Текст книги "Кавказский синдром"

– Я бы не рискнул сегодня снова садиться на эту лошадь, – мягко посоветовал он.

– А я рискну, – запальчиво отозвалась Вера. – Животному нельзя давать спуска, иначе оно выйдет из-под контроля.

Она лихо взлетела в седло, и направила коленом все еще раздраженно фыркавшую Гейшу в сторону клуба. И лишь через несколько мгновений обернулась. Солнце уже укатилось за горизонт, небо почти совсем потемнело, и в наступившей черноте фигура незнакомца, так неожиданно и дерзко вмешавшегося в ее жизнь, почти не просматривалось. И сердце Веры тревожно сжалось, будто почувствовав приближение скорой беды, стало тоскливо и восторженное настроение исчезло.

– Как вас зовут хотя бы? – окликнула Вера темноту.

– Володя, – отозвался из ниоткуда вкрадчивый голос.

– А меня Вера, – представилась она невидимому теперь собеседнику. – Спасибо, Володя. Спокойной ночи!

Дала шенкеля, и поехала легкой рысью в сторону конюшни.

5. Дубровка. Весна 2001. Белозеровы.

Высокое зеркало, от пола до потолка, отражало его во весь рост. Он любил делать ежедневную силовую гимнастику по сорок пять минут, потом – душ и бритье. Тщательно намыливал мягкой кисточкой с серебряной ручкой свое жесткое, властное лицо, тяжелую челюсть и щеки. Потом аккуратно откладывал помазок, и брался за серебряный станок. Набор для бритья подарила ему дочь, когда первый раз съездила в Лондон.

– Тэйлорс, Олд Бонд Стрит – самое место для мужских аксессуаров. – и он с удовольствием вспомнил, как улыбалась ему его дочь, Вера, вручая красивый плотный пакет с логотипом известного дорогого магазина. Он терпеть не мог бриться электробритвой и не расставался с крохотной коробочкой, в которую помещался разборной станок. А этот набор, с рукоятками из литого серебра, был домашним. Как талисман, как символ дома, устойчивости, места, куда ему всегда хотелось возвращаться.

Пятьдесят шесть лет – а выглядит он вроде бы неплохо, молодые телки до сих пор вешаются. Генерал-майор; обладатель редкой сейчас Красной Звезды – за ту давнюю историю, в Анголе, где он получил два ранения.

Затем был Афганистан. Потом – год в Западной Группе Войск, работа Военного Атташе в Мадриде. А потом он вернулся домой – теперь уже в должности Генерального Инспектора. Но это официально. А на самом деле…

На самом деле Генерал-Майор Николай Петрович Белозеров отвечал за подготовку всего спецназа ГРУ. В том числе и за некоторые не слишком широко рекламируемые операции по всему миру. Города, дороги – до сих пор он любил сидеть за рулем сам, наплевав на запреты и протесты личной охраны. Вот только все реже и реже получалось это в России. В Москве, если нет «голубого ведерка» на крыше, застрянешь в пробке, а мигалку он из принципа на личную машину не ставил: к чему лишние понты. Потому и ездил на служебной, когда нужно было прибыть вовремя.

Сегодня он работал на даче – вызвал на девять тридцать ведущего инструктора, из лагеря Подолье. Парень засиделся, надо будет снова вводить его в игру. Как появится инструктор, адъютант, ожидающий внизу, в прихожей, о нем доложит.

Лагерь Подолье был вечной головной болью генерал-майора Белозерова. Существовал этот объект очень давно, еще с двадцатых годов. Говорили, что сам легендарный Берзин выбрал это место – красивое, тихое, на высоком берегу реки: Старый мужской монастырь – прочное, каменное здание с толстыми высокими стенами. С начала тридцатых годов здесь стали появляться первые иностранные курсанты, первыми – испанцы, потом немцы. В пятидесятые в стенах лагеря тренировались будущие лидеры арабского освободительного движения – сирийцы, палестинцы, ливанцы. И боливийцы, кубинцы, вьетнамцы. Да кого только не было. Полный интернационал.

Николая Петровича Белозерова назначили руководить лагерем в 1992 году, когда бывший Советский Союз трещал по швам, все разваливалось и рушилось, а зарплату военным перестали платить.

Вот тогда Белозеров и согласился на поступившее ему предложение готовить на базе лагеря чужаков – отряды личной охраны и прочих солдат удачи. Разумеется, за отличную плату. Коммерческое предприятие получилось беспроигрышным, а весь груз ответственности Белозеров взял на себя.

Первая группа, тренировавшаяся на базе лагеря, отстояла потом Нагорный Карабах. Другая группа выпускников формировала ударные отряды, разгонявшие сепаратистов в Абхазии. А вот перед самым началом первой Чеченской, летом 1994-го, контингент курсантов сменился – все больше и больше приезжало «абитуриентов» с Кавказа…

Центр продолжал работать. А одним из инструкторов на базе был Мага, Магомед Багиров. Человек, которого он вызвал сегодня к себе для беседы.

Белозеров прошел в спальню, взял чистое белье с полки в стенном шкафу, начал одеваться. Ходил дома босиком – приятно холодил ступни наборный паркет летом, и грел зимой, такой уж был секрет у этого дерева.

Одевшись, Белозеров спустился вниз, в кухню. Дочь Вера уже заканчивала завтракать – она была классическим жаворонком, а он вот терпеть не мог вставать рано, еще с училища.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! – со смехом приветствовала его Вера. – Наконец изволили пробудиться?

– Запомни, дочь, чем больше человек ленив, тем больше его труд похож на подвиг! – пошутил он, привычно поцеловав Веру в темную макушку.

Николай Петрович сел к столу, Вера налила ему кофе в большую любимую кружку. Белозеров с наслаждением, до хруста в суставах, потянулся, произнес:

– Какой же кайф вот так спокойно завтракать дома, в тишине.

– Все никак не привыкнешь, что пули не свистят над головой? – усмехнулась Вера.

– К этому невозможно привыкнуть, – нахмурившись, бросил Белозеров. – Сама знаешь, какая обстановка в стране. А я ведь военный человек. Прикажут – поеду под пули, никуда не денусь. Только и остается, что радоваться таким спокойным минутам, пока есть возможность.

– А кто виноват, что в стране такая обстановка? – обернулась к нему Вера, убиравшая со стола в раковину грязную посуду. – Зачем нужно было снова заваривать эту кашу, начинать бомбардировки?

– Ты, милая моя, забыла, кажется, что они первые снова на нас полезли? – взвился Николай Петрович. – Про взрывы в жилых домах, про теракты, про сотни погибших мирных людей забыла, да?

– А я вот читала, что теракты были провокациями наших спецслужб, – дерзко заявила Вера. – И что главная причина обеих чеченских войн – борьба за контроль над независимым пространством, через которое удобно отмывать деньги, провозить оружие и наркотики. И нелегально торговать ворованной нефтью.

– А ты поменьше читай всякую чушь! – Белозеров грохнул кулаком по столу. Звякнули чашки, покатилась по полу фарфоровая крышка от сахарницы. – Писаки драные, подонки! Жирные задницы просиживают за своими компьютерами! Пороху в жизни не нюхали, а туда же – особое мнение имеют. Где бы вы все сейчас были, если бы мы вовремя не ввели войска в Чечню? Я скажу тебе где – на кладбище!

– Ладно, пап, не заводись, – примирительно заключила Вера. Она подошла к раскрасневшемуся отцу, обняла за плечи. – Я ведь ни в чем никого не обвиняю, говорю только, что я читала такое мнение. И вообще… Ведь кто бы какие интересы не отстаивал – все равно гибнут люди, и русские, и чеченцы. Кому это нужно? Я ведь помню, каким ты приезжал всегда домой из горячих точек. Помню, как бросался меня обнимать, как пировал потом неделю, радовался, что жив остался, что снова дома. Правда же?

– Война – отвратительная вещь, я даже спорить не буду, – сбавил тон Николай Петрович. – Но люди пока еще не научились жить мирно. И пока они не научатся, придется мне или кому-то другому этой отвратительной вещью заниматься. Ладно, Верка, чего мы с тобой завелись с утра, а? Что за характер такой у тебя – никогда не смолчишь?

– Уж какой есть. Вся в тебя, между прочим, – Вера чмокнула отца в щеку. – Все, папа, мне пора. Лошадки ждут.

Она подлила отцу еще кофе и вышла за дверь.

«Вот чертовка, – покачал головой Белозеров. – Знает, что отец в ней души не чает, вот и позволяет себе нести черт знает что. Надо бы все-таки сказать ей, чтоб поосторожнее языком молола. Не все окажутся такими понимающими, как любящий папаша».

Подлив себе еще кофе, он неспешно перешел в кабинет, вынул из сейфа тоненькую папку, опустился в кресло у стола, поставил кружку, раскрыл личное дело инструктора из Подолья, который должен был появиться с минуты на минуту. Так, посмотрим на этого Волка. Как, кстати, волк на его родном языке? А! Борз… Точно!

Неожиданно вспомнился холодный осенний день 1997 года. Здесь же, в этом кабинете. И у него на душе стало муторно – потому что в кресле напротив сидел тогда совсем другой человек: Костя Киреев. Да, не думал он тогда, что это будет их последняя встреча.

* * *

«… Поверь мне, о Салех, смыслом западной жизни стало получение богатства и процветания, попытка застраховаться от неприятностей. Но неприятности никогда не кончатся. Неприятность с работой, с женой, с детьми, с размещением, и всякий раз, когда одна неприятность решена, появляется другая. Они решают одну неприятность за другой, и жизнь заканчивается, а неприятности остаются»…

Да, правда, неприятности имеют тенденцию оставаться. Особенно, если такое пишет твой давний агент – и пишет своему трехмесячному сыну. Ничего хорошего. Киреев поднял глаза от голубоватого листка бумаги с ровными рядами Арабской вязи. Разумеется, копия, и спрашивать, как Шефу попало это письмо, Киреев не решился.

В тот поздний вечер несколько лет назад в кабинете Белозерова было полутемно. Тяжелыми шторами завешено окно, в пепельнице, забитой доверху, окурки кубинских сигар, к которым пристрастился Николай Петрович еще в семидесятые, в Анголе, мешались с сигаретными бычками. Дым плотно висел под потолком. На столе теснились кофейные чашки. К карте на стене были пришпилены снимки воздушной разведки.

– Итак, Самир ненадежен. Думаешь, соскочил?

– Не знаю. Не уверен. До сих пор все шло…

– Так. Ты анекдот слышал – дочка рассказала. Прыгнул человек со 101-го этажа, летит-летит-летит… на уровне примерно двадцатого говорит сам себе: «Ну что, до сих пор все шло нормально…»

Оба невесело рассмеялись.

– Знаешь, Майор. Самое главное в разведке – даже не вербовка. Самое главное – вовремя соскочить. Так-то, – сказал Белозеров.

Да, теперь Кирееву приходилось ломать голову, над тем, как поступить с автором письма – агентом под агентурным псевдонимом Хоттабыч. Кличку эту палестинец выбрал себе в честь героя детской книжки, по которой он учился читать по-русски, в Харькове, в Центре подготовки.

– Ну что, Майор, что делать будем? – спросил Белозеров, доставая новую сигару. Киреев в ответ только плечами пожал.

* * *

От воспоминаний его отвлек голос помощника, адьютанта снизу, из прихожей:

– К Вам – Капитан Багиров, Николай Петрович!

– Проси! – он поднял глаза от папки на вошедшего, мимоходом мазнув взглядом по фотографиям на столе – слева Вера, верхом на своей любимице, а справа – жена, Ольга. С годовалой Верой на руках, обе улыбаются. Последний снимок Ольги: месяц спустя он овдовел.

Ах, Ольга, Оленька… Милая, любимая, единственная. Иногда, вспоминая жену, так страшно погибшую в автомобильной аварии, бравый генерал впадал в такую тоску и отчаяние, что не спасали ни любимые кубинские сигары, ни изрядные порции односолодового виски. Столько лет прошло, а он все тосковал по своей красавице с живыми умными смеющимися глазами, тонкой в талии, как тростинка. Помнил ее лицо так отчетливо, будто она минуту назад вышла из комнаты. Помнил и никогда не забывал.

Смуглый, подтянутый парень, одетый в скромную полевую форму с погонами Капитана, вытянулся перед его столом, и щелкнул каблуками.

– По Вашему приказанию прибыл – Капитан Багиров!

«Как же его звали – тогда, в Афганистане? – задумался Белозеров. – Правильно. Тоже Магомед, но вот фамилия у него была другая. Салиев! А ведь молодец – и вида не подает, что знал меня тогда как сержант, из моего же батальона. Что ж, грамотный парень!»

– Здравствуй, капитан. Думаю, засиделся ты на базе. Садись, разговор будет у нас длинный. Есть для тебя новое задание. Поважнее, чем разборка с предателем, что подорвал на Запад. И посложнее.

Генерал не торопясь извлек из кожаной папки одинокий листок с донесением, полученным вчера утром. Вот ведь дела: Киреев, что вербовал агента Хаттаба, уже на кладбище Сент-Женевьев Дюбуа в Париже, а сам агент по-прежнему при делах. И его информация по-прежнему острая и четкая: в Москве готовится масштабный террористический акт. Как сказал один летчик, тоже давний знакомец Белозерова? Чеченская война еще придет в Ваши дома? Вот она и пришла. В Москву. И только им под силу предотвратить этот кошмар. Ему и его офицерам.

Нужно найти людей, что готовят этот акт, узнать, где планируется террористическая атака, и зажать их плечами; плотно, очень плотно вести в Москве. Не допустить трагедии любой ценой. Такая вот задача для капитана… Багирова.

6. Москва. Весна 2001: Мовлади

Он вышел из метро на Пушкинской, прошел вперед по Большой Бронной, миновал Макдональдс. Фонтаны на Тверском бульваре еще не работали, но гуляющих было уже много. Стайки студентов сидели на спинках скамеек, выставив заляпанные весенней грязью ботинки на сидение. Он ненадолго задержался у газетного киоска, и какая-то сердитая баба, нечаянно с ним столкнувшись, пробурчала сквозь зубы:

– Чего выставился, нерусь? Понаехали в Москву, житья от вас нет, – и тяжело протопала ко входу в метро.

Он в стольких столицах побывал, видел и веселую Вену, и чопорный Лондон, и сумасшедший Нью-Йорк, и миражи Эмиратов… Жил там, работал. Оказалось, что к этой спокойной европейской размеренности, уверенности в том, что завтра тоже будет день, и будет письменный стол с компьютером и телефоном, и удобное кресло, и уютный, чистый и светлый офис очень быстро привыкаешь.

Он хорошо овладел немецким языком, прилично говорил по-английски, неплохо знал итальянский… На улице, в толпе его принимали за уроженца Тироля, Баварца или, в самом крайнем случае, за Итальянца: где находится Чечня в Европе знали лишь считанные специалисты-политологи, да пожилые учителя географии. И только здесь, в России он чувствовал такое неприятие, в городе, где он провел свою юность.

Он помнил, что дальше, на Бронной, было когда-то почтовое отделение. Если только его не закрыли… Нет, вот оно, на старом месте.

Он взял бланк телеграммы, написал: «Мама, доехал благополучно, все хорошо. Володя» и вывел наизусть вызубренный адрес. Пожилая тетка в окошке неохотно оторвалась от кроссворда и приняла телеграмму, он же вышел обратно на улицу, сощурился от режущего глаза солнечного света. В этом гребанном городе всегда слишком много шума. И солнце то не выходит совсем, то нещадно бьет по глазам и печет затылок. Уже через десять минут после пересечения МКАД у него начинало надсадно стучать в висках.

Где то далеко отсюда, в горах, наверняка расцвели маки, с низин доносится пряный аромат распустившихся яблоневых садов, и солнце ласкает лицо мягко, обволакивает, словно поцелуй любимой женщины. А здесь, в который раз подумал он, вокруг лишь угрюмые, расшатывающие нервы своим неприступным видом каменные джунгли. Как он раньше мог быть всей душой привязан к этому городу, к его вечно спешащей и агрессивной толпе, Мовлади теперь не понимал.

«Хватит ныть», – оборвал он себя. Все на редкость хорошо складывается. За несколько дней, проведенных здесь, он до хрена чего сделал – снял деньги со счета в банке, встретился с Дени, осмотрелся. Последнее было самым важным. Он обошел всю новую, недавно отстроенную часть Сосновки, располагавшуюся чуть в стороне от дачного поселка, где поселился сам, облазил узкие улицы с однотипными названиями – Дачная, Лесная, Осенняя.

Выяснил, сколько есть выездов из поселка, какие дома находятся под охраной. И, наконец, нашел и тот самый дом: добротный, трехэтажный, из белого кирпича. Большой участок – ни чета соседским шести соткам – обнесен был глухим каменным забором. Дом виднелся сквозь высаженные вокруг него стройные сосны, имелась и удобная наблюдательная площадка – пригорок справа, за забором, заросший невысокими молодыми березами. Ворота были тяжелые, железные, за ними пряталась будка охранника – это ему удалось рассмотреть, когда во двор въезжала черная выдраенная до блеска ведомственная машина. «Восемь ноль-ноль», – засек он время по часам. В восемь двенадцать машина выкатилась обратно. Заднее стекло было опущено, мелькнула седая короткая стрижка, властное лицо, тяжелый подбородок – и машина унеслась прочь, в сторону Москвы.

Дени разыскивать не пришлось, он сам явился следующим утром к нему во двор. Мовлади некоторое время незаметно наблюдал сквозь мутное стекло за слоняющимся по двору молодым парнем в темно-синем атласном спортивном костюме. Чего он ходит так странно, еле ноги волочет? Как будто всю ночь вагоны разгружал, и теперь у него колени подгибаются. И чешется постоянно, как невротик…. Ах ты мудель, ты что же думал, я не просеку?

Мовлади вышел из дома. Дени направился к нему, поздоровался:

– Іуьйре дика хуьлда. И ша веана? Как дома, все здоровы? Я – Дени, тебе сказали, да же?

Не отвечая, Мовлади шагнул к парню, сгреб его за грудки, отметил пустые остекленевшие глаза, расслабленную улыбку, застывшую на губах, и аккуратно, не слишком сильно ткнул его кулаком в солнечное сплетение. Дени охнул, согнулся пополам, заныл:

– За что?

Мовлади толкнул его к стене дома, навалился на него, яростно прохрипел в лицо по-русски:

– Все дело запороть хочешь, гад? Еще раз тебя, сука, вмазанным увижу, пристрелю, паскуда, понял?

– Кхета, кхетаме, – захныкал Дени. – Пусти, ваша. Виноват я. Больше не повторится.

«Дебил! Молодой же еще совсем! Всю жизнь спустить в иглу хочет? Да и как полагаться на него в деле, если он травится?» Выбора, правда, не было – Дени был единственным контактом, переданным ему в Москве. Придется поверить, что он еще не завяз в этой херне, и сможет легко бросить.

Мовлади отпустил его, и парень, охая и откашливаясь, осел на ступеньки дома. Он отдал распоряжения.

– Сними двушку где-нибудь на окраине, чтоб район потише. И найди мне гостиницу какую-нибудь, маленькую, спокойную. Забронируй пару номеров на июль.

Тот кивал, переспрашивал – вроде что-то соображал, торчок обдолбанный.

– Машина мне нужна. Чистая, – добавил он под конец. – И не особо приметная. Жигуль какой-нибудь старый. Усек?

– Не вопрос, конечно! – охотно согласился Дени. – Массо а данн, бертадан, позвоню тебе вечером.

– Дика, – кивнул Мовлади. – Теперь иди, делай, что я сказал. И помни, насчет герыча. Ко мне чтоб шнырем в слюнях не являлся!

– Я понял, понял, брат, зачем повторяешь? – обиженно закивал Дени и побрел к калитке.

Вечером он действительно позвонил, сказал, что нашел тачку – Жигули пятерка, в угоне не числится, ни в каких разбойничьих делах не замешана. Объяснил, что продавец живет в Подмосковном Пушкине, предложил завтра встретиться в центре и вместе рвануть.

– Что за продавец? – спросил Мовлади. – Нормальный? Не киданет?

– Что ты, брат, это мой кореш, – заверил Дени. – Я с ним…

– Ладно, – оборвал Мовлади. – Завтра в 4 на Тверской.

Выйдя из здания почты, он посмотрел на часы. До встречи с Дени оставалось еще минут сорок. Времени достаточно. Он неспешно пошел вперед по тихой Московской улице, мимо старых, еще XIX-го века, домов. Разглядывал вывески, появившиеся за те годы, что его здесь не было – новые кафе, магазины, офисы. Никто не обращал на него внимания. Проверился у витрины; потом еще раз – у входа в подземный переход: поправил шнурки на левом ботинке. Топорно, конечно, но… Вроде бы вокруг было все спокойно.

Да, пока что все шло зашибись. Все сделал правильно, нигде не налажал. Разве что только с этой наездницей. Он поморщился, вспомнив, как засветился пару дней назад, бросившись наперерез понесшей лошади. Чуть под копыта не угодил – джигит хренов. Валялся бы сейчас в Склифе с черепно-мозговой. Дебил! Тебя самого надо бы за грудки и башкой об стенку, как Дени. Мало того, что попер на глупый риск, забыв о деле, еще и привлек внимание местной телки.

Он запомнил ее красивое, узкое лицо, высокие скулы; темные гладкие блестящие волосы, доходившие едва до подбородка. Глаза, правда, в тот первый день не разглядел, теперь зато узнал бы их сразу – ясные, серые с прозеленью, цепкие – опасные. Дважды столкнулся с ней за несколько дней – значит, бывает в поселке часто. Владелица конноспортивного клуба неподалеку? Приехали! Наверно, жена какого-нибудь местного воротилы – богатая, нахальная. Скучает, наверно, пока муж занят заколачиванием бабла, развлечений ищет – вот же улыбалась ему зазывно, имя выспросила. Значит, постоянно тут крутится, запомнит его после этой истории наверняка. Может, конечно, она не рассмотрела его как следует в сумерках? Иначе придется менять хазу.

Сверившись со временем, он вернулся к входу в метро. Дени уже маячил здесь. Он увидел его издалека – модно прикинутый пацан, в узких джинсах, кислотно-яркой кепочке с крупной надписью FBI. Темные очки с зеркальными стеклами. Денди эдакий – Грозненского разлива. Надо будет ему сказать, чтобы гардеробчик сменил, больно внимание к себе привлекает, пижон.

Они поздоровались, спустились в метро. Дени показывал дорогу и явно был горд собой – выполнил первое порученное ему дело, решил проблему.

До Пушкино доехали на автобусе. Знаменитый на все Подмосковье наркопритон и разбойничья берлога встретила их неприветливо-грязным, лохматым ветром в лицо, собравшим, кажется, весь мусор, пепел и грязь с окрестных дорог. Над городом висели лохматые тучи, то и дело начинал накрапывать дождь.

Они свернули в переулок, прошли между двух одинаковых домов и попали в тихий двор колодцем, заплеванный и пустынный. Слева темнел выезд на улицу, справа – покосившиеся металлические ворота склада какого-то магазина, дом под снос таращился пустыми окнами, в мусорных баках копошились две облезлые кошки. В центре двора фырчали белые Жигули, в меру облупленные, в пятнах ржавчины у днища – то, что надо.

Дени рванулся вперед, заглянул в машину и потряс чью-то руку через окно. Мовлади подошел следом. Продавец – им оказался вертлявый прыщеватый оболтус лет 25 – кивнул ему, с заднего сидения уставились еще двое, один – весь проколотый, с сережками в ушах и в носу, второй – с выбритыми наголо висками и длинным хохлом на макушке. «Че за кунсткамера? – подумал Мовлади. – Где Дени откопал этих обсосков? Тачка у них хоть не угнанная?»

Но документы были в порядке. Двое с заднего сидения вышли из машины, Дени – за ними. Мовлади же сел рядом с водителем.

– Здорово! – парень сунул ему влажную ладонь. – Значит, смотри, тачка нормальная, ездит, как по рельсам. Ты не гляди, что она такая сраная на вид, на ней еще кататься и кататься. Ща, покажу.

Он сделал несколько кругов по двору. Мовлади убедился, что машина действительно на ходу, мотор не глохнет, глушитель не отваливается. Парень чего-то тарахтел про волшебные свойства автомобиля, и он прервал его:

– Ладно, беру. За полторашку.

– Э, ты че, чувак, попутал? Мы ж на штуку восемьсот договаривались, – заныл прыщавый.

– За такие бабки она у тебя еще кофе варить должна, усек? – отрезал Мовлади. – Давай доверенность, пока я не передумал.

Парень злобно покосился на него, выудил из бардачка доверенность. Мовлади протянул было к ней руку, но парень хмуро покачал головой:

– Деньги покажи.

– Жадный что ли? – усмехнулся Мовлади. – Жадность до добра не доводит.

– Бабло гони! – настаивал парень.

Мовлади вытащил из внутреннего кармана куртки конверт с деньгами. Парень углубился в пересчет, сунув ему прозрачную папку с доверенностью. Мовлади успел прочитать лишь имя «Перевозчиков Виктор» и начало адреса прописки «город Пушкино, улица Ленина», когда парень дернул его за рукав.

– Все точно, я сосчитал. Давай выйдем на минутку, мне там в багажнике забрать нужно кое-что.

Не глуша мотор, они вышли из машины. Мовлади все еще держал в руках доверенность, прыщавый же открыл багажник, порылся в нем, приговаривая:

– Один ключ тебе оставлю, а второй заберу, прости, мне нужно там… Елки, куда ж он завалился?

– Ну что, нашел? – нетерпеливо спросил Мовлади.

Хохлатый и проколотый топтались позади. Дени уже по-хозяйски уселся в машине.

– Ага, вот он, – парень выпрямился, зажав в руке тяжелый разводной ключ и неожиданно, с разворота, выбросил руку с ключом вперед и вверх.

Увесистая хреновина летела прямо в челюсть, и он с трудом успел уклониться. Поднырнул под локоть, и заточенным движением взял руку продавца-кидалы на излом. Ключ выпал на землю, и кидала, пронзительно взвизгнув, присел от боли. И тут страшный удар обрушился на затылок. Из глаз посыпались искры, свет на мгновение померк.

Сквозь красную пелену, рухнув на землю и сгруппировавшись, Мовлади словно во сне видел тяжелый ботинок, нацеливавшийся ему в лицо. Успел прикрыться, ослабил удар – но прилетело теперь сзади – по почкам. Еще раз – литой, резиновой дубинкой – в висок. Он выпустил прозрачную папку с доверенностью, и отрубился.

Очнулся он через несколько минут. Еще не открывая глаз, услышал над головой голос:

– Ишь, залил зенки-то с утра! Креста на вас нету, алкаши проклятые!

Мовлади с трудом сел, потирая гудящую от удара голову, смачно харкнул кровью. Ни машины, ни продавца, конечно, уже не было. Хохлатый и Проколотый тоже испарились вместе с доверенностью. В стороне, скорчившись, стонал Дени. «Полудурок! – выругал он себя. – Расслабился! Доверился нарику вонючему … бит овдал ву!».

С усилием поднявшись на ноги, он подошел к Дени, рванул его вверх, за затрещавшую под его пальцами майку. Тот смотрел жалобно и виновато. Под глазом разливался малиновый синяк.

– Ты где этих ублюдков нашел, а? Я же тебя спрашивал, продавец нормальный?

Дени заныл:

– Я думал, они нормальные, я ведь знал… Думал, четкие пацаны, я гердоз у них брал…

– Вот ты крыса, – простонал Мовлади. – Как его зовут, обсоска этого? Где живет?

– Витек зовут, – хлюпнул носом Дени. – Адреса не знаю.

– Витек, значит? – хмыкнул Мовлади. Выходит, доверенность была не липовая – он вспомнил строчки из документа «Перевозчиков Виктор Павлович, город Пушкино, улица Ленина». – Ниче, мы эту падлу достанем.

* * *

Витек Перевозчиков видел чудесный сон. Берег моря, золотистый песок, толстые волосатые пальмы. Пышногрудая мулатка с влажными зовущими губами улыбалась ему и манила шоколадным пальчиком.

– Ты че? Ты меня что ли? – уточнил он на всякий случай.

Та радостно закивала, и Витек, приосанившись, попер вперед, к хихикавшей из-за пальмы красотке. Он подходил все ближе, вот уже схватил красавицу за руку. Она часто задышала, заглянула ему в глаза и вдруг ткнула в подбородок чем-то холодным и произнесла хриплым басом с заметным кавказским акцентом:

– Здорово, шнырятина!

– Че? – не понял Витек, открыл глаза и немедленно заорал.

Прямо над ним скалилась белыми клыками в темноте рожа того хача, которого они вчера кинули на Пушке. У Витька в глотке пересохло от ужаса. Вообще-то не был он ни вором, ни бандитом. Честный барыга, короче. Отмотал два года, правда, – как лошара попался со стаканом на Лубянке. Ну да это дело прошлое.

А тут очень уж приперло, лавэ нужны были позарез – проигрался в карты, задолжал одному там реальному пацану. Ну и кореша посоветовали – тут, мол, Дени зверек заходил, расспрашивал, не продает ли кто тачилу. Наверняка, какому-нибудь его земляку хачмобиль понадобился. Так ты и кидани его, че такого-то, в ментовку ж не побежит – навешают еще чего нехорошего, зверь все таки, как никак.

Вот он и решился. Когда ехал на дело, чуть не обоссался от страха. Потом зато летел, как на крыльях – выгорело, все выгорело! Молоток ты, Витька, крутанский пацан! Ему и в голову не могло придти, что ара этот – азер или даг, хер их там разберет – сможет его выцепить. Да не просто выцепить, а вот так, среди ночи влезть в его собственную хату да еще со стволом.

Он попытался было снова заорать, но в глотке пересохло. Да еще этот гад со свинцовыми глазами ощутимо так саданул кулаком под ребра и предупредил:

– Еще взвизгнешь, грохну. Врубился?

Он отчаянно закивал – понял, мол, понял вас, добрый человек, не надо.

– Ключи от тачки где? – как будто между делом осведомился хач.

Витек дрожащей рукой ткнул в сторону книжных полок. Не спуская с него ствола, ара отошел к полкам, пошарил там, сунул ключи в карман.

– А запасные?

– О… они в ящике, в столе. Я щас достану…

– Лежать! – коротко скомандовал хач.

Голос не повышал, но Витек так и дернулся от его команды, вытянулся на диване. Все еще держа его на прицеле, хач вывернул ящик стола, извлек из кучи хлама связку ключей, сунул и ее тоже в карман. Потом взял со стола доверенность, быстро пробежал глазами – что он видит-то там, в темноте, глаза, как у кошки, что ли.

– Ты лежи, Виктор Андреич, год рождения 1977, лежи, отдыхай! – сказал тот на прощание. – Тебе торопиться некуда. И смотри мне, чтоб тихо было. А то адрес твой я знаю, на огонек зайду, если что.

Сказал и исчез, будто растворился в темноте. Только тихонько чавкнула прикрываемая входная дверь. А Витек так и остался лежать, на диване, боясь пошевелиться, матерясь шепотом и отдуваясь.