Текст книги "Нурсолтан"

Глава 2

Очередной приезд богатого каравана из Хорезма принёс Нурсолтан нежданную радость. В подарок казанской ханум преподнесли кожаный сундук с книгами. Нурсолтан приказала ханским мастерам переделать одну из комнат женской половины под книгохранилище, она пока ещё не знала, что с этих первых книг начнётся её неуёмная тяга к великим рукописным творениям. Чтение увлекало ханум с необыкновенной силой, унося в мир мечтаний и грёз, в мир, где царила любовь, и двое влюблённых соединяли свои сердца, пусть даже у края могилы. Хан Халиль поддерживал её тягу к искусству. Казанский двор наполнился поэтами и певцами, сказителями и мудрецами, среди которых нередко происходили состязания, длившиеся до ночи. В богословских беседах с хафизами и мудрецами повелитель забывал о государственных обязанностях, тяготивших его. И, встречаясь с Нурсолтан, он желал беседовать лишь о поэзии и возвышенных искусствах, забывая об опасности, нависающей над его головой. Придворным поэтам хан Халиль преподносил подарки один роскошнее другого. А когда Нурсолтан попыталась пожурить его за расточительство, он с улыбкой ответил:

– Прекрасная моя ханум, я не желаю остаться в сердцах своих подданных правителем, подобным султану Махмуду Газневиду[39]39
  Махмуд Газневид – правитель Персии (Ирана), конец X – начало XI века.


[Закрыть].

– Что же такого сделал этот султан? – С удивлением переспросила Нурсолтан, которую всегда поражали обширные познания супруга в поэзии, истории и прочих науках.

– Присядь, Нурсолтан.

Халиль усадил жену напротив себя и передал ей роскошно оформленную книгу. На кожаной обложке, в узорах из драгоценных камней, красовалась арабская вязь.

– Шах-наме?[40]40
  «Шах-наме» – «Книга царей».


[Закрыть] Я читала эту книгу, её написал бессмертный Фирдоуси.

– Всё верно, любимая, и он писал «Шах-наме» двадцать пять лет. А султан Махмуд Газневид за эту вершину поэзии, которой восхищается не одно поколение мусульман, велел выдать поэту нищенскую плату. Когда Фирдоуси возмутился, султан пригрозил затоптать его боевыми слонами. «Чего же ждать от потомка раба?» – сказал тогда бедный поэт, бежавший от произвола правителя в соседнее княжество. Его слова и стихи, в которых он высмеивал невежественного султана, разлетелись среди простого народа. И народ стал смеяться над Махмудом Газневидом, прадед которого и в самом деле был рабом. В старости Фирдоуси вернулся в родной город Тус и доживал там последние свои дни в полной нищете.

– Как же так, Халиль, и никто ему не помог?

– Таковы превратности судьбы, дорогая, поэт часто не имел на ужин чёрствой лепёшки, в то время, когда все восточные страны зачитывались его поэмой, а восхищённые люди заучивали целые главы наизусть. Но однажды уже состарившийся султан Махмуд услышал прекрасные стихи, которые с упоением читал его придворный. В стихах воспевалось мужество и сила храбрых воинов. Султан спросил, кто автор этих великолепных стихов. И услышал в ответ, что это Фирдоуси, доживающий свои дни в нищете, вдали от столицы. Устыдился тогда султан, и в тот же день отправил великому поэту в награду шестьдесят тысяч золотых монет. Но, как гласит предание, когда в одни ворота города Туса входил караван, везущий награду Фирдоуси, из других ворот выносили на погребальных носилках его тело. Великий поэт так и не дождался награды при жизни.

Глаза Нурсолтан горели, как две звезды, увлажнённые искрящимися слезинками, она протянула руки к Халилю, взяла его ладонь и тихо прошептала:

– Я читала слова, которые сказал Фирдоуси о своей поэме, ты помнишь их, Халиль?

– Да, – отвечал молодой хан. – Он говорил: «Я воздвиг своей поэмой высокий замок, который не сокрушат ни ветер, ни дождь. Годы протекут над этой книгой, и всякий умный будет её читать, я не умру, я буду жить, потому что посеял семя словесное…»

– О! Я не слышала слов более мудрых, мой господин. Он был провидцем, этот великий Фирдоуси! Но как много знаете вы! – С ещё большим восхищением добавила она.

Заражаясь вместе с ним атмосферой манящей поэзии, она окуналась в мир книг, которые преподносил ей хан. И уже поговаривала о всенародном состязании казанских поэтов, которое непременно следовало подготовить к празднеству Сабантуй.

В один из последних дней зимы Шептяк-бек вошёл к правящим супругам, полный решимости прервать идиллию, царившую в созданном ими мирке.

– Повелитель, завтра необходимо созвать диван, ибо нерешённые дела переполняют вашу страну, подобно лопающемуся торсуку[41]41
  Торсук – кожаный мешок для воды.


[Закрыть].

Хан Халиль, занятый разглядыванием чертежей нового книгохранилища, которое он решил воздвигнуть в столице, с неохотой оторвался от этого увлекательного для него дела:

– Мы собирали диван месяц назад, уважаемый бек, и всё едва не окончилось сварой. Не хочу в очередной раз выслушивать нападки эмира Абдул-Мумина, он смущает сердца и мысли казанских карачи.

Краска бросилась в лицо старого дипломата, он с трудом сдержал резкие слова, уже рвавшиеся с его губ. Положение спасла молодая ханум. Она коснулась руки повелителя, привлекая к себе внимание, и тихим, но твёрдым голосом произнесла:

– Мой дорогой муж, мы должны прислушаться к словам уважаемого Шептяк-бека. Ещё никогда его советы не подводили нас.

Она поднялась, оправляя голубой шёлк одежд:

– Вы считаете, бек, что пора окончательно решить вопрос о замужестве Камал-ханум?

– Да, госпожа, время не терпит. От касимовского хана получено согласие на этот брак, и мы не должны медлить. Чем быстрей удалим вдовствующую ханум за пределы Казанского ханства, тем легче будет бороться с нашими внутренними врагами. Ханство подобно большому ребёнку, оно всё время требует забот и внимания, а повелитель уже несколько дней не разбирал прибывшие с гонцами бумаги. Я знаю, что в приёмной скопились бумаги, важные для государства и требующие безотлагательных решений.

– Это я виновата, уважаемый бек, – прервала возмущённый поток слов старого дипломата Нурсолтан. – Я слишком увлеклась делами, которые могут подождать, и увлекла ими своего супруга. О, простите мне это безрассудство, мой хан!

Нурсолтан опустилась на колени перед мужем. Она давно уже заметила, какое недовольство и гнев вызывают в Халиле слова Шептяк-бека. Но мудрый советник был прав. Она и сама замечала, Халиль избегает государственные дела, превращая Тронный зал в обитель поэтов и мудрецов. Он мог до хрипоты спорить о том, кто был наивеличайшим поэтом Востока, но не желал выслушать карачи Ахтям-Барына, ведающего сбором налогов в ханстве. Всё это можно было объяснить одним – страхом. Молодой хан боялся править уделом, доставшимся ему от отца, боялся сделать неправильные шаги, и оттого предпочитал не делать ничего.

– Уважаемый бек, не могли бы вы оставить нас наедине, – тихо промолвила Нурсолтан, по-прежнему не поднимая глаз на своего супруга.

Повисшая в комнате тишина говорила о том, что Халиль находится в замешательстве, и она решила удалить бека, пока из уст молодого хана не вырвались слова, в которых потом он мог раскаяться. Дверь за откланявшимся беком захлопнулась несколько громче, чем обычно, и молодая женщина невольно вздрогнула и вскинула свой взгляд.

– Халиль, всё, что говорил бек Шептяк – справедливо. Мы с вами уподобились детям, предоставленным своим играм и забавам. Разве для этого ваш отец боролся за ваше же наследие, чтобы сегодня вы уклонялись от государственных дел? Подумайте, повелитель, сколько наших врагов точат мечи своих языков, чтобы обвинить вас в неумении управлять ханством, в вашей несостоятельности. Я умоляю вас, не давайте им повода для этого, послушайтесь Шептяк-бека и сегодня же займитесь делами, которые ждут хана.

– Нурсолтан, – Халиль, как утопающий, ухватился за руки своей жены. – Я понял, что не гожусь в правители. Отец напрасно надеялся на меня! Быть может, мне стоит отказаться от трона в пользу своего брата Ибрагима.

– О нет! – Нурсолтан оттолкнула руки мужа от себя, взволнованно прошлась по комнате и прикрыла плотней дверь, боясь, что кто-нибудь услышит слова казанского правителя. – Вы не посмеете так поступить, Халиль! Трон принадлежит вам и только вам. Солтан Ибрагим подобен хищному зверю, поджидающему свою добычу. Если его допустить до власти, он может натворить немало бед, а если рядом с ним окажется и ханум Камал, то тогда… О всемогущий Аллах, спаси этот народ! Вы слышите, Халиль, вы не сделаете этого!

Нурсолтан осёклась, увидев глаза мужа, полные слёз.

– У меня слишком мало сил, Нурсолтан, – прошептал он. – Ибрагим прав, я недостоин быть правителем нашего народа. Я мечтаю пожить в покое, рядом с тобой, вместе читать строки бессмертного Хайяма, Низами…

– Я сейчас же приглашу бека Шептяка. – Нурсолтан не позволила себе кинуться к хану, чтобы утешить его подобно малому дитя. – Вспомни первые месяцы твоего правления. У тебя всё получалось, и я очень гордилась тобой! Неужели тебя так напугал эмир Абдул-Мумин? Но он силён, пока рядом с нами во дворце затаилась эта ведьма Камал-ханум. Стоит только удалить её, и мы усмирим бунтаря, поверь мне, Халиль! А пока ты не должен показывать своего страха перед ним, никто не должен видеть твоего страха, даже я, мой дорогой!

Она с облегчением заметила, как высохла влажная оболочка, покрывавшая глаза Халиля. Повелитель поднялся с широкого стула, отодвинув от себя чертежи книгохранилища.

– Мы займёмся этим немного позже, когда пройдёт заседание, – он с вопросительной осторожностью заглянул в лицо жены. – А что мне делать сейчас?

Нурсолтан мягко улыбнулась:

– Мы пойдём в вашу приёмную, светлейший хан, и разберём послания. Иногда подобные дела бывают гораздо увлекательней состязания певцов и поэтов. И я докажу вам это, мой господин.

Весна ворвалась в Казанское ханство разливом мощных рек и озёр, затопила прибрежные луга и дороги. Но люди, поднимая радостные лица к необъятной синеве небес, знали: вода скоро уйдёт, и настанет пора сева. Чёрный люд, проживавший на обширных землях ханства, томился предчувствием горячей, но счастливой для каждого земледельца, поры. Вот-вот настанет оно, долгожданное время, о котором мечталось долгими зимними вечерами. Земля, напитанная весенними водами, духмяная, жирная, раскинется перед кешелером[42]42
  Кешелер — земледелец, зависимый крестьянин.


[Закрыть] как желанная женщина. Возьми её, вложи в её лоно семена жизни, и она щедро одарит тебя урожаем, с которым доживёт твоя семья до следующей весны, до следующего урожая.

Во дворце повелителя шли приготовления к отъезду ханум Камал в Касимов. На женской половине целый день не утихал властный голос вдовствующей госпожи, отдающей приказы своим рабыням и евнухам. Как доносили ханум Нурсолтан, изредка госпожа Камал прикладывала к глазам платок и принималась плакать, уверяя всех окружающих, что она глубоко несчастна. Но стоило ей заметить малейшие недостатки в сборах, как она сразу забывала о слезах и накидывалась с бранью на провинившихся прислужниц. Нурсолтан улыбалась, живо представляя картину, нарисованную искусными рассказчиками. И всё же Камал-ханум уезжала из Казани. Уезжала, увозя с собой беспокойство, царившее в ханстве, беспокойство, семена которого посеяла вдова хана Махмуда. Эмир Абдул-Мумин затаился в своём пригородном имении, не появлялся даже на заседаниях дивана, которые неизменно проводились теперь под покровительством хана Халиля. Шептяк-бек мог вздохнуть свободно, повелитель сумел взять себя в руки, и, как замечали карачи, неплохо справлялся с управлением ханством. Жизнь шла своим чередом, пробуждая в душах и сердцах людей необыкновенную тягу к жизни, тягу, рождённую волшебной силой весны. Кто мог знать, что несчастье уже нависло чёрным крылом над ханским домом. Смерть не удовольствовалась жертвой, старым повелителем, забранным холодной зимой, она приготовилась нанести новый жестокий удар, чтобы омрачить бесхитростную радость людей, напомнить: вы все смертны, и смерть может прийти за вами тогда, когда так хочется жить.

Глава 3

После отъезда ханум Камал жизнь во дворце преобразилась. Хан Халиль был необычайно деятелен, полон новых планов. И нередко Нурсолтан с улыбкой приходилось останавливать его безудержную фантазию. Оппозиция, казалось, навсегда ушла в тень, не омрачая своим присутствием ханский дворец. По заказу повелителя началась постройка большого книгохранилища; на городском базаре Ташаяк достраивались новые ряды. От торговых караванов, идущих с разных концов света, не было отбоя. Купцы устремляли свои взоры на благодатные земли, более двадцати лет не знавшие войны и процветающие в мирном земледелии и торговле. Ханская казна пополнялась новыми поступлениями от именитых купцов, и главный казначей неизменно отмечал это на заседаниях дивана.

Этим необычайно тёплым весенним вечером в приёмной повелителя было шумно и многолюдно. Битикчи[43]43
  Битикчи – писец при ханском диване, исполняющий обязанности госсекретаря и обладающий значительной властью в ханстве.


[Закрыть] Осман-бей, подоткнув под свёрнутые калачиком ноги маленькие подушечки, усердно раскладывал перед собой вороха грамот с болтавшимися по краям сломанными восковыми печатями. Младшие писцы, помогавшие ему, шуршали жёсткими свитками бумаг и шикали друг на друга, внося в рабочую атмосферу приёмной ещё больше шума. В углу Шептяк-бек спорил с бакши[44]44
  Бакши – посол.


[Закрыть] Танатаром, прислужницы разносили фарфоровые чашечки с напитками. Нурсолтан пыталась старательно избегать взгляда солтана Ибрагима, приглашённого на этот маленький совет Халилем. Казанский хан всё чаще привечал младшего брата и свою неожиданную привязанность к Ибрагиму не объяснял никак.

Уже десятый день не спадало напряжение, царившее во дворце. В Казань, как только установились водные и сухопутные пути, одно за другим стали прибывать посольства иноземных государств. Князья и ханы соседних земель, с которыми издавна велась обширная торговля, желали знать, как повлияет смена власти в Казани на их проверенные временем отношения. Будет ли молодой хан придерживаться политики своего отца или последуют перемены, о которых желали знать отправившие посольства государи. Послы принимались каждый день, но накал напряжения не спадал. На завтра был назначен приём посольства от русского князя Ивана III, и к нему следовало отнестись с особым вниманием и осторожностью. Русские земли на обширной территории граничили с землями Казанского ханства. Ещё со времён Улу-Мухаммада они являлись данниками ханства, но это совсем не означало, что с русскими следовало поступать как со своими рабами. Княжество Ивана III ширилось и крепло, и со временем мирные соседские отношения могли принять иной оборот.

Этим вечером в приёмной повелителя шла подготовка к приёму русских послов. Битикчи, как лицо, облачённое особой властью, испросил согласие хана говорить. Он с торжественностью обвёл взглядом всех присутствующих, призывая их ко вниманию.

– От моих людей мне стало известно, с чем приехали урусы на этот раз. Они просят расширить торговые пути и позволить присылать в Казань больше торговых людей. Через наши земли, как и прежде, они желают держать путь в Ногаи, а оттуда в другие благословенные земли и города. Дабы наш государь взглянул благосклонно на их просьбу, урусы привезли богатые дары и дань за прошлый год. Не следовало бы, мой господин, дозволять всего испрошенного князю Ивану. Все его купцы – соглядатаи и доносчики, если их число увеличится, у начальника тайных дел Лачин-бека не хватит людей, чтобы следить за ними.

– Чем может повредить нашему ханству горстка купцов? Вы, как всегда, уважаемый Осман-бей, пытаетесь нагнать страху там, где его не может и быть!

Повелитель оттолкнул чашечку с шербетом, расплескав её содержимое на круглый столик, выточенный из рыбьего зуба[45]45
  Рыбий зуб – по некоторым данным так назывались останки мамонтов, которые казанцы находили по берегам рек. Московские купцы привозили на торг моржовые клыки, которые так же назывались рыбьим зубом.


[Закрыть]. Нурсолтан и все присутствующие заметили: у казанского господина был нездоровый и усталый вид, и сейчас он с трудом пытался сосредоточиться на неотложных делах.

– Урусы всегда были исправными данниками с тех пор, как мой дед пленил отца нынешнего великого князя. Нам незачем выражать своё недовольство государю, который все эти годы был добрым соседом и исправно платил долги отца. К тому же товары, которые привозят урусы, пользуются большим спросом на наших базарах и ярмарках.

– Всё это так, мой дорогой брат, – осторожно вступил в разговор солтан Ибрагим. – Но великий князь Иван с каждым годом становится всё опасней. Он расширяет свои границы, копит силу. Вам известно, что недавно он присоединил к своим землям богатый удел одного из князей[46]46
  Здесь речь идёт о Ярославском княжестве, присоединённом Иваном III к Московскому великому княжеству.


[Закрыть], а год назад ходил в Югорские Земли и брал с них дань. Не кажется ли вам, мой хан, что великий князь подбирается к нашим границам с юга?

– Каждый волен расширять свои владения. В наших интересах не допустить, чтобы урусы затронули земли правоверных мусульман, что касается земель неверных, я не вижу причин опасаться.

Халиль перевёл взгляд с брата на жену, молчавшую всё это время.

– Что скажете вы, ханум?

– Я согласна с вами, повелитель, очень мудро не нарушать добрососедских отношений, к тому же процветание торговли только прибавляет богатства нашему государству. – Нурсолтан на секунду осеклась, поймав насмешливый взгляд солтана Ибрагима, но нашла в себе силы, не меняя голоса продолжить свою речь. – Вам следует, мой господин, выслушать бакши Танатара. Он много раз бывал послом в русской столице Москве и не один раз видел князя Ивана.

Как только почтенный бакши вступил в разговор, Нурсолтан позволила своим мыслям отвлечься от всего происходящего в приёмной. Она не беспокоилась за речь бакши Танатара, давний друг бека Шептяка полностью поддерживал мирные отношения с урусами, беспокоил её только солтан Ибрагим. Он напоминал ей молодого коршуна, высматривающего добычу. За час до заседания он отыскал Нурсолтан в Тронном зале, где она следила за приготовлениями к приёму русских послов. Ибрагим вошёл в зал в тот момент, когда она отдавала распоряжение управителю дворца поразить послов необыкновенной роскошью. Нурсолтан услышала смех за спиной и резко обернулась, едва не натолкнувшись на солтана.

– Моя ханум, я вижу, вы желаете ослепить неверных блеском золота и драгоценных камней. Вы желаете показать, как велик и могуществен новый хан, но забываете и о другой стороне!

– О какой же? – сухо спросила она, стараясь не показывать перед Ибрагимом замешательства, которое она всегда испытывала в его присутствии.

– Урусы, увидев, какие богатства таит дворец повелителя, могут пожелать захватить его!

– Что за странные выдумки приходят вам на ум, солтан? С урусами заключён мир, который длится больше двадцати лет, и вам это известно.

Нурсолтан, стремясь избежать неприятного для неё общества, шагнула к дверям, ведущим на женскую половину, но могучая фигура солтана перегородила ей путь.

– Ханум, я не окончил наш разговор.

Удивлённая его дерзостью, она, резко вскинула голову, зазвенев золотыми монетками, украшавшими высокий калфак.

– Что вы от меня хотите, Ибрагим?

– Пытаюсь убедить вас, прекрасная пери, что на завтрашнем приёме повелитель должен показать урусам мощь и силу своего ханства. Он должен указать, что великий князь Иван является всего лишь данником Казани и не может просить ни о каких милостях у нашего хана. И я прошу вас внушить всё это Халилю, ведь только этим вы и занимаетесь, сладкоречивая ханум, что диктуете моему братцу, как править государством!

Нурсолтан вспыхнула, как порох. Она всегда отличалась благоразумием и умела держать себя в руках, но младший брат Халиля умел находить в ней уязвимые места, и всякий раз при их встрече вызывал неудержимый гнев в молодой женщине.

– Солтан Ибрагим, вашим оскорблениям не счесть числа! Я удивлена желанием своего супруга приближать вас к ханскому трону. Повелитель порой бывает слеп, когда выбирает себе недостойных друзей! Но никто, даже сам хан, не заставит меня терпеть ваше присутствие и слушать речи, пропитанные ядом и желчью!

Выплеснув ярость и обиду в лицо ухмыляющегося мужчины, она бросилась к спасительным дверям, но её слух уловил брошенные вослед слова Ибрагима:

– Вы ещё убедитесь, кто правит нашим ханством, когда услышите речи моего брата. Они будут слово в слово повторять ваши мысли, прелестная ханум!

О, как прав был Ибрагим: речи хану она писала сама, не доверяя этого важного дела кятибам[47]47
  Кятибы (катибы) – писцы, секретари, государственные чиновники.


[Закрыть]. Ханские писцы и дипломаты довольствовались поучениями мудрецов, используя при составлении речей правителя известные книги саджей[48]48
  Садж – буквально «воркование», рифмованная проза. В этом стиле писались все речи и проповеди правителей. Существовало несколько известных книг саджей, составленных арабскими писателями.


[Закрыть]. Нурсолтан обращалась к речам мудрых лишь в поисках вдохновения. Нужные слова сами собой находились в её голове, укладывались в складную речь, и, как говорил Шептяк-бек, оказывались неподражаемыми, необычными и непредсказуемыми для соперников.

Сегодня на заседании дивана с губ солтана Ибрагима, слушавшего речи повелителя, не сходила уничижающая насмешка. Хан Халиль твёрдо держался позиции Нурсолтан и бека Шептяка, несмотря на то, что брат, к которому он последнее время благоволил, пытался переменить его мнение. Нурсолтан словно кольнуло в сердце: «А может, солтан Ибрагим прав, мы навязываем Халилю свои мысли, свою волю, не позволяем ему внимательней прислушаться к другой стороне. Мы подавляем в нём все наклонности правителя, и, должно быть, поэтому Халиль предпочитает заниматься поэзией, потому что там он свободен!»

Она вновь взглянула на мужа. Молодой хан выслушивал бакши Танатара с равнодушным видом, изредка он кивал головой, показывая, что полностью согласен с доводами дипломата. Нурсолтан вновь поймала себя на странной мысли: «Слышит ли он его, или дух Халиля бродит совсем в других местах, неведомых и недоступных для нас». Она неслышно поднялась со своего места и подошла к окну. За приоткрытыми ставнями разливалась ночь, у ворот раздавались окрики караульных. «Надо дать хану поспать лишний час, – подумала она. – У него очень утомлённый вид. Я отдам распоряжение, как только мы выйдем отсюда». Она и сама чувствовала нечеловеческую усталость и впервые с раздражением взглянула на взявшего слово бека Шептяка: «Когда же закончатся эти бесконечные словопрения, как много любят говорить старики»!

Совет закончился далеко за полночь, но ханум нашла в себе силы предупредить управителя дворца не беспокоить повелителя утром, пока не поступит приказ от неё.

– Я пойду в свои покои, мой дорогой, – сказала она хану. – Нам обоим следует выспаться и отдохнуть.

Халиль взглянул на неё утомлёнными покрасневшими глазами и вдруг печально произнёс:

– Ах, Нурсолтан, как бы мне хотелось, чтобы у нас был маленький домик в лесу. И мы жили бы с тобой вдвоём в тиши больших деревьев.

– Ты просто устал, Халиль, – она ласково провела ладонью по его лицу. – Как только закончатся приёмы послов, мы уедем в загородное имение и там отдохнём. А теперь спи.

Она неслышно коснулась губами его щеки, но хан уже ничего ей не ответил. Он заснул.

А наутро во дворец пришла Та, что разрушает дворцы и населяет могилы. Слуги, вошедшие в ханские покои, нашли молодого господина скорчившимся у подножия своего роскошного ложа. Табиб, осмотревший покойного, пришёл к мнению, что повелителя убил приступ падучей болезни, нежданно подкравшийся в ночной тиши уснувшего дворца. Никто не пришёл к нему на помощь, и хан Халиль окончил свои дни, по воле Аллаха не продержавшись на троне Казани и полугода.