. Гортензия угрюмо спустилась с крыльца и, не оглядываясь, направилась к калитке. Нечего ей тут делать. И уж подавно незачем разговаривать с «крабами». Пора убираться прочь.

3

Казалось бы, молодой человек, которому навязали работу, недостойную его высокого рождения, должен быть несчастен и уныл…

Как же! Весь белый свет не дождется этого от Ларша из Клана Спрута! Не станет он вешать нос и скулить из дядюшкиного каприза. В конце концов, это даже интересно! Кто из Детей Клана может похвастаться подобным приключением?

Ларш легко тронул новенькую сине-черную перевязь на груди. Ну да, все «крабы» носят такую. Но почему Ларш должен стыдиться цветов собственного Клана?

Молодой человек исполнительно явился на новое место службы с утра – сразу после раннего завтрака с актерами.

Ларш тихонько засмеялся, вспомнив, какие физиономии сделались у Раушарни и его компании, когда те поняли, что служба в городской страже – не глупая шутка знатного юнца.

Как же все это забавно! А сегодня Ларш приглашен на обед к дяде – и пусть его сожрут болотные демоны, если он не заявится туда прямо в этой перевязи. Да-да, в перевязи городского стражника! С тех самых пор, как в Аршмире существует стража, не бывало такого, чтобы «краб» сидел за одним столом с Хранителем.

Ох, да как же он мог забыть про тетушку Аштвинну! Дядя наверняка скрыл от нее, какому позорному наказанию подвергнут любимый племянник. Интересно, что скажет по этому поводу тетя, которая по-матерински относится к Ларшу?

Так что наказанный Сын Клана, слоняющийся по внутреннему дворику Дому Стражи, вовсе не чувствовал себя несчастным.

Но не было в его душе и спокойствия. Юноша словно проглотил льдинку – и та не желала таять в животе. Так было с ним в детстве, когда деревенские мальчишки по одному ныряли в море, а остальные, облепив прибрежную скалу, хором считали вслух: кто дольше просидит под водою? Игра, в которой «господский сынок» Ларш ни разу не смог победить… Он считал вместе со всеми и ждал своей очереди, стараясь не показать, как ему страшно. Нет, это не был ужас, тягостный и черный, который позже овладел его душой. Тогда он еще мог заставить себя прыгнуть в волны, погрузиться в зеленую глубину. Неуверенность и страх смешивались с нетерпением: скорее, скорее, вот сейчас, еще немного – и все будет позади…

Со времени детских игр Ларш испытал это чувство лишь раз: когда ездил в Тайверан, чтобы пройти Обряд Повиновения.

И ведь знал он, знал, что ничего невыполнимого его сделать не заставят. Все Дети Кланов, живущие в Грайане, когда-то прошли через этот обряд. И отец, и дядя, и даже тетушка Аштвинна. И ничего страшного в этом нет.

Но как же не бояться шестнадцатилетнему мальчишке, подумал Ларш с высоты своих зрелых девятнадцати лет. Ведь сколько услышанных в детстве сказок начинается с того, что юный Сын Клана прибывает ко двору – и король повелевает ему добыть клык живого дракона. Или похитить наррабанскую принцессу. Или принести локон одной из дори-а-дау, дочерей Морского Старца…

Разумеется, ничего подобного Джангилар не потребовал от юнца, ошалевшего от сознания важности происходящего. Просто приказал ему наточить кинжал. Ух, как трудился Ларш над королевским кинжалом! Для него это не было пустяком, да и сейчас молодой Спрут не считает Обряд насмешкой над Кланами. Высшая знать страны обязана раз в жизни подтвердить, что готова исполнить любую волю государя.

А потом – клятва верности королю. И приветливые глаза Джангилара. И раскачивающаяся перед лицом Ларша свинцовая бляха с грубо выбитым на ней изображением дракона – талисман, почти триста лет хранящий королевскую династию от измены. Теперь Ларш не сможет предать короля, даже если захочет. В Великом Грайане не было ни одного мужчины и ни одной женщины из Кланов, которых не держало бы в оковах могучее чародейство.

Когда церемония окончилась, Ульфанш (который оставил дела, чтобы проводить племянника в столицу) негромко и растроганно сказал:

«Ну, вот ты и стал взрослым, мой мальчик. Теперь ты имеешь право владеть имуществом, вести судебные тяжбы и жениться…»

Ни особого имущества, ни судебных тяжб, не говоря уже о женитьбе, у юного Ларша не ожидалось. Но он был горд, как петух на заборе, а в груди медленно таяла льдинка страха, позволяя ликованию затопить душу…

Но почему это чувство вернулось сегодня? Разве можно сравнить трепет, охвативший его пред ликом короля, с волнением от первого дня в аршмирской страже?

Да. Можно. Будет ужасно стыдно, если потомок Первого Спрута не справится с тем, что по плечу простым городским парням, которым неохота идти в подмастерья к ремесленникам или в портовые грузчики…

– Эй, парень! – громыхнуло сзади. – Это я тебе! Ты что, недавно в страже?

И тяжелая ладонь увесисто хлопнула Сына Клана по лопатке.

Впоследствии Ларш гордился тем, что сдержался, не врезал невеже по зубам. Только развернулся и испепелил взглядом того, кто посмел прикоснуться к Спруту.

Вернее, попытался испепелить. Но сразу понял, что это у него не получится. Не очень-то испепелишь взглядом бесцеремонного незнакомца головы этак на две выше Ларша. Крепкий, жилистый, смуглый, с пронзительными, насмешливыми, по-наррабански темными глазами. Волосы тоже наррабанские: черные, курчавые, с сединой на висках. И короткая бородка тоже жесткими кольцами, с проседью.

Все это Ларш рассмотрел с первого взгляда. И еще понял, что незнакомца явно забавляет злость мальчишки с новехонькой перевязью на груди.

Под насмешливым взглядом темных глаз Ларш почувствовал, что гнев его стихает. Юноша умел взглянуть на себя со стороны – и понял, что и впрямь выглядит смешным.

– Только что получил перевязь, – ответил он учтиво.

– Ага! Попрошу, чтобы тебя определили в мой десяток. У меня всего-то четыре морды остались, моя морда пятая. Запоминай, парень: твоего будущего командира зовут Аштвер Зимнее Оружие. А тебя под каким имечком отец в жизнь отправил?

Юный Спрут заметил, что десятник не назвал свой Род или Семейство. Только имя. Здесь что, так принято? Ну-ка, попробует и он…

– Ларш Ночная Волна, – ответил юноша – и его захлестнуло непрочное чувство веселой свободы. До чего же все-таки интересно побыть просто Ларшем! Конечно, долго это недоразумение не протянется, но он постарается его продлить – и выжмет удовольствие до капли!

– Здешний, аршмирец?

– Нет. – Ларш заметил разочарование во взгляде десятника и поспешил добавить: – Но время от времени приезжал в город. Мальчишкой… и потом…

– Улицы-переулки-закоулки, стало быть, не знаешь… Впрочем, освоишься помаленьку. Сколько лет?

– Девятнадцать.

– Молод, зелен… ну, да все мы такими были. И чем занимался до счастливого дня, когда Серая Старуха подсказала тебе нацепить перевязь «краба»?

– Да так, ничем… – Тут Ларш вспомнил за собою хоть какое-то умение, полезное для будущей службы. – Обучался владеть оружием.

– Ну, хоть что-то… Грамотен?

– Да.

– Это для нашего брата не главное, но лишним не будет… Женат?

– Да храни Безликие!

– Правильно, с этим только дураки торопятся. Жить будешь в казарме?

– Нет, снимаю жилье. – Ларша забавлял этот бесцеремонный допрос.

– Вот это зря. Зачем деньги тратить? А семьи, что ли, нет, чтобы вместе с нею жить?

– Я сирота. – Ларш скользил меж правды и недомолвок. – Родственники есть, но мы повздорили. Они пообещали оплачивать мне жилье, а на прочее буду зарабатывать.

– За жилье не платить – большое дело! – оценил десятник удачу, выпавшую новичку. – С нашего жалованья особо не разживешься. Но ты не унывай. Поглядишь, как другие крутятся, – тоже научишься.

Беседа становилась все увлекательнее. Увы, ее прервало появление старого слуги, сообщившего, что начальник стражи ждет к себе молодого господина.

– Чего мешкаешь? – нахмурился Аштвер. – Раз начальство приказывает… бе-гом!

* * *

Начальнику городской стражи не повезло с именем.

Конечно, на каждом шагу ему встречались люди, носившие имена и почуднее, причем никто не обращал на это внимания. Но если отец назвал тебя Джанхашар Могучий Бык, а боги дали тебе мелкий росточек и щуплую фигурку, поневоле начнешь подозревать всех встречных-поперечных в том, что им хочется отвернуться и вволю похихикать.

Такие подозрения не способствуют мягкости нрава. Маленький Джанхашар держал стражников в страхе и трепете! Это доставляло ему мрачное удовлетворение: да, у него не хватит силенок и кошку убить, но любой верзила, который может сверху вниз глядеть на его макушку, без иронии говорит друзьям: «У Джанхашара тяжелая рука…»

Но сейчас грозный начальник стражи пребывал в полнейшем смятении, а хваленая «тяжелая рука» мяла лист бумаги, исписанный размашистым властным почерком.

Письмо было доставлено в Дом Стражи поздно вечером, когда Джанхашар уже ушел домой. И утром беднягу начальника ждал сюрприз…

Со всяким приходилось сталкиваться Джанхашару, но не с таким!.. До чего все-таки неистощима на выдумки Хозяйка Зла!

Сын Клана – среди аршмирских «крабов»! Да еще и племянник Хранителя! Причем Хранитель требует, чтобы его родственнику не только не делали послаблений по службе, но, напротив, спрашивали с него строже, чем с прочих стражников, дабы, как изволил выразиться Спрут, «служба не казалась молодому господину пуховой подушкой…»

Если бы речь шла о ком-то другом – расстарался бы Джанхашар! Такую жизнь устроил бы незадачливому новобранцу – бедняге хватило бы воспоминаний до старости. Но сейчас…

«Высокородные господа поссорились, – со злым отчаянием думал начальник стражи. – А я в их ссору вляпался, как в болото…»

Джанхашар с тоской выглянул в окно – на двор, где торчал юнец в черно-синей перевязи. Ну вот, жутко даже подумать: он заставляет Спрута ждать за дверью! Надо было, конечно, сразу его принять… но никак не удается решить: как же себя с ним вести?

Во дворе к высокородному юноше подвалил десятник Аштвер, с маху хлопнул по спине. Джанхашар дернулся, будто это его шарахнули грубой лапищей. Хотел проорать скотине-десятнику, чтобы тот немедленно прекратил… а что, собственно, прекратил?

Джанхашар сдержался, вцепившись в подоконник, а юный Спрут обернулся и что-то сказал Аштверу.

Разговаривают! О Безликие, разговаривают! Причем у Аштвера рожа без тени подобострастия!

Эге, а ведь юный господин наверняка не назвался Сыном Клана, иначе беседа не шла бы так бойко. И что это может значить? Вероятно, Спрут не хочет, чтобы по городу ходили слухи о его позоре?

«Да провалитесь вы оба в трясину, и дядюшка, и племянничек! – взвыл про себя Джанхашар. – Вместе с вашими дурацкими играми! Вы сегодня побранились – завтра помирились, а я виноватым окажусь, да? Молодой господин не забудет, как я ему жизнь отравлял!»

Ну, нет! Джанхашар не станет изводить юного господина. Наоборот, пылинки с него сдувать будет. И по возможности оградит от тягот и опасностей службы. Упаси Безликие, если потомка Первого Спрута зарежут в портовой драке! Да что там зарежут – хотя бы ранят! В Хранителе наверняка взыграют родственные чувства, он начальника стражи наизнанку вывернет и в бантик завяжет…

Дверь отворилась, через порог шагнул окаянный юнец, из-за которого Джанхашар уже пережил уйму неприятных мгновений, а в будущем наверняка переживет еще больше.

Молчание затянулось: разговор положено начинать тому, кто знатнее, а проклятый Спрут явно уступал эту честь своему командиру.

Наконец юноша сообразил, что Джанхашар этак будет молчать до глубокой старости, и с легким поклоном поприветствовал начальника.

– Рад видеть нового стражника! – с облегчением отозвался тот. – Рвемся послужить родному городу, не так ли? Похвально, весьма похвально…

Джанхашар сам почувствовал, как фальшивы эти добродушно-отеческие нотки в голосе, и резко остановился. Чуть помолчал и продолжил более сдержанно:

– Зачисление в стражу, можно считать, уже состоялось. Когда моему господину угодно будет приступить к работе?

Высокородный негодяй бодро изъявил готовность приступить к работе прямо с этого мгновения. Интересно, его дядя запихнул в стражу, чтобы проучить за что-то? Или сам прискакал сюда в поисках приключений и назло родне? Должно быть, сам: вон какие глаза веселые…

Чтоб его демоны съели! Теперь придется измышлять для знатного юнца задания, чтоб не запачкал свои ручки и не попортил ненароком себе шкурку. Одна надежда – долго это цирковое представление продолжаться не будет. Кому-нибудь оно скоро надоест – Хранителю или мальчишке. Надо тянуть время…

Слова «цирковое представление» навели Джанхашара на удачную мысль.

– Я решу, в какой десяток зачислить молодого господина, а пока он может заняться первым… э-э… поручением. За Ракушечной площадью есть старые конюшни. Они пустуют, владелец сдает их разным бродячим балаганам. Сейчас там разместился цирк. Приехал вчера вечером, выступать без разрешения стражи не может. Положенные деньги они заплатили, но нужно сходить и проверить: всё ли в порядке, не досаждают ли циркачи горожанам, не нарушают ли аршмирских порядков…

* * *

Во дворе довольного, веселого Ларша остановил десятник:

– Наш Могучий Бык тебя в какой десяток запихал?

– Изволит думать. А пока велел мне идти за Ракушечную площадь. Там цирк приехал, так мне велено было приглядеть, чтоб с циркачами не было хлопот.

Аштвер ничем не выдал удивления: надо же, мальчишка в десяток не определен, а уже получил приказ от самого начальника стражи! Да еще на такое несерьезное дело отправлен… с чего Джанхашар так озаботился приездом циркачей?

Но никаких вопросов Аштвер задавать не стал. Лишь посоветовал:

– Мимо Нового порта не ходи. Поднимись по Кривой лестнице, обогни гавань…

– А разве мимо порта не быстрее? – удивился юнец.

– Там тебя грузчики отлупят, – повел плечом Аштвер.

У мальчишки сделалось такое потрясенное лицо, что десятник снизошел до объяснений:

– Портовая сволочь не любит нашего брата. Тех, кто ходит по двое-трое, не тронут, а «краба»-одиночку обязательно изловят.

Мальчишка, явно плохо знакомый с жизнью приморской части города, потерял дар речи. Десятник хохотнул при виде его ошарашенной физиономии и хлопнул паренька по плечу:

– А ты думал, город трепещет перед «крабами»? Прохожие уступают тебе дорогу, трактирщики наливают вино бесплатно, все девчонки – твои… так? Привыкай, сынок, к мысли, что нас в городе не любят и при случае норовят потрогать кулаками, особенно припортовая рвань… Ладно, это всё я тебе объясню, а сейчас – слышишь? – меня зовут к командиру. А ты… почему ты еще здесь? Давай-ка бегом!..

* * *

Десятник опасался крепкого нагоняя: пришлось докладывать о неудаче с поимкой экипажа контрабандистской шхуны «Вредина». Аштвер старательно спихивал вину на береговую охрану, которая, собственно, и должна была заниматься ловлей контрабандистов. При этом он понимал, что командир береговой стражи будет винить в промахе именно его: если люди, за поимку которых назначена награда, нагло шляются по городу, то поимка их – дело «крабов»…

К удивлению десятника, Джангилар выслушал оправдания равнодушно и рассеянно. И вместо искрометной, гневной тирады, которой ожидал стражник, лишь вяло бросил:

– Остолопы…

Сообразив, что разноса не будет, ибо начальство угнетено какими-то своими заботами, Аштвер нахально перешел в атаку:

– Да как работать-то, если от десятка остались четверо? Ругир женился, ему тесть велел из «крабов» уйти. Дхар-наррабанец на родину подался, я докладывал моему господину…

– А кому сейчас легко? – бросил командир все так же отстраненно, занятый своими мыслями. – У кого десяток полный?

– Мне во дворе встретился парнишка-новичок. Нельзя ли его – ко мне?

Джанхашар встрепенулся. Взгляд его разом стал острым и подозрительным, словно «краб» прочел мысли командира и был на этом пойман.

– Новичок? Да, верно, ты же с ним разговаривал. И… и как он тебе?

– Молокосос. И приезжий, города не знает. Но глаза смышленые, речь бойкая. Если еще и не трус – будет из парня толк.

– В твой десяток? Что ж, почему бы и нет… Только…

– Да, господин?

– Нет, ничего… Иди…

Когда Аштвер был уже у порога, командир окликнул его:

– Постой! Ты… это… ну, пригляди, чтоб парни не обижали новичка. И чтоб он себе шею не свернул… по неопытности-то…

Это сбивчивое вяканье было настолько не похоже на обычную увесистую речь командира, что десятник ушам своим не поверил.

– Господин, я не понимаю…

– Ступай!

Последнее слово было произнесено уже знакомым тоном. Аштвер почувствовал себя гвоздем, с маху вбитым в доску по самую шляпку.

За дверью десятник ухмыльнулся: а загадка-то, похоже, разгадана! Сынок богатых родителей из тяги к приключениям или назло папе с мамой подался в стражу. А родители в панике развязали кошелек, чтобы Джанхашар как-нибудь поберег их своенравное чадо…

Ну нет! Он, Аштвер Зимнее Оружие из Семейства Джайкур, не нянька при господском дитятке, а десятник «крабов». С командиром, конечно, спорить не годится. Аштвер будет преданно глядеть ему в глаза и уверять, что юноша окружен заботой и вниманием. Но на деле пусть купеческий наследничек не надеется на снисхождение. Иначе над Аштвером не то что парни из его десятка – даже чайки хохотать будут!

* * *

Как быть служанке, потерявшей место? Куда пойти девушке, лишившейся дома?

Ни денег, ни крыши над головой, ни родни…

Нерхар? Он если не сегодня, так завтра в плаванье уйдет. Сам хвастался: в наррабанские земли, на «Попутном ветре». Так что он своей девчонке не помощник и в беде не заступник. Сам бездомный, как морской ветер.

Подружки прежние, зубоскалки эти? Ну… может, и помогут. Пристроят к работе за медяки. Но сначала обдерут острыми язычками всю кожу: как же ты, Гортензия, у нас в порту приживешься? Ты же с серебряных блюд есть привыкла, верно? И платья не иначе как бархатные носила, не хуже супруги Хранителя? И спишь на перинах лебяжьего пуха – где ж мы тебе такое раздобудем? И беседовать наловчилась с важными господами – с нашими-то парнями уже и двух слов не свяжешь, Гортензия?

Ладно. Это она выдержит. И похуже выдерживать приходилось. Но нужно немного денег на первое время. Жалованья она не получила… и с хозяйки уже не спросишь… ох!

Вскинув руки к лицу, девушка расплакалась.

Там, в доме, при виде мертвой старухи служанка была потрясена, но не уронила ни слезинки. А теперь мысль о том, что госпожа, такая аккуратная в денежных делах, уже не вручит ей деньги с назидательными словами, как делала это в последний, сороковой день каждого месяца, вдруг сделала всё неотвратимым, окончательным.

А ведь это госпожа научила Гортензию писать и считать! И манерам хорошим учила, и разговаривать не по-портовому, и рукодельям всяким пробовала обучать, да у Гортензии, видно, пальцы грубые. И больше никогда… ой, жалость-то какая, горе какое!

Сейчас госпожа вспоминалась не вздорной, крикливой и придирчивой, а требовательной, строгой, но не злой женщиной, которая желала добра своей ленивой и непослушной служанке и была для нее единственным близким человеком…

Слезы высохли так же быстро, как и хлынули. Девушке из Отребья хныкать не пристало. Все равно мир вокруг не пожалеет, не утешит. «Подыхай, но смейся!» – учит своих детей веселый город Аршмир.

Госпожу не вернешь. И прежней жизни, спокойной и сытой, тоже не возвратишь. А заплаканные глаза, покрасневший нос и растрепанные волосы не помогут найти новую работу.

Девушка вскинула руки – поправить волосы. И вздрогнула: пальцы коснулись холодных гладких зерен.

Заколка! Бисерная заколка-бабочка! Сине-зеленая, красиво сплетенная… а ведь есть еще и два браслета, тоже бисерные, с сине-голубым узором! Она же их так и не сняла!

Вот оно, жалованье Гортензии!

Руки сами дернули удобные, с зажимом шнурочки, снимая браслеты…

Подходящая лавчонка сыскалась рядом, на Галечной улице: маленькая, безлюдная – если не считать хозяина, торчащего за прилавком среди полок, заваленных всякой всячиной. В таких лавочках можно купить всё: от иголки до горшочка с мягким мылом, от пакетика порошка от блох до недорогого украшения… Ну да, в плоском ящичке, что хозяин предусмотрительно держит возле своего локтя, разложены браслеты с цветным стеклом, стальные перстни-печатки, бисерные налобные повязки и бусы из оленьего рога, распиленного на бляшки.

Девушка скромно шагнула через порог, с поклоном выложила перед хозяином браслеты и заколку и сообщила, что хотела бы на пробу продать образцы своей работы. Если господин останется доволен, она принесет еще.

Пожилой хозяин помедлил с ответом, разглядывая изящные, умело сплетенные вещицы. Обычно он не покупал украшения у случайных людей. Предпочитал иметь дело с мастерами и мастерицами, которые раз за разом приносят ему на продажу труды рук своих. А с незнакомцами свяжись – еще погоришь на скупке краденого!

Но бисерное плетение – это не серебро, не модная нынче резьба по кости, не золотое шитье. Милый пустячок. Можно и купить, если дешево. Такая прелесть на прилавке не залежится. Хоть об заклад бейся – уже сегодня вещички улетят к покупателям…

Хозяин улыбнулся девушке и приготовился торговаться за каждый медяк.

* * *

Лекарь Ульден вступил в свой дом, где не был лишь несколько дней, с таким чувством, словно вернулся из долгой отлучки. И встречен был с такой радостью, словно домашние год за годом с тоской высматривали его у ворот во все глаза.

Всплеснула руками, заголосила старая вольноотпущенница Ворчунья, что ведала хозяйством в маленьком домике на Кошачьей улице.

Кухарка-наррабанка заявила, что в два счета состряпает что-нибудь вкусненькое для господина, который наголодался у чужих людей… Что значит «удрал с пира»? Знает она эти замковые пиры! Небось одна пережаренная дичина да море выпивки! Нет чтоб напечь человеку любимых яблочных оладушек!

Мальчишка-раб без приказа подхватил ведра и помчался за водой: господин, конечно же, пожелает вымыться с дороги!

Звонкоголосая собачонка Пилюля – комок рыжего меха и пара блестящих глаз – заплясала, запрыгала перед хозяином. А когда тот подхватил малышку на руки, восторженно вылизала ему лицо.

И сам Ульден разглядывал свое скромное холостяцкое хозяйство взглядом путника, что обошел все ближние и дальние земли и наконец прибрел к родному порогу. Если не считать службы в армии, молодой человек редко покидал Аршмир даже на несколько дней.

Сейчас Ульден предвкушал мирные удовольствия домашней жизни: баню (он пристроил за домом будочку на гурлианский манер, ибо брезговал общими банями), вкусный завтрак (яблочные оладьи он и впрямь обожал), совсем немного поваляться на кровати (нечасто он это позволял себе)… В больницу для бедняков он пойдет после обеда. В конце концов, он не единственный врач в городе, да и положенное ему время в этом месяце он уже в больнице отработал. До обеда еще успеет в лаборатории посидеть…

Ульден заулыбался в предвкушении самого драгоценного, самого утонченного из наслаждений.

Лаборатория была требовательна. Она занимала его мысли, отбирала каждое свободное мгновение и тянула из кошелька деньги с настырностью корыстной и хитрой любовницы. Зато и воздавала сторицей: позволяла краешком глаза взглянуть на великий мир неведомого, дразнила, обещала близкое познание истины… вот-вот, сейчас, еще немного – и перед ним откроется то, чего не видел никто до Ульдена.