Текст книги "Историческая наука и теория социальных эстафет М. А. Розова"

2. Историография. Источниковедение. Вспомогательные исторические дисциплины

Начнем свое рассмотрение с историографии. Вот, например, монография В. И. Буганова «Отечественная историография русского летописания». Не имея возможности в кратком изложении дать разбор всего текста, остановимся на анализе отечественной историографии начального русского летописания. Более того, поскольку изучение летописей может вестись в самых различных аспектах, сосредоточим свое внимание на историографии источниковедческого метода.

Родоначальником изучения начального русского летописания В. И. Буганов считает В. Н. Татищева. Основной метод В. Н. Татищева – сравнение списков. В этих построениях интересны два аспекта – не только передача образцов источниковедческой критики, но и их совмещение, порождающее новый образец, дающий начало новой эстафете. С другой стороны, при анализе историографии источниковедения особенно наглядно видно, что источниковедение полностью ориентировано на поиск образцов, настолько, что даже если их нет в реальности – их требуется реконструировать, пусть с нарушением общенаучной логики исследования. Можно сказать, что поиск образцов – основная скрытая парадигма источниковедения.

Несколько сложнее анализировать историографию историографии. Возьмем для примера монографию Р. А. Киреевой «Изучение отечественной историографии в дореволюционной России с середины XIX в. до 1917 г.». Посмотрим, как излагается в ней проблема выявления историографических направлений в трудах дореволюционных историков.

В качестве основного вывода подчеркну, что историографические исследования необходимо лежат в русле поиска образцов и их воспроизведений, т. е. эстафет. И не только потому, что этому способствует сам материал, содержательно унифицированный, но и реальная ситуация истории исторической (как, впрочем, и любой другой) науки: историк неизбежно основывается на наблюдениях и выводах своих предшественников, либо принимая их и подтверждая, либо трансформируя, либо строя доказательство «от обратного». В любом случае он «работает» с полученным образцом. Но так ли обстоит дело в других областях исторической науки? Перейдем к рассмотрению ситуации в источниковедении.

Один из основных методов источниковедческого анализа – текстологическое изучение. Его изложению посвящена монография Д. С. Лихачева «Текстология». Приведем его описание основных приемов текстологического анализа.

«Основа текстологического изучения произведения – это сличение списков». На этой основе производится выявление копии, редакции, извода, архетипа, протографа и авторского текста. Сравниваются между собой и тексты разных произведений – как с целью выяснения их взаимоотношений, так и с целью обнаружения языковых норм соответствующего времени или места. В результате текстологического анализа строятся генеалогические стеммы, отражающие взаимоотношения списков. Поиск образца и сравнение с ним, анализ трансформации образца выходит на первый план при интерпретации соотношения текстов. Немаловажное значение имеет сравнение текстов и при установлении правильного чтения.

Из изложенного ясно, что весь текстологический анализ есть работа с образцами. Даже построение генеалогических стемм – это графическое воспроизведение схемы трансформации образца. В данном случае нас особенно интересует различение Д. С. Лихачевым типов передачи образцов – в разделе, посвященном анализу происхождения ошибок: действительно, если ошибки переписывания возникают при передаче образца по «продукту» деятельности, т. е. в ходе простого прямого копирования, то ошибки осмысления возникают при совершенно других механизмах передачи образцов. Но об этом мы будем говорить в следующих главах.

Важно также обратить внимание на тот факт, что далеко не всегда акты воспроизведения одного и того же образца суть одинаковые действия или, иначе говоря, элементы одной и той же эстафеты. Д. С. Лихачев различает не только механическое переписывание и осмысление, но и редакторскую правку текста, и литературную переработку. Результат всех этих действий в конкретном тексте может быть внешне один и тот же, но полученный совершенно разными способами… Таким образом, один и тот же фрагмент текста, кочующий из списка в список, из произведения в произведение может выступать каждый раз в виде образца разного типа действия – копирования, осмысления, переработки, а то и просто восприятия событий или типа их отображения.

Д. С. Лихачев свидетельствует об еще одной важной стороне источниковедческого анализа – о возможности выявить, что не только источниковеды, но и древнерусские переписчики действовали сугубо по образцам. Вот как он описывает работу писца: 1 – писец прочитывает отрывок оригинала; 2 – запоминает его; 3 – внутренне диктует самому себе текст, который он запомнил; 4 – воспроизводит текст письменно.

Источниковедение, естественно, не ограничивается текстологией. Но все его области так или иначе находятся в русле анализа образцов и эстафет. Изучение филиграней строится на наблюдениях, с одной стороны, за постепенной трансформацией исходного образца (например, «голова шута с семью колокольчиками»), а с другой – за размыванием оттисков с одной и той же филиграни.

Приведу еще один пример из области источниковедения, который, как представляется, со всей отчетливостью демонстрирует ориентацию на поиск образцов в этой области исторической науки. Речь идет о статье В. С. Семенцова «Проблема трансляции традиционной культуры на примере судьбы Бхагавадгиты». Правда, в отличие от всех ранее рассмотренных работ тут совершенно не учитывается нормативная система, ее влияние на трансформацию образца. Зато присутствует ряд весьма важных наблюдений.

Основная гипотеза этого исследования – «что существует неразрывная связь между развитием содержания данного текста и системой его передачи от поколения к поколению», тем самым уже изначально поиск ведется в русле трансформации образцов в рамках определенных эстафет.

При передаче ведийской культуры ученик поселяется в доме учителя на 12, 24, 36 или 48 лет, а иногда и на всю жизнь. Главной целью при этом было воспроизведение личности учителя – «новое, духовное рождение от него ученика. Именно это – живая личность учителя как духовного существа – и было тем содержанием, которое при помощи священного текста передавалось от поколения к поколению в процессе трансляции ведийской культуры». Таким образом, образец в данном случае – личность учителя. Но как же достигается его передача?

Ученик «будет духовным воспроизведением учителя в том случае, если он будет похож на него какими-либо чертами своего духовного облика: привычками, образом мыслей, оценок и т. д.». «Для воспроизводства личности, скажем, такого-то учителя необходимо и достаточно передать его ученику систему характерных для него деятельностей, включая их мотивацию,.. брахманический ритуал, заставляя ученика воспроизводить одновременно речевые, физические и ментальные компоненты деятельности учителя, обеспечивая воспроизводство его личности в ученике с поистине изумительной полнотой, ибо эти три параметра (слово, физическое действие, мысль), к которым следует присоединить еще мотив, описывают любое человеческое действие».

Это касается прежде всего воспроизведения по процессу деятельности и его связи с воспроизведением по продукту деятельности, а также механизма постепенного разрушения образца, происходящего даже при активном стремлении не допустить этого.

Вопросам преемственности между Ветхим и Новым заветами посвящена работа К. Спронка. Идея о блаженстве в загробном мире, сформированная в русле религиозного сознания на Ближнем Востоке, с расширением «сферы влияния» христианства претерпевает изменения, сталкиваясь с местными образцами представлений о «том свете» – это служит причиной разночтений в ветхозаветных и новозаветных текстах, отражающих в ряде случаев один и тот же образец, но после его взаимодействия с другими эстафетами или попадания в другую нормативную систему.

Близка по тематике работа Х. Фишера, посвященная анализу интерпретации греческих религиозных сюжетов в Египте греко-римского времени. При этом упор делается на произведения искусства и их интерпретацию, т. е. на образцы восприятия. Вообще это, пожалуй, наиболее интересная сейчас область исследования в русле поиска образцов и анализа механизмов их передачи и трансформации.

В более простом варианте это направление представлено в статье Ц. Недермана, рассматривающего влияние цицероновой традиции на представления о грехе, природе и происхождении государства в Западной Европе IV—XVвв. Если в работе Х. Фишера образец следовало еще реконструировать, то Ц. Недерман оперирует трансформацией очевидного образца.

Несколько иной вид исследования отражен в статье К. Шрайнера. Он на основе одного источника – поддельной привилегии папы Урбана II монастырю Хирзау – реконструирует образцы восприятия немецкого монашества в области истории, права, теологии. Работы в этом направлении появляются время от времени в исторической науке, но как правило, в качестве сюжетов в рамках изучения других вопросов, поскольку такого рода анализ сложен по исполнению и во многом базируется на данных психолингвистики и прочих, пока не очень знакомых историкам дисциплин. Статья К. Шрайдера – приятное исключение.

Таким образом, осознанное или подсознательное обращение к поискам образцов характерно не только для отечественной исторической науки. Особый интерес в области источниковедения вызывает работа Т. Зиккеля, посвященная изучению императорских и королевских дипломов и папских булл. Основной упор при этом делается на изучение образцов формы средневековых актов, что и не удивительно, поскольку этот вид источников очень стандартизирован. Следующий шаг был предпринят Ю. Фиккелем, обратившимся уже к анализу содержания и ищущим образцы восприятия ситуации в целом, а также, что тоже понятно, образцы решения юридических казусов. Надо отметить, что для дипломатики как раздела источниковедения (вернее, как вспомогательной исторической дисциплины) этот аспект особенно важен, т. к. в эпоху средневековья господствовало прецедентное право, т. е. основанное прежде всего на образцах восприятия реальных ситуаций. И здесь задача реконструкции образцов и механизмов их передачи и трансформации необходимо должна быть решена.

Таким образом, в той или иной степени к идее поиска образцов и анализа эстафет их передачи обращается большинство историков. Есть, правда, виды исторических исследований, для которых в целом подобное обращение не свойственно, но их анализ выходит за рамки данной темы.

Наблюдение над конкретными источниковедческими работами позволяют не только придти к выводу, что в них активно используются образцы и эстафеты, но и получить некоторые основания для более детальной классификации эстафет, причем добытые источниковедами опытным путем. Так, если Д. С. Лихачев в своем исследовании в основном обращается к анализу группы эстафет, передаваемых по продукту, то В. С. Семенцов – по деятельности. Однако внутри этих групп существует определенная дифференциация. При передаче эстафет по продукту Д. С. Лихачев дает основания для различения их по отношению к продукту. При копировании текста деятельность писца находится на пересечении двух эстафет (в целом, конечно, значительно большего их числа, но для данного аспекта важны два) – приемов копирования, переписывания и самого текста. При этом текст выступает в качестве переменной, а приемы копирования – постоянной составляющих деятельности писца. При осмыслении текста основа деятельности состоит во вписывании текста в изменившуюся нормативную систему; а отсюда также пересечение эстафеты текста и нормативной системы. В этом случае текст как целое выступает как нечто постоянное, а отдельные его компоненты – как переменные. Совсем по-другому дело обстоит в случае использования некоего текста как образца при создании нового произведения. Здесь уже сам текст как целое есть нечто переменное, а отдельные его компоненты – постоянные. Более простое различение можно производить по тому, что именно в образце-продукте подлежит воспроизведению: он в совокупности своих черт (копирование), его содержание (осмысление) или его форма (переработка).

В статье В. С. Семенцова речь идет в основном об эстафетах, передаваемых по деятельности. Однако и здесь можно провести некоторую дифференциацию. Это, во-первых, воспроизведение с реконструкцией некоторых, в основном ментальных, компонентов и без таковой, в надежде, что точное воспроизведение проявленной деятельности с неизбежностью приведет к воспроизведению ментальных компонентов. А во-вторых, различение физического, словесного и ментального воспроизведения, а в рамках словесного – физического и ментального компонентов.

Подводя итоги данной главы, можно сделать вывод, что имплицитно (по большей части) в работах действительно присутствует ориентация на поиск образцов и эстафет. Это, безусловно, аргумент в пользу применимости теории социальных эстафет в исторической науке, однако с таким же, возможно, успехом на нее претендуют теория традиций, преемственности и социальной памяти. Поэтому в следующей главе мы обратимся к разбору этих теорий и их роли в историческом исследовании.

Глава 4 «АТОМАРНЫЙ» УРОВЕНЬ ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

ВОПРОСЫ ТЕОРИИ

Итак, в ходе нашего рассмотрения мы пришли к выводу, что «атомарный» уровень исторического исследования в неявной форме присутствует в конкретных разработках, но, как правило, на неосознанном уровне, вне теоретико-методологического осмысления. В то же время, как представляется, пришла пора переходить от неявных, невербализованных и неосознаваемых установок к формированию исторической теории «атомарного» уровня.

Впрочем прежде, чем формировать такого рода теорию, имеет, видимо, смысл посмотреть, нет ли каких-либо соответствующих наработок среди ныне существующих теорий. Подобный вопрос может показаться парадоксальным, ведь если такая теория есть, то она должна быть известна историкам, которые опять-таки должны на нее опираться. Но весь интерес заключается в том, что на сей день практика исторического исследования и теории, связанные с исторической картиной мира, существуют абсолютно раздельно: они разрабатываются в рамках разных научных сообществ – первая среди историков, вторые преимущественно среди философов; они публикуются в разных изданиях, обсуждаются и утверждаются как научные направления в разных учреждениях.

Это приводит зачастую к тому, что представители этих направлений очень слабо осведомлены о положении дел в пограничной, смежной области. «Возникает впечатление, что на Земле существуют несколько совершенно различных цивилизаций. Их служители добровольно замыкаются в границах своих культурных микрокосмов».

Именно поэтому поиск, который мы собираемся предпринять, вполне оправдан и, более того, как мне кажется, необходим.

1. Традиции. Преемственность. Социальная память

Прежде всего наше внимание должно привлечь активное бытование в исторической науке таких направлений, как изучение традиций и преемственности. Эти направления весьма распространены и популярны. Правда, «до сих пор не существует общей теории традиций», но сама распространенность этого понятия показательна. Что понимается под традицией? «Традиция – исторически сложившиеся и передаваемые из поколения в поколение опыт, практика в какой-либо области общественной жизни, действительности и т. п.; обычная принятая норма, манера чего-либо». А. К. Уледов пишет: «Традиции – это социальные механизмы закрепления, воспроизведения, обогащения и передачи общественного опыта». Ю. В. Бромлей, говоря о традициях, отмечает, что они отличаются устойчивостью, обеспечивают на протяжении достаточно длительного периода передачу из поколения в поколение в рамках одного общества или его отдельной части повторяющихся образцов поведения и деятельности, ценностей, ориентаций и верований.

Если пытаться суммировать указанные выше высказывания, то можно сделать вывод о том, что разными авторами под традициями понимается то механизм передачи социального опыта, то его содержание. Второе понимание встречается чаще, однако и оно не является достаточно четко разработанным. Кроме того, при таком подходе за пределами внимания исследователей остается вопрос о том, как именно происходит передача социального опыта. Впрочем, четкого ответа на этот вопрос нет и при первом подходе к пониманию традиций.

Еще один существенный недостаток – статичность понимания традиций. Ю. И. Бокань и А. Н. Антонов делают попытку преодолеть его, используя в своей работе такие понятия, как «норма», «образец», «стереотип», «программа», «практическая идея», однако,

поскольку их соотношение определяется лишь частично, выход из тупика оказывается весьма затруднительным. Как представляется, основную негативную роль здесь играет противопоставление традиций и новаций и следующая из него необходимость их различения. По сути, речь все время идет о двух разных процессах – сохранения традиций и появления новаций. Ниже мы попытаемся рассматривать их как единый процесс.

Проблема исторической преемственности является как бы другой стороной проблемы традиций. «Преемственность – это связь между различными этапами или ступенями развития как бытия, так и познания, сущность которой состоит в сохранении тех или иных элементов целого или отдельных сторон его организации при изменении целого как системы, т. е. при переходе его из одного состояния в другое». Таким образом, в центре внимания оказывается именно момент перехода нового в старое и появление нового.

Приведу следующую аналогию: рассмотрим исторический процесс как отснятую кинопленку. Тогда элементы, повторяющиеся из кадра в кадр, есть традиция, а элементы, общие для двух соседних кадров, – преемственность. За пределами нашего внимания остаются два момента: почему и как именно происходят изменения, возникают отличия между последовательным рядом кадров. Но эти вопросы не находят ответа в рамках интерпретации понятий традиции и преемственности.

Если пытаться соотнести понятие образцов (будем пока все же применять это обозначение, оно не столь расплывчато, как традиция), норм – нормативных систем и преемственности, то получится, что образцы и нормативные системы образуют синхронный срез, а преемственность – диахронный. Но к этому мы еще вернемся.

Еще одно направление, близкое к рассматриваемым здесь проблемам, – изучение социальной памяти. Одним из первых начал заниматься этим Я. К. Ребане. «При анализе социальной памяти следует различать: 1 – социально-культурные средства, с помощью которых передается информация; 2 – значимую информацию, т. е. смысловое, познавательное содержание, которое передается с их помощью… носителями социальной памяти являются: 1 – орудия производства; 2 – объективные социальные отношения: 3 – язык в широком смысле слова».

А. С. Уйбо отмечает, что «типология исторических источников, которые можно рассматривать в качестве носителей социальной памяти, выглядит следующим образом: 1 – языковые: письменные, устные и прочие знаковые источники; 2 – вещественные: орудия и продукты труда, вещи в широком смысле слова; 3 – поведенческие: социальные отношения в широком смысле и все то, что зафиксировано в типах социально-культурного поведения – особенности бытовой культуры, обряды, обычаи, ритуалы».

Существуют и некоторые различия в понимании социальной памяти; если для Я. К. Ребане социальная память – это хранилище, то для В. А. Ребрина – это процесс.

Изучению социальной памяти посвятил монографию В. А. Колеватов. Очень важно включение в социальную память имплицитно присутствующей информации. «Такая прямо невосприеимаемая информация оказывает на человека воздействие, степень которого трудно измерить, но влияние которого на мировосприятие личности неоспоримо. „Неявная“ информация связана с носителями „явной“ информации – миром культуры в целом и в особенности со знаковыми системами. Одни и те же изображения (картины, скульптуры, тексты) „прочитываются“ неодинаково в разные исторические эпохи. Объем получаемой при восприятии текста или изображения информации зависит также от уровня усвоения культуры. Поэтому информация, „недоступная“ для одного человека, оказывается доступной для другого».

Обратим внимание на следующее построение: социальная информация передается через орудия, средства и продукты труда в виде навыков, традиций, ритуалов и т. п. Как представляется, здесь смешаны два принципиально разных вида передачи информации – один из них идет действительно через орудия, средства и продукты труда, а другой – через приобретение навыков, традиции и ритуалы. При этом первый реализуется через осознание, а второй – через подражание.

Увидев нож, человек может путем размышлений или опытным путем понять, для чего он предназначен (но вероятность адекватности результатов такой реконструкции истинной функции предмета не слишком велика). Но он может получить ту же информацию, даже более точную, подражая действиям другого человека, использующего нож. Это весьма упрощенный пример, но по сути два данных вида передачи социальной информации различаются принципиально.

Однако в случае, если мы будем опираться на определение социальной памяти как специального социального института, а процесса ее функционирования и формирования как целенаправленного, то данное направление нас не слишком интересует, т. к. это не «картина мира», а отдельный, весьма частный ее фрагмент. Гораздо более перспективно в этом аспекте понимание социальной памяти как некоего хранилища, формируемого естественно-историческим путем.

Но и в этом случае в общем-то ответа ни на один интересующий нас вопрос мы не получаем. А вопросы это такие: что именно передается из поколения в поколение; как передается; на каких носителях происходит передача.

К сожалению, ни одно из рассмотренных выше направлений – анализ традиций, преемственности и понятие социальной памяти – не дает ответа на все поставленные вопросы. Но и это не самое важное – существенней то, что они, в ряде случаев выдвигая интересные и значимые положения, не стыкуются между собой, хотя некоторые мотивы «кочуют» из направления в направление.

Существует, на мой взгляд, еще и методологическая ограниченность всех трех направлений. Если традиции понимаются прежде всего как «великий тормоз, это – сила инерции в истории», то при понимании преемственности в центре внимания тоже оценочные характеристики, но с обратным знаком – преемственность обеспечивает сохранность прежде всего положительных, прогрессивных элементов накопленного человеческого опыта. Понятие «социальная память» вроде бы лишено оценочных характеристик, нейтрально относительно прогрессивных и регрессивных элементов опыта, но и не объясняет причин их сохранения и передачи.

Тогда перед нами встает задача найти некую теорию, которая отвечала бы на наши вопросы или, по крайней мере, создавала предпосылки для получения ответов.