Текст книги "Театр Роберта Стуруа"

Спектакль получил обширную прессу, высоко, за ничтожным исключением, оценившую его. Какой предстает постановка глазами театральных критиков?

Все они оказались солидарны, связывая спектакль с театром Б. Брехта. За исключением К. Рудницкого, который был среди тех немногих, кто не относил к эпическому театру и предыдущие работы Стуруа.

Т. Шах-Азизова[149]149
  См.: Шах-Азизова Т. Конец игры // Советская культура. 1987. 4 июня. С. 6.


[Закрыть], впрямую не причисляя «Короля Лира» Стуруа к эпическому театру, по сути сближает их, утверждая, что перед нами «Шекспир эпохи Брехта». Аргументируя это, автор пишет об отказе режиссера от «ложного представления о величии», против которого восставал и Брехт, отмечая, что Лир Рамаза Чхиквадзе лишен и оттенка возвышенности, и характеризует его словами пьесы как «неприкрашенного человека». Хотя такие черты не являются исключительной принадлежностью героя эпохи Брехта. Комментируя реплику Эдмонда, где он философствует о склонности людей оправдывать всё сверхъестественными причинами: «Великолепная / увертка человеческой / распущенности – всякую вину свою сваливать на звезды!», критик пишет о наблюдательности этого «циника и подонка» и его умении формулировать мысль. Рецензент видит в этом прием эпического театра, согласно которому в каждой роли есть реплика, жест или взгляд, вынесенные за скобки конкретного характера, словно упуская из виду, что этой репликой героя наделил Шекспир, как он наделял способностью мыслить самых разных героев своих пьес независимо от их качеств[150]150
  См. об этом: Адмони В. Стихия философской мысли в драматургии Шекспира // Шекспировские чтения. 1976. М.: Наука, 1977. С. 7–12.


[Закрыть].

Брехтовской именуют М. Воландина и В. Иванов[151]151
  См.: Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 20–22.


[Закрыть] демифологизацию власти, которую режиссер совершает в этом спектакле, словно ее развенчанием занимался лишь этот драматург.

Н. Казьмина[152]152
  Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 60–71.


[Закрыть] называет «брехтовским курсивом» выделение режиссером отдельных реплик, хотя акцентирование составляющих спектакля, в том числе и реплик, используется и в театрах других типов. А разговор о безоглядной свободе темпераментной игры Ж. Лолашвили в роли Шута, прежде, по мнению критика, скованного ироническим комментарием Ведущего в «Кавказском меловом круге», рецензент сопровождает замечанием о сохранении актером в памяти брехтовских уроков. Однако, имея в виду, что эпический театр предполагает жесткую подчиненность игры идее спектакля, которой служат, в частности, и пояснения в форме зонгов и монологов, придется признать, что безоглядность в актерской игре скорее мешает этой строго предписанной ей функциональности.

Некоторые авторы статей, убежденные в том, что Стуруа «ведет свой театр по пути, указанному Брехтом», вообще не считают нужным приводить какие-либо доводы в пользу этого суждения[153]153
  См., например: Караулов А. В. Подробности. Упрощенный театр. М.: Издательский дом «Дрофа», 1994. С. 308.


[Закрыть]. Автор, кажется, единственной статьи[154]154
  Павлова И. Театр теней // Смена (Ленинград). 1988. 14 июня.


[Закрыть], где дается негативная оценка, следует печально известной традиции проверки спектакля на его соответствие пьесе. Ее приверженцы либо наделяют себя абсолютным знанием относительно возможного сценического воплощения пьесы, либо заведомо не признают за режиссером права каждого художника создавать собственный образный мир. Но в любом случае режиссеру выносят приговор, фиксируя, например, что «это не Гоголь, не Чехов…» или, как в данном случае, это не Шекспир. Резкость вердикта рецензента «Королю Лиру» Стуруа усиливается формулировкой, объясняющей якобы несостоятельность спектакля: «Так Шекспир отомстил за себя, которого здесь Брехтом не поверяют, а побивают». При этом критик не уточняет, какая именно из отмеченных в статье особенностей спектакля – расчеловечивание персонажей или разыгрывание ими жизни, словно она представляет собой театральную игру, или и то и другое – заставила критика причислить спектакль к театру Брехта. Однако ни то ни другое не является прерогативой эпического театра, эти особенности не чужды, как уже упоминалось, и Шекспиру, который видел весь мир театром, а многих героев его пьес, в частности и «Короля Лира», можно характеризовать как бесчеловечных.

Таким образом, причастность «Короля Лира» к театру Брехта оказалась недоказанной, как это было и с предыдущими постановками Стуруа.

Мнения рецензентов сошлись и в том, что происходящее в государстве – это организованная Лиром театральная игра, его театр. И во всех статьях этот верный тезис подтверждается только сценой раздела королевства, где по воле монарха все играют в затеянном им спектакле[155]155
  См., например, в названных статьях Шах-Азизовой; Воландиной и Иванова; Павловой; Казьминой; а также в статье: Алексеева Е. Весь мир театр // Вечерний Ленинград. 1988. 1 июня.


[Закрыть]. Однако одного эпизода явно недостаточно для того, чтобы говорить обо всем случившемся в ходе действия с обитателями королевства как о театральной игре.

Именно принадлежностью театра Лира считают авторы рецензий сценографическую установку в виде лож и ярусов, которые как бы продолжают зрительный зал[156]156
  См., например: Шах-Азизова Т. Конец игры // Советская культура. 1987. 4 июня. С. 6.; Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 20–22.


[Закрыть]. Или, как вариант, – воплощением шекспировской метафоры, связывающей жизнь с представлением[157]157
  См., например: Химшиашвили И. Что отразило зеркало? // Вечерний Тбилиси. 1987. 14 мая; Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 62.


[Закрыть], что то же самое, поскольку имеется в виду жизнь обитателей королевства Лира.

Примерно одинаково трактуется в статьях финальный эпизод спектакля, где рушится сценографическая установка, потемневшее пространство заволакивается дымом, подсвечивается на мгновение вспыхнувшим ослепительным светом и заполняется беспорядочно движущимися черными фигурами людей. То – как предвестие вселенской катастрофы или сама катастрофа, то – как наступивший всемирный хаос, то как конец света[158]158
  Шах-Азизова Т. Конец игры // Советская культура. 1987. 4 июня. С. 6; Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 22; Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 70.


[Закрыть]. К. Рудницкий связывает это с чем-то инфернальным, творящимся на земле, «будто вся она провалилась в преисподнюю»[159]159
  Рудницкий К. Парный портрет к юбилею // Театр. 1988. № 4. С. 132.


[Закрыть].

Э. Гугушвили[160]160
  Гугушвили Э. Дойти до сути // Заря Востока. Тбилиси. 1987. 10 мая.


[Закрыть] соотносит происходящее с образом фашизма, судя по тому, что черным одеждам фигур, появившихся в этот момент в сценическом пространстве и называемых в статье стервятниками, по словам критика, недостает лишь свастики. В рецензии английского критика А. Лоу трактовка эпизода предложена в виде вопроса: «Это ядерный взрыв?»[161]161
  См.: Law A. King Lear as a Modern Tyrant // The New York Times. 1990. April 1. URL: https://www.nytimes.com/1990/04/01/arts/theater-king-lear-as-a-modern-tyrant.html (дата обращения 10 января 2020 г.).


[Закрыть] И. Павлова[162]162
  Павлова И. Театр теней // Смена. 1988. 14 июня.


[Закрыть] в своей рецензии риторически вопрошает: «Чем, кроме как (…) сценическим эффектом, окажется крушение театра-королевства-мира в громах и молниях вселенского катаклизма?» Хотя уже сам вопрос свидетельствует о том, что эта сцена не исчерпывается для критика сценической эффектностью, но читается еще и как образ крушения театра-королевства-мира и образ вселенского катаклизма.

Почти во всех статьях так или иначе обсуждается представленный в спектакле Шут. Во взглядах рецензентов на него также обнаруживаются некоторые разночтения. Героя называют то изначально знающим, эксцентричным, мудрым, но не без сумасшедшинки[163]163
  Химшиашвили И. Что отразило зеркало? // Вечерний Тбилиси. 1987. 14 мая.


[Закрыть]. То – мудрым, серьезным, и драматичным, совсем не похожим на скомороха[164]164
  См.: Шах-Азизова Т. Конец игры // Советская культура. 1987. 4 июня. С. 6.


[Закрыть]. То – интеллигентом, который принял амплуа придворного шута и бесконечно от него устал[165]165
  См.: Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 20–22.


[Закрыть]. То – смешным и трогательным, как чаплиновский Чарли, и одновременно мудрым и трезвым[166]166
  См.: Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 69.


[Закрыть]. По мнению И. Павловой[167]167
  Павлова И. Театр теней // Смена. 1988. 14 июня.


[Закрыть], Шут является единственным в королевстве Лира аристократом и, в отличие от других, играет роль самого себя. Между тем ум этого героя вполне обнаруживается в его шутках, а их дурашливая подача, как и все поведение Шута, свидетельствует о том, что он играет дурака. А вот аристократом духа его, пожалуй, назвать можно. А. Лоу[168]168
  Law A. King Lear as a Modern Tyrant // The New York Times. 1990. April 1. URL: https://www.nytimes.com/1990/04/01/arts/theater-king-lear-as-a-modern-tyrant.html (дата обращения 10 января 2020 г.).


[Закрыть] неожиданно охарактеризовала Шута пьяницей, который ненавидит Лира и насмехается над ним. Что могло дать повод увидеть в герое пьяницу? Разве лишь то, причем с большой натяжкой, что он постоянно дурачится, изрекая вызывающие суждения в адрес короля. Но для Шута подобное поведение – норма. К тому же смеется Шут, желая открыть королю глаза на сомнительность затеи отдать королевство, сохранив свои королевские привилегии.

Существенно разнятся и трактовки убийства Шута Лиром, происходящего в спектакле вопреки пьесе. Король совершил его в забытьи рассудка[169]169
  Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 22.


[Закрыть], полагают авторы одной из статей. В другой рецензии утверждается, что Лир убил Шута, опасаясь сойти с ума от его сентенций[170]170
  Рудницкий К. Парный портрет к юбилею // Театр. 1988. № 4. С. 132.


[Закрыть]. Высказана и прозвучавшая в двух вариантах точка зрения, согласно которой смерть Шута наступает случайно. По одной из этих трактовок король, не задумываясь, коснулся его ножом[171]171
  Law A. King Lear as a Modern Tyrant // Op. cit.


[Закрыть]. По другой – Шут, столкнувшись с Лиром, наткнулся на нож. А тот, «чуть удивившись, с видом механической куклы (…) тычет и тычет в него ножом»[172]172
  Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 70.


[Закрыть]. К сожалению, об аргументах этих версий критики умолчали. При этом, как ни странно, ни одной из них нельзя категорично отказать в соответствии спектаклю. Лир к моменту убийства пребывает в крайнем напряжении от того, что произошло между ним и старшими дочерьми. И трудно сказать, следствием этого или потери рассудка стали его необъяснимые жесты и поведение в целом. Обоснованной выглядит причина убийства, названная Т. Шах-Азизовой: жестокость к окружающим[173]173
  Шах-Азизова Т. Конец игры // Советская культура. 1987. 4 июня. С. 6.


[Закрыть]. Действительно, на протяжении действия именно так относится ко всем Лир. И Шут в этом смысле не исключение, даже с ним король ведет себя крайне агрессивно, что справедливо подчеркнул К. Рудницкий[174]174
  Рудницкий К. Парный портрет к юбилею // Театр. 1988. № 4. С. 132.


[Закрыть].

Примерно совпали взгляды критиков на эпизод воскрешения Шута, где он неожиданно оживает, вскакивает и, под остроритмичную музыку изрекая очередную сентенцию и по своему обыкновению дурачась, щеголяя в ботинке на одной ноге, с другим ботинком в руке, пританцовывая, уходит. Хотя формулируются эти взгляды по-разному: воскрешение дает герою возможность «сделать резюме о порочности мира»[175]175
  Химшиашвили И. Что отразило зеркало? // Вечерний Тбилиси. 1987. 14 мая.


[Закрыть]; высказаться сполна[176]176
  Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 22.


[Закрыть]. К. Рудницкий трактует это едва ли не в сказочном ключе, мол, случившееся в очередной раз подтверждает, что «правду нельзя убить, трижды убитая она все-таки воскресает»[177]177
  Рудницкий К. Парный портрет к юбилею // Театр. 1988. № 4. С. 132.


[Закрыть].

Содержание спектакля в целом при различии формулировок так или иначе связывается с Лиром и его тиранией. Так, М. Воландина и В. Иванов[178]178
  Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть. С. 22.


[Закрыть] считают, что спектакль исследует политический театр короля Лира, в государстве которого все сведено к набору ролей, а сущность неведома или утрачена. На взгляд Н. Гурабанидзе[179]179
  Гурабанидзе Н. Мир высоких страстей // Советская культура. 1988. 30 июля. С. 10.


[Закрыть], в спектакле предстает театр Лира. По мнению К. Рудницкого, спектакль получился трагедией, совершающейся по вине Лира[180]180
  Рудницкий К. Парный портрет к юбилею // Театр. 1988. № 4. С. 129.


[Закрыть]. С точки зрения Н. Казьминой[181]181
  См.: Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 67.


[Закрыть], Стуруа прочел «Короля Лира» как пьесу о тирании и следах, которые она оставляет в душах людей; о том, как, посеяв ветер, власть пожинает бурю. Для А. Лоу[182]182
  См.: Law A. King Lear as a Modern Tyrant // Op. cit.


[Закрыть] спектакль представляет собой мрачное изображение современного тирана, затеявшего раздел королевства ради забавы, призванной подтвердить его абсолютную власть.

Теперь о некоторых особых точках зрения на спектакль и его составляющие.

Т. Шах-Азизова считает, что в «Короле Лире» Стуруа многократно возросло «человеческое содержание» постановки по сравнению с его «Ричардом III». Спектакль, по мысли критика, передает сокрушение о гибнущей человечности, которое, нарастая, приводит к катарсису, связанному с трудным путем Лира, «от резкого снижения вначале к очищенному трагизму финала». Но это утверждение оставлено в статье без аргументов. На деле в спектакле нет решительно никаких признаков движения по этому пути. Возвышение героя, если, конечно, считать, что оно заведомо обеспечивается страданием, происходит, но скачкообразно, лишь в финальной сцене, когда Лир остается с погибшей Корделией на руках.

Рецензент видит в спектакле новизну для театра Стуруа, в частности «непростой» психологизм, суть которого, к сожалению, не раскрывается. На фоне этой новизны в дальнейшем потребуется корректировка режиссуры Стуруа, характерной, по словам критика, «известной барочностью». Например, рецензента смущает яркость отдельных фрагментов спектакля, заставляющих меркнуть соседние эпизоды. А также обилие режиссерской выдумки, в котором, по словам рецензента, может вязнуть действие (почему-то именно так: не вязнет, а «может вязнуть»). Любопытно, что почти теми же словами подобную претензию неоднократно предъявляли Э. Някрошюсу. Мастеру, в частности, пеняли на то, что у него едва ли не каждая реплика становится объектом режиссерского сочинительства, что, по утверждению многих критиков, тормозит действие[183]183
  Подробнее об этом см.: Мальцева О. Н. Театр Эймунтаса Някрошюса (Поэтика). Указ. соч. С. 15.


[Закрыть]. Однако нельзя не признать: если режиссер как автор спектакля намерен создать единый художественный мир, то иного пути нет. Он должен выстраивать все уровни постановки, делая текст, звучащий в спектакле, всецело объектом своего сочинительства. В противном случае любая оставшаяся вне его внимания часть этого текста, в том числе отдельная реплика, все равно будет так или иначе интерпретирована актером, поскольку даже само по себе произнесение текста благодаря избранной им интонации, скорости и степени громкости речи, тембру голоса обеспечит определенную трактовку. Если хотя бы только названные факторы окажутся определены исполнителем произвольно, помимо режиссерской воли, то уже одно это сделает созданный актером образ выпадающим из задуманного режиссером художественного единства.

Но вернемся к статье Шах-Азизовой. По мнению критика, персонажи спектакля – «люди как люди», представленные в виде характеров. В качестве примеров указываются Гонерилья как сильная духом женщина и Эдмунд – человек, полный кипучей энергии. Однако эти примеры, справедливо показывающие персонажей, которых можно охарактеризовать одним качеством, выдают в действующих лицах другой тип образа, а именно: маску; но не характер, предполагающий развитие персонажа в ходе действия и достаточный спектр его свойств.

Отмечая, что все герои спектакля обозначены точно, рецензент в то же время указывает на недостаток «наполнения» отдельных важных фигур, которого хватило бы при прежних законах спектакля, но недостаточно для театра, каким он видится критиком в предполагаемой им перспективе развития искусства Стуруа.

В финальном эпизоде спектакля, где рушатся воздвигнутые на сцене ярусы и ложи, автор статьи видит, помимо предвестия вселенской катастрофы, «детеатрализацию» театра, не театра вообще, а театра Стуруа. Критик предполагает, что такой итог может быть связан с намерением режиссера в дальнейшем изменить направление пути своего театра. То есть получается, что обнаруженный рецензентом знак стремления режиссера к переменам совпадает с ожиданиями автора рецензии в перспективе трансформации устройства постановок мастера. Судя по статье, среди таких ожиданий – упование на отказ от ярких фрагментов спектакля, обилия выдумки и, наконец, на «детеатрализацию» театра, которая есть не что иное, как отказ от открытой театральной игры. Здесь стоит отметить, что «театральность» театра Стуруа, то есть открытая сценическая игра, является принципом его спектаклей и соответствует, как уже упоминалось, традиции грузинского театра и что яркость спектакля осознана Стуруа как один из принципов его театра. «Яркость во всем – вот к чему мы стремимся, беря за образец народное искусство»[184]184
  Роберт Стуруа: с весельем и отвагой [Беседу вела Н. Лордкипанидзе] // Советская культура. 1980. 3 дек. С. 5.


[Закрыть], – прямо заявил режиссер в одном из интервью.

Иными словами, критик ожидала в будущем смену типа создаваемого режиссером театра, перехода от условного театра открытой игры к театру прямых жизненных соответствий. В связи с этим автор статьи напомнила, что к тому времени в плане режиссера был «Вишневый сад», намекая на его воплощение по законам уже нового типа театра. Заметим, что в дальнейшем, вплоть до момента написания данного текста, то есть до 2020 г., подобной смены курса своего творчества Стуруа не совершил. И до сих пор ни к одной пьесе Чехова в своем театре так и не обратился, хотя за рубежом такой опыт и случился. В одном из интервью режиссера можно прочесть своего рода обоснование этого. «Для грузин театр – это поэзия, – пояснил он, – когда грузин приходит в театр, он жаждет увидеть в нем не жизнь, а скорее некую нереальность, он не хочет реалистичных, натуралистичных спектаклей. Он ждет праздника, ритуального театра. По этой причине, к сожалению, невозможно поставить некоторые хорошие пьесы. Чехова, например, – он здесь „вне игры“»[185]185
  Театр или праздник [с Р. Стуруа беседовал К. Гурский] // Gazeta Wyborcza. 2001. 10 авг. URL: https://et-cetera.ru/press/interview/teatr-ili-prazdnik/ (дата обращения 17 мая 2020 г.).


[Закрыть].

А. Лоу[186]186
  См.: Law A. King Lear as a Modern Tyrant // Op. cit.


[Закрыть], напротив, оценила яркость спектакля. Рецензент замечает: для грузин всегда был привлекателен Шекспир, о котором они даже говорят, что не будь он англичанином, то был бы грузином. В связи с этим автор статьи напоминает, что во многом театральна сама по себе жизнь грузин. Что касается Чехова, этот драматург, по мнению критика, не для них, поскольку они хотят не проясненного в статье «чего-то более захватывающего». Критик справедливо утверждает, что режиссер структурирует свои постановки как музыкальные произведения. Мало того, его «Короля Лира» рецензент называет почти оперным по размаху и ритму. К сожалению, эти тезисы оставлены без аргументов. Автор статьи правомерно отмечает вплетенный в этот спектакль, как и в другие постановки режиссера, лейтмотив, связанный с жизнью как театром. В данном случае он соотнесен с жизнью в королевстве Лира, которая превращена им в спектакль.

Рецензент фиксирует выходы персонажей на игровую площадку прямо из возведенных на сцене лож, воспроизводящих ложи Театра им. Руставели, и их уходы туда же. При этом делаются выводы о стирании режиссером разделения между залом и сценой, а также о втягивании зрителя в происходящее. Хотя втягивание зрителя в событийный ряд возникает не при стирании границы между залом и подмостками, а, наоборот, в условиях «четвертой стены», когда зритель, как бы забывая о том, что он в театре, воспринимает увиденное не как сценический мир, а как реальность.

Н. Гурабанидзе[187]187
  См.: Гурабанидзе Н. Мир высоких страстей // Советская культура. 1988. 30 июля. С. 10.


[Закрыть], хотел он того или нет, по-своему возражает Т. Шах-Азизовой, которая увидела в спектакле изменения в режиссуре Стуруа. По мнению рецензента, в постановке проявились сформированные прежде компоненты стиля режиссера, композиция мизансцен, способность постигать трагическое и комическое, неожиданно переходить из одной сферы в другую, умение сочетать высокое и низменное.

М. Воландина и В. Иванов[188]188
  Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 22.


[Закрыть] обращают внимание на то, что на смену циклическому восприятию истории, которое утвердилось в шекспировских спектаклях нескольких десятилетий, предшествующих премьере «Короля Лира» Стуруа, этот спектакль представляет эсхатологический взгляд, перспективу Страшного суда и возможного спасения. Ассоциация образа, возникающего в финальной сцене с разрушением всего и гибелью всех, с катастрофой глобального или даже вселенского масштаба, не оставляющей никаких надежд на будущее, очевидна. Однако мысль о возможности спасения, которую якобы несет спектакль, требует доказательства, чего в статье нет. Кроме того, авторы, не вдаваясь в подробности и обоснования, касаются строения спектакля, утверждая, что первый акт держится жесткими обусловленностями принципа причин и следствий, а второй – выходит из этой логики, развертываясь как череда фантасмагорических эпизодов «конца света».

Н. Казьмина[189]189
  См.: Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 71.


[Закрыть], пользуясь термином К. С. Станиславского, называет театр Стуруа, каким он был до спектакля «Король Лир», театром представления, но «с оговорками», которые, впрочем, не уточняются. Критик считает, что этот спектакль вывел режиссера из круга тем и эстетических возможностей такого театра, не конкретизируя, по законам какого театра сделан «Король Лир». Но, судя по замечанию рецензента, что в этом спектакле произошла замена масок зла, свойственных прежним постановкам Стуруа, на психологическое развитие характера, имеется в виду театр переживания, если опять же воспользоваться терминологией Станиславского. Наличие психологического развития характера героя обосновывается в статье тем, что в спектакле показано движение судьбы Лира, а не только ее результат. При этом не принимается во внимание, что движение судьбы сценического персонажа возможно и в случае, если роль сыграна в виде маски. «Самый главный итог спектакля» рецензент обнаруживает в том, что в этой постановке «ощутим (…) сдвиг режиссерского сознания в сторону человечности, мудрости возраста»[190]190
  Там же.


[Закрыть], оставляя доводы в пользу этого ощущения, увы, за пределами статьи.

А каким предстает спектакль в исследованиях, написанных спустя годы после премьеры?

Так, П. Урушадзе, обращаясь к художественным смыслам «Ричарда III» и «Короля Лира», пишет, что в них «разыгрывалась одна и та же сюжетная линия – движение человекоподобных существ к власти»[191]191
  Урушадзе П. Роберт Стуруа. До и во время потопа // Театральная жизнь. 1996. С. 33.


[Закрыть].

По мнению авторов исследования о сценическом воплощении шекспировских тиранов, М. Гелашвили и К. Гагнидзе[192]192
  Gelashvili M., Gagnidze K. Shakespeare’s Tyrans: from Text to Stage // International Journal of Research in Humanities, Arts and Literature (IMPACT: IJRHAL). 2017. Nov. Vol. 5, Issue 11. P. 197–202.


[Закрыть], «Король Лир» Стуруа – это спектакль о разрушительной силе деспотизма. Крушение королевства, происходящее в финале спектакля, для них ассоциируется с апокалипсисом, единственным свидетелем которого стал Лир. То есть, по сути, авторы не добавляют ничего нового к тому, что думали о спектакле их предшественники.

Исследователь театральных интерпретаций «Короля Лира», Лаша Чхартишвили[193]193
  Chkhartisvili L. Issues in the Stage Interpretations of «King Lear» (by the Example of Creative Works of Peter Brook, Giorgio Strehler and Robert Sturua) // URL: http://lashachkhartishvili.blogspot.com/2015/08/issues-in-stage-interpretations-of-king.html (дата обращения 8 января 2020 г.).


[Закрыть], тоже пишет, что спектакль Стуруа посвящен проблеме диктатора и трагических последствий его правления в виде апокалипсиса и разрушения Вселенной. Он обращает внимание на соответствие нового, прозаического перевода «Короля Лира», сделанного с участием режиссера специально для его постановки с учетом особенностей современного языка, принципам эстетики театра Стуруа. Тем самым, между прочим, утверждается, что спектакль сделан в соответствии с характерным для Стуруа стилем, сформированным в предыдущих работах режиссера. Так автор статьи, хотел он того или нет, также возражает тем рецензентам, которые увидели принципиальную новизну этого спектакля в сравнении с предыдущими постановками режиссера. Он замечает, что в спектакле собраны все достижения театра Стуруа, правда не конкретизируя, что именно он считает достижениями. Кроме того, исследователь, не останавливаясь на конкретных примерах, называет характерными чертами художественного мира спектакля метафоры, символы и аллегории. Надо сказать, так будет и в дальнейшем: рецензенты отмечают метафоричность спектаклей Стуруа, как правило не указывая на конкретные примеры метафорических образов.

Мы уже отметили, что в большинстве статей развертываемый на сцене мир так или иначе связывается с игрой, в частности с игрой театральной, которая соотносится с театром короля Лира. Что вполне отвечает реалиям спектакля. Другое дело, что эта характеристика оказалась недостаточно аргументированной, поскольку ее обосновывают только эпизодом раздела королевства.

Что касается еще одной составляющей спектакля, связанной с другим театром, театром Роберта Стуруа, на протяжении спектакля являющим себя зрителю с помощью открытой театральной игры, то она и вовсе осталась не замеченной рецензентами. В этом смысле из ряда других статей несколько выбивается один из самых первых откликов[194]194
  См.: Химшиашвили И. Что отразило зеркало? // Вечерний Тбилиси. 1987. 14 мая.


[Закрыть] на спектакль. По словам его автора, И. Химшиашвили, происходящее с героями спектакля и самого Лира можно описать цитатой: «Какая смесь! Бессмыслица и смысл!» (к слову, эта реплика Эдгара принадлежит в спектакле Глостеру, не хуже нее постигшему суть окружающего мира. – О. М.). Причем смесью безумия и мудрости, на взгляд рецензента, наделен Лир в исполнении Р. Чхиквадзе. Безумием автор статьи называет судьбу рушащегося мира Лира. А собственно мудрость он видит «в воплощении этого мира театром». Такое замечание, казалось бы, дает основание думать, что критик заводит речь именно об упомянутой нами составляющей спектакля, сопряженной с театром Стуруа. Впрямую он об этом не говорит, хотя два высказывания содержат важные наблюдения. Так, рецензент трактует «гром небесный», который в ходе действия неоднократно звучит, сопровождаясь яркими вспышками, сначала глухо, потом все более бурно, – как предвестника будущих потрясений, то есть обнаруживает у него открыто театральную функцию. Кроме того, критик обращает внимание на художественное совершенство решения заключительных эпизодов спектакля, которые он подробно описывает, характеризуя их как гениальные, тем самым рассматривая эти эпизоды именно как создания режиссера, эпизоды театра Стуруа. Речь идет об эпизодах, где, по словам рецензента, «закачается и рухнет этот мир, густой дым постепенно станет скрывать поверженные темные фигуры бывших людей бывшего человечества. И возникнут последние люди на земле Лира – он сам, волочащий тело Корделии на привязанной за шею веревке». Однако, формулируя драматическое противоречие спектакля, эти отмеченные им особенности автор рецензии не принимает во внимание. На взгляд критика, силам разрушения в постановке противостоят не столько Кент, Корделия и Герцог Альбанский, сколько сила осмысления мирового распада, сосредоточенная в Лире. То есть содержание постановки он, подобно остальным рецензентам, тоже видит основанным на том, что происходит между персонажами.

Говоря об этой статье, нельзя не упомянуть также и справедливое суждение ее автора о том, что Стуруа менее всего склонен умиляться героям спектакля, в том числе Корделии и Лиру. Критик акцентирует внимание на том, что режиссер с невиданной глубиной вскрывает именно конфликтность персонажей, приводящую к выморочности и бесчеловечности действительности, представленной в спектакле. Режиссеру, пишет он, например, неважно, что благородный Эдгар убивает подлого Эдмунда, а существенно лишь то, что происходит братоубийство.

Таким образом, многие рецензенты сходятся в том, что спектакль сделан по методу эпического театра, но приводимые ими аргументы, как мы показали, оказались несостоятельными, а иногда обоснований вообще не было. Авторы статей отмечают множество ценных существенных подробностей спектакля и размышляют о его художественной природе в целом. Что касается вопроса о содержании постановки, то он остался, по существу, открытым. Его связывают в основном с событийным рядом пьесы, лежащей в основе спектакля, и прежде всего с главным героем и его властью. Например: с путем Лира «от резкого снижения вначале к очищенному трагизму финала»[195]195
  Шах-Азизова Т. Конец игры // Советская культура. 1987. 4 июня. С. 6.


[Закрыть]; с современным тираном, который затеял раздел королевства ради забавы, призванной подтвердить его абсолютную власть[196]196
  Law A. King Lear as a Modern Tyrant // Op. cit.


[Закрыть]; с политическим театром короля Лира, в государстве которого все сведено к набору ролей, а сущность неведома или утрачена[197]197
  Воландина М., Иванов В. Когда жизнь – не жизнь и смерть – не смерть // Театральная жизнь. 1987. № 21. С. 20–22.


[Закрыть]; с беспощадным правлением Лира, которое открыло ворота еще большему злу, в частности власти Гонерильи и Реганы[198]198
  Рудницкий К. Парный портрет к юбилею // Театр. 1988. № 4. С. 113–132.


[Закрыть]; с тиранией и ее следствиями[199]199
  Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 60–71.


[Закрыть]; с проблемой диктатора и таких трагических последствий его правления, как Апокалипсис, гибель Вселенной[200]200
  Chkhartisvili L. Issues in the Stage Interpretations of «King Lear» (by the Example of Creative Works of Peter Brook, Giorgio Strehler and Robert Sturua) // Op. cit.


[Закрыть]; с разрушительной силой деспотизма[201]201
  Gelashvili M., Gagnidze K. Shakespeare’s Tyrans: from Text to Stage // Op. cit.


[Закрыть]. Между тем уже более чем вековая история режиссерского театра свидетельствует о том, что режиссер, как и другие художники, создает собственный художественный мир, мир, который в той или иной степени автономен от художественного мира, сотворенного драматургом. Роберт Стуруа в этом смысле не является исключением, что показало его многолетнее творчество.

В рецензиях остались без внимания важные для смыслообразования составляющие и особенности спектакля, и прежде всего – специфика его строения. Это и помешало более адекватному его восприятию. Такая ситуация не является чем-то из ряда вон выходящим, она возникала неоднократно и с другими постановками Стуруа, и с постановками других режиссеров.

Путем к постижению сценического произведния должен стать анализ его драматического действия, который до сих пор не предпринимался. Предваряя анализ, выдвинем гипотезу о том, что спектакль следует тематическому развитию.

Сразу отметим существенность для постановки нового перевода пьесы, что выявится в процессе анализа. Его авторы – сам режиссер, Л. Попхаде и Г. Чарквиани.

Какие же темы можно проследить в «Короле Лире» Роберта Стуруа?

Первая тема – тема театра, или открытой театральной игры. Как мы убедились, она была ярко представлена, каждый раз по-своему, в его спектаклях «Кавказский меловой круг» и «Ричард III».

Тема ведется сквозной непрерывной «линией». Прежде всего, это происходит благодаря двум элементам сценографии, единой для всего спектакля. Один из них – размещенные слева на сценической площадке открытые, никак не закамуфлированные театральные осветительные приборы. Второй, расположенный справа, – выгнутая установка, воспроизводящая в реальном масштабе ложи и бельэтаж зрительного зала. Можно было бы сказать, что эта установка зеркально отражает реальный зрительный зал Театра им. Руставели, если бы не ощущение затянувшегося ремонта или долгостроя. Его создают фрагменты обнаженной кирпичной кладки, остатки строительных лесов, лестница для строителей, строительный желоб и рядом – кучи песка.

Расположенные на сцене ложи и бельэтаж, как мы видели, рецензенты связывают с театром Лира. Между тем они воспринимаются таковыми только актерами и зрителями. Персонажи спектакля, обитатели королевства, не относятся к ним как к ложам и ярусам. Для них они служат лишь местом, с которого они попадают на площадку. То есть сценография в виде лож и ярусов принадлежит не театру Лира, а театру Стуруа. Она заставляет зрителя воспринимать все происходящее на помосте именно как театральное действо и обнажает открытую условность спектакля, сочиненного Р. Стуруа. Однако театр Стуруа, который не только не скрывает, а прямо-таки демонстрирует себя на протяжении всего действия (и не только посредством сценографии), оказался не замеченным рецензентами. Как не заметили его и в рецензиях на предыдущие спектакли режиссера, например «Кавказский меловой круг» и «Ричард III», о чем мы писали выше.

Что касается «вечного ремонта» и сопутствующего ему строительного хаоса, можно, конечно, связывать его буквально с реставрацией Театра им. Руставели, во время которой шли репетиции «Короля Лира». Именно так и сделали некоторые рецензенты[202]202
  Казьмина Н. Без покаяния // Театр. 1988. № 7. С. 62.


[Закрыть]. Однако в контексте спектакля существенно то, что этот обусловленный ремонтом беспорядок с самого начала создает ощущение нескладности развертываемого перед нами мира. В ходе действия оно обостряется тем, что происходит с героями.

Кроме того, над сценической площадкой висят куски рельсов, которые при ударе издают специфический звук. Такое применение предмета не по прямому назначению, конечно, делает его тоже причастным к названной теме.

Открытая театральность обнаруживается и в тревожной музыке, многократно вступающей в действие, явно предвещая недоброе. Когда же оно наступает, музыка «не успокаивается», как бы предупреждая, что впереди ждут подобные, если не худшие перемены. Ту же функцию выполняют время от времени слышащийся гул и гром, который порой сопровождается ослепительно-яркими вспышками света.

Выявляет открыто театральную природу постановки и неоднократно в ходе спектакля звучащий романс Неморино из оперы Г. Доницетти «Любовный напиток», который музыковеды называют сублимацией любви героя. Он неожиданно слышится в сценах, связанных с борьбой властных, расчетливых и похотливых старших дочерей Лира за Эдмонда (А. Хидашели). Звучащее в романсе ощущение счастья, сладостное упоение юноши, связанное с тем, что его чувства разделяет любимая девушка, резко контрастирует с этими сценами. Контрастирует это пение и с происходящим в сцене ослепления Глостера (А. Махарадзе) Реганой (Д. Харшиладзе) с помощниками, когда оно неожиданно вступает в действие. Такой контрапункт видимого и слышимого отчетливо обнаруживает сконструированную природу связи романса и названных эпизодов.