Текст книги "Не Париж"

Ольга Гуляева
Не Париж

© Гуляева О., 2015

© Загидулина Е. М., 2015

© Загидулина Т. А., 2015

* * *

Омут строк

Поэзия Ольги Гуляевой – то, что называют омутом. Под строгой, отчётливой огранкой строки скрываются водоворотики, в дальнейшем превращающиеся в сплошную воронку, затягивающую читателя. Да так, что у него только два выхода: выбравшись, отринуть навсегда, либо погрузиться в мироощущение поэта, принять его до конца, до последнего выдоха, уже регулируемого автором. Постараемся понять, почему так получается: магия ли здесь умелого проецирования личности поэта или нечто более общее, цепляющее каждого?

Чего мы, собственно, от поэзии хотим? Виртуозности её исполнения? Новых, необычных рифм? Сочности образов? В этой книге всё это есть: при том – несправедливо легко, как будто поэт всего-на-всего погладила утюжком мужскую рубашку. Вызова? Хулиганства? И этого предостаточно! От мелкого до на грани. Здесь вам не очередная мисс чего-то там на подиуме, здесь городской двор с теми простыми правилами отношений, за которыми либо честно, либо в глаз. Однако любители поэзии маргинальной обломятся, ибо тут не игры, а самая что ни на есть трудная суть вещей, в которую поэт нас приглашает. Не нравится, не кушайте. А пришли, вам расскажут, как бывает на самом деле. А на самом деле, знаете ли, кругом не Париж, если что.

В поколении восьмидесятников выкристаллизовалась удивительная часть интеллигенции, научившейся на фоне официальной пропаганды выискивать крупицы правды между строк, пропетых нелощёными голосами, видеть её, например, в аллюзиях рок-эстрады. Она ровно, не шелохнувшись, пусть и оцарапавшись – проплыла в ледосплаве лжи и газетных уток, направляемая словами Шукшина «Нравственность есть правда», мурлыкая под нос песни Галича, принимая как ушедшую эпоху, так и новое время. Для поколения, родившегося в 70-х, Кормильцев, Летов, Цой не просто фамилии, а маяки и уроки. Потому что это на удивление легко обучающееся и любящее учиться поколение. Уже отчужденное от наивности предшествующего и почти чуждое прагматизму последующего.

Голос Ольги Гуляевой – это его голос, но что удивительно, сохранивший вневременную женственность. Пусть угловатую – родом из городского двора, но, может быть, именно поэтому последовательно мудрую, исцеляющую где подорожником, где резким «не реви!». Настолько свою, понятную, невыдуманную, и всё же – остающуюся загадкой.

Из сказанного, наверное, понятно, почему к своей первой серьёзной книге автор не спешила. Несмотря на многолетний стаж стабильного позиционирования своего творчества, побед в литературных конкурсах, лауреатств, вереницы публикаций, тонких пробных книжечек, ей необходимо было выпестовать именно такой голос, взять именно такие ноты, чтобы, сирене подобно, заманить, затянуть в омут той правдивой интонации, которая бы достучалась в тысячи сердец.

Не виляя, не играясь, манера творчества стартовала сразу, недаром в последнем цикле этой книги автор представляет свои детские стихи, датируемые стыком конца 70-х – начала 80-х. Раздробив книгу на разделы, с того или иного угла заходя, поэт отражает различные состояния своего анализа действительности: разновидности лирики, раздражительности, патриотизма, социальности, иронии. Но в каждом стихотворении запрятана степень горчинки – это связано с тем, что автор реально смотрит на мир и процессы, идущие в нём. При этом автор осознаёт, что мир сам по себе прекрасен, жизнь – ценна, и досадует от того, что не все стремятся это принять: исправить, где возможно; починить, где надломилось. Тем самым отнимают у себя подаренные им чудеса: гордость за отечество, теплоту отношений, заполняя себя мелким, второсортным, загнивающим:

 
…И суррогат, и уже ничего не докажешь,
и развлекать, и бесплатно кормить суррогатом,
гражданам важно. Так хлеба и зрелищ для граждан!
И выпекают хлеба. И лежит на песке гладиатор.
 

Несомненная удача книги в том, что на фоне плещущихся в ванночке с проявителем панорамных изображений на первый план, порой внезапно даже, выступают обычные люди. Они далеки от совершенства, зациклены на своих проблемах, но оттого и по-настоящему живые, узнаваемые, мало чем отличающиеся от нас, читателей. Проблема «настоящести» перед автором не стоит – для автора настоящим является всё. Какое бы оно ни было: хорошее, плохое ли – важно, что это и есть – настоящее, не выдуманное, ненапиаренное. Каждый из персонажей – слепок эпохи, отличающийся от её расплывчатой невнятности. Такой своеобразной фотосессией, с точки зрения литературоведения, – автор отказывается от имеющих место быть глобализаций, распределений на «маленького человека», «нравственного героя», «отрицательный образ». Ни один персонаж в этой книге не лишний и имеет право быть. Но вот каким ему быть – автор ответа не даст, только подскажет, каким уж точно быть не надо.

Михаил Стрельцов

Светлое чувство

Рыжая девочка в мини

Солнце по кругу кубарем –

в лужах весь день не остынет.

Бликами расплескалось,

расплюхалось режущим светом.

Едет в трамвае утреннем

рыжая девочка в мини,

Июль перепрыгнул в август,

ей наплевать на это.

Тысячи солнечных зайцев,

плещущихся в лужах,

Летающих в аэропланах,

едущих в кабриолетах…

Снаружи может казаться,

что рыжей никто не нужен.

Веснушками нос сияет –

россыпью медных монеток.

Вечер созрел черносливом.

Сверчок затянул Вивальди.

С небес подхватили кларнеты.

В финале включился ливень.

Лето оркестром рычало

для рыжей девочки в мини,

Чуть слышно плакучие ивы

подтягивали на флейтах.

Фотосессия

Для неё фотосессия стала большим событием,

И она вечерами любуется фотосессией –

Платье новое, плечико чуть открытое.

И она. Несмотря ни на что, ей весело.

И она – рядом с чужим комодиком,

В платье беленьком, и комодик беленький,

Шарфик газовый на плече свободненько…

Улыбается. Унывать не велено.

…Он давно уже живёт с этой глупой курицей

(в Краснодаре, в Липецке или в Питере),

И – представить страшно – они иногда целуются;

Для неё фотосессия стала большим событием.

Изогнулась ножка на белой лесенке,

Но она и не помышляет светить коленями.

А она вечерами любуется фотосессией,

И она его забывает без сожаления.

Он увидит фото и он хорошо подумает,

Он возьмёт билет и вернётся домой из Липецка –

Что ему ловить рядом с этой дурою,

Если здесь красотки с такими лицами.

Фотографии удались, и спасибо за всё фотографу.

И она вечерами любуется фотосессией.

И комодик, и шарфик, и всё по-доброму.

И она. Несмотря ни на что, ей весело.

* * *

Выстраивать себя в шеренги и фаланги,

пожрать у бога всё небесное драже,

сказать как в «Брате-2» кому-нибудь «да ладно»,

потом сказать ему – ты что, дружок, уже?..

Убить в себе бобра, не шаркать толстым ножкой,

потом пойти опять чего-нибудь сожрать,

и написать опять дрожащей летней ночью

какую-то фигню в какую-то тетрадь.

Прикинуться змеей и вылезать из кожи,

прикинуться землей, пока не умерла,

прикинуться святой, прикинуться… а может

сказать как в «Брате-2» кому-нибудь: «да ла…»

* * *

Жизнь уходит… жизнь проходит

В размышлениях о жизни,

В разговорах о погоде

И другой белиберде.

Безразмерное терпенье

Скоро будет на исходе.

Где-то есть, наверно, счастье,

Но никто не знает где.

И любовь походкой странной

Вдруг ушла, виляя задом,

Растворившись в море срама

И нехватки теплоты.

Если вечно трогать шрамы,

Это скоро станет адом –

Жутким, страшным и кромешным, –

Это знаем я и ты.

«Мне уже почти не больно»…

Это где-то раньше было…

Я уже почти не помню –

Кто… когда… кого… за что…

Соберу свои манатки,

Растревожив горы пыли –

Два пальто… тетрадь… перчатки…

Остановит что ли кто…

Море страсти… море страха…

Сколько есть морей ненужных,

Обозначенных на карте

Обессиленных мозгов…

Чтоб оно не стало кармой,

Чтоб не сгинуть вдруг от стужи,

Поищу я где-то в марте

Не скалистых берегов…

* * *

Линии – линии – линии…

Чёрточки – чёрточки – точки…

Это тигровые лилии…

Это не тигры – точно.

Тигры – пантеры – тигры…

Кошки – собаки – кошки…

Это мишени в тире –

Наши промашки, оплошки…

Листики – листики – листики…

Точки – тычинки – пестики…

Это какая-то мистика –

Вместе мы… вместе мы… вместе мы…

Крестики – крестики – крестики…

Линии – линии – линии…

Вместе мы… вместе мы… вместе мы…

Были мы… были мы… были мы…

Пианист из Типпиканы

Убегу я с этим пианистом из Типпиканы,

И плевать, что пианист меня недостоин.

У меня в голове огромные тараканы,

Описторхи, гонококки и всё такое.

У меня в голове, разумеется, сдвиг по фазе –

Это очевидно всяком не кретину –

Ни с того ни с сего хочу, чтоб хотя бы разик

Мне сыграл бы кто-то на пианино.

И плевать, что вообще-то я не такая.

И плевать на то, что плеваться низко.

Убегу я с этим пианистом из Типпиканы.

Очень мне сегодня нравятся пианисты.

Антоний

Клеопатра не ездит в Рим.

Клеопатра, царственная особа,

Как нормальная баба желает, чтобы

К ней спешили сами – воины и цари.

А Египет где? Где он, её Египет?

Брошка с камушком, медный браслет и кошка.

Но она – другая, люди кругом – другие,

И она не терпит лезущих вон из кожи.

Клеопатры нет, через 10 минут вернётся –

Вот пригладит причёску, приладит получше маску…

Клеопатра с авоськой – это, конечно, нонсенс,

Только в каждой её авоське таится аспид.

Клеопатра меняет гашиш на дешевый «Даллас»,

Клеопатра боится крыс и трамвайной вони.

А Египет где? Что от него осталось?

О, Антоний, где ты, мой Марк Антоний…

Тотошка

Иду по дороге из жёлтого кирпича.

Я не Страшила, не Элли, не Дровосек.

Я не ищу финалов, не жду начал,

Не засыпаю в маках, но я – как все:

Чего-то желаю, могу иногда рычать,

В меру красив, но иногда нелеп.

Иду по дороге из жёлтого кирпича.

Я не трусливый, но и не то чтоб лев.

Я – как Страшила, – мне бы чуть-чуть мозгов;

Чувства ржавеют? – есть ещё много чувств.

Я как и все, только чуть-чуть другой.

Я как и все. Только совсем чуть-чуть.

Элли идёт вприскочку, и я – за ней.

Её изумрудный город недалеко.

Зачем ей волшебник? (я подавляю гнев)

Зачем ей волшебник? Кто он вообще такой?..

Её изумрудный город – одно враньё.

Дорога из кирпича день ото дня длинней.

Элли идёт вприскочку. Очень люблю её.

Я же собака – вот и иду за ней.

Виноград

Охранники рьяны, когда стерегут виноград.

В крови заиграли гремучие древние яды.

Столетья назад. На мгновение раньше. Вчера.

Иди же ко мне, господин моего винограда.

Дрожание неба и ржание рыжих кобыл,

И кипарисы, проткнувшие мякоть рассвета.

Не капли росы – это крупные капли судьбы,

Идущей по саду, ступающей мягко по следу.

Не надо ни ягод и ни твоего серебра –

Звенят серебром на моих ожерельях Плеяды.

Охранники слепы, когда стерегут виноград.

Иди же ко мне, господин моего винограда.

* * *

Ты – дворняга, я дворняга.

Я тебе хвостом виляю.

Не хватает только шага –

В этой стае много лая.

Ты – дворняга, я – дворняга.

Логика колбасной шкурки…

Вот такая передряга –

Не хватает лишь конурки.

Вот такая незадача:

Ты – дворняга, я – дворняга…

Всё могло бы быть иначе.

Не хватает только шага.

Вот такая передряга…

И кругом – одни придурки…

Ты – дворняга, я – дворняга.

Не хватает лишь конурки.

* * *

Что-то больно сжимает сердце.

Разговариваю со своим бесом.

Разливаю горилку с перцем.

Выпиваем. Наслаждаюсь процессом.

А горилка – не дамский напиток.

Дамам больше подходят вина…

Ангелочки с пасхальных открыток…

Чьих-то бывших половин половины…

Очень холодно за окном. Мерзко.

Вот такое вот нынче лето.

Бес поддакивает, и всё к месту.

На закуску идут конфеты.

Сколько было их таких – окон,

Сколько было их таких – бесов.

Но когда совсем одиноко –

Бесы слушают с интересом.

От хорошей ли это жизни?..

Только бесу по барабану –

Он ведь пьяный уже – этот призрак…

Он ведь пил из того же стакана…

Стихи участников «Дома-2»

Скажи мне слово, открой мне тайну,

устрой салют и девятый вал.

Но вместо этого мы читаем

стихи участников «Дома-2».

Давай мне руку, веди к вершинам,

давай напьёмся, пойдём гулять.

Туда, где шлюхи и их мужчины,

туда, где носит таких земля,

Туда, где нежный герой-любовник

срывает розы со страстных губ.

Но вместо этого есть половник,

вчерашний плов и остывший суп.

Пойдём гулять по ночным карнизам,

по звёздам, тучам и проводам.

Но вместо этого – телевизор,

и там сказали, что снег – вода.

Пойдём на все мировые войны,

пойдём и Гитлера там убьем.

Но вместо этого мы довольны,

поскольку нам хорошо вдвоём.

Пойдём куда-то, где всё случайно,

туда, где выживем мы едва.

Но вместо этого мы читаем

стихи участников «Дома-2».

Демон

Он приходит, садится рядом, гладит её бедро,

Как Лукашин в кино, как Тамаре когда-то демон;

И она начинает раскрашивать монохром,

И она неделимое снова на что-то делит.

Он поэт или слесарь Гоша, может быть, космонавт,

Не Гагарин, но тот ещё звёздный клоун.

Он приходит, садится рядом, ей жалко, что он женат,

И она наливает чай, она улыбается бестолково.

Рассуждает он очень верно (наверное, Ипполит),

Говорит про Кафку, малость о Достоевском.

А она представляет небо и край земли,

И прогулку по краю без всяких дурных последствий.

Он приходит, садится рядом, мотает ей душу и

Заползает туда, как в Тамару красавчик-демон;

И она его ощущает совсем своим,

Никогда не касаясь скользкой семейной темы.

А она молода, ей всего-то навсего сорок три –

Балерины ещё Кармен танцуют в такие годы.

Он подходит, садится рядом, о чём-то с ней говорит.

Допивает чай.

Целует её.

Уходит.

* * *

…А это было давно и неправда.

И эта улица называлась не Прадо.

Это было где-то на юге Сибири.

Это было лучшее место в мире.

Это были лучшие на земле чебуреки,

И уже не холодными были руки.

Я смущенно хваталась за сигарету,

Свято веря: всё по правде, не глюки.

…Это ж было просто на автовокзале.

И вообще – всё было понятно и просто.

Я следила за твоими глазами.

Я была тогда огромного роста.

…Это было давно и неправда.

Это было просто на автовокзале.

Это были лучшие на земле чебуреки.

Пострадали только котята.

Руслан и Людмила

А она его полюбила и прикормила –

Он однажды в любви ей признался, пьяный.

Крашеная блондинка. Звали её Людмила.

Местный электросварщик. Звали его Русланом.

Он был бабник, но обаятельный добрый малый –

Он поддерживал глупые женские разговоры.

Но Людмила никуда ему не упала –

Он пытался сплавить её. Черномору.

А она сидела в табачном своём киоске

И мечтала с любимым Русей кутить на юге –

Так мечтал, наверно, Иосиф Бродский

О каком-то загадочном римском друге.

А потом разливала ночь по земле чернила,

Возвращался Руслан – неизменно пьяный.

И она с ним говорила и говорила –

Как когда-то с няней пушкинская Татьяна.

А потом наступила весна. И, конечно, лето,

И Людмила в брак вступила. В законный.

Черномор привлёк её интеллектом.

Сокрушалась всё, что простой электрик.

Но сейчас присматривается к почтальону.

Булгаков

А мне уже тридцать. С огромным-огромным гаком.

Если быть точной – это почти что сорок.

Ну, здравствуй, Булгаков…

Да кто ты такой, Булгаков!?

Какая такая любовь и какие такие ссоры?

Наладил грузовичок?.. Да ясно-понятно – наладил.

Заштопал тебя механик?..

Да ясно-понятно – заштопал.

Отречься никак не можешь?… Да ладно.

Отречься никак не можешь?.. Да что ты.

Я уже знаю, какая завтра будет цитата…

Так что, Булгаков, не нужно сильно стараться.

Наладил грузовичок?.. Ну да, наладил когда-то.

Вот и пристрой в него свои роковые яйца.

* * *

Моей большой любви далёкий призрак…

О, господи, могу ведь про любовь!

Любовь придёт рождественским сюрпризом,

Разденется и скажет: «я готов!».

Любовь придёт негаданно-нежданно,

Она придёт, и стану я любить

(Меня коробит от литературных штампов),

Любовь придёт и выкинет кульбит,

И буду я любить уже со смыслом,

Ну, то есть буду всё осознавать –

Моей большой любви далёкий призрак

Приблизится и кинется в кровать,

Или вползёт туда большой улиткой –

Тогда моя любовь – имажинист,

Или достанется в бою кровопролитном…

Итог один: раз любишь – так женись –

Произведём обмен тестостерона

На мой неистребимый эстроген.

Мне радостно: ты развит всесторонне,

Ты знаешь, где Ван Гог, а где Гоген,

Ты знаешь всё про точку кундалини,

Про нефтедо́бычу, про Блока, про астрал…

Давай про всё, давай не очень длинно,

А то уже совсем заколебал.

Читай стихи, мой грустный нежный лирик,

Читай стихи… а лучше не читай –

Меня от этого давным-давно не штырит –

Мне ближе Македонский и Чапай.

Моей большой любви далёкий призрак…

Где твой Гоген, ну где же твой Ван Гог?

Любовь придёт рождественским сюрпризом,

Разденется и скажет: «я готов!».

* * *

Сегодня я циничней ста врачей.

Мне повстречался некто. Он ничей.

Среди жилищ убогих и бичей –

почти не пьяный и почти ничей.

Он мне сказал: «Пойдем ко мне домой».

Я возмутилась. Я сказала: «Ой».

И я была тогда почти святой –

когда ему почти сказала «ой».

Хотел он позвонить своей жене. Не позвонил.

«Пойдем ко мне», – сказал он мне.

Всё было не по чьей-нибудь вине,

а по вине вмешательства извне.

– Мой звездный знак, – сказала, – скорпион.

«Я тоже скорпион», – сказал мне он.

А Кама-Сутра – вовсе не канон.

Канон – когда в окне плывет неон.

Наутро выпал снег, пришла зима.

Без шапки он, без мозга я, и наплевать.

Домой хочу, но дома как тюрьма.

Никто не виноват. Пришла зима.

Прекрасный степной койот

Каким-то задним умом мужчина чаще осознает,

Что он благородный вомбат,

прекрасный степной койот…

Но не работать же больше

и не влезать для нее в долги –

Дешевле и проще привычно втащить с ноги.

В общем и целом мужчина таки

способен на креатив,

Только потом у него получается нервный тик,

Только потом он не слишком бывает рад –

Из-за затрат бабла и прочих энергозатрат.

Она ж ему намекала, что он не урод, не кастрат –

Когда захотела не книжку, а бриллиант в карат,

Когда захотела хороших слов…

Он подумал, что хочет гимн…

Намного практичней – привычно втащить с ноги.

Каким-то задним умом

мужчине приятно осознавать,

Что он благородный койот,

прекрасный степной вомбат.

Kill Bill

Я тебя убиваю и умываю руки.

Я тебя убиваю. В сутки по нервной клетке.

ПМ… ППШ… Не хватает только базуки.

Я тебя убиваю. Ты понял по черной метке.

Я тебя убиваю, не опасаясь последствий.

Аптека. Фонарь. Луна. Тишина. Кондомы.

Проснуться. Умыться…

Умыться. Проснуться. Одеться.

Я тебя убиваю. Я никогда не дома.

Я тебя убиваю. Назови этот способ бесчестным.

Я тебя убиваю. Я Чикатило. Я Фредди Крюгер.

Я тебя убиваю. Я не боюсь последствий.

Я тебя убиваю и умываю руки.

Я тебя убиваю. Я же умею по движущейся мишени.

Я умываю… (гигиенические салфетки)

Я тебя убиваю. Это синдром отмены.

Я тебя убиваю. В сутки по нервной клетке.

* * *

Он говорил: «Я без тебя погибну,

Горы сверну для тебя, и не только горы», –

Он трепетал, он почти что слагал ей гимны,

Она сидела и млела от этого разговора.

Он говорил: «Я за тебя погибну,

Звёзды тебе построю в колонну по две», -

Он говорил, имея в виду вагину.

Она представляла некий гражданский подвиг.

Бонни и Клайд

Мы будем Зайкой и Кроликом, ладно?

Уже ведь вряд ли получится Бонни и Клайдом.

Я буду гладить кроличьи уши заячьей лапой,

Ты будешь Зайку по шелковой шерстке гладить.

Мы ничего не знаем о государственных переворотах.

Мы даже толком не умеем украсть чего-то.

Мы – иллюстрации для каталогов «Quelle» и «Otto».

Нам вечно приятно, нам никогда не блевотно.

Гитара где-то в углу, струны дышат на ладан.

Мы лишние люди, от нас ничего никому не надо.

Давай будем Зайкой и Кроликом, ладно?..

Уже никогда не получится – Бонни и Клайдом.

Шоколад

Расплавленный шоколад, расслабленный толстый кот,

распластанный на шелках молодой Джек Николсон –

таким будет светлое чувство, если оно придет.

Пока что оно издевается – накось, выкуси.

Светлое чувство будет звучать как джаз,

переливаться Чайковским, Первой его симфонией,

я растоплю Антарктиду по счёту раз,

выпью её до дна и закушу Японией.

Гипофиз уже вырабатывает окситоцин,

эндоморфин ползёт выше пределов нормы.

Чувство родится большим, как циклопий сын,

вырастет, разжиреет, как Мартин Борман,

дикарскими барабанами выбьет военный ритм,

светила замаршируют, как на плацу солдаты.

Светлое чувство, раскатистое, как Григ,

появится вдалеке и снова уйдёт куда-то.

* * *

Когда лежу с тобой в одной постели,

Мир делается чище и добрей –

Я ощущаю дух Пантагрюэля

И представляю образ Саши Грэй.

И звёзды в небе, кажется, клубятся,

И на оси вращается Земля.

Ведь это же любовь – любовь прекрасна, –

И ничего не надо представлять

Он очень красив

Он очень красив, у него золотые глаза,

Татарский прищур и усы как у красноармейца.

Ты знаешь, ему невозможно ни в чём отказать.

Могу показать, но совсем ни на что не надейся.

Он благообразен, имеет приятный акцент,

Он очень солиден, по-своему, по-азиатски.

Он в курсе всего, он, наверное, тайный агент.

Подходит ко мне, настоятельно требует ласки.

Он так осторожен – наверное, бывший шпион.

Он тихо идёт под моё одеяло в потёмках.

И я иногда не совсем понимаю – ну как это он

Ещё по весне был голодным подвальным котёнком.

Она бы не убежала

В придачу к ней давали полно добра:

Яшмы, агатов, порогов и перевалов.

Она убежала. Звали её Ангара.

Если б не Енисей – она бы не убежала.

Она ощущала всю высоту небес

И полноводность тех, что в себя вобрал он.

Она не сошла с ума. В неё не вселился бес.

Если б не Енисей – она бы не убежала.

За ней давали баранов, коней, коров.

Она забрала только своё начало.

Она бы осталась, не будь она Ангарой.

Если б не Енисей – она бы не убежала.