Текст книги "Евангелие от Крэга"

Принцесса догадалась, что королева Ушинь называет так не только свои острова, но и обитающий на них народ.

– Мне пора. – Ушинь сияла свой фартук из рыбьей кожи и, сложив, поместила в корзинку, старательно расправив углы, – как показалось принцессе, это было сделано для того, чтобы укрыть от посторонних глаз певучую животинку, чей вид будил какие-то смутные воспоминания. – Мой муж и господин прислал бы за мной лодку, но сегодня он не властен над морской стихией…

– Ушинь, вы не успеете моргнуть, как будете дома, – не могла сдержать улыбки мона Сэниа. – Честное слово, это совсем не страшно. Я сейчас.

Она вернулась в комнатку Касаулты, чтобы подвинуть к ней поближе новорожденную. Ушинь между тем вышла на солнечный луг, жмурясь от яркого света.

– Э-э, бабулька, можно тебя на минуточку? – услыхала она над самым ухом.

Это, несомненно, была незабываемая пара – крошечная розово-серебряная женщина и полуголый верзила, словно обмазанный дегтем с головы до громадных четырехпалых ступней.

– Дай-ка сюда. – Харр по-Харрада бесцеремонно вытащил у нее из корзинки опустевшую флягу; встряхнув, откупорил и с горестным подвываиием выцедил последние капли.

– Анделисова слеза… – пробормотал он сокрушенно. – Где ж это видано такой благодатью да конечности грешные обмывать! Грех. Грех, бабулька. Радость надо людям дарить, а не на землю лить.

Он с горестным вздохом возвратил королеве пустую емкость.

– Ты, как в другой раз будут кликать повитуху, меня возьми. Подмогну. Да не думай, я задаром.

– Благодарствуй, милый юноша, – совершенно серьезно ответила серебряная королева, – я справлюсь. А ты найди дорогу к моему дому, и мои дочери изукрасят твое чело, а древние боги осенят своей благодатью.

– Заметано, – сказал менестрель, хлопая Ушинь по плечу.

В этот момент мона Сэниа вышла из шатра.

– По-Харрада! – взвизгнула она. – Перед тобой королева этих островов!

Обернувшиеся на ее крик дружинники все как один преклонили колена. Юрг немного помедлил, но, вспомнив о возложенной на него дипломатической миссии, решил, что маслом каши не испортишь, и присоединился. Один Харр остался торчать, как Александрийский столп, почесывая одной босой ногой другую.

– Не гневайся, моя милая, – проговорила своим журчащим голоском Ушинь. А ты, сын черной Ночи и хмурого Вечера, и впредь не подлаживай свою речь под чужой голос. Такие, как ты, милы первозданным. Да будет благословен ваш бирюзовый дол!

– Я сразу же вернусь, – шепнула мона Сэниа и, почтительно обняв Ушинь, которая не могла удержаться от того, чтобы пугливо прикрыть глаза, исчезла вместе с нею.

Дружинники подымались, отряхивая штаны.

– Это что за слово дивное – би-рю-зовый? – старательно выговорил непочтительный певец.

– Камень такой, – пояснил Юрг. – У вас что, не встречается? Точь-в-точь как глаза у… у Касаултовой дочки. Имя-то она пусть сама придумывает.

– Ты ж вроде ее нарек, а ты – властитель, твоя и воля.

– Не городи чепухи. По нашим обычаям сыну выбирает имя отец, а дочери мать… Впрочем, иногда это обоюдно. А Фирюза – так прозывают красавиц с голубыми глазами у нас в тех странах, где это – большая редкость; там все больше черные.

– А красных не бывает?

– Бывает. У белых крыс.

Над только что получившим свое название Бирюзовым Долом, примерно на высоте птичьего полета, возникла Сэнни, высматривая себе свободное место для окончательного появления. Гуен с радостным кличем, способным довести кого угодно до заикания, ринулась ей навстречу, и принцесса позволила себе несколько секунд так любезного ее нраву свободного падения. Но стоило гигантской сове поравняться с ней, как она исчезла, чтобы в тот же миг очутиться рядом со своим супругом. Гуен затрясла головой и подняла торчком затылочный гарпиевый гребень – эта способность людей только-только начать игру, а потом пропасть неизвестно как, доводила ее до бешенства. К счастью, характер у нее был отходчивый.

– Пришлось спасаться бегством, – весело сообщила принцесса. – А то алэловы дочки из чувства симпатии чуть было меня не разрисовали. Представляете – я да с маргаритками во лбу.

– Твоему лбу пристала молния, – с неожиданной галантностью изрек менестрель.

– Да уж, – согласился Юрг. – И как там дочки?

Мона Сэниа помялась:

– Да на чей вкус… Глазастенькие, губастенькие – есть в них что-то рыбье.

– Ну это не по мне! – не смог, как всегда, удержаться по-Харрада. – Это еще какая рыбка – если взять, например, барракуду… – Флейж да еще Эрромиорг, как старший, только и были способны как-то умерять варварскую непосредственность тихрианина.

А непосредственность фонтанировала вовсю:

– Пир, пир, пир, мой кастрюли до дыр, мясо жарь на вертелах, будет пышно на столах.

Юрг поморщился – поэтические экспромты менестреля находились тоже на пещерном уровне.

– Делу – время, а потехе – час, – проговорил он с удивившей его самого назидательностью.

– Да, – подхватила его мысль жена, – я сверху присмотрела прелестнейшее плато на северном склоне хребта, трава свежая, не выжженная – будем ставить там загон для коз и конюшни. От центральной просеки туда пойдет плавный спуск, так что давайте подсчитаем наших сервов, их-то в первую очередь придется выдворить за пределы Бирюзового Дола, вот вам еще пристройка к стене…

– Дорогая, не все сразу. Ты не забыла, что мне нужно на минуточку слетать на Землю? Я же Стамену обещал.

– Ладно, а как только вернешься, я на минуточку загляну на Тихри – ты не забыл, что я должна посоветоваться с Лронгом?

– Мне б так жить… – с захлебом вздохнул Харр по-Харрада.

* * *

Юрг неторопливо шагал по свежерасчищенной просеке, и исполинские хвойные, так похожие на корабельные шишкинские сосны, чуть наклоняясь друг к другу, смыкались у него над головой. Старая просека не была прямой, следуя неровностям рельефа, но и теперь угадывалась безошибочно. Судя по аккуратно увязанным охапкам сучьев и плоским брикетам спрессованной хвои, она была затянута порослью цепкого безъягодного можжевельника, необычайно пахучего, с длинными мягкими иглами. Под ногами хрустели крошечные, как горошины, шишечки, под ними должен был залегать ровный камень. Юрг поковырял сапогом почву, но до твердого слоя не добрался. Видно, дорогу мостили в незапамятные времена, и делали это умело; вот только петляла она как-то непредсказуемо и нелогично. Покрытые мелкой плотной чешуей стволы уходили вверх метров на тридцать, заканчиваясь компактной сизой кроной; рассматривая остров с изрядной высоты зависшего кораблика, он не мог определить точно, как широка эта лесная полоса, пролегшая вдоль хребтины протяженного острова, но самую пышную ее часть, прилегающую к Бирюзовому Долу, он еще тогда про себя окрестил Воротником Игуаны.

Где-то вдалеке, за очередным поворотом слышался треск, истеричные взвизги пилы и мягкое буханье – сервы тут же прессовали хвою. Бережливые ребята. Как только Юрг узнал у караульного Дуза, что мона Сэниа на просеке, он рванулся туда чуть ли не рысью, успев лишь поцеловать спящего Ю-ю, но, очутившись в тени сизо-зеленой чешуйчатой колоннады, он разом припомнил все колдовство папоротниковой ночи, и ему вдруг до чертиков не захотелось вливаться в общую суетливую толпу славных братьев по оружию и их жукообразных механических слуг. Ведь была же мысль – шугануть их отсюда и хоть несколько дней провести с женой в отнюдь не целомудренном уединении. Ах да, теперь ведь еще и Касаулта – ну нянька не в счет. И надо ж было затеять его дражайшей половине всю эту сутолоку! Конечно, понять ее можно – улетел на минутку, а проторчал на Земле около суток. Разумеется, он передал через Киха, что непредвиденная задержка – Стамена перевели в Балтимор, а там уже весь медперсонал принял стойку и языки от предвкушения его, торговой, кровушки повысовывал дорвались до волшебства. Пришлось огорчить эскулапов, категорически заявив, что он – не ходячая селезенка, чтобы что-то там им на потеху да диссертаций вырабатывать, эдак ведь они и до головного мозга доберутся, только позволь; вот помрет – пожалуйста, можете развлекаться на вскрытии. Юмор был еще тот, но это от удручающего контакта со Стаменом: тот уже сегодня мог бы подняться на ноги, если бы не полнейшая, непобедимая депрессия. «Понимаешь, – тусклым, шелестящим голосом поведал он другу, – не могу спать: как только закрываю глаза – барахтаюсь в липком тумане, как муха в патоке, и каким-то не моим, посторонним умом понимаю, что никогда и ничего не смогу сделать для моей девочки…»

Юрг что-то бодренько наврал ему относительно победительных планов, прекрасно понимая, что на самом деле никогда больше не возьмет с собой этого закоренелого материалиста, не способного принимать любое волшебство таким, какое оно есть.

Не годился Стамен для других миров.

Всю обратную дорогу от Балтимора до Барсучьего Юрг механически пробегал глазами подсунутые ему медицинские экстренные выпуски: ничегошеньки не понял и не запомнил кроме того, что вспомогательное белокрысиное воинство потеряло энное количество лап и хвостов. Нет, с медициной надо было завязывать. Тем более что в его крови исследователи всех пяти континентов не нашли ровным счетом ничего.

И вот теперь он шел – все медленнее и медленнее – по такому земному лесу, и налево и направо расстилались такие земные белые мхи, одновременно ломкие и пушистые, и кое-где из них торчали абсолютно земные боровики… стоп.

Налево уходила тропинка. Никто из тех, кто по-быстрому расправлялся с можжевеловой порослью и уже ушел далеко вперед, не обратил на нее внимания, потому что выдавал ее только не такой пышный, как везде, мох; но четкая прямизна этой заросшей тропы и темнеющий холм, к которому она однозначно направлялась, не оставляли сомнений в том, что она проторена человеческими ногами. Юрг сошел с дороги на тропу, постучал каблуком – под белым моховым настилом гулко отозвался камень. Не раздумывая, он двинулся к холму.

Вблизи это бурое сооружение не казалось таким внушительным приблизительно два человеческих роста. Кажется, примитивное, глинобитное жилище… Нет. Вовсе не жилище. Элементарный термитник. Конечно, не такой, как в Африке, но очень похож. И давным-давно покинут обитателями. До середины обложен седым мхом, как снегом занесен, и ни одной дырочки. Тропинка делает вокруг него аккуратную петлю и идет дальше, к такому же конусу. Забавно. Это все равно как если бы у нас в нашем бору под Асташковом асфальтировали дорожки от одного муравейника до другого. Ну, пойдем дальше!

…собственно говоря, а почему? Он же искал Сэнни, и если идти, то вместе с ней, а для страховки еще прихватить…

Ни хрена себе муравейничек! Метров пять. А дырку-то сделали не насекомые – она точно в человеческий рост, да и по ширине на не слишком толстопузого. Тук-тук, кто в теремочке живет? Да видно, что никто не живет. Отель открыт для постояльцев. Как говаривали в старицу, пожалуйте на халяву!

…хоть десинтор-то сними с предохранителя, кретин! Где фонарик? Нету. Зажигалка? Отдал Харру. Дерьмо ты, а не космолетчик…

Кажется, меня кто-то обозвал кретином? И справедливо. Я действительно недоумок. Потому что мечтал обойтись без волшебства. Но там, где ты, Сэнни, там всегда… Нет, это даже не магия. Особенно когда ты такая, как сейчас. И как тогда, в папоротниковую ночь…

Юрг очнулся от малоприятного ощущения, что рядом, вплотную к нему, кто-то проползает. Он замер, сдерживая дыхание, и осторожно приоткрыл глаза – на него полз белый мох. Седоватые комья выдирались из обшей массы и торопливо подкатывались к нему, тычась под спину, которой он опирался на стенку термитника. Лаз, через который он каким-то образом успел выбраться наружу, уже был затянут кружевной пеленой; его видавшая виды куртка, с прошлой ночи еще и приукрашенная пятилепестковыми горелыми пятнами – следы огненных цветов, – лежала рядышком, притиснутая снятым с предохранителя десинтором. Под нее тоже подползали моховые шустрые комочки, и она шевелилась, как живая. Юрг поднялся на ноги, пошатываясь – странное дело, ведь всего триста кубиков сегодня перекачали Стамену, а состояние обморочное, как у благородной девицы после первой ночи с эскадроном гусар летучих… Черт побери, а был ли он сам сегодня на высоте? Память не сохранила ничегошеньки, даже интерьера термитного отеля, но оставила твердую уверенность, что – был.

И на том спасибо.

Издалека, оттуда, где должна была пролегать просека, доносились голоса видно, дружинники после трудов праведных решили прогуляться до дома пешком, подышать можжевеловым терпким духом, которым исходила каждая вязанка сучьев с кольчатыми смолистыми срезами. Юрг глубоко вздохнул, и память принесла нежный фимиам персидской сирени, и аметистовый отблеск мха, устилавшего изнутри термитник…

Он не удержался и, благоговейно зажмурившись, ткнулся носом в моховую завесу, уже укрывшую вход в их приют неистовой любви. Из термитника отчетливо несло рыбой.

VII. Гарем по-тихриански

Такие надменные, непроницаемые морды мона Сэниа видела разве что в Королевском Совете собственного отца – потому-то в свое время и держалась от него подальше, опустошая охотничьи угодья сопредельных лепных земель. Отправляясь на Тихри, она рассчитала, что эффектнее всего будет предстать перед этими кочевниками в роли блистательной владетельницы далекого мира – в сиреневом, усыпанном аметистами и затканном серебряными лилиями платье, подхваченном под самой грудью (чтобы создать иллюзию длинноногости).

Не помогло.

Пять пар глаз, подсвеченных алыми бликами ритуальных одежд, глядели на принцессу – или, вернее, сквозь нее – с высокомерным равнодушием. Замечание командора, что-де «мужики – везде мужики, они на красоту – что коты на сметану», по всей вероятности, было справедливо в границах земного космодрома. Или чуточку шире. Но не здесь. Мона Сэниа чувствовала, что на вопросы, которые она задавала знатнейшим мудрецам княжеского двора, у них нет ответа – но ведь они и НЕ ПЫТАЛИСЬ найти хоть какой-нибудь ответ.

Она сделала еще одну попытку:

– Тогда ответьте мне, о стражи законов Незакатного, почему в страшном месте, именуемом Адом, мои воины не утратили свою способность мгновенно перелетать с одного места в другое, в то время как все волшебство, известное моему супругу, потеряло свою силу?

Один из солнцезаконников тоскливо поглядел на потолок четырехугольной воинской палатки, по которой стучал монотонный несильный дождик:

– Чужедальняя владетельница, твои полеты, как и способность всех твоих воинов, – это не волшебство, а естество. Из твоих слов следует, что исчезнувший Кадьян, хаттатутарх Оцмара Великодивного, ограничил свои заклятия волшебством, а не естеством. Мы же блюдем законы, управляющие естественной стороной жизни на Дороге Лроногирэхихауда Милосердного. Кудесная сторона нам чужда, и вопросы о ней не найдут ответа в наших умах.

Последнее в самых различных вариациях, почтительно и не очень, она выслушивала уже в двадцатый раз.

Принцесса зябко повела плечами – и стоило ради этих козлов, как говаривала Таира, облачаться в лучший свой наряд! Только пыли насобирала длинными юбками. Сибилло, притулившийся сзади всех, отлепился от стенки, неслышно скользнул к чудом спасенному от пожара креслу, которое было сейчас предоставлено знатной гостье, и подсыпал ореховой скорлупы в маленькую жаровню, стоящую у ее ног. Затрещало. Мона Сэниа инстинктивно подобрала юбку.

– Хорошо, – сказала она устало. – Последний вопрос: если не вы, то кто же?..

Равнодушное молчание. Впрочем, иного она не ждала. Да-а, разжиревшим охламонам из захолустного Орешника, которые лебезили перед престарелым сибиллой, было до этих истуканов как до небес!

– Все свободны! – резко проговорила она, подымаясь.

Солнцезаконники поднялись только тогда, когда встал молчавший все это время Лронг. Он махнул рукой, и они, накидывая на себя полы верхних одежд, чтобы уберечь от дождя свои многомудрые головы, степенно покинули зал заседаний.

– Распустил ты их, стервецов, – с ненавистью проговорила принцесса, глядя им вслед.

Лронг снял с себя парадный княжеский плащ и накинул ей на плечи. Плащ оказался бесподкладочным и кусачим.

– Это уже не существенно… – проговорил бывший лекарь каким-то странным, донельзя угнетенным голосом.

Мона Сэниа вскинула на него ресницы – неужели на него так подействовал ее царственный наряд? Да, похоже – в его словах звучала неуемная грусть, совсем как прежде, когда он говорил ей: «…если я когда-нибудь забуду тебя, неназванная…» Но в палатку заглянул Сорк, все это время мокнувший под дождем, и напустил целое сонмище прислужниц с подносами, кувшинами, подушками и прочей совершенно ненужной ерундой. Обрадовался только сибилло, вообразивший, что теперь-то и настанет черед тому, ради чего их собрали они с Лронгом наконец «примут принцессу по-княжески».

– Ну хватит суеты, – сказала мона Сэниа, присаживаясь на подушки, чтобы не возвышаться на тронном кресле. – Гони всех, и поговорим.

– Я не смог тебе помочь, – сокрушенно покачал головой Лронг, это у него вышло как-то по-старчески. – На моей дороге сейчас около пяти сибилл, и я посылал ко всем своих самых быстрых вестниц. Но на твои вопросы никто не смог дать ответ. Заклятие, наложенное таким могущественным колдуном, каким был Кадьян, нерушимо.

– К дальним сибиллам посылал, – проворчал себе под нос старый шаман. Ответят они, как же! Недопески. Молоко на губах не обсохло, чтобы князю советы подавать…

– Помолчал бы ты, – с досадой обронил Лронг. – Сам ничего сообразить не можешь, даром что преджизней прожил более, чем перлов в моей казне.

Мона Сэниа тихонечко вздохнула – у нее тоже были кое-какие надежды на этого выживающего из ума ворчуна. И напрасно. Вот и сейчас он, вместо того чтобы думать, строил какие-то нелепые гримасы. Видно, впал в свое обезьянье детство.

– Тогда мне пора, – сказала принцесса, кивая Сорку. – У тебя ведь и без меня забот выше головы, как всегда бывает в начале Правления, не так ли? Кстати, как там Вечная Чернавка? Отстали от нее твои красноштанники?

– Не удручай себя моими бедами. – Лронг покачал головой так безрадостно, что у моны Сэниа сердце перевернулось.

Да и глядел-то он на нее так, словцо видел последний раз в жизни.

– Что с тобой, Травяной Рыцарь? – она порывисто шагнула к нему и положила руки ему на плечи. – Говори, если действительно считаешь меня своим другом! Что, до Чернавки таки добрались?..

– Нет, пока я ее прячу здесь, в гареме. Паянна помогает.

– Что-что? В гареме? У тебя есть гарем?

Выражение бесконечной грусти на черном лице сменилось легким недоумением:

– Так… как же без гарема? Он – не мой, он вообще… княжеский.

Ну да. Вероятно, в здешнем представлении князь без гарема – это все равно что король без трона.

– А что значит – здесь? Не держишь же ты свой гарем в этом походном лагере?

– Так это ж гарем и есть, – хихикнул сибилло.

Принцесса недоуменно покрутила головой. О гаремах она знала только из сказок, которыми развлекал ее Юрг в золотом подземелье ее осажденного замка, и это название как-то невольно ассоциировалось в ее представлении с обязательной роскошью, пышнозадыми красавицами и угрюмой бесполой стражей. Правда, когда они шли сюда от четырехцветного полотнища, по которому она безошибочно нашла лагерь Лронга, ей бросилось в глаза многоцветье крошечных палаточек и шатров, соединенных легкими временными переходами; ей и в голову не пришло, что населяли этот пестрый муравейник одни женщины.

– Паянна присоветовала, – завистливо шепнул сибилло, – говорит – бабы лучше цепных псов, чуть беду учуют – такой гвалт подымут, что только ноги уноси. Бабий слух самый что ни на есть сторожкий. Это она верно сообразила.

– Ну и ну, – покачала головой принцесса, – не знала, что и сказать на то, что благородного рыцаря охраняли визгливые женщины. – Может быть, надежнее приспособить какой-нибудь город под новую столицу? С укрепленным дворцом, стражей надежной…

– Это все делается, – отмахнулся Лронг, – столицу готовят, туда уже и знать потихоньку перебирается. Только я пока отсюда двинуться не могу – надо придумать, как быть с сокровищницей.

– Хочешь, я подниму тебя в небо на моем кораблике, и ты сверху присмотришь себе место для нового хранилища?

Лронг печально покачал головой:

– Это не поможет – когда они до меня доберутся, голубая звезда сама приведет их к новому месту.

– Постой, постой, – спохватилась принцесса, – а куда же сейчас переправляют все твои запасы жемчуга? Караван на виду, стражи не так уж и много; если бы кто-нибудь хотел все это захватить – сделать это можно было бы давным-давно.

– Перлы – это всего лишь деньги, они по рукам ходят только для порядка. Истинный княжеский клад – это голубое золото. Говорят, покойный Оцмар напал на богатую жилу, голубое золото в слитки переплавил – оно, в отличие от желтого, плавится, как олово – и спрятал надежно.

– И ты знаешь где?

– Знаю. Звезда указала. Я уже был там один раз, своими глазами видел… Если б для меня в том и счастье состояло, чтобы таким кладом владеть, мне одного погляда хватило бы, чтобы до самой смерти на седьмом небе пребывать.

Теперь она поняла. Молодой правитель, без надежных друзей, без верных воинов, готовых отдать за него жизнь, и в придачу со сказочным богатством, дорогу к которому открывает голубая звезда, висящая на груди, – это было просто чудо, что он еще жив.

– Что же делать? – проговорила она растерянно. – Чернавку я еще могу взять с собой, пожалуй и Рахихорда. Но ты, князь, согласишься ли и ты укрыться на моем Джаспере?

Он покачал головой:

– Судьба отдала мне в руки эту Дорогу. Я – ее князь, и меня уже прозвали Милосердным. Сколько бы я ни правил, мой народ будет вспоминать меня добрым словом, и я пребуду таким до конца.

– Ага! – взвизгнул сибилло, – Только твой конец – это еще и карачун Рахихордушке, и Чернавке светлячковой, да и мне, болезному, ох как придется…

– Не скули, сам знаю, – отрезал князь. – Паянну покличь.

Сибилло засеменил к приоткрытому пологу, выставил плешивую голову, все еще украшенную земным офитом, надетым на засаленную камилавку, протяжно возопил:

– Почтенную трехстоялую Паянну – к Милосердиому-у-у!

За кожаным пологом клич подхватили, сначала одним голосом, затем, славно отражая его в бесчисленных зеркалах – десятью, тридцатью, сотней, все дальше и дальше…

– Сколько их тут?.. – чуть ли не с ужасом прошептала принцесса, всегда плохо переносившая женское общество.

– А кто их считал, – вздохнул озабоченный князь. – То мать тяжелыми родами отлетит в края бессолнечные, то вот так, как Паянна, схоронит мужа, караван свой в казну отпишет и – сюда; а более прочего дочек на выданье. В соседских караванах – почти сплошь родня, вот и присылают на погляд, чтобы гости княжеские, балуючись, к невестам примерялись.

– И казне прибыток, – вставил шаман, отлепляя ухо от кожаного полога. Ежели караванник именитый да с достатком, то с него наши законники такую брачную виру слупят… Однако не прытко поспешает паша кочерыжка: как Рахихорд на нее глаз положил, так она…

– Разболтался! – оборвал его князь.

Мона Сэниа про себя усмехнулась – раньше она такого тона из уст сердобольного лекаря и представить себе не могла. Лронг искоса глянул на нее, догадался:

– Ты как-то назвалась ненаследной… Да возблагодарит небо того, кто наградил тебя этим титулом. А я и представить себе не мог всей тягости власти. Думал – достаточно одной доброты…

Сибилло снова не удержался – мерзко хихикнул. Сорк, безмолвно застывший на страже у входа, легонько шлепнул его по спине. В тот же миг с другой стороны шамана звучно стегнуло кожаным пологом, и в палатке появилась женщина.

Ее явление было сродни полыханию черного пламени; застыв перед князем, сидящим на туго набитой подушке, она ударила себя кулаком в лоб – звучно, надо сказать; потом неожиданно гибко наклонилась и тем же кулаком ткнула в пол. С достоинством выпрямилась, завершив этим приветственный ритуал. Черные светоносные глаза ее остановились на принцессе, сидящей рядом с князем. Выражения ее лица мона Сэниа определить бы не рискнула – оно было таким черным, что отдельные черты скрадывались, не различить было даже губ. Только две пары молочно-белых уголков, обрамляющих агатовую радужку, совершенно сливающуюся со зрачком.

– Новенькая, что ли? – с таким спокойствием, что это исключало бесцеремонность, произнесла она, упирая кулаки в крутые бока и становясь похожей на торговку-оценщицу. – Откуда только взялась? Бела, как жабье брюхо, и бровью плешива. Кто за такую виру даст?

И тут произошло то, чего мона Сэниа и сама никак не ожидала от себя – она расхохоталась. Действительно, ситуация была более чем нелепая она, дочь короля Джаспера, супруга звездного эрла Юрга из рода Брагинов, да что там говорить – командор могучей дружины, облетевшей чуть ли не все планеты страшного созвездия Костлявого Кентавра, – она сидела на полу промокшей палатки (парчовая подушка не в счет), и какая-то нахальная троглодитка еще привередничала, оценивая ее на предмет купли-продажи!

И, как это нередко бывает, беззлобный смех вернул ей прежнюю уверенность в себе и вместе с тем – безошибочность мгновенных решений.

Она стремительно поднялась:

– Ну вот что. Я знаю, где надежнее всего спрятать голубое золото: его нужно перенести на Джаспер.

Шаман, застонав, присел на корточки, зажимая себе уши ладонями; гримасы на лице беспорядочно сменяли одна другую, сухие губы беззвучно шевелились.

– Да не старайся ты мне открыть, сибилло, что здесь стены имеют уши: я как раз собираюсь достичь обратного. Сорк, ты сейчас слетаешь на Игуану кстати, прихватишь на всякий случай Чернавку, а то в первый момент, не разобравшись в ситуации, кто-нибудь из солнцезаконников поретивее может захватить ее в заложницы, мы такое уже проходили. Далее вот что: оставишь Чернавку с Касаултой, а сам вернешься сюда, захватив Пы… и кто там у нас еще с богатырской мускулатурой? – а, с Борбом. Заодно захватишь для Лронга небольшой десинтор и несколько запасных обойм.

Милосердный князь беспокойно шевельнул плечами, словно у него по спине проползло что-то липкое.

– Не волнуйся, добрейший друг, тебе совершенно незачем рассматривать эту вещицу как оружие, а тем паче – стрелять в людей. Для всех это будет только амулет, способный метать молнии – для поднятия твоего престижа. – Тут принцесса покривила душой: она надеялась, что если уж дело до дела дойдет, то у Лронга не дрогнет рука защитить своего отца или кого-нибудь другого, столь же беззащитного. – Дальше уже совсем просто: ты, Сорк, вместе с Борбом отправитесь туда, куда отведет вас князь Лроногирэхихауд, и переправите все до крупицы голубое золото на Игуану… хотя бы на то место лесной просеки, где вы вчера закончили работу – не мять же цветы возле дома, в самом деле… Когда закончите переброску, вернете князя сюда, а сами, если его светлости больше ничего не потребуется, – домой. И все.

Сибилло продолжал корчиться на полу, зажимая уши – впрочем, не так крепко, чтобы не слышать слов принцессы; Лронг глядел на нее с немым обожанием, ибо уверенность в себе вернула былую царственность ее красоте, а Паянна попросту раскрыла рот в том редкостном восхищении, которое так нечасто встретишь в отношении одной женщины к другой.

Но тут она тряхнула головой, словно сбрасывая с себя очарование, наведенное голосом чужеземки:

– Нет, сибилла светлокожая, не все. Не знаешь ты ледяной лютости солнечных слуг. Если уж учинят они заговор против светлого князя, а рано или поздно это неминуемо случится, негожий он им, не ихнего он каравана; то пытать они его будут смертной мукой, пока не велит он вернуть золото обратно.

– Вот потому-то я и хочу, чтобы все услышали: голубое сокровище в другом мире, распоряжаюсь им я, и нет у вашего князя способа, как в этот мир весть переслать. Запытать его до смерти нетрудно, судя по вашим обычаям; только вот тогда – и пусть все это усвоят хорошенько! – голубое золото будет потеряно навсегда. Навсегда!

Тишина наступила такая, что, казалось, замерли не только находившиеся в палатке, но и те, кто, несомненно, этот разговор подслушивал,

– Ты все-таки собери свой сановный совет, князь, – подсказала она, – и повтори это во всеуслышание, чтоб запомнили накрепко. И прибавь, что время от времени мои воины будут незримо появляться во всех концах твоей дороги, проверять, все ли благополучно. И что тем, кто попробует учинить смуту, завидовать не придется… Амулет свой, молнии мечущий, ты там же и продемонстрируй, только целься в потолок. Тогда рука не дрогнет.

Ну, кажется, все было расставлено по местам.

– Зови Чернавку, – распорядилась принцесса.

Паянна круто развернулась, словно приказ был отдан непосредственно ей, распахнула палатку – светлый грибной дождик хлынул ей навстречу.

– Кивка! – крикнула она – видно, кто-то появился на ее крик, потому что продолжала она уже чуть слышно: – Пусть приведут ту, что под охраной рогаточниц, да покрывала не снимают с головы и маски тоже, чтоб ни один глаз ее не углядел!

Она задернула полог и обернулась к принцессе, как бы извиняясь:

– Замучают очищениями служаки солнцевы…

– Да, – подтвердил Лронг, – закон неизменен – Чернавке маску снимать до смерти не велено, пришлось снова надеть.

– Вот в твоем миру, девонька, пусть она с босым лицом походит, авось загорит, а то уж больно светла, как зола, – не упустил случая вставить свое слово сибилло.

– Ну, это мы уже там решим по ходу дела, – подвела черту принцесса. – У тебя все, милосердный князь? Тогда я возвращаюсь… сын ждет.

Костлявые пальцы поскребли ее сапог. Мона Сэниа с удивлением глянула вниз – сибилло, присев на корточки, снова отчаянно гримасничал, всеми мимическими знаками давая ей понять, что хочет сказать ей что-то без посторонних ушей.

– Что еще, уважаемый? – ей очень не хотелось тратить время на выслушивание пустых баек отставного колдуна, но с другой стороны, еще неизвестно, когда придется снова побывать на Тихри – так уж лучше покончить со всеми вопросами разом. – Подальше от людского жилья? Хорошо, только на минуточку.

Она нагнулась, обнимая шамана за плечи, по в этот миг теплая властная рука сжала ее запястье:

– Я с вами, – непререкаемым тоном проговорила Паянна. – Не верю я трухлявому.

– Отвяжись, кочерыжка! Заколдует тебя сибилло!

– Как же, – усмехнулась женщина, – заколдуешь. Загнулась твоя колдовалка!

Мона Сэниа только головой тряхнула – в ее жизни явно началась полоса стремительных решений, и такой образ действий вполне соответствовал ее нраву. Поэтому, не тратя лишних слов, она покрепче взялась за локоть чернокожей хозяйки гарема, прикидывая в уме, что и сибилло, и эта далеко не старая женщина вместе не тяжелее, чем один боевой конь, которого ей не раз приходилось переносить через НИЧТО.