Текст книги "Видунья"

Глава 5

Даже одна крыса – сущее бедствие для амбара: что не сожрет, то перепортит.

Там же

Утро выдалось раннее, ясное, и Рыска проснулась до стука в потолок. Немножко полежала, прикидывая, долго ли еще до побудки, но потом сообразила, что Жара рядом нет. Девочка села, потянулась. Подпертый досками горшок стоял на месте и так злобно гудел, будто в нем варилось колдовское зелье.

Рыска выглянула из окошка, сонно щурясь на затянутый утренним туманом огород и пытаясь разобрать, кто из дворовых псов бродит по клубничной грядке – Репейка или ее сын Брех, уже переросший старую суку на голову, но такой бестолковый, словно этой самой головы у него вообще не было. На ночь собак спускали с цепей, и пес вечно норовил перемахнуть через забор и порыться в кротовьих кучах среди грядок. После чего кучи от грядок уже не отличались, а кроты и женка были очень недовольны.

Рыска призывно свистнула, надеясь, что Брех струхнет и вернется в будку. Тот действительно так и взвился… на задние лапы. Замотал головой, заполошно осматриваясь. Жар! Он-то там что делает? Проще Сашия из бездорожья вызвать, чем этого лентяя на прополку загнать, да еще в такую рань.

Мальчик заметил подругу, сердито погрозил ей, но из огорода все равно вылез. Прокрался вдоль стеночки к двери, воровато придерживая завернутую на животе рубашку.

– Ты что, Муха же нас убьет! – ужаснулась Рыска, когда Жар торжественно высыпал добычу на покрывало. Женка каждый вечер пересчитывала спелые ягоды и грозно обещала, что, если с утра будет хоть на одну меньше, – порки не миновать.

– Так ведь про белые она ничего не говорила, – рассудительно заметил воришка. – А они тоже вкусные, сла-а-аденькие…

– Краденое сладким не бывает!

– Ну, фначит, буфу дафитфя гойкими. – Мальчик запихнул в рот сразу две клубничины, только-только начавшие розоветь с одного бока. – Умм…

Девочка нехотя попробовала одну ягоду. Твердая и кислая, немножко похожа на сливу. Лучше бы в лес за черникой сбегали.

– Столько добра перепортил, она ж могла еще вдвое вырасти, – упрекнула Рыска друга.

– Ага, и достаться Пасилке с сестрами! Ну уж нет, – хорохорился Жар, скрывая досаду: он-то хотел порадовать подружку.

– Слышишь? – внезапно насторожилась девочка.

– Что?

– Бубенцы звенят! Кажется, хозяева возвращаются!

– Шутишь?! – не поверил друг. – Они ж только к ужину собирались, до города-то десять лучин пути. Что они, по темноте ехали?

Конец спору положил громкий стук в ворота и незнакомый встревоженный голос:

– Эй, хозяева, отворяйте! У нас тут человек помирает, помощь нужна!

Дети кинулись к лестнице. Растолкать храпящих в каморе батраков оказалось делом непростым: Жар слышал, как они возвращались уже после первых петухов,[10]10
  В полночь.


[Закрыть] дурацки хохоча и спотыкаясь. Одно место вообще пустовало.

Когда толпа взъерошенных, злых мужчин вывалилась из сеней, у ворот уже стояли Фесся и дедок, ругаясь с незваными гостями.

– Да вы кто такие будете-то?

– Люди, разве не видно?!

– Люди разные бывают!

– Да свои мы, свои! В Копытье живем, поросят в город на продажу возили!

– Давай туда! – Жар схватил подругу за руку и потащил в противоположную сторону, к сараям. С колоды на низенький курятник, с курятника на крышу свинарника, а оттуда видно, что делается и по эту сторону забора, и по ту.

Перед все еще запертыми воротами стояла телега-двупряжка, но меж оглобель почему-то была только одна корова, неловко вывернувшая шею из-за перекошенной упряжи. Гостей оказалось трое: рослые усатые мужики в пыльной потрепанной одежде. У одного из носков лаптей выглядывали пальцы с черными ногтями, другой кутался в наброшенную на плечи дерюгу. На телеге лежало что-то длинное и неподвижное.

Пришельцы раздраженно уверяли, что они не разбойники. Батраки не сомневались, что разбойники именно это бы и говорили.

– Езжайте вон дальше по дороге, там веска будет!

– А ежели наш друг вот-вот помрет?!

– Нам труп в доме тоже не нужен! Пустишь во двор какую-нибудь холеру, сам потом месяц не отмоешься!

– Да где ж он холерный – раненый! На нас самих возле яра разбойники напали, всю выручку отняли. Шанек отдавать не хотел, так они его ножиком…

– Тетя Фесся! – неожиданно подала голосок Рыска. – Пустите их, пожалуйста! Они правду говорят.

– Ты что, их знаешь? – удивился Жар.

– Нет… но знаю, что не врут! – Девочка змейкой соскользнула с крыши и побежала к воротам.

Батраки вняли не то детскому гласу, не то совести и ворота таки открыли. Гости окриками и пинками (скорей, пока хозяева не передумали!) заставили усталую корову тронуться с места и затащить телегу во двор. Убедившись, что на ней действительно лежит раненый человек, а не куча мечей под тряпьем, хуторяне подобрели. Фесся побежала будить Муху, дедок, вроде как знавший толк во врачевании, послал детей за теплой водой и чистой ветошью.

Копытинцы расселись на песочке под стеной дома, не веря, что их мытарства остались позади. Батраки вынесли им остатки вчерашней гулянки: полкувшина крепкого, на меду и грибах, кваса, несколько кусков хлеба и копченую баранью ребрину. Гости жадно набросились на угощение, охотно отвечая на расспросы:

– Ага, на вчерашней ярмарке. По сребру ушли, они у нас хорошие были, подрощенные. Себе бы оставили, да побоялись, что не прокормим: неурожай же, лучше до весны на картошке просидеть, чем неделю мясцом побаловаться, а потом зубы на полку. Чего в городе не заночевали? Так в кормильне становиться дорого, с приличных улиц стража гоняет, а в трущобах боязно. Мы, как расторговались, сразу домой и поехали. Разложили лагерь возле Ледышкина яра, только каша сварилась – выходят из кустов. Мол, отдавайте кошели, добрые люди, – пришли люди злые…

– А много их было? – с тревогой спросила Муха. До яра всего-то семь вешек, если там разбойники завелись, могут и сюда добраться.

– Человек восемь. Может, еще кто-то за деревьями прятался, Саший их знает.

– Беглые каторжане, бывшие тсецы или просто шваль с оружием? – деловито уточнил здоровяк-бородач, в прошлом и сам посидевший, и послуживший в тсарском войске, и помахавший мечами на свой наемный риск.

– Какое там оружие! – горько сплюнул ограбленный. – Босота с дубинами и ножами, у одного только сабля была, еще с войны, видать: трофейная, саврянская, и держал ее как ту же дубину. Сами трусили, кабы нас побольше было… Шанек узнал одного, по имени к нему обратился…

– Я его тоже потом вспомнил, – поддержал другой гость. – Это ж скорняк из Малых Лодок.

– Точно! – хлопнул по колену приятель. – Щетиной только зарос, как вепрь, и на левую ногу охромел. А я-то еще думаю: вроде голос знакомый…

Надрывно застонал раненый, которого переворачивали на здоровый бок. Люди примолкли, прислушались. Дедок что-то там ворковал, уговаривал. Фесся помогала, поливала водой из ковшика, осторожно отдирала присохшую к ране тряпку.

– А Малые Лодки-то сгорели, – шепотом напомнил третий, самый несловоохотливый копытинец.

– Да ты что?! – изумилась женка. – А мы и не слыхали…

– Сгорели-сгорели, дочиста. Под утро полыхнули, когда все спали. Видать, за день солома на солнце прожарилась и тлеть начала. Ну а там искра за искрой… Ни одного дома не осталось, изгородь и та обуглилась. Половина народу в дыму задохнулась, даже проснуться не успели. Особенно дети и старики.

– И давно это было?

– Да уж с месяц назад, когда самая сушь стояла.

– Накануне Кайнова дня, – уверенно добавил второй. – Я, помнится, еще подумал: вот те лето начинается…

Батраки молча – кто с ужасом, кто с черным торжеством – переглянулись. Именно в ночь перед Кайновым, первым летним днем, над хутором шел купленный у путника ливень. Мог ли он потушить Малые Лодки? И не полыхнуло бы взамен Приболотье? Или сгорели бы обе вески, а дождь спас от пожара лес, кто знает?

– Людей грабить – все равно не выход, – нарушил тишину Цыка. – Мог бы, как мы, в батраки наняться.

– Так он же хромой.

– Ну, поискал бы работу в городе, те же шкуры скоблить.

– Там своей бедноты хватает, на улицах в два ряда милостыню просят.

– Вы чего, вора и душегуба защищаете? – удивился парень.

– Не защищаем, а понимаем, – насупился копытинец. – У меня самого дома жена и трое детей, как к ним на глаза без поросят и денег показаться – ума не приложу.

– Но-но, – возмутился бородач. – Только посмейте наш хутор ограбить!

Все невесело рассмеялись и сменили тему. Но выбросить ее из головы так и не смогли.

* * *

Хозяева вернулись не вечером, как обещали, а уже к обеду. Хозяйка – злая, словно недоеная коза, дети – зареванные, Сурок – багровый и мрачно пыхтящий.

– Что, и на вас разбойники напали? – всполошилась женка.

– Нет, – с чувством сказал муж, – разбойница! Грымза кровожадная, ежа ей под юбку…

– Ах ты мерзавец! – взвилась жена. – А когда мама тебе денег на племенного быка ссужала, небось кланялся, ручку целовал!

– Я ей тот долг уже лет пять как отдал, – огрызнулся Сурок, спрыгивая с телеги. – Вернул бы и тебя, да не берет…

– Хам неблагодарный! – заголосила жена – к восторгу слуг и батраков, благоразумно притворявшихся глухими, чтобы не перепало и им. – Да я на тебя лучшие годы положила!

– Положила, ага, – подбуркнул муж, – лепешку коровью…

На родном подворье Сурок чувствовал себя куда увереннее и помаленьку расправлял плечи, поникшие в тещиной вотчине. Жена это тоже почуяла и перебросила войска на другой фланг.

– Как ничего не готовили?! – минуту спустя орала она в кухне на Муху. – Хозяева на то и хозяева, чтоб возвращаться когда им хочется, а не когда слуги соизволят их принять! Совсем от рук отбились, в углах паутина, в мисках плесень!

На вероломную атаку незамедлительно ответили катапульты: раздался оглушительный грохот – и нужда в мытье мисок отпала.

– Вики-и-ий! – визгливо воззвала Корова, отступая на крыльцо. – Иди погляди, что эта дура натворила! Целую стопку посуды об пол хряпнула!

Но союзные войска, оскорбленные недавним нарушением мирного договора, не пожелали вступать в бой. Смачно сплюнув под ноги, Сурок объявил всех баб похотливым порождением Сашия и пошел выпрягать коров. Сам, по-хозяйски проверяя, не натерло ли шкуры упряжью, и с тоской вспоминая те славные времена, когда во дворе ревела только скотина.

Наскандалившись до хрипоты, жена с женкой разбежались по комнатам, оставив слуг убирать поле боя. Фесся на скорую руку поджарила яичницу с салом и луком, от которой балованные сурчата воротили носы, а Корова так и вовсе отказалась выходить к столу. Рыска, подметавшая разлетевшиеся по кухне и комнате осколки, слышала, как хозяйка хлопает крышкой сундука, а потом хрустит пряником.

Зловещее грозовое напряжение продержалось на хуторе до вечера. Слуги и батраки ходили на цыпочках, стараясь пореже попадаться хозяевам на глаза и даже мелькать перед окнами. Копытинцы тоже не стали засиживаться и, убедившись, что раненому полегче и дорогу до дома он выдержит, завернули оглобли к воротам.

Свободное время у Рыски и Жара появилось только на закате, и то с цыплячий нос: скоро ужинать, мыть посуду и спать. Даже идти никуда не хотелось, дети пристроились на крылечке у ног дедка, неспешно оплетающего лозой большой глиняный кувшин.

– Деда, а где ты так раны штопать научился? – уважительно спросил Жар.

– На войне, где ж еще, – вздохнул тот. – Там мно-о-ого иглой поработать пришлось.

– А расскажи! – загорелся мальчишка.

– Чего? Как культи бинтовал? – Дедок старательно выровнял законченный рядок.

– Не, как воевал! Ты много саврян убил?

– Дай-ка припомнить… – Старик пожевал губами, глядя на темнеющее небо. – Ну ежели осаду Йожыга считать… одного точно камнем со стены приложил! Нас тогда всех на стены поставили: и писцов, и кухарей – оборону держать… Крючья отбрасывали, веревки рубили, а если уже поздно – то каменюкой в харю! Мало их было, камней-то, беречь приходилось…

– Ну-у-у… – разочарованно протянул Жар. – А чтоб мечом? Или из лука?

Дедок тихонько рассмеялся:

– Дурачок ты, дурачок. Лекарь на войне куда выше тсеца ценится. Рубануть-то легко, а вот залатать… Доблесть не только загубленными жизнями меряется, но и спасенными.

Мальчишка промолчал, но по недовольному сопению было ясно, какого он мнения о подобной доблести.

– И уж поверь мне, – с укоризной добавил дедок, – спасенных вспоминать куда приятнее, чем убитых. Одному путнику известно, не будут ли они тебе до конца жизни в кошмарах сниться…

– Дедушка, – Рыска подала дедку очередной прутик, – а путницы бывают?

– Бывают, отчего ж нет? – Старик придирчиво осмотрел лозинку и одобрительно кивнул, пуская в дело. – Только очень редко.

– Почему?

– А ты сама посуди: бабское ли это дело? Путники, они те же наемники: не в бою, так в дороге, ни семьи, ни дома. И спасать людей доводится… и убивать. Редко какая женщина на такое решится, только от дурной башки либо с горя. Эх, знавал я в молодости одну путницу. – Дедок прищурился и облизнулся, как кот, вспоминающий съеденную в прошлом году перепелку. – Красавица, умница, любого мужика на мечах перемашет и перепьет… ну и до прочих утех охочая. (Жар понимающе заухмылялся, Рыска наивно пропустила дополнение мимо ушей.) Чистый парень в юбке. Впрочем, у нее и юбки-то не было, в штанах ходила. Вроде путник как путник, только как-то поутру заглянул я ей в глаза – и обмер. Пустые они совсем, холодные, будто нарочно все чувства из души вытравила – а дыру заполнить нечем оказалось.

Дедок переложил затекшие ноги – левую поджал, правую – и заключил:

– Нет, девки, негоже вам по дорогам судьбы ходить. Сидите-ка лучше дома, у мужей под крылышком, да деток растите. Нам, мужикам, проще: мы драками, пьянками да гулянками живем, а не что-то подменяем…

Рыска и не собиралась с ним спорить. Больше всего на свете ей хотелось завести семью (настоящую, любящую!), построить дом на берегу реки – с парой коров, курочками и ромашками в палисаднике. И много-много детей, чтобы они вместе играли и дрались против обидчиков. А если, не приведи Богиня, по веске снова прокатится война… Рыска постарается, чтобы непрошеный ребенок об этом даже не узнал. И если муж будет его бить, лучше она мужа из дома выгонит!

– А что, можно иметь дар – и в путники не идти?

– Конечно, никто ж не неволит. Ну, будешь чуток везучей прочих: при жеребьевке лучший надел достанется, пожар стороной обойдет, утки в мор не передохнут. А так – живи себе да радуйся. Ну их, этих путников: пышен хлеб, да горек.

Девочка так облегченно вздохнула, что дедок засмеялся:

– Ты, коза, никак и впрямь себя путницей вообразила? Думаешь, если дитя на дудочке свиристеть научилось, то его уже в тсарские палаты музыкантом возьмут? Ха! Моя старуха вон тоже видуньей была: я еще за порог шагнуть не успею, а она уже бранится, что вечером у соседа засижусь. По молодости, как разругаемся, вечно пугала, что в Пристань уйдет. Ну-ну, поглядел бы я на это…

– Куда-а-а? – одновременно распахнули рты дети.

– Пристань, казарма ихняя, путницкая. В каждом большом городе есть. Там и молодых натаскивают, и бывалые, если мимо идут, переночевать-поесть могут, чтоб по кормильням не вшиветь.

– Что, дед, опять байки травишь? – бросил проходящий мимо Цыка. – Скажи лучше, куда горшок из сеней делся – ты ж вечно тут на порожке сидишь, бороду проветриваешь!

– Какой горшок? – изумился дедок.

Дети переглянулись и начали потихоньку пятиться от крыльца.

– Да женка уже всех этим горшком достала, взялась после ужина какой-то хитрый сыр делать, мельничиха способ подсказала. А горшка-то и нет! Что побили – никто не признается. Кому он понадобился – непонятно: здоровенный, старый.

– Тетя, я его нашел! – Торжествующий голос Пасилки одновременно пробился из-под крыши и донесся из сеней. – Так и знал, что его крысята к себе утащили! Сейчас прине… ай! Ай-яй-яй-яй-яй!!! Ма-а-а-ама!!!!

А вот теперь уж Жар с Рыской развернулись и задали стрекача.

Глава 6

Даже взрослые крысы не прочь пошалить и порезвиться.

Там же

Смешки смешками, а слух, что на хуторе появилась видунья, быстро расползся по округе.

– Ну, чего вам всем надыть? – для порядка ворчал дедок, отпирая ворота (Цыка чаще гнал незваных гостей, грозя спустить псов). – Сходили б к настоящему путнику либо к гадалке в стойбище, чего к девчонке-то прицепились? А ежели она ошибется? Неученая же! Будете потом плеваться да проклинать ни за что.

– Ни-ни, что ты, родненький! – смущенно шелестела в ответ очередная бабенка. – Мне путник и не нужен, я только того, совета спрошу… а дальше уж своим умом.

Звали Рыску. Девочка жутко смущалась, краснела и комкала край передника, упрямо глядя в землю, пока гостья излагала дело. Истории были разные: и смешные, и страшные, и глупые. Кто-то обходился несколькими фразами и задавал четкий вопрос, другие долго ходили вокруг да около, мялись, сами себе перечили – тут речь чаще всего шла о делах сердечных, и, похоже, женщинам больше хотелось выговориться, чем получить ответ. В конце гостья сбивчиво благодарила, совала «видунье» узелок с каким-нибудь лакомством, яблоко или мелкую денежку, неловко гладила девочку по голове и исчезала, пока хозяева не заметили.

Рыска сердито встряхивала косичками – ладони почти у всех гостей были потными и трясущимися – и с облегчением возвращалась к работе, чувствуя себя обманщицей. Ну откуда ей, в самом деле, знать, выходить ли вдове замуж за работящего пьяницу из соседней вески? Где лучше сохранятся этой зимой тыквы – на чердаке или на сеновале? Изменяет ли муж толстой некрасивой тетке, или это просто ее страхи? Девочка честно пыталась прислушаться к внутреннему голосу, но ничегошеньки не слышала. Приходилось отдуваться самой, отвечая что первым в голову придет.

Поток просителей, как ни странно, ширился. Сам Сурок несколько раз вызывал Рыску к себе и указывал на стол, где было разложено несколько свернутых квадратиками записок. Девочка обреченно тыкала пальцем в любую, после чего хозяин либо довольно ухмылялся, либо мрачнел и отсылал племянницу вон. Угадывала или нет, никогда не говорил.

– Дают – бери, глупышка! – убеждал Жар, щелкая дареные орехи или хрустя яблоком. – С дурака грех не взять, если сам дает!

Но Рыске «нечестные» гостинцы в горло не лезли. Монетки она прятала под тюфяком и ни разу даже не проверила, на месте ли они.

Куда больше девочку радовал другой внезапно открывшийся талант. Теперь ее не только не отсылали спать по окончании ужина, а, напротив, приваживали и улещивали. Девочка оказалась изумительной рассказчицей. У нее даже голос менялся, становясь бархатистым, прочувственным, с головой окунающим в байку. Особенно Рыске удавались сказки – не детские, про зайчиков да лисичек, а длинные, страшные, но непременно с хорошим концом. Воображение у нее было такое, что из оброненной батраком фразы вроде «ох и славна трава по ту сторону оврага, вот кабы коровы летать умели» девочка могла с лету сочинить историю, где и коровы летали, и кошки доились, и прекрасный воин, потрясая волшебной кочергой, мчался по облакам на верном скакуне навстречу треххвостой жабоптице.

Вначале Рыскиными слушателями были Жар, Фесся да дедок, потом к ним постепенно присоединились доярки, а за ними и батраки. Даже скептичный, вечно хмурый Цыка один раз остановился в дверях, послушал, хмыкнул: «Вот уж врушка искусная!», но задержался у косяка, пока сказка не окончилась. А как все хохотали, когда дверь ударила по лбу подслушивающему Пасилке! Тот, правда, вопил, что случайно проходил мимо и вообще «все папе расскажет», однако позориться перед Сурком не стал.

Вечера тем временем становились все длиннее, темнее и холоднее. В преддверии урожая Сурок взял двух новых работников, благо по дороге мимо хутора нескончаемой чередой тянулись разоренные засухой пахари. Все они надеялись найти работу в городе, однако с готовностью брались за что угодно, нанимаясь за бесценок, а то и вовсе за еду. Попадались и лихие люди, но от крупных шаек Богиня пока миловала, а с тремя-четырьмя удавалось справиться своими силами. Про банду из Ледышкина яра больше не слышали – то ли откочевала куда, то ли развалилась, а может, попыталась заглотнуть кусок не по горлу и пала под клинками путников.

После одной из шумных осенних свадеб голова Приболотья завернул к Сурку на кружку пивка – судя по тому, что прижимистый хуторянин сам его пригласил, кружка была далеко не первой.

– Таки влепит нам тсарь год Крысы, – уныло сообщил голова, глядя, как Фесся управляется с большим запотевшим кувшином.

– После Пустополья же объявляют, – лениво возразил Сурок.

– Да и так все ясно. – Мужик осторожно пригубил. Пиво у богатого соседа было не чета свадебному: крепкое, душистое, даже пена вкусная. – Ты сколько снопов с рядка снял? Три? Брешешь, на общинном и то по два с половиной было! А в Калинах и четверти не вышло. Это на нижней пашне, где даже гнилое зерно всходило! А на верхнюю жнецов вовсе не засылали – незачем.

– Ну мало ли… Ринтар-то большой, на севере, может, и уродило, – без особой уверенности предположил хуторянин.

– Зато на юге подчистую выгорело. Не-е-ет, кум, не отвертимся. – Голова подпер щеку ладонью и пьяненько шмыгнул носом. – С урожайных земель – двойной налог, с пустых – половинный. И весь наш доход – в тсарскую казну…

– А ты будто так про два с половиной наместнику и отписал? – хмыкнул Сурок.

– Тьфу на тебя! Ну поставил чуть побольше, чем у соседей… Если донесут, отбрешусь: мол, удалась полоска с краю, а прохожие и обзавидовались.

– Так чего тогда ноешь? – Хуторянин зажевал пиво свежей колбаской, голова тоже потянулся к блюду. Шутка ли – первый год Крысы за десять лет! Последний случился, когда проклятые савряне пожгли вески и потравили поля к востоку от столицы и зимой от голода перемерло больше народу, чем в битвах.

– Ну мало ли… Боязно. Как пить дать, – голова отхлебнул, – болезни по весне начнутся. А мы у самых болот, тут вся дрянь по реке приходит да оседает.

– Боязно, боязно… Вот когда начнется, тогда и будешь плакаться.

– А в прошлый раз, помнишь? К берегам подходить боялись, трупы в камышах качало!

– Сравнил послевоенщину с простой засухой!

Но подвыпившему голове так хотелось одержать верх в споре, что он бездумно ляпнул:

– А с чего ты взял, что в этот раз без войны обойдется?

Сурок аж поперхнулся.

– Ты что, друг, ошалел? – выдохнул он, едва откашлявшись. – С кем нам воевать-то?

Рыска с Жаром, затаив дыхание, подслушивали у приоткрытой двери; Фесся уже один раз об них споткнулась и шепотом обругала.

– Да все с ней, с Саврией! У них-то нынче тоже неурожай. Народ голодный, злой, а мирный договор как раз этой зимой истекает.

– Продлят! Что они, дураки – в год Крысы воевать? А обозы как снаряжать? Корой да шишками? – все больше распалялся и багровел хуторчанин. – И на кой мы им сдались, такие же нищие? Победят – еще и нас кормить придется!

– Тю, кормить… Вырежут под корень – и вся недолга! – Голова выразительно чиркнул ладонью по горлу.

– Тьфу на тебя! – Сурок решительно переставил кувшин на свою сторону стола. – Кажись, хватит тебе подливать, несешь уже абы что.

Угроза была куда страшней какой-то там войны, и голова мигом перевел разговор на вдовицу Митрону, к которой, кажись, кто-то в последнее время шастает, ишь расцвела…

Рыска же сидела, еле дыша и судорожно стискивая руку друга. Савряне представлялись девочке чудищами страшнее сказочных жабоптиц – тех хоть убить можно или вообще в тсаревичей переколдовать. А с саврянским нашествием вся тсарская рать ничего поделать не смогла, до самой столицы дошли, гады. Еле их отбросить сумели и обратно в логово загнать. Теперь вот перемирие, но до сих пор мало кто может глянуть в Рыскины глаза и не вздрогнуть.

Так Рыска и выросла с уверенностью, что есть люди, а есть савряне. Хотя однажды видела саврянскую семью, проезжавшую через веску на ярмарку: отец, мать и двое детей. Они с любопытством осматривались по сторонам, смеялись, разговаривали, будто у себя дома. Напились из колодца, к венцу которого, по рассказам стариков, в войну прибили копьем тогдашнего голову, и он умирал на нем несколько лучин. Вон щербина в бревне до сих пор видна… Чуждые острые черты лица, желтые глаза, непонятная речь с гортанным акцентом, бесцветные, непотребно длинные волосы – такие, говорят, отрастают у покойников в гробах. Брр, какие уроды! Мужчина заметил Рыску, нахмурился и что-то сказал жене. Саврянка тоже уставилась на девочку, и та, не выдержав, задала стрекача. Как лавочник может продавать им пироги с черникой? Зачем баба Шула указала им дорогу до города, а не в топь? Почему тсарь вообще пускает их на ринтарскую землю?!

На выезде из вески мальчишки закидали телегу паданками, и Рыска единственный раз в жизни присоединилась к свистящей и улюлюкающей своре. Потом, конечно, всем от родителей влетело, но как-то неубедительно.

А если савряне заявятся сюда не гостями, а врагами…

– Ну пойдем же! – Жар дернул Рыску за рукав – похоже, не в первый раз.

– Куда? – опомнилась девочка.

– Со стога кататься!

– Ой! – Война и савряне мигом вылетели у Рыски из головы. Друг подбивал ее на ночную вылазку уже три дня, но робкая девочка все мялась и отнекивалась. – А ты уверен, что нас не заругают?

– Пусть вначале поймают, – бесшабашно отмахнулся Жар. Рыска, напротив, надулась и попыталась высвободиться, но мальчишка уверенно добавил: – Да ну, это ж общинный. Даже если разворошим немножко, через недельку-другую все равно по домам растащат, загнить не успеет.

– Чего вы тут засели, как кошки под воронятней? – не выдержала Фесся, снова чуть не треснув Рыску дверью по лбу. – Подите лучше пол помойте, если делать нечего!

– Да он небось чистый еще! – Жара с порога словно ветром сдуло.

– Теть Фессь, мы погуляем немножко! – только и успела пискнуть уволакиваемая им Рыска.

– Куда вас на ночь глядя поне… – Служанка устало махнула рукой: в кухне уже никого не было.

* * *

На улице стояла зябкая осенняя темень: солнце спряталось – словно на лучину дунули, ни тепла, ни света. Днем дети еще бегали в рубахах, а теперь Рыска куталась в слишком большую для нее овечью безрукавку и все равно стучала зубами.

– А может, не надо? – безнадежно ныла она, семеня за другом, как приблудный цуцик.

– Не трясись, уже почти пришли. – Жару было тепло от одного предвкушения шалости. – Вот увидишь, тебе понравится!

Общинное поле начиналось сразу за молельней. По закону десятина вескового урожая шла в тсарские закрома, но с ее отсчетом вечно возникали проблемы. «Да что ты, родненький, какие семь мешков – четыре, и то один неполный!» – клялась ушлая вдовица, глядя на голову большими честными глазами и призывая в свидетели Хольгу (хотя следовало бы Сашия, покровителя вралей). «Не… – гнусавил более совестливый кузнец, изучая носки лаптей. – Не сажали мы репу. Сын грыз? Так то тесть лукошко привез…» В конце концов, чтобы не ругаться, решили распахать для тсаря отдельное поле за весковой оградой, а работать в нем по очереди. Ругались, конечно, все равно – один до ночи, не разгибаясь, полол, а другой тюпнул с краешку тяпкой, вздремнул в борозде и с обеда удрал, – но разбирать споры стало куда проще. Тут-то все на виду, соседи ревниво бдят, зная, что через неделю их очередь.

В этому году на общинном поле, по уговору с окружным главой, сажали ячмень. Вырос он так себе, пополам с бурьяном, но для года Крысы сойдет. Зато соломы с него вышло! Длинный высоченный стог, похожий на лежащую хрюшку: с одной стороны плавный подъем «рыла», с другой почти отвесный «зад». Солома тсаря не интересовала, но ее надлежало хранить до приезда сборщика налогов: мало ли, вдруг ближе к столице не найдут, чем в тсарские коровниках подстилать? А потом уж по тючку, по возку разбирали кому надо.

– А если нас весковые поймают?

– Хо! Этих сопляков давно мамки по домам разогнали. – Жар задрал голову, прикидывая, как ловчее взобраться по душистому, шуршащему, рыхлому склону.

Рыска поежилась. Она бы совсем не возражала, если бы их тоже кто-нибудь разогнал – до того, как друг успеет что-нибудь натворить. Но, как Жар и предсказывал, за стогом приглядывали только луна да красный глазок тлеющего в молельне светца.

Над соломенной горбиной беззвучно пролетела сова, видать дневавшая на чьем-то чердаке, а с темнотой отправившаяся на охоту. И волки, наверное, уже из нор вышли…

– Жа-а-ар!

– Лезь сюда! – пропыхтел мальчишка, делая последний, победный рывок.

Свежая, не успевшая слежаться солома расползалась под ногами, как зыбучий песок, почти не давая опоры. Жар полежал немножко на макушке стога, отдыхая и с ехидцей наблюдая за Рыскиными попытками покорить вершину. Более легкую девочку солома держала лучше, но силенок у нее было поменьше, и другу пришлось в конце концов подать ей руку.

– Ну, как тебе? – гордо спросил он, выпрямляясь во весь рост.

Рыска поглядела вниз и, напротив, поскорей села.

– Высоченный-то какой…

– А ты не смотри, – посоветовал Жар. – Ты катайся!

И коварно толкнул ее в спину.

Девочка с визгом заскользила вниз по «рылу», распахивая солому. Внутри та оказалась теплой и пыльной, щекочущейся до одури, а внизу от стога вообще откололся кусок, и еще несколько шагов Рыска ехала по стерне на нем, как на быстро истончающейся подушке.

Не успела девочка отдышаться и проморгаться, как в спину ей врезался Жар, тоже вопящий и хохочущий.

– А?! – заорал он. – Еще?!

Рыска обернулась и надела ему на голову охапку тут же осыпавшейся соломы. Друг не остался в долгу, и вскоре оба не только согрелись, но и вспотели. А потом наперегонки бросились карабкаться на стог.

Катались и по очереди, и упряжкой, и задом, и передом, и даже стоя (правда, недолго). Приноровившись, дети с разбегу взлетали на верхушку, как белки. Солома клочьями летела в стороны, при дневном свете было бы видно, что стог стоит в большущем желтом пятне, а ветерок растягивает его все шире.

Потом Жар сообразил подтащить к «свиному заду» несколько охапок соломы, и забава стала еще веселей и громче: молчать, съезжая с такой крутизны, даже у мальчишки получалось через раз. А-а-а-а! Ш-ш-шурх! Плюх! И тут же сверху: «Береги-и-ись!» – и надо скорей откатываться в сторону, чтобы подруга не шмякнулась тебе на голову. Дети раскраснелись, колкая полова набилась за шиворот и в штаны, но останавливаться и вытряхивать было некогда – еще пол-лучины, и пора бежать на хутор, а то дом запрут на ночь. Скребись потом в ставни, клянчи у Фесси, чтоб встала и, нещадно бранясь, открыла.

– Ну, еще по разку – и хватит! – наконец решил Жар.

Рыска согласно кивнула и, растягивая удовольствие, села на краю, свесив ноги. Друг притулился рядышком. Стог был выше заборов, и веска лежала перед детьми, как россыпь шкварок на сковородке. Кое-где мерцали искорки-окошки, хныкал ребенок – совсем маленький, как кошка вякает.