Текст книги "Нурсолтан"

Глава 4

Первые дни после кончины хана Халиля Нурсолтан провела в слезах и молитвах. В её покои, где, казалось, витал дух смерти, допускались только плакальщицы. Одни горевали о безвременно потухшей жизни повелителя, другие – возносили свои охрипшие голоса к небесам, нараспев зачитывали суры Священной книги[49]49
  Священная книга – Коран.


[Закрыть]. Она сидела в одном ряду со старухами, прикрывшись покрывалом скорби, а мысли бродили в беспросветной тьме. Нурсолтан винила себя в смерти мужа, и никто не мог разуверить её в этом. Почему в ту роковую ночь она не оказалась около Халиля? Ханум была уверена: он звал её, со страхом обращал свой лик в пустоту жестокой ночи. Он звал её, а она не пришла, не вырвала его из рук смерти, оставила умирать в жесточайших муках.

– О Всевышний, простишь ли ты когда-нибудь мой грех? – шептали её пересохшие губы, и одинокая слезинка сбегала из измученных, не знающих сна глаз.

В один из вечеров, когда её переполненное горем сердце рвалось из груди, она, как слепая, отправилась в сад, туда, куда звала её душа. Ноги сами привели к любимой скамье Халиля. Теперь она понимала, почему он так любил здесь бывать. Этот отгороженный деревьями и розовыми кустами уголок сада существовал вне всего мира, это была его мечта. Ослабевшие ноги не держали её, и Нурсолтан опустилась на край скамьи: «Ах, Халиль, ты так хотел жить в тиши и покое, вдали от всех людей, ты так звал меня с собой. Но я не поняла твоих стремлений. Твой отец очень любил тебя, Халиль, но он ошибался, избрав тебя в свои наследники. Ты не был рождён для трона, мой бедный Халиль, ты мог быть поэтом и странником. Мог идти с посохом дервиша по миру, глядеть на него глазами мудреца, и это была бы твоя жизнь! О, как поздно я это поняла! Но сейчас твоя душа, должно быть, обрела покой. Там, в садах Аллаха, ты найдёшь всё то, что так безуспешно искал на Земле».

Нурсолтан отёрла мокрое лицо и поднялась со скамьи. Она больше не могла плакать и проводить дни в бесцельных причитаниях. Для живых жизнь продолжалась, и она должна была жить дальше. Молодая ханум почувствовала это с огромной силой, когда возвращалась назад из сада. А сад буйствовал пышным цветением и неумолчным пением птиц, тёплый воздух полнился опьяняющими запахами. Нурсолтан не удержалась, набрала охапку цветов и так и вернулась в гарем, прижимая к груди яркое облако тюльпанов. Десятки плакальщиц спали по углам покоев, подсунув под головы атласные подушечки. Она хлопнула в ладоши, призвала прислужниц и евнухов:

– Дайте им вознаграждение и проводите с миром, – указала она на старух. – А после распахните окна, хочу всю ночь слышать запах цветущих яблонь!

Этой ночью ей приснился Менгли, впервые за долгие месяцы. Но ей не дано было знать, что крымскому солтану она снилась каждую ночь.

Ему снился один и тот же сон: огромная степь, покрытая буйно цветущими травами, пышущий жаром полдень и босые ступни девушки, осторожно ступающей по шелковистой траве. Он чувствовал, как гулко начинало стучать сердце, отдаваясь бешеными толчками в висках. Всем своим естеством ощущал Менгли приближение девушки, и вот она оказывалась рядом, склонялась над ним… И он, немея от восторженного возбуждения, вскидывал глаза, ожидал увидеть желанное, любимое лицо. Но жестокий сон, подаривший волшебные мгновения, внезапно прерывался. Он протестующе кричал, пытался разогнать быстро сгущающиеся клочья тьмы, которые скрывали дорогие черты. Он звал её, протягивал руки, разрывал своими криками непреодолимые оковы сна. Всё заканчивалось тем, что очередная женщина, делившая с ним ложе в эту ночь, обеспокоенная, будила его. Солтан открывал глаза, но вместо пленивших его сапфировых глаз Нурсолтан видел чужое лицо, казавшееся ему в тот миг грубым и безобразным. Менгли отталкивал от себя ничего не понимавшую женщину, осыпал её бранью и угрозами, прогонял прочь из своих покоев. И лишь оставшись один, зарывался с головой в ворох атласных подушечек, давил рвущийся из груди звериный крик, полный тоски и отчаяния. Шёл третий год с тех пор, как он расстался с Нурсолтан, а боль разлуки всё не отпускала. С каждым днём она становилась лишь сильней, не позволяла ему со всей полнотой отдаваться радостям жизни. Лишь несчастья, случившиеся в его жизни одно за другим, помогли ему, нет, не забыть, а только отодвинуть в глубину своего сознания образ любимой.

В 870 году хиджры[50]50
  В 1466 году.


[Закрыть] скоропостижно скончался его отец. Хан Хаджи-Гирей ушёл из жизни в самый неподходящий момент, когда солтан Менгли отправился с набегом в земли черкесов. Вернуться в Кырк-Ёр Менгли-Гирею было не суждено, там теперь господствовал старший брат Нур-Девлет. День его триумфа настал. Крымские беи, а среди них главнейший, из рода Ширин, с неохотой признали в нём повелителя. Но всё же Нур-Девлета подняли на кошме. А Менгли-Гирей не пожелал признать в старшем брате своего хана и господина и вынужден был покинуть земли отца. Путь молодого солтана лежал в Великое княжество Литовское ко двору князя Казимира IV.

Литовское княжество, некогда укрывавшее в своих землях хана Хаджи, дало приют и его сыну. На долгие месяцы Менгли-Гирей вынужден был обосноваться в мрачном замке Троки, где когда-то появился на свет его отец. Сюда же прибыл гарем солтана. Женщины бежали из Кырк-Ёра под охраной личной ханской гвардии, которая осталась верной шестому сыну Хаджи-Гирея. Ведь вопреки всему, многие в Крыму считали именно солтана Менгли достойным трона Гиреев. В окрестности Троки прибыли и верные солтану мурзы и огланы, которые опасались расправы Нур-Девлета. Но замок, похожий на холодный каменный склеп, не мог вместить в себя всех. Воинов Менгли разместил в окрестных деревнях для охраны подступов к крепости. А из Кырк-Ёра приходили тревожные донесения. Хан Нур-Девлет своё правление начал с казней и гонений. Никто отныне не чувствовал себя в Крымском ханстве в полной безопасности. Даже беи четырёх могущественных родов ощущали в своих обширных владениях тяготы диктаторского правления нового повелителя.

Тайные посланцы крымского дивана прибыли в замок Троки ветреным осенним днём. Вельможи заверяли молодого солтана, что хан Нур-Девлет не продержится у власти долго, и тогда на крымский трон позовут его, Менгли-Гирея. Заверения крымских эмиров дарили надежду, и только этой надеждой жили крымцы в чужом княжестве. Мрачный замок был не лучшим местом пребывания. Городок, который раскинулся неподалёку, жил своей, независимой жизнью. На него распространялось магдебургское право[51]51
  Магдебургское право – самоуправление, освобождающее от власти местных панов и князей. Впервые это право было введено в городе Магдебурге, городу Вильно оно было дано в 1387 году, немного позже распространилось на Троки, Ковно, Луцк, Полоцк, Киев, Минск и другие литовско-польские города.


[Закрыть]. На кормление крымскому солтану были отданы окрестные поселения, не отличавшиеся богатством и изобилием. Тяжёлое положение солтанской семьи усугублялось непривычно холодным климатом, нехваткой вещей домашнего обихода и многими другими проблемами. В первую же зиму семья потеряла двух малолетних детей. От простуды зачахла и самая красивая наложница гарема, оставив сиротой маленькую дочь. Не лучше чувствовали себя и другие женщины. Изнеженные роскошью дворцовой жизни и тёплыми крымскими зимами, они с трудом переносили нынешние тяготы и леденящий холод. На помощь крымцам пришли местные знахарки со своими травами и снадобьями. И смерть отступила от женщин гарема.

Но жизнь, отодвинув одни заботы, ставила новые преграды. Воины, которых расселили по окрестным деревням, становились неуправляемыми. Ничем нельзя было перебить их стремление к набегам и захвату лёгкой добычи. От их действий страдали местные жители, всё чаще они роптали на произвол крымцев. Менгли-Гирей опасался, что жалобы эти дойдут до правителя Литвы, и тот, в свою очередь, может отказать крымцам в приюте. Приходилось всё время напоминать о дисциплине скучающим воинам. За повседневными заботами крымский солтан не упускал из виду и Кырк-Ёр, манивший его подобно земному раю. Он слал тайные письма крымским карачи и ждал, когда от них придёт долгожданное известие. Хан Нур-Девлет вёл себя как настоящий узурпатор и играл на руку своему младшему брату. Оставалось только выждать время, когда созреет заговор в Крыму, а потом повести свои отряды на Кырк-Ёр. Посильную военную помощь обещал великий князь Литвы, и Менгли-Гирей был вдвойне благодарен Казимиру. Когда-то суровая литовская земля укрывала в своих вотчинах деда Менгли – солтана Гиас-ад-дина. И сам Хаджи-Гирей в годы завоевания крымского улуса не раз укрывался в стенах замка Троки. Именно Казимир IV Литовский в назначенный день в Вильно вместе литовскими панами провозгласил хана Хаджи-Гирея правителем Крымским, и послал его на полуостров с войском, которое возглавлял маршалок[52]52
  Маршалок – главнокомандующий в литовской армии. Событие произошло в 1443 году.


[Закрыть] Радзивилл.

В начале весны Менгли-Гирей был приглашён ко двору великого князя. Столица литовского княжества была основана ещё родоначальником великокняжеской династии Гедимином[53]53
  Гедимин – великий князь литовский. Умер в 1341 году. При нём был основан Вильно (будущий Вильнюс).


[Закрыть]. Сам город Вильно мрачностью массивных строений из тёмного камня резко отличался от белокаменных городов Крыма, игравших яркой мозаикой и росписью стен. Как только въехали в столицу, Менгли-Гирей перевёл коня на неторопливый шаг. Так же медленно ехали вслед за ним его ближайшие огланы и телохранители. Около кафедрального собора, двускатную крышу которого поддерживали высокие колонны, возвышался запустелый языческий храм, называемый в народе башней Криве-Кривейто. Стая чёрных воронов с криком сорвалась с верхнего купола башни, пронеслась над самой землёй и скрылась из виду. Крымский солтан невольно замедлил шаг коня, опасливо покосился на языческое сооружение. Стены башни были испещрены старинными таинственными письменами. Менгли-Гирей слышал, что когда-то эту башню окружала дубовая роща, а у столетнего дуба день и ночь горел священный огонь, за которым присматривали девы-жрицы – войделотки. В самой башне жил главный жрец – прорицатель Криве-Кривейто и священные змеи. Ещё при Гедимине в Вильно пришла православная вера, но и язычество не находилось под запретом. Всё изменилось при отце нынешнего великого князя Казимира – Ягайло. Приняв католичество, а вместе с ним и корону Польши[54]54
  Ягайло (1350–1434) – внук Гедимина, сын Ольгерда и тверской княжны Ульяны. К литовскому престолу он пришёл по крови своих родственников, убив дядю Кейстута и бросив в подземелье его сына Витовта, позже добившегося разделения Польши и Литвы. Надев на голову шапку Гедимина, Ягайло взял в жёны польскую королеву Ядвигу, пообещав за этот союз крестить жителей Литовского княжества по католическому обряду.


[Закрыть], Ягайло приказал погасить священный огонь в храме Вильно, срубить столетний дуб и уничтожить священных змей. Только на одно не решился Ягайло: уничтожить саму башню. Побоялся древнего предсказания, которое гласило: «Как выпадет из башни последний камень, пресечётся род последнего из великих князей». Вот и стояла башня нетронутой.

Великий князь Казимир принял крымского солтана ласково, расспрашивал о его заботах и тревогах. Пообещал прислать обоз с продуктами, но по-прежнему молчал о своём главном обещании. Он произнёс его, когда Менгли-Гирей впервые переступил порог Кревского замка, обещал дать воинов, как только это потребуется крымцу. Солтан провёл при дворе в Вильно всё лето и осень и, раздосадованный, вернулся назад в Троки. В замке его ожидали письма крымских карачи. Он зачитал их, поднявшись на открытую площадку круглой башни. Здесь никто не мешал думать, да и окрестности были видны со всех сторон, а солтана все эти месяцы не покидала тревога, словно ожидал подвоха от Нур-Девлета: посланного войска или тайных убийц. Пока читал послания из Крыма, пошёл редкий снег. Он и не замечал этого, искал хоть в одном из свитков заветные слова. Но в посланиях всё было, как и прежде: обещания скорых перемен, порою казавшиеся пустыми и призрачными. Менгли-Гирей прочитал последнее письмо беклярибека[55]55
  В Крыму, как и во многих других ханствах, на посту главного князя были беи из рода Ширин.


[Закрыть], выпростал руку из широкого рукава, протянул ладонь, поймав крупную снежинку. Но кристальная звёздочка не пожелала лежать на ладони, растаяла и исчезла без следа. «Вот так же тают и мои надежды», – подумал он с неожиданной болью и тоской.

Глава 5

А вскоре солтану Менгли прибыло нежданное известие из Казани. Письмо было от мурзы Хусаина, который гостил у сестры. Сердце солтана забилось, когда он дошёл до строк о Нурсолтан. Мурза Хусаин сообщал, что его любимая сестра овдовела и волею Аллаха спустя четыре месяца будет свободна для новых брачных уз. Весь мир перевернулся в тот миг в глазах Менгли. Как одержимый, перепрыгивая через ступеньки, он бросился искать Эсфан-оглана. Верного соратника солтан отыскал на обширном дворе, где тот обучал молодых воинов стрельбе из лука.

– Эсфан-оглан!

Менгли с трудом заставил себя замедлить шаг, чтобы не выглядеть смешным в глазах воинов. Они и так во все глаза уставились на своего господина, такого взволнованного голоса не слышали у него никогда.

– Эсфан-оглан, срочно готовьте посольство! Оно должно выехать завтра же, на рассвете.

Оглан, обманутый счастливым блеском глаз своего господина, обрадованно спросил:

– Что-то случилось в Кырк-Ёре? Посольство отправляется в Крым?

– Нет, Эсфан-оглан, посольство поедет в Казань. Я хочу просить у Земли Казанской в жёны вдовствующую ханум Нурсолтан. Собери самых верных людей, а во главе пусть едет Мазоф-бек.

Он ещё отдавал попутные распоряжения, но Эсфан-оглан не слышал его. С немым укором старый воин глядел на любимого господина. «Опять эта женщина! – горькой мыслью пронеслось в голове. – Солтан просто одержим ею, и это сейчас, когда он должен думать только о крымском троне. Что же будет, когда её привезут в замок Троки? Не уйдёт ли молодой солтан с головой в любовные игры, забыв обо всём на свете?!» Эсфан-оглан за свою долгую жизнь перевидал немало несчастных мужчин, смертельно раненых женщинами. О, эти женщины! Их взгляды и слова острей кинжалов! Любовь к этим порождениям Иблиса разъедает душу и сердца правоверных мусульман. Эсфан-оглан ненавидел весь женский род. Он считал, что женщины делают мужчин слабыми, и тогда те начинают цепляться за женский подол, перестают быть настоящими воинами и живут своими тихими семейными радостями. Рождённый для битв и сражений, оглан не понимал иного назначения мужчины. Его единственная жена умерла давно, как только родила сына Сармана. Оглан вырастил из мальчика настоящего воина, но десять лет назад потерял его на поле битвы в Ногайской степи. Эсфан-оглан не роптал на Всевышнего – сын ушёл из жизни, как уходят настоящие мужчины: с оружием в руках. Отныне семьёй оглана стал боевой конь и дорогая сабля в серебряных ножнах. Любовь к женщине никогда не посещала ожесточившееся сердце воина, он не мог понять чувств, овладевших сердцем своего господина. «Как прав был хан Хаджи, – думал Эсфан-оглан. – Неизведанная женщина может мучить воображение мужчины много лет, пока он не станет владеть ею. А потом она наскучит, как наскучили все другие женщины, как бы красивы они не были! Женщины, которые погрязли в мелких гаремных интригах, в бесконечных жалобах и борьбе за своего господина, становятся невыносимы! И этим непременно нужно воспользоваться». Эсфан-оглан вскинул голову, он прошёлся взглядом по узким, больше похожим на щели, окнам, где размещался гарем солтана. В одном из них мелькнуло белое женское лицо и едва удерживаемое слабой рукой яркое покрывало затрепетало на ветру. Эсфан-оглан не смог скрыть торжествующей улыбки. Сам Аллах подсказал ему верный ход. Младшая жена солтана – Михипир, вот на кого он поставит в этой игре! И тогда будет видно, как долго сможет царствовать ханум Нурсолтан в сердце потомка Гиреев.

– Вы меня не слушаете, Эсфан-оглан.

Голос Менгли-Гирея вывел оглана из лабиринта путаных мыслей.

– Мой господин, я думал о том, как лучше снарядить посольство. Дорога им предстоит трудная и долгая, а людей у нас немного. Думаю, в путь отправимся с полусотней воинов.

– Это ненадёжная охрана для госпожи!

– Но у нас мало людей, солтан, и вы это знаете. В любой момент вы здесь можете подвергнуться нападению воинов хана Нур-Девлета. Кто тогда защитит ваш гарем, ваших жён и наследников? К тому же не стоит беспокоиться о госпоже Нурсолтан. Казанцы не отправят свою ханум в дальний путь без должной охраны. Ей дадут сопровождение, достойное титулу. А сейчас я немедленно отправляюсь к Мазоф-беку исполнять ваши поручения. – Оглан почтительно поклонился и вскочил на коня.

Мазоф-бек со своими людьми проживал в одном из окрестных селений. Менгли-Гирей задумчивым взглядом проводил оглана, направлявшего своего коня к мощным воротам замка. Восторженное возбуждение, которое владело им с той минуты, как он прочёл послание мурзы Хусаина, спало, и солтан ощутил тревогу. Он с лёгкостью затеял это сватовство, как будто уже взошёл на крымский трон и стал могущественным повелителем. Но всё было иначе. В глазах казанцев и самой Нурсолтан он был всего лишь изгнанник. Что он может предложить казанской ханум, привыкшей к почёту и роскоши? Как можно быть уверенным в её любви, если их разделило время, власть и мужчина, которому она принадлежала? Какие перемены произошли в душе этой совсем незнакомой ему женщины, женщины, в какую превратилась робкая девочка из улуса знатного мангыта? Та девочка была влюблена в него, но что могло стать с хрупкими ростками той любви, когда она оказалась в роскоши казанского дворца, рядом с любящим мужчиной? Вопросы рвали на части его душу. Безумие! Всё, что он задумал, – это безумие. Он – просто мечтатель, поверивший в близость счастья, а счастье это – призрачная дымка, рассеявшаяся, как только он прикоснулся к ней.

Менгли обхватил плечи руками, взглядом отчаявшегося человека окинул грязный двор, окружённый холодными каменными стенами. По двору взад-вперёд сновали его подданные, занятые каждый своим делом. Одежда на людях потрепалась, и на лицах была написана озабоченность. Как далеки были эти лица от счастливых, довольных жизнью людей, проживающих под защитой могущественного господина! Он не может дать достойной жизни даже слугам, а возжелал привезти в этот каменный мешок красивейшую и знатнейшую женщину. С такими невесёлыми мыслями Менгли отправился в свои покои. Он очнулся лишь тогда, когда его руки плотно закрыли массивную дубовую дверь, отделили его от всего мира. Руки сами нашли гладкую бумагу свитка. Менгли расправил письмо Хусаина, и глаза заскользили по строкам: «…волею Аллаха Всемогущего моя сестра потеряла своего супруга. Согласно законам шариата спустя четыре месяца Нурсолтан будет свободна для уз следующего брака. Спешу сообщить тебе об этом, мой друг!» Крымский солтан вскинул глаза, улыбка, словно дуновение капризного ветерка, коснулась уголков его губ. Он вновь недоверчиво пробежал по строчкам. Нет, он не ошибся, всё в письме мурзы Хусаина говорило о том, что Нурсолтан ждёт его сватовства. Мангыт не написал об этом прямо, но между строк явно читалось одно: «Она ждёт тебя, Менгли. Она тебя ждёт!»

– Я не отступлюсь, Нурсолтан! – Менгли разгладил рукой письмо Хусаина. – Для тебя я добуду крымский трон, для тебя я выстрою прекрасный дворец! Я создам великолепную оправу к твоей волшебной красоте. Никто не посмеет укорить меня в том, что из богатства и знатности я вверг тебя в нищету! Посмотри, Нурсолтан! – Он торопливо распахнул драгоценный ларец, стоявший на столе. – Посмотри, сколько здесь писем! Это написал бек из рода Яшлау, а это сам всемогущий беглербек Ширин. Они все поддерживают меня, они готовят переворот, и скоро Нур-Девлет будет убит или его вынудят бежать из Крыма. И тогда крымским ханом стану я! Его слуги станут моими слугами, подвластными моей руке! И клянусь тебе, я сделаю всё, чтобы удержаться на троне. Буду хитрей и изворотливей старого волка, буду мудрым и сильным, и добьюсь власти и могущества. И всё это положу к твоим ногам, любимая!

Солтан Менгли подошёл к окну, всматриваясь в дорогу, на которой вскоре должен был появиться Мазоф-бек. Он убедил себя в том, что до крымского трона ему остался один шаг. Теперь такой же уверенностью солтан должен был наполнить мысли своего посла, на которого возлагал самую важную миссию в своей жизни. Мазоф-бек должен был убедить казанский диван, что солтан Менгли-Гирей достойный претендент на руку вдовствующей ханум. И тогда дело оставалось за малым – за ответом самой Нурсолтан.

Глава 6

За спиной осторожно скрипнула дверь. Менгли-Гирей обернулся и нахмурился, когда в приоткрывшуюся щель скользнула женская рука, зазвеневшая десятком золотых браслетов. Дверь распахнулась шире, пропустила в покои закутанную в сиреневую шёлковую чадру женскую фигурку, принёсшую с собой аромат восточных благовоний.

– Что случилось, Михипир? Что за дело заставило тебя явиться ко мне без приглашения?

– Лишь из тоски по вам, повелитель души моей, осмеливаюсь нарушить ваше одиночество. – Женщина откинула чадру и, не отводя от солтана молящих глаз, подведённых сурьмой, опустилась на колени. – В этом замке так скучно и одиноко, а вы совсем забыли свою маленькую Михипир. Позвольте мне сегодня остаться с вами. Я помогу забыть все тревоги. Поверьте, я сумею справиться с вашей болью!

Михипир потянулась к рукам мужа, но только горячие губы женщины коснулись ладоней неподвижно стоявшего солтана, как Менгли-Гирей резко отдёрнул их. С трудом сдерживая гнев, солтан опустился на жёсткое сидение массивного кресла, крепко сжал потемневшие от времени подлокотники:

– Мне давно следовало поговорить с тобой, Михипир. Среди моих женщин ещё никогда не было такого капризного и избалованного существа, как ты! Глядя на тебя, можно подумать, что все османские женщины невоспитанны, безрассудны и никчёмны. Ты напоминаешь мне жадную до развлечений одалиску, которой всё равно, пригласит ли её господин на ночь или отдаст на забаву гостям!

Оскорблённая женщина, не веря своим ушам, глядела на своего мужа. Впервые за два года он так разговаривал с ней, и она не могла поверить, что его уста могут так больно ранить. На мгновение Михипир усомнилась, что всё происходящее реально. Она, как маленький ребёнок, зажмурила глаза и распахнула их вновь, желая увидеть сияние безоблачного утра и ласковые глаза мужа. Но солтан по-прежнему с суровым и надменным лицом восседал в старом неудобном кресле и продолжал говорить. А она, бледнея от унижения и незаслуженной обиды, вынуждена была слушать его звенящий, как кинжал, голос:

– Почему за эти долгие месяцы я ни разу не слышал жалобы старших жён? Потому что они – настоящие спутницы в испытаниях, что посылает нам Всевышний. Чем же занимаешься ты, Михипир? Ты проводишь все дни у сундуков с нарядами и скучаешь, боясь замарать свои руки чёрной работой. Османская госпожа, ты ошиблась в выборе мужа. Тебе следовало выйти замуж за самого султана, а не за опального принца, вынужденного жить в изгнании. Ты могла бы всю жизнь лежать на шёлковых подушках, вкушать халву и шербет и дожидаться, когда твой господин пожелает приласкать тебя!

Михипир резким движением поднялась с колен, высоко вскинула голову. Невольно солтан поднялся за ней следом. Женщина едва доставала головой до плеча мужа, но это не помешало ей с гневным вскриком кинуться на него. Её маленькие кулачки не успели коснуться широкой груди мужчины. Менгли-Гирей жёсткой хваткой перехватил хрупкие запястья жены и встряхнул её с такой силой, что на мгновение Михипир показалось, как будто голова отделяется от её туловища. Но, не желая сдаваться, она срывающимся от слёз голосом выкрикнула:

– Вы сами виноваты во всём, Менгли! Вспомните наши ночи, вспомните, как вы любили меня! Зачем вы шептали мне о своей любви, зачем выделяли среди других жён?! Почему сейчас вы холодней этих ледяных снегов, что покрывают наше, проклятое Аллахом, пристанище?!

Менгли оттолкнул женщину, и его кулак тяжело опустился на дубовую столешницу. Окажись перед ним хрупкий изящный столик, каковые украшали дворец отца, от него остались бы обломки, но массивная мебель литовского замка лишь жалобно скрипнула под его рукой, выдержав всплеск ярости солтана. Михипир забилась в угол, не сводя с мужа испуганных синих глаз. Она не знала, что слова, произнесённые в запальчивости, спасли её от неминуемого наказания. Она вовремя вспомнила о полных страсти ночах, когда Менгли шептал ей все невысказанные слова, все нежные речи, которые берёг для Нурсолтан. Ночью, когда гасли светильники и евнухи приводили к нему закутанную в покрывала Михипир, он видел в ней Нурсолтан и, обманываясь сам, обманывал и Михипир. Отрезвление пришло спустя полгода. Младшая жена со своей красотой и необузданной страстью была всё же не той женщиной, которая могла заменить Нурсолтан. Он понял, что тоску по любимой женщине может утолить лишь любимая женщина. Его воображение, позволявшее так долго испытывать сладкие мгновения единения с желанной женщиной, иссякло, как источник, к которому он с жадностью припадал каждую ночь. Тогда он охладел к своей третьей жене, но Михипир не сразу поняла это. В те дни он отправился покорять племя черкесов, а потом ему пришлось бежать из Крыма. Его гарем выбрался из Кырк-Ёра под покровом ночи на следующий день после избрания ханом Нур-Девлета. А потом началась жизнь в литовском замке, залы и комнаты которого напоминали мрачные подвалы зиндана.

Зима была суровой, и женщины с трудом выживали среди бесконечных вьюг и морозов. Но только весеннее солнце растопило и подсушило дороги, как солтан отправился ко двору литовского владыки. И Михипир, так ждавшая этой весны, которая должна была возродить их любовь, опять осталась без мужа. Изредка солтан появлялся в замке, но его суровый, озабоченный вид держал младшую жену на расстоянии. Однажды ночью он пришёл к ней. Но как далеко было грубое насилие изголодавшегося мужчины от тех волшебных ночей, которые помнило её тело. Ей никогда не забыть страха, испытанного ею тогда. Солтан молча оделся, так и не произнеся ни слова, он ничем не оправдал своего поведения, и она ловила себя на мысли, что этой ночью приходил совсем другой мужчина. Лишь когда слабо звякнула сабля в серебряных ножнах, которую Менгли пристегнул к широкому поясу, она попыталась подойти к нему, чтобы получить прощальный поцелуй, которым он всегда одаривал её. Но холодный голос солтана остановил её на полпути:

– Я отправляюсь ко двору великого князя Казимира, вернусь нескоро, прощай Михипир.

Жалобно проскрежетав ржавыми петлями, захлопнулась дверь. И она осталась одна, продрогшая, стоя босыми ногами на ледяном полу. И такой же леденящий холод был в её сердце. Михипир не позволила себе страдать и плакать. Не прошло и недели, как она оправилась от нанесённого её самолюбию удара и стала готовиться к новым встречам с мужем. Но Менгли, вернувшись из Вильно, по-прежнему оставался глух к её красоте и соблазнительным нарядам. Он появлялся в её покоях только с одной целью, чтобы утолить голод плоти. Но молодая женщина не сдавалась, слишком велика была её любовь к этому мужчине, слишком сильно она желала возвращения ночей, оставшихся в их прошлом. Сегодня днём она отважилась сама отправиться к мужу, чтобы разбудить в нём любовь, но звёзды воспротивились её отчаянным попыткам, и сейчас Михипир, содрогаясь от слёз, видела перед собой руины некогда огромной любви.

– Простите, господин, – еле слышно прошептала она.

Менгли поморщился, словно у него внезапно разболелся зуб:

– Уходи, Михипир. Мне сегодня не до тебя. Отправляйся на свою половину и не смей больше являться без приглашения.

Не дожидаясь, пока женщина начнёт вновь умолять его, солтан выдернул её за руку из угла.

– Ступай к себе и умойся. – Он с отвращением взглянул в лицо младшей жены, на котором сурьма оставила чёрные разводы. Женщина открыла рот, пытаясь что-то сказать, но Менгли распахнул дверь и поспешно вытолкнул её за порог. Дверь захлопнулась, и по другую сторону заскрежетала железная задвижка.

– Нет! – Отчаянный вскрик родился в груди сам собой. – Вы не можете так поступать со мной! Пустите меня, мой муж, Менгли!!! – Михипир с размаху ударила кулаками о дубовую дверь, но лишь сильно ушибла их. Закричав от боли и отчаяния, женщина сползла по стене на сырой каменный пол. Сквозь поток слёз, брызнувших из глаз, она видела двоящиеся огни факелов, скупо освещающие коридор. В пламени факелов вставало её прошлое, недавние воспоминания о прекрасном времени, от которого её отделяли всего два года.