Текст книги "Сфера-17"

– Так точно.

Реннард опустил голову.

Фрайманн смотрел на него неотрывно. Взгляд обжигал. «Душно здесь очень, – подумал Николас. – И как Эрвин тут спит?» Кожей он чувствовал слабое движение воздуха, дыхание вентиляционной системы. Она работала отменно, в комнате было холодно и свежо, даже чересчур холодно. Не в вентиляции было дело, это самого Николаса бросало в жар. «Впору расстегнуть верхнюю пуговицу… Нет, нет, о Господи! – Николас ощутил прикосновение паники. – Это же смерти подобно. Расстегнуть пуговицу. Облизать губы, потому что во рту сухо как в красной пустыне, и ждать, когда Эрвин прижмёт тебя к этой стене. Опять же и койка рядом.

О чём я думаю, – сказал он себе со злостью. – Что это такое?! Я что, мало работаю? Школьнику, студенту, кадровому менеджеру можно млеть и таять от близости людей в форме. Мне нельзя. Я революционный начупр, член Народного правительства. Я этими людьми командую. Я должен думать о деле».

Николас потёр лоб, закрыл лицо ладонью. Эрвин терпеливо ждал. «Он-то в чем виноват, – подумал Николас устало. – Он здесь ни при чём. Честный вояка. Мои сексуальные проблемы и особенности моей ориентации его не касаются.

Я думаю о деле.

Стерлядь.

Я думаю о Стерляди».

Николас повторял это как мантру, и наконец улыбчивый Шукалевич, самодовольный и бородатый как индюк, предстал перед ним точно въяве. Смотреть на него было мерзко. Омерзение встряхивало, словно ледяной душ.

Николас прерывисто вздохнул.

– Я думаю…

Эрвин выпрямился, взгляд его стал ещё внимательнее.

– Я думаю, отрицать связь с Доктором невозможно, – сказал Николас. – Это просто глупо. У нас остаётся всё меньше запасных путей… Кажется, самое очевидное решение – физически исключить из состава Народного правительства Стерлядь.

Фрайманн одобрительно кивнул.

– Но мы должны тянуть время, – Николас покачал головой. – Столько, сколько возможно. Мы хотя бы знаем, как работать со Стерлядью. Настоящая мантийская инфильтрация будет намного хуже… Эрвин, я разрабатывал этот план для себя самого. Я рассчитывал, что Стерлядь станет меня вербовать. Но он взялся за вас. Оцените свои силы трезво, пожалуйста. Если вы сочтёте, что риск слишком велик, я буду искать другие решения.

Фрайманн озадаченно наклонил голову к плечу.

– Я рисковал и раньше, – сдержанно сказал он. – Я солдат.

– Это иной риск. – Николас впервые посмотрел ему в глаза.

Ему было тревожно. Эту задачу Реннард считал сложной даже для себя, а Чёрный Кулак всё-таки железяка – не интриган и не лицемер.

– Каков ваш план? – Фрайманн встал.

– Вы должны изъявить готовность сотрудничать со Стерлядью, – медленно, раздельно проговорил Николас. – Самым активным образом. Продемонстрировать полную лояльность. Но заявите, что вы не будете действовать вслепую. Я – начупр… У меня много людей. Если вы уничтожите меня… даже если уничтожите вместе со мной Зондера… У контрреволюционной гадины отрастут новые головы. Стерлядь скажет вам, чтобы вы всецело положились на агентуру его Управления. Не соглашайтесь. Сомневайтесь во всём. Требуйте доказательств, вникайте в происходящее. Можете даже сомневаться в правдивости слов Стерляди, только очень осторожно… И тяните время, Эрвин, это главная задача – тянуть время.

Фрайманн моргнул. Взгляд его точно обратился вовнутрь: комбат переваривал информацию. Потом он выпрямился и вытянул руки по швам.

– Задача ясна, товарищ начупр, – отрапортовал он. – Разрешите выполнять.

Николас закрыл глаза. Он чувствовал себя так, будто ещё немного – и сползёт по стенке. «А ведь я уже падал при нём в обморок, – вспомнил он. – Эрвин меня тогда на диван уложил…»

– Хорошо, – сказал он измученно. – Выполняйте. Но я вас очень прошу, будьте осторожны. Будьте очень осторожны, Эрвин.

– Я буду осторожен, – Фрайманн кивнул. – И ещё одно.

– Что?

– У вас усталый вид, Николас, – сказал Фрайманн. – Вы учились ки?

Николас недоумённо поднял на него взгляд.

– Нет.

– Если хотите, я вас научу. Основам. Будет легче. Система помогает держаться в условиях, приближенных к боевым.

Николас невольно улыбнулся. «Железяка, – подумал он с нежностью. – Приближенных к боевым, надо же…» Вид у Фрайманна сделался неуверенный, почти смущённый и очень искренний. Он и вправду хотел позаботиться и помочь.

– Спасибо, Эрвин, – сказал Николас. – Возможно.

В ту ночь я не стал работать. У меня не осталось дел, которыми можно было бы заняться, чтобы не заниматься расстрельными приговорами, и я решил поехать домой, отложить худшее на завтра. Мне удалось проспать семь часов, прежде чем Айгар меня разбудил звонком.

Мне снился сон.

Я сидел на койке Эрвина в его клетушке, так же близко, как днём, почти касаясь его. Но во сне я почему-то с изумительной ясностью понимал, что Эрвин хочет обнять и поцеловать меня. Я сам до безумия этого хотел. Но мы не могли двинуться с места. Просто сидели, глядя друг другу в глаза. Нас будто разделяло силовое поле.

Частью сознания я понимал, что это сон. Мне было стыдно от его нелепости. Другая часть моего сознания чувствовала себя пьяной и думала, что если меня сейчас разложат на этой койке, я не стану сопротивляться, а даже наоборот. Сон был пугающе детальный. Я чувствовал запахи – свежесть слабого ветерка вентиляции, запах чистой одежды и чистейшего постельного белья, запах кожи Эрвина. Я хотел прикоснуться к нему, я хотел, чтобы он ко мне прикоснулся. Чтобы взял меня здесь же, по-солдатски, грубо и без ухищрений.

Я знал, что это нелепо и мерзко. Но никто не отвечает за свои сны.

Я не мог отделаться от мысли, насколько всё было бы проще, будь один из нас женщиной. Проявлять интерес к женщине естественно, даже если она командует батальоном или руководит одним из Народных Управлений… И когда женщина отказывает мужчине, она всё равно чувствует себя польщённой. Я, по неосторожности обнаружив своё влечение, оскорбил бы Эрвина.

Монашеский образ жизни не идёт на пользу мужчине, даже если он работает на износ. Последний раз я спал не в одиночестве шесть лет назад. Я тогда был кадровым менеджером, а мой любовник работал в охранном агентстве. Между нами не было особенных чувств, в сущности, только секс. Ролевые игры с наручниками и дубинками… Этот плечистый громила был груб, но трусоват. Узнав, что я связался с экстремистами, он потихоньку исчез с горизонта, и я не слишком о нём жалел – некогда было. А потом мне в принципе стало некогда.

Экстремисты… Да, было время, когда товарища Кейнса называли экстремистом. Теперь это кажется забавным.

Эрвин не выглядит накачанным, у него мускулатура бойца, а не актёра… Говорят, мастера ки чудовищно сильны физически. В том, что реакция у них невероятно быстрая, я уже убедился: эта реакция спасла мне жизнь.

И всё же любопытно, что Эрвин думает обо мне. Кажется, он записал меня в «свои». Это чертовски лестно. Я понимаю, за что его так любят солдаты.

Впрочем, хватит об этом.

Все наши планы разлетелись, как бумаги под вентилятором. Айгар разбудил меня звонком. Признаться, я был рад пробуждению, мучительный сон очень хотелось прекратить. Айгар сообщил, что переадресует мне шифрованный звонок по нулевому каналу.

Нулевой канал – значит, товарищ Кейнс.

С меня слетели остатки сна. До сих пор по нулевому мне вообще никогда не звонили, товарищ Кейнс ещё в бытность свою директором завода не любил дёргать подчинённых в нерабочее время.

Это был не он.

Я услышал голос Доктора. Видео при шифрованных звонках не передавалось, но мне хватило интонаций.

Зондер был страшно встревожен.

Случилось нечто из ряда вон выходящее. Об этом свидетельствовало уже то, что Зондер сорвался со своих Серебряных Скал и приехал к Кейнсу. Но прежде даже в подобных экстренных случаях Доктор шутил и потешался над нами и надо всем происходящим.

Сейчас он был смертельно серьёзен.

«Ник, – сказал он, – немедленно ко мне. То есть к Эшу. За город. Ты нам нужен. Машину бери отечественную и без мигалки. Секретарь пусть отвечает, что ты дома, болен и спишь. Ясно?»

«Ясно», – ответил я, застёгиваясь.

Доктор собирал нас на срочное совещание и очень опасался, что о нём проведает внутренняя безопасность… О причине долго гадать не приходилось. Не так много их было, возможных причин.

Манта и Неккен.

В горячечной спешке прилетев к загородному дому товарища Кейнса, я был изумлён царившей там расслабленной атмосферой. Симкин так вообще ловил в саду летучую ящерицу: наш начупр науки и просвещения в миру был биологом. Кейнс с Зондером играли в бильярд на веранде. Зондер, как всегда, выглядел устрашающе – высоченный, тощий, ярко-рыжий, бритый как новобранец, в солдатской полевой форме и тяжёлых ботинках, а товарищ Кейнс вид имел безобиднейший: лавочник лавочником, добрый дядюшка с соседней улицы… Красавчик Улли, судя по характерным движения пальцев над планшеткой, гонял ИскИн по обучающему квесту. В ужасе находился один Морелли: он сидел в кресле-качалке и всем своим видом объявлял, что находится в ужасе, а добрейший Легерт наклонялся к нему через спинку и пугал.

– Видишь мантийца? – спрашивал Арни и сам отвечал: – А он тебя видит. Он среди нас.

– Ладно вам, – говорил Доктор, примериваясь к шару. – Мантиец сидит на улице Восстания, дом тридцать четыре, и смотрит порно.

– Мантийцы не смотрят порно, – замечал Симкин, – у них нарушена сексуальная функция.

– Всё бы вам шутить, – жаловался Морелли, – а я ничего не понимаю.

Стук! Шары раскатились по зелёному, как листва земных деревьев, сукну. Симкин гладил пойманную ящерицу. Это была любовь без взаимности, вскоре укушенный начупр избранницу отпустил.

– Никто не понимает, – сказал Зондер, – зато у нас есть план. Вот, кстати, приехала наша жертва.

Я понял, что он это обо мне, и почувствовал себя нехорошо.

– Макс, – спросил я, подходя ближе, – что случилось?

– Исполнительный директор Неккена желает с нами пообщаться.

– Что?!

– Со мной лично или с полномочным послом, – буркнул товарищ Кейнс, обозревая раскатившиеся по столу шары.

– Пять лет прошло, – нервно сказал Морелли, – они проснулись. У них частичная амнезия.

– Селективная, – поправил Доктор.

– Да хоть какая, – в тоске сказал бедный наш финансист. – Пять лет эмбарго – и вдруг они хотят продолжать закупки. Нам Совет Двенадцати Тысяч изоляцию объявил!

– Плевать Неккену на Совет с высокого небоскрёба, – сказал Линн. – Гендиректор Неккена – императрица.

– Да ну тебя, – уныло сказал Морелли. – Дина отреклась.

– А ты не на корону смотри, а на полномочия, – заметил начупр юстиции. – Акена Тикуан фактически абсолютный монарх. Если бы она пнула Совет, Совет мигом прислал бы сюда миротворцев, и нас всех бы поставили к стенке. У неё тоже есть какой-то план.

– В этом-то весь ужас, – горько ответил Морелли. – Кто-нибудь понимает, что им от нас надо? Что нужно Акене Тикуан на Циалеше?

Доктор поиграл бровями, но ничего не сказал.

И вдруг я понял, откуда в них такое спокойствие. Это было нечто вроде негатива древней фотографии или инверсии цвета в редакторе. Тревога и растерянность переходили предел, доступный человеческим чувствам, и превращались в собственную противоположность. Морелли, начупр финансов, в неожиданной смене политики Неккена видел только выгоды: возобновление экспорта, увеличение валютных запасов Циалеша, в перспективе – возобновление импорта и снятие изоляции. Как и все мы, он не понимал причины произошедшего, как и все мы, он боялся, но за свою сферу компетенции он был спокоен. Поэтому и мог нервничать по-человечески… Тот же Арни Легерт, чей военный космофлот в случае настоящего вооружённого конфликта способен был только героически погибнуть, не мог себе позволить нормальных эмоций. Он шутил и улыбался, а Кейнс и Зондер, на плечах которых лежала ответственность за всё, играли в бильярд.

Я стоял на ступеньках крыльца и переводил взгляд с одного товарища начупра на другого.

Улли поднял глаза от планшетки. «Николас, – сказал он, – подойдите посмотрите запись». Потом Лауфер развернул экран планшетки ко мне и увеличил его вчетверо.

Я шагнул ближе.

На голографическом экране вспыхнул, кинулся в лицо зрителю и отплыл назад логотип корпорации Неккен, известный каждому: два стилизованных лайнера, устремившихся в разные стороны, и крупная многолучевая звезда между ними. Звезда напоминала абрис сверхтяжёлого крейсера «Трансгалактика» анфас с активированными орудиями, и в этом тоже заключался угрожающий смысл. Всё летающее железо в Сверхскоплении, от детских аэродосок до универсальных истребителей, производилось плюс-заводами Неккена, – и это не считая бесчисленных дочерних фирм, которые занимались буквально всем и почти все были монополистами в своих сферах. Девяносто восемь процентов жителей Сверхскопления пользуются операционной системой «Эмералд», сто процентов смотрят продукцию кинокомпании «Сны Сердца»… Дальше можно не перечислять.

«Неккен: космос доступен!» – прокричал жизнерадостный детский голос.

И экран вспыхнул так ярко, что я зашипел от боли и заслонил ладонью глаза.

Исполнительный директор Неккена, подтянутый улыбчивый мужчина лет сорока, стоял перед камерой один. За его спиной высились бионебоскрёбы Сердца Тысяч, золотился лазурный океан и била беспощадным светом звезда, слишком яркая для непривычных глаз. Огромное окно… Вид в окне медленно менялся. Оно как будто спускалось к земле с неописуемой высоты.

Запись велась не в кабинете и не в конференц-зале – в лифте.

– Добрый день, господа, – директор сверкнул белоснежными зубами. – Меня зовут Алан Йеллен, и я хочу обсудить с вами кое-какие детали.

Я спиной почувствовал, как все остальные отвели глаза. Морелли пригорюнился, Улли встал и что-то сказал Симкину… Да, я понимал. Я видел запись первый раз, поэтому любопытство всё пересиливало. Но вести официальную запись, предназначенную для трансляции первым лицам государства, в лифте… Господин Йеллен недвусмысленно демонстрировал нам, чего мы стоим.

Это следовало принять к сведению, но никаких эмоций по этому поводу не допускать – любые эмоции были бы неконструктивны. Я сосредоточился на содержании передачи.

…Вторая голоконференция с Сердцем Тысяч за пять лет. И второй раз – запись. Никто в центре мира не станет подгадывать время для связи с семнадцатой сферой онлайн… В первый раз сама госпожа гендиректор, Её Величество Акена Тикуан строго заявляла, что не признает национализацию плюс-заводов и потребует возврата кредитов, а также что она возмущена происходящим на Циалеше, где попраны все ценности правового гуманитарного общества… Я помнил такой же жуткий, слепящий – сущее орудие пытки – свет звезды Сердца Тысяч на той записи, серые фигуры трёх директоров, насквозь пробитые этим светом, и ещё подпрыгивающее игривое словцо «то-та-ли-та-ризм!»

Словцо это почему-то относилось не к трём серым фигурам, а к Народному правительству Циалеша.

Господин Йеллен о тоталитаризме не обмолвился. Более того, он не обмолвился и о национализации, и о долгах. Запись оказалась довольно короткой. «Корпорация, – говорил господин директор, – не заинтересована в сокращении рынка сбыта, корпорация заинтересована в мирном улаживании конфликтов и разрешении противоречий. Корпорация планирует возобновить закупки продукции плюс-заводов Циалеша, но перед этим необходимо наладить дипломатический контакт и получить гарантии соблюдения правовых норм». Он, Алан Йеллен, уполномочен пригласить на Сердце Тысяч для переговоров главу нового правительства планеты Циалеш либо же полномочного посла такового.

– Это очень странно, – сказал я, когда запись закончилась.

Лауфер вернулся и ревнивым жестом забрал у меня свою планшетку, Морелли уставился на меня из кресла, Линн закурил.

– Что именно? – уточнил Доктор, поигрывая кием. – Что ты по этому поводу думаешь, Ник?

Я задумался. Вопросов оставалось очень много, но кое-что лежало на поверхности.

– На Циалеше не производится ничего, что нельзя было бы купить в других местах, – ответил я. – За исключением, конечно, кое-какой сельхозпродукции, но это несерьёзно. Покупательная способность населения на Циа низкая. Да и вообще, наши триста миллионов человек – не тот рынок сбыта, который Неккен боится потерять. Йеллен демонстрирует пренебрежение, но о наших долгах молчит. Такое впечатление, что заводы и кредиты – мелочь, а нужно ему что-то другое.

Все молчали. Доктор смотрел на меня пристально. Глаза у него были ярко-голубые, какого-то химического цвета. Я кожей чувствовал его взгляд.

– Что, например? – спросил он.

Я помолчал. По лицу Доктора было понятно, что он ответ на этот вопрос уже знает и просто экзаменует меня.

– Что-то такое, что нельзя взять силой, – сказал я. – Иначе за этим бы пришли миротворцы. Но что именно – я не знаю.

– Интересное мнение, – сказал Зондер. И добавил: – Я не ошибся.

– В чём?

– В тебе, Ник, ты летишь на Сердце Тысяч нашим полномочным послом.

Николас поперхнулся. Все уставились на него, и чувства это вызывало самые неприятные. «Жертва, – вспомнил он. – Зондер сказал: “Вот наша жертва”. О чёрт…»

– Макс, – выдавил он, – вы серьёзно?

– Более чем, – кивнул Доктор. – Вылетаешь послезавтра на лайнере Джанкина. Лайнер уже на техобслуживании.

– Макс, я не могу, – слова давались с трудом. – У меня слишком много незаконченных дел. Контрразведка. Стерлядь.

– Стерлядью я займусь сам, – сказал Доктор.

У Николаса закружилась голова.

Товарищ Кейнс обогнул стол и подошёл вплотную к Реннарду. Он смотрел даже спокойнее, чем обычно.

– Мы снимаем тебя со всех задач, – сказал он. – На время посольства. Начиная с этой минуты ты думаешь только о Неккене. Это приказ.

Николас проглотил комок в горле. Его сотрясла мелкая дрожь. Глава Народного правительства добродушно щурился. При Зондере Кейнс чаще молчал, и казалось, что Доктор командует и всем заправляет, но это была иллюзия.

– Ясно.

– Мы здесь долго думали, – присовокупил Доктор, – и пришли к тому же мнению, что и ты. Неккену что-то нужно от Циа. Твоя задача – выяснить, что именно. И выжать взамен из этих ублюдков всё, что только получится.

«Эрвин внедряется к Стерляди, – мелькнуло у Николаса в голове, – а мне придётся иметь дело с Аланом Йелленом… Что же, каждому из нас досталась задача на пределе возможностей».

– Макс, – проговорил он, – если позволите… Первое, что пришло мне в голову…

– Ну?! – Доктор даже подался вперёд.

– Это паранойя, конечно…

– Это уж мне решать.

Николас набрал в грудь воздуха и выговорил:

– Возможно, успехи мантийской интервенции на Циа серьёзнее, чем мы думаем. И Неккен об этом знает то, чего не знаем мы.

– Ого, – тихонько сказал позади забытый Морелли. Глаза Зондера расширились.

– Как рынок сбыта Циа не имеет большой ценности, – продолжал Николас. – Но что, если вопрос стоит иначе? Акена Тикуан предпочтёт потерять деньги, чем уступить Манте ещё одну планету. Даже в семнадцатой сфере.

Зондер стал мрачен как туча.

– Мы проводим детальное исследование общественного мнения, – певуче произнёс в стороне Улли Лауфер. – Пока ничего подозрительного не видим.

– Это только предположение, – поторопился добавить Николас.

– Хорошо-хорошо, – пробурчал Кейнс. – Разберёмся.

…Начупры разъехались почти мгновенно. Улли напоследок прицепился к Симкину, что-то ему обстоятельно втолковывал, и старик явно нервничал. Все помнили, что мантийцы любят внедряться в научные круги. Симкин меньше всего понимал в контрразведке и контроле лояльности, он бы предпочёл верить коллегам-учёным на слово. Николас уловил обрывок беседы, что-то про официальный вирус с искусственным интеллектом, который Улли намеревался распространить в интранете… «Страшный человек Улли, если вдуматься, – мелькнуло у него в голове. – Очень много власти у нашего Красавчика, всё-то он про всех знает. А что, если… Нет, не может быть. Доктор бы заметил».

Николас оглянулся. Зондер сосредоточенно загонял шары по лузам. Промахнулся, выругался, обернулся к Реннарду.

– Ну что, – сказал он, – готов?

Прислуги в коттедже товарища Кейнса не было, только охрана на периметре. Дом вёл ИскИн с помощью множества полуавтономных манипуляторов. Проще было полагаться на информационную защиту, созданную в Управлении внутренних контактов, чем бесконечно проверять живых горничных и сторожей.

На белоснежной скатерти высились вазочки с печеньем и джемом. Фарфор был импортный, с Эрминии. В приоткрытое окно задувал ветер и слабо трепал занавеску. В саду под окнами доцветали осенние цветы, озарённые солнцем.

– Напугали мы тебя? – поинтересовался Доктор, наливая коньяку в кофе.

Николас только глаза отвёл.

– Другого выхода нет, – сказал Зондер. – На Циа есть два человека, которым можно поручить эту задачу. Я и ты. А я лететь на Сердце Тысяч по понятным причинам не могу.

– Я передам вам новейшие материалы по Стерляди, – сказал Николас. – Он узнал о моих с вами контактах.

– Вот как? – живо спросил Доктор. – А ещё что он узнал?

– Пока неизвестно. Я как раз собирался заняться. Стерлядь пытается вербовать комбата Фрайманна.

– Ещё лучше, – Зондер ухмыльнулся. – Насколько я знаю, ты тоже за него взялся.

Николас пожал плечами.

– В каком-то смысле. Мне слишком мало о нём известно.

– Хороший человек, – сказал Доктор, – надёжный. Умный и глупый в меру. Кстати, тебе нужно кого-то взять с собой. Не один же ты полетишь? Бери Фрайманна.

Николас чуть не подавился кофе.

– Макс…

Тот улыбнулся:

– Стерлядь будет опечален.

«А я свихнусь, – подумал Николас. – Мне придётся тратить уйму сил на то, чтобы просто держать себя в руках. О чёрт, чёрт!..»

– Макс, – сказал он нервно, – я сомневаюсь, что товарищ Фрайманн – подходящая кандидатура на эту роль.

– Почему?

– Он… – Николас начал и замолк. «А ведь я хотел поговорить об Эрвине с Доктором, – вспомнил он. – Что я хотел сказать?» – Он замкнутый человек. Непрозрачный.

Зондер сощурился и улёгся грудью на стол.

– Так это же хорошо. В посольстве не должно быть прозрачных людей.

– Я сам толком не знаю, чего от него ждать.

– Лукавишь, Ник.

Николас опустил глаза.

– Давай, – велел Зондер, – начистоту.

Николас помолчал, покусал губу.

– Мне кажется, он сильно невротизирован, – сказал он наконец. – По-видимому, у него какие-то серьёзные проблемы.

Доктор тихо, с искренним весельем засмеялся.

– Это не комбат невротизирован, – сказал он. – Это ты невротизирован, Ник. И я даже знаю почему. Успокойся. Всё будет хорошо. А вот твоя идея насчёт Манты беспокоит меня всерьёз.

– Это было только предположение, – повторил Николас, в тревоге подняв на него глаза.

– Но оно очень похоже на правду. По крайней мере это бы многое объяснило.

В дверях показался Кейнс. За ним из сада в дом с криком влетела ящерица, похожая на беспёрую птицу; безмятежная и забавная нарисовалась картина… Доктор фыркнул и сообщил другу, что за ним хвост. Глава Народного правительства покосился на ящерицу и укоризненно покачал головой. «Кыш, – сказал он ей, – кыш, дура!..» Николас улыбнулся.

– Давай-ка про Манту, Макс, – неожиданно велел Кейнс. – Может, и про Неккен что-нибудь сообразим.

Знаменитый блокбастер «Узурпатор» начинается с устрашающих кадров: звёздная система Сердца Тысяч, захваченная врагом. Всюду кишат «скаты», биокорабли мантийцев: разведывательные «бабочки», вооружённые «хвостоколы» и «орляки», сами «манты», давшие название планете, – огромные корабли-матки, вынашивающие молодняк.

Манта одна. Мант тысячи. Вызревший плод мантийской интервенции – планета-клон. Все клоны Манты называются Мантами.

– Как они их различают? – удивился Николас.

– А вот как-то различают, – ответил Доктор. – Высокая цель мантийцев – превратить весь ареал обитания человечества в Манту.

После Катастрофы, когда человечество потеряло Землю, а колонии оказались отрезаны друг от друга, наступила эпоха разобщённости. Оставался целый век до изобретения мерцательной связи, путь от одного мира до другого занимал месяцы, если не годы. Каждый полёт требовал огромных экономических вложений, которые не окупались. Одни колонии не были заинтересованы в контактах, у других просто не хватало ресурсов. Где-то люди регрессировали и вымирали, а где-то эволюционировали, – но разными путями. Манта выбрала путь, который ужаснул всех остальных.

Манта, – сказал Доктор, – любопытнейший пример того, как из человеческой расы получается нечто иное. Изначально цели они ставили благороднейшие: уничтожить в человеке агрессию. Но суть в том, что агрессия – естественная, неотъемлемая часть психики. Человек начинает драться раньше, чем говорить. Способность к адекватной агрессии – признак здоровья. Мантийцы нашли способ уничтожить агрессию, но вместе с ней сломалось всё остальное… Они очень симпатичные, мантийцы, если не знать, что они на самом деле из себя представляют. Очень милые, добрые люди. Весёлые. А страшные мантийские воины, которым невозможно противостоять, на самом деле не воины, а спортсмены. Тренировка тела и духа, преодоление трудностей – это по-мантийски.

– Трудности они создают себе сами.

– В естественной среде трудностей для мантийца не существует. Об этом нужно помнить, иначе многие их поступки будут непонятны.

Уничтожить в ходе интервенции сотню миллионов человек, чтобы получить в результате миллион новых мантийцев – серьёзная задача и большое преодоление. К тому же это очень почётно. Немантийцы не считаются полноценными людьми. Успешная интервенция – это великая победа разума над энтропией. Поэтому все юные мантийцы мечтают работать в аппарате внешнего влияния – в Комитете Коррекции.

Ты понимаешь, – сказал Доктор, – в этом причина конфликта. Мантийское общество с нашей точки зрения – извращённое, искажённое, непонятное, и оттого кажется непостижимо сложным. Но на самом деле оно примитивно и очень, очень статично. В нём нет внутренней динамики, а человеческая природа, которая всё же частично сохраняется в мантийцах, требует перемен. Единственный способ развития, доступный им, это внешняя экспансия. Причём экспансия не столько биологическая, – они не очень-то активно размножаются, – сколько идейная. Необитаемые планеты им не нужны. Им нужны новые мантийцы.

– Столкновение ноосфер, – сказал Николас. – Я помню из курса социологии.

– Да – кивнул Зондер. Одна ноосфера тупо пожирает другую. Но ничто не ново в Сверхскоплении. Это отнюдь не изобретение нашей эпохи. Тысячу лет назад, ещё на Земле, была написана книга «Хризантема и меч». Тогда шла война, самая кровавая за всю предыдущую историю человечества. Перед стратегами одной стороны возникли неожиданные затруднения. Их противник вел себя не так, как все прежние противники. Враги выглядели как люди, но поступали как нечто иное. Антрополог Рут Бенедикт написала эту книгу, чтобы помочь людям своей стороны понять ценности и побуждения врагов. А это было на Земле, в двадцатом веке. Тогда никому не делали никаких операций.

– Макс, – проворчал товарищ Кейнс, – Хватит истории. Давай ближе к сути.

– Ближе к сути, – кивнул Доктор. – Мантийцы не являются новым биологическим видом. Все мантийцы рождаются людьми.

– Они делают операции, – вслух подумал Николас.

– Да. На четвёртый день жизни. Обычно после операции следует клиническая смерть. Около двух процентов детей не выживают, остальные становятся… иными существами. В этот момент их ещё можно вылечить. Но потом начинается воспитание по мантийской системе, закрепляющее эффект. Нужно помнить, что физически мантийцы намного превосходят людей. У них даже кости прочнее. Взрослый мантиец может разорвать человека на части голыми руками. Они не знают болезней, устойчивы к ядам, они абсолютно контролируют своё тело, начиная от рефлексов и заканчивая кровотоком. Мягкие ткани у них регенерируют со скоростью, неестественной для существа, созданного природой. Остроту своих чувств они меняют по собственному желанию и могут довести до уровня, недоступного даже специализированным животным, только аппаратам. Уровень формального интеллекта у них такой же, как у нас, зато уровень социального и эмоционального выше впятеро. Средний срок их жизни – полтора века.

– Тебя послушать, – хмыкнул Кейнс, – так можно сразу падать к ним в объятия.

– Это потому, что я не договорил, – ухмыльнулся Доктор. – Всё это звучит очень романтично и соблазнительно для простого человека, но мантийская пропаганда сразу бледнеет, когда человек узнает, какую цену за это платят. Помнится, Хенри наш Симкин помянул нарушение сексуальной функции. Так вот, у мантийцев она не просто нарушена. У мантийцев вообще отсутствует инстинкт размножения. Насчёт инстинкта самосохранения точных данных нет, но смерти они не боятся.

– То есть как отсутствует? – недоумевал Николас. Как же они тогда размножаются?

Доктор сверкнул зубами в ухмылке и ответил:

– Усилием воли. Их женщины способны контролировать овуляцию и зачатие, мужчины – эрекцию и образование семенной жидкости. Но никакого удовольствия от этого процесса ждать не приходится. Продолжается генетическая линия, воспроизводится население. Родительских чувств мантийцы не знают, как и вообще родственных чувств. Некоторые из-за этого считают, что мантийцы вообще безэмоциональные существа, этакие биороботы. Но это не так. Их чувства даже сильнее наших. Просто они другие.

Товарищ Кейнс помрачнел. Он размышлял о чём-то невесёлом и начал по давней своей привычке перекладывать по столу мелкие предметы. На совещаниях Народного правительства это были маркеры, сейчас – чайные ложки. Стук-постук справа налево и обратно. Доктор посмотрел на друга и едва заметно покачал головой.

Николас глядел на Зондера как кролик на удава. Он слушал завороженно. Чем дальше, тем любопытнее становилось. До сих пор всё, что говорил Доктор, вызывало у него смутные воспоминания о том, что он где-то когда-то что-то об этом читал, но эмоциональный мир мантийца оставался для науки тайной за семью печатями. Десять лет назад Макс Зондер был одним из тех немногих учёных, которые занимались этой темой. Самой известной его работой стала статья «Феномен «эмоциональной взятки» в мантийской культуре», она вызвала полемику даже в научных кругах Сердца Тысяч.

– Эмоциональный интеллект, – сказал Доктор, – и эмпатия, способность понимать тончайшие движения души собеседника и испытывать его чувства. У мантийцев они развиты настолько, что нам это трудно даже вообразить. Агентами внешнего влияния становятся единицы, так зачем же такие способности всем остальным? Тут надо упомянуть, что на Манте у нас коммунизм.

Николас изумился.

– Макс, – сказал он, – помилуйте, во-первых, коммунизм невозможен, а во-вторых, в чём связь между коммунизмом и эмоциональным интеллектом?

– Во-первых, невозможен он у людей, – назидательно сообщил Зондер, – а мантийцы людьми не являются, у них возможен. Во-вторых, связь самая прямая. У мантийцев нет товарно-денежных отношений. Зато есть товарно-эмоциональные.