Текст книги "Море имен"

На эти тридцать процентов Алей намеревался сократить цепочку.

Зато оставшиеся семьдесят должны были быть настоящими и, как положено настоящему коду, затрагивать глубинные струны души и отзываться в сердце… «Поляна знает, как должна выглядеть цепочка, – думал Алей, – я ей рассказывал, что код вызывает сильные эмоции, она сама через это прошла. Она женщина, любящая женщина, она будет допытываться у Воронова, что он чувствует… Еще и поэтому нельзя его разыгрывать с фальшивой цепочкой. Он слишком умен».

Оставшиеся семьдесят процентов…

Алей задремал и продолжал размышлять в полусне. Мысли текли своевольным потоком. Еще двадцать или тридцать процентов кода – то, что помогает разрешить внутренние конфликты, найти точку покоя в самом себе. Чему служит остальное – загадка. Можно было бы, наверное, выяснить, если собрать статистику и провести исследование, но никто не горел желанием заняться этим большим и ненужным делом. Да и знания для такого труда требовались колоссальные… запредельные… Запредельное. В самом начале Алей представлял Воронова в министерском кресле? Вот и отлично. Большая власть и большая ответственность – именно то, чего жаждет его душа. Не имея ключа для выхода за грань привычного, он ничего не нарушит в течении событий, не изменит мир и не совершит государственный переворот.

Минамото Дейрдре когда-то излагала свои мысли о коде Предела. Она рассказывала, что в буддийских монастырях практиковались медитации: полгода на обдумывание каждого понятия из коротенькой мантры. Полгода неустанных размышлений об одном-единственном слове – этого хватало, чтобы перебрать все стереотипы, связанные с ним осознанно или неосознанно и выйти, наконец, на свободу. Так те, для кого просветление и было настоящим запредельным счастьем, достигали его. «Естественным путем код можно получить в странствиях по миру или в медитации на один предмет, – писала Дейрдре, – это непредсказуемо. Погоня за сильными впечатлениями, изучение философии, личная терапия – ничто из этого не увеличивает шансы. Пусковой механизм у каждого свой. Мы выступаем катализатором реакции. Возможно, если бы мы поняли, как работает наш собственный ассоциативный поиск, то разобрались бы и в природе Предела».

«Если бы мы поняли, как устроена Старица!» – вспомнилось Алею; голос Ворона Вежина прозвучал где-то в стороне, в дремотной дымке.

Доступ к Старице.

Выход за Предел.

«Интересно, – подумал Алей, – люди, достигшие Предела, умеют выходить к Старице?..»

С этой мыслью он уснул и видел во сне туманную реку, едва приметную тропу вдоль берега и мерно колышущиеся вершины деревьев на фоне неба, затянутого облаками.

* * *

Ночью снова шел дождь – наследил по обочинам лужами, смыл с листьев первую пыль. Белые высотки сверкали, переливая друг другу один ослепительный жидкий блик. В Новом Пухове зелени было меньше, чем в Старом, молоденькие деревца вдоль дорог едва прижились. Ясный воздух, расчерченный черными проводами, звенел в вышине. День выдался ветреный, солнечный и какой-то чужой; Алей медленно шел и думал, что скажет матери.

К его приходу мама нарядилась, точно ждала не родного сына, а кого-то едва знакомого. Даже волосы уложила. В юбке из панбархата и синей кофточке она присела за кухонный стол на табурет – смущаясь, маленькая и потерянная. На стене тикали большие деревянные часы, в окно светило солнце, и видно было только солнце, небо, крыши соседних домов. Двадцатый этаж… Кухня у Шишова была просторная и светлая, и вся квартира – светлая, полупустая, какая-то казенная. «Это мне так кажется, – думал Алей, – потому что не нравится мне здесь». Он сидел на жестком диванчике напротив матери, смотрел на нее и все никак не мог начать разговор.

Наконец Весела встрепенулась и попыталась Алея накормить – не то вторым завтраком, не то ранним обедом, – но он отговорился тем, что к нему приходит Поляна и каждый раз стряпает целыми кастрюлями. Ему не хотелось есть в доме Шишова. Мама Поляну знала и любила и, услышав про нее, успокоилась.

– А как твоя новая девочка? – спросила она наконец. – Весна, кажется?

– Осень. У нас все хорошо.

– Жениться не собираетесь?

Алей хмыкнул, опуская глаза.

– Вроде нет.

– Да, – согласилась мама, – тебе рано еще, надо институт закончить. А я подумала: ты хорошим отцом будешь, Алик. За Иню как переживаешь…

– Маленьких обижать нельзя, – сказал Алей. – Мама, пойдем погуляем, а? Сейчас хорошо: тепло, ветер… Развеешься немножко.

Та закивала.

– Конечно, Алик. Хорошо.

Выйдя из подъезда, Алей немного растерялся. В Старом Пухове за каждым домом раскидывался сквер, достаточно большой, чтобы гулять в нем полчаса, а если направиться через дворы да примоститься на укромной скамейке – целый день мог пролететь незаметно… Здесь вокруг были только магазины. Не по магазинам же гулять.

Мама взяла его под руку и медленно пошла по тротуару к дальней автомагистрали.

– Мама, – сказал Алей, почему-то испытывая неловкость от звука своего голоса, – а как у вас с Шишовым?

– Его Лева зовут, Алик.

– Хорошо, – покорно повторил Алей, – как у вас с… дядей Левой?

– Все нормально… – уронила мать, глядя прямо перед собой.

– А если честно?

– Это нормально, Алик, по первости ссориться. Мы с твоим папой, бывало, тарелки били…

Алей приподнял брови.

– Ты, мама? Била тарелки?

Весела прикрыла глаза и улыбнулась тихо, чуть мечтательно.

– Папа. У него присловье было: «развод, тарелки пополам!» А мама Зуря его как-то подначивать стала, что ему слабо. А я заодно с ней. Так он схватил тарелку и… – она засмеялась.

– А ты бабушку мамой называла?

– А ты не помнишь?

– Нет. Наверное, маленький был.

– Да уже не маленький. Она добрая была, как мама. А мои мама с папой, твои другие бабушка и дедушка, они ведь умерли давно. В Воронеже. Я тогда только в институт поступила. Я все хочу на могилки съездить. Сначала вас с Инькой нельзя было одних оставить, теперь вот Лева…

– Что?

– Хочет со мной поехать, а на работе все времени нет. Вот отпуск будет, поедем.

– Одну не отпускает?

– Не отпускает…

– Вы часто ссоритесь?

– Нет… Лева, он очень… хозяйственный, строгий, как он сказал, так и будет, а я все… несерьезно как-то. С папой твоим все у нас как-то несерьезно было, весело… Господи, Алик, как я его любила!

Она остановилась. Алей осторожно взял ее за плечи, повернул лицом к себе. На глазах матери блестели слезы. В муке приоткрыв рот, она покачивала головой, точно не верила во что-то, представшее взгляду. Алей обнял ее крепко, прижал к груди, тихонько баюкая.

– Не могу, – шептала она, спрятав лицо на его плече, – не могу, любой разговор на него сворачиваю, от этого и Лева сердится…

– Ну что ты, мама…

– Я ведь, – она порывисто вскинулась, нашла его взгляд, – я ведь заупокойную службу по нем заказала, хоть он и некрещеный был и неверующий. Все мечусь, мечусь – как же его забыть… Плачу, Бога молю. Сил никаких нет. Пока с вами была, с двумя, как-то в делах, в заботах утихало сердце, и ты, Алик, ты так на него похож стал. Бывало, посмотрю на тебя – и Ясеня вижу.

Алей закусил губу. Мама дрожала, как в лихорадке, и он пожалел, что повел ее гулять, а потом подумал – в доме нового мужа, где она изо всех сил старалась держать себя в руках, она бы не решилась рассказать о своих тревогах. «Да что ж это такое, – загрустил он, – все наперекосяк…»

– Он мне стихи посвящал, – сбивчиво шептала Весела. – «И пламенем счастья, и сталью печали клянусь – никогда я тебя не оставлю». И оставил… Это так всегда, когда со стихами.

– Мама…

– Я на исповеди была, – торопливо продолжала она, точно боялась, что не успеет выговориться. – Батюшка говорит – грех, грех, что я о нем так думаю, надобно покойника отпустить, только Бога молить за грешную его душу.

Алей вздохнул.

– А я… до сих пор… – исчезающим шепотом продолжала Весела. – Ведь как вчера он еще здесь был… до сих пор, веришь, не верю, что умер… такие, как он – не умирают… До сих пор люблю его как живого!

Алей отвел взгляд. Снова прижал маму к себе, стал гладить по голове, по узлу волос, пронзенному шпильками, по теплой шее.

– А с Шишовым как же? – печально спросил он. – Я думал, ты его… Я поэтому тебе и советовал замуж выходить.

– Я…

Она вдруг умолкла и отстранилась. Вытащила из сумочки платок, зеркальце, стала вытирать расплывшуюся подводку, облизывая уголок платка. Лицо у нее сделалось сосредоточенное и знакомое-знакомое: совсем малышом Алик любил смотреть, как мама наводит красоту у зеркала. Рядом с зеркалом висела бронзовая чеканка: колдунья с чашей огня. В молодости мама была красивая, точно как та колдунья… и сейчас тоже – красивая.

Алей молчал. Ждал.

– Раньше так не было, – сказала мама грустно, но уже спокойно. – Пойми, Алик… Я, наверное, привыкла, что Яся ходит в походы, и мне казалось, где-то глубоко внутри казалось, что он все еще в походе и однажды вернется. Вот я и тосковала… не очень сильно. А как замуж вышла, стала жить с мужем – каждая мелочь, каждое слово напоминает, что это не он, что его больше нет… Лева меня любит, он все терпит, но я и сама понимаю, что нельзя так.

– Мама, зачем ты за него вышла? – тихо спросил Алей. – Ты же его не любишь.

– Ах, сына… – она прикрыла глаза, – налюбилась я на своем веку. Это ведь больно, милый, очень больно, особенно когда… вот так потом… Пусть теперь меня – любят.

Алей ничего не ответил.

Обратно они шли молча, и только у самого подъезда Алей спросил:

– А как Иня?

– Иня на классный час пошел, скоро придет, принесет отметки… Ты знаешь, Лева сказал, что он сорвался и больше так не будет.

– Кому сказал?

– Мне.

– А Инею?

– А что? – удивилась Весела. – Иня маленький… Знаешь, тут и я виновата. Я все время перед Левой о Ясе рассуждала, довела человека до трясучки, а тут вдруг Иня ту же песню запел… чужой ведь сын, пасынок, Лева старается ему отцом быть, и вдруг такое отторжение.

Алей помрачнел.

– Он извинится?

– Кто?

– Лева. Перед Инькой.

– Ты что, с ума сошел, – мать заморгала от удивления; веки у нее были припухшие, глаза покраснели от недавних слез. – Взрослый человек, должен быть авторитетом…

– Понятно.

– Алик, а ты не хочешь все-таки пообедать? Скоро Иня из школы придет, можете вместе пообедать, учебу обсудите. Ты ведь у меня отличник, медаль бы получил, если б в экстерн не пошел, а Иня что-то…

– Нет, – ответил Алей, – нет, спасибо. Пойду я, мам, может, еще в институт успею.

– Вот, – заулыбалась та, – узнаю моего Алика.

Алей натянуто улыбнулся: он врал. Сегодняшний день он собирался посвятить поискам фрагментов кодовой цепочки для Воронова.

– Мама, – предложил он, – я вижу, тебе сложно… может, тебе к психологу пойти? Он что-нибудь скажет, поможет…

– Алик! – Весела возмущенно вскинулась. – Как тебе не стыдно такие вещи матери говорить?!

– А что? – смешался он.

– Психическую тоже нашел! Все, все, давай не будем ссориться, чтоб я больше такого не слышала. Очень ты умный, Алик, идеи у тебя… всякие. Необычные.

– Извини, – он развел руками, силясь не засмеяться. – Не хотел тебя обидеть. Ладно, мам, до встречи. Счастливо.

Весела улыбнулась и поцеловала его в щеку.

* * *

Иней Обережь шел домой.

Ветер неприятно холодил бритую голову. Иней со скукой глазел по сторонам, еле переставлял ноги, запинался об рюкзак и об пакет со сменкой.

Домой не хотелось.

Он был один.

Комарова отец в пятницу забрал на дачу, а обратно привез сегодня поздно утром, и в школу Ленька уже не успел; если бы Иней сказал «приходи» – Клен бы пришел, но Иней сказал «не надо». Ему сейчас не хотелось видеть даже Леньку.

Потому что на самом деле он был один.

Совсем.

У мамы новый муж. Она стала другой, чужой. У Алика – девушка, а будет невеста и жена, он тоже станет совсем чужим. Иней ему только помешает. Ленька друг, каких мало, друг как в песне – в беде не бросит, лишнего не спросит, настоящий верный друг… но друг – это не семья.

А папа Инея умер за полгода до его рождения.

Никого нет.

Иней закрыл глаза и некоторое время шел так, вслепую, просто ради эксперимента: закружится голова или не закружится, оступится он или не оступится? Солнце било сквозь веки. Ровно, протяжно, будто мирные звери, гудели провода. По магистрали вдали проносились машины, а рядом все было тихо. «Пойдем с Ленькой в лес играть, – подумалось Инею. – С собакой. Каникулы же наступили, больше уроков учить не надо. Будем каждый день гулять. Если дождь не пойдет».

Иней проморгался и отметил, что сошел с середины тротуара к самой кромке. Он вскинул рюкзак на плечо. «А если дождь пойдет – в гости ходить будем друг к другу, – решил он, – под зонтиками».

От этой мысли тоска отпустила и чуть-чуть потеплело на сердце. Иней улыбнулся украдкой.

Все-таки каникулы наступили. Свобода!

И в шестой класс он перешел без троек. По математике за все четверти вместе четверка получилась. Алик, конечно, вообще без четверок учился… ну, он такой. Он гений.

До дома оставалось совсем немного. Иней подумал, что гадский Шишов на работе и придет только поздно вечером, а пока можно поиграть во что-нибудь на компьютере. Мама не станет гнать, она сейчас расстроенная из-за того, что Иней на нее обиделся.

Потом Иней почувствовал взгляд.

На углу стоял человек.

Средних лет мужчина в видавших виды джинсах и серой ветровке, он стоял, как будто ждал кого-то. И смотрел на Инея.

Улица была пуста. У магазина за школой толклись люди, но так далеко, что они не считались.

Иней забеспокоился. Ему хватало сообразительности, чтобы понимать – незнакомец может быть опасен.

Особенно когда вот так смотрит.

И никого вокруг.

Вдруг это какой-нибудь… злой? Из таких, о которых по телевизору говорят?

Может, бежать придется.

«Куда бежать-то? – затревожился Иней. – До подъезда-то я добегу, недалеко. Но там кодовый замок. Пока открою… Нет, побегу в супермаркет, там охранник есть». Приняв решение, он приободрился и расправил плечи. Секунду помедлив, надел рюкзак на оба плеча, чтобы не мешал бежать, если что.

А незнакомец все смотрел и смотрел.

Потом медленно пошел к Инею.

Он шел неуверенно, словно у него кружилась голова, и как-то странно вздрагивал всем лицом – ртом, веками, бровями. Как будто что-то страшно волновало его и мучило, но он старался сдерживаться. Иней смотрел пристально, не отрываясь; он весь напрягся, ловя момент, когда пора будет рвануться в сторону.

Но вместе с тем в мысли закралось сомнение.

Мужчина в серой куртке приближался, и становилось видно… очень уж ясно становилось то, чего Иней до сих пор не замечал. Да и сейчас боялся заметить. Холодок потек по спине, сердце в груди тревожно и робко замерло. «Тьфу ты! – грубовато сказал Иней сам себе. – Струсил тоже. Зря разволновался. Может, он… мало ли, просто дорогу спросить хочет».

Может, действительно сейчас дорогу спросит.

Только уж очень смотрит странно…

Странный тип в серой куртке остановился шагах в четырех от Инея и дальше не двинулся. Он, кажется, понимал, что напугал мальчика, и не хотел еще больше его пугать.

– Привет, – глухо сказал он.

Иней отступил.

– Ты ведь Иней? – спросил незнакомец с надеждой. – Иней Обережь?

– Я.

– Ты не пугайся, – попросил Серая куртка таким голосом, будто сам Инея боялся.

Из супермаркета вышла женщина, стала перекладывать покупки из корзины в багажник автомобиля. Вокруг нее вертелась маленькая дочка в веселеньком желтом пальтишке – точно огонек прыгал. Иней отвел взгляд от Серой куртки и смотрел теперь на маму с дочкой, судорожно вцепившись в пакет со сменной обувью: пальцы заледенели, в груди болезненно екало.

– Не пугайся, пожалуйста, – повторил Серая куртка.

– Я не пугаюсь, – осторожно ответил Иней, глянув на него исподлобья. – А вы чего?

Тип в серой куртке замялся и нервно облизнул губы. Лицо его исказилось. Иней моргнул. Сердце бухнуло раз, другой и заколотилось как бешеное.

– Ты меня не узнаешь? – тихо спросил тип.

Иней проглотил комок. Потер бритую макушку.

– А вы кто? – через силу выговорил он и отступил еще на шаг.

Он весь дрожал, но не от страха, а от какого-то иного чувства, которое перехватывало дыхание и приподнимало изнутри, как волна.

На самом деле Иней давно узнал этого человека, и не только потому, что видел его сотни раз – в записи на мониторе, на фотографиях в альбоме и глазами своего сердца. Встречный был поразительно, до ужаса похож на Алика – на такого Алика, каким тот стал бы лет через двадцать. У него даже хвост по спине болтался. Пробитый сединой вороной хвост…

– Ты меня не узнаешь? – беспомощно повторил Серая куртка. Он шагнул ближе к Инею и заискивающе, как собака Луша, заглянул в глаза.

Иней открыл рот да так и остался стоять – дурак дураком.

Трудно было дышать. Все вокруг – солнце, небо, дома, дороги – словно поблекло, ушло в тень, вдаль. Мир сузился до одного-единственного лица, в которое Иней смотрел, смотрел, смотрел – и не мог оторваться.

– Ты меня не узнаешь? Может, на фотографиях видел… – голос немолодого мужчины дрожал, в глазах стояли слезы. – Иней… я старый стал, правда… не узнаешь… Я папка твой, Ясень.

Глава 4
Геотаргетинг

«Солнечный круг, небо вокруг, – пели на уроках музыки, – это рисунок мальчишки…» Дай сейчас Инею альбом, краски, кисточку – именно так он и стал бы рисовать. Золотым колесом катилось солнце по небу, от края до края земли летал шалый ветер, улыбались ему щекастые облака. Наступили каникулы, дождь кончился, папа вернулся живой.

Иней крепко зажмурился.

Когда он открыл глаза, ничего не изменилось.

Все было по-настоящему.

– А у меня амнезия была, – сказал папа грустно. – Знаешь, наверное, что такое.

– Ага, – сказал Иней.

Они сидели рядышком на скамейке у подъезда, глядели друг на друга и не могли наглядеться.

– Знаешь, пап, – счастливо сказал Иней, – а я тебя сразу узнал. Я ведь тебя видел, ну, на записях с камеры и на фотографиях.

– А чего волком зыркал? – обиделся папа. Иней смутился, но папа сразу же засмеялся и снова обнял его, шумно дохнув в ухо.

«Ну, сын! Здоровый! Мужик!» – сказал он там, на дороге, и сграбастал мужика в охапку вместе с рюкзаком и сменкой. Иней хихикал и всхлипывал, как чокнутый, а папа накрепко прижал его к себе и нес до подъезда на руках, будто маленького. «Ну, рассказывай, как твои дела», – сказал он, спустив Инея с рук на скамейку, и уселся рядом, и долго-долго слушал. Даже когда Иней играл с Ленькой в другие миры, он не трещал так, как сейчас. Он рассказал папе про все – и про Леньку, и про его собаку, и про маму с Аликом, и про Шишова, и о том, как хотел, чтобы Алик забрал его к себе жить.

– Не переживай, – папа легонько сжал его плечо. – Мы теперь вместе с этим разберемся. Я тебя никогда больше не брошу.

– Клянешься? – выдохнул Иней.

– Клянусь, Инька, – серьезно сказал Ясень. – Ты прости меня, если можешь.

У Инея дыхание перехватило.

– Да ну тебя… ну тебя, папка! – он чуть не расплакался.

– Тьфу ты, горе луковое! Разнюнился. Не реви, прорвемся, – сказал папа озадаченно, и Иней засмеялся сквозь слезы. Точно так же говаривал Алик. Теперь понятно стало: так всегда говорил папа, а Алик только перенял слова.

– Я не реву, – прошептал Иней.

– Молодец, мужик, – одобрил Ясень. Он улыбался: зубы у него были белые как сахар. – Вырастешь, в горы с тобой пойдем. Парня в горы тяни-гони, не бросай одного его… а?

– Ага…

– А знаешь, как тебя по-монгольски зовут? – спросил папа.

– Не-а, – Иней шмыгнул носом.

– Цан. Цан-тайджи, Иней-царевич. А маму – Цэнгэл. А меня – Гэрэл.

– А Алика?

– Улаан. Я всегда знал, что у меня два сына будет, – раздумчиво проговорил папа. – Это ведь я тебя назвал, Инька, еще когда ты только в проекте был… Слушай, а во что это вы с Ленькой играли? Когда собаку потеряли в лесу? Я помню, когда я малец был…

И Ясень начал что-то обстоятельно рассказывать, смешно тараща раскосые глаза и размахивая руками. Иней смотрел на него с обожанием. Папа! Живой, настоящий папа, его собственный, только его!..

– А Алик как? – спросил папа, оборвав вдруг рассказ. – Взрослый совсем теперь. Мелкий-то такой был штрих тощий.

– Он и сейчас тощий, – разулыбался Иней. – Он меня Толстым обзывает! Вот скажи, пап, я толстый?

– Ты?! – папа уставился на него, задрав брови. – Н-ну… вы даете, парни. Мало каши кушаете. Надо это пресекать, надо вас на свежий воздух вытащить, от него знаешь какой аппетит нагуливается!

Иней захихикал.

– Ну все, – сказал папа, длинно, счастливо выдохнув; лицо у него сделалось хитрое, как у лиса, – теперь мы с вами заживем по-новому. Или по-старому. Хорошо заживем, короче!

Иней моргнул.

– А как же… этот? – спросил он. – Шишов?

Ясень помрачнел и задумался. Иней весь подобрался. Ему правильно показалось то, что показалось: папа совсем забыл о той жизни, что текла тут десять лет без него. Не получится ведь так – просто взять и зажить счастливо, как в сказке…

Но лицо папы быстро прояснилось. Глаза сверкнули решимостью.

– С ним я разберусь, – пообещал он и сделался строгим: – Ты только скажи мне, Инька: хочешь со мной жить? Вдвоем?

Иней зажмурился снова.

Это просто не могло быть настоящим.

Он это придумал.

Ночами, перед тем как заснуть, он порой сочинял, как бы могло случиться: родной папа Ясень не погибает под лавиной, а целым и невредимым возвращается домой, или возвращается спустя годы каким-то чудом, или появляется в старом доме призрачный и разговаривает только с Инькой, ну, может, с Аликом еще… Он придумывал мельчайшие детали – каждое слово папы, его одежду, понравился бы папе новый фильм или нет, что папа сказал бы о том и о сем… После того как мама второй раз вышла замуж, Иней представлял себе, как папа приходит неведомо откуда и забирает его с собой.

Когда он открыл глаза, папа сидел рядом и внимательно смотрел, ожидая его решения. Иней облизнул пересохшие губы и сказал хрипло:

– Конечно хочу!

– Точно?

– Точно!

– Ну, значит, решили, – тише и тверже сказал Ясень. – Теперь слушай меня. Иди сейчас домой. Никому ничего пока не говори. Собери вещи – одежонки, белья смену на первое время. Главное, игрушки любимые забери. Там-то я тебе все новое куплю, а любимые вещи бросать не след.

– А мы где жить будем? – горячо спросил Иней. Его заколотило от азарта и предвкушения новой прекрасной жизни.

– У меня, – папа подмигнул. – Увидишь.

– А это далеко? – нахмурился Иней, вспомнив о важном. – А то как же я… если в другую школу переводиться? А Ленька?

– Недалеко, – улыбнулся Ясень. – Никуда я тебя переводить не буду, Инь.

– Хорошо-о, – Иней расцвел.

– Значит, соберешь рюкзак и жди, – сказал Ясень. – Я приду.

Иней счастливо кивнул.

Пусть всегда будет папа. Пусть всегда буду я.

* * *

Медленно, по-летнему темнело. Алею лень было вставать и включать свет, и комнату наполняло призрачное голубоватое свечение монитора.

Минута текла за минутой. Потихоньку подбиралась мысль «день потерян». Алей несколько раз уже пытался взять себя в руки и приступить к делу: вставал, пил чай, умывался, стоял у окна, массируя виски, но, вернувшись к компьютеру и щелкнув по значку браузера, вновь начинал бессмысленно бродить по Сети. Состояние было вроде того, когда на носу экзамен по самому нудному, нелепому и ненужному предмету. Упущены все сроки, пора спешно учить билеты, но так отчаянно не хочется запихивать в голову пакость, что легче явиться, ничего не зная, и надеяться на авось.

– Воронов, Летен Истин, – шепотом повторил Алей.

Он собирался найти для этого человека последовательность смыслов, взламывающую Предел.

Он не собирался отдавать ему настоящий код. Но все внутри восставало при одной мысли, что код нужно найти. Видение, на несколько секунд полыхнувшее перед внутренним взором Алея, с течением времени не тускнело, наоборот – становилось ярче. Алей воочию видел лица дикторов телевидения, пятнистые бока боевых машин, гранит постаментов. «Цепочка, – подумал он. – Что в ней окажется? Ложь, подкуп, террор. И еще то, чего сейчас Воронов не может себе даже представить. Нарушение разметки. Что, хотелось бы мне знать, он не может себе представить?!»

Но маленький самообман не удался. На самом деле Алею не хотелось этого знать, ему вообще не хотелось знать о существовании Летена. «Поляна! – в который раз вздохнул он. – Почему, как получилось, что твоя вторая половинка оказалась именно такой?.. твоей полной противоположностью…»

Он провел ладонью по лицу и посидел зажмурясь; потом решительно взялся за мышь… и вернулся на родной форум.

Последняя дискуссия о визионерстве датировалась прошлым годом. Дискуссий было несколько, Алей все нашел, но толком не вчитался. Там много спорили о пустом. Муха-на-мотоцикле, психолог по образованию, рассуждала, что ассоциативный поток есть некий неизученный психологический механизм, а они бывают вредными, но никогда не бывают ненужными. Зачем бы природе заменять цепочку логическую на цепочку образную? Что это дает? Точности поиска вряд ли способствует. Сержант по обыкновению грубо отвечал Мухе, что когда она даст внятное объяснение природы ассоциативного потока, тогда и сможет рассуждать об эффективности или неэффективности. Романтик Джейк вслух мечтал, что не отказался бы посмотреть картинки. Минамото Дейрдре взывала к здравому смыслу, говорила, что фактов катастрофически не хватает, что пока визионерство – только миф, и не из чего делать выводы. Азазель тут же заявлял, что вообще сомневается в существовании визионеров, и не вранье ли это от первого до последнего слова? В толчее мнений совершенно терялись сами визионеры, все – робкие новички, напуганные и измученные своим даром. Прежде Алей пожимал плечами, видя их темы на форуме, теперь – искренне сочувствовал. «Стоит ли поднимать тему?» – задавал он себе вопрос и хмурился: да, у него есть определенный авторитет, его не обвинят во лжи, но что даст еще один виток обсуждений? Дейрдре как всегда права – информации недостаточно.

В соседнем треде Дейрдре просила визионеров рассказать о себе и о видениях. Те мялись, отделывались короткими фразами. Ощущения у всех совпадали: невероятно острое сопереживание, непомерно яркие картины. Некоторые отмечали странную особенность: несмотря на пугающую силу эмоций, иллюзии присутствия не было. «Действительно, не было», – припомнил Алей. Он отчетливо видел происходящее, видел, пожалуй, даже себя в картинах будущего Росы под властью Воронова, – но сам ни в какие иные пространства не переносился.

«И что из этого следует?» – закатив глаза, спросил он у потолка.

Потолок безнадежно молчал.

«Ничего не следует», – пасмурно согласился Алей и пошел смотреть ответы на свой последний вопрос.

Там, вопреки его ожиданиям, развернулась нешуточная дискуссия.

Сначала пришла Минамото Дейрдре и по обыкновению потребовала фактов. «Я не понимаю вопроса, – писала она. – Он практический или теоретический? Если речь о конкретном человеке, Улаан, я бы попросила побольше рассказать о ситуации. Я с трудом представляю, как достижение Предела может сделать человека хуже. Честно говоря, вообще не представляю. Реализовавшийся, довольный жизнью человек может проявить здоровую агрессию там, где это необходимо, но он не будет причинять зло намеренно, ему это просто не нужно, не приносит радости. Мне кажется, зло растет из чувства неудовлетворенности, чувств неполноценности, вины. Из внутренней боли, которую выплескивают в мир. С приближением Предела внутренняя боль уходит. Именно поэтому я занимаюсь лайфхакингом и не собираюсь бросать. Но если вопрос практический, то мне очень интересно, что натолкнуло тебя на такую мысль. Пожалуйста, расскажи, в чем дело».

«Дейрдре, – отвечал ей Сержант, – ты меня прости, но ты что-то не то говоришь. Сомневаюсь, что гамадрилы, которых я гоняю из подъезда, гадят там от внутренней боли. Мобилы на районе отжимают тоже не из чувства вины. Мой сосед свою бабу вообще от большой любви бьет. Люди разные, мотивы у них разные. Я понимаю Улаана. Может, к нему барыга явился, который подсаживает пареньков на наркоту. Когда я на Камчатке служил, был там один майор, которому я бы скорее шею сломал, чем Предел. Короче, считаю, клиент должен быть послан в пень. Хотя насчет последнего момента плюс один: я тоже хочу знать, о ком речь».

«Сержант, у твоих гамадрилов есть родители, которым безразличны их дети. Которые ходят на нелюбимую работу, стареют, чувствуют, как в никуда уходит их жизнь. Может, гамадрилов родили по залету и никогда не любили. Может, их бьют. Я не знаю. Кто-то не умеет найти место в мире и пытается найти его в стае. Я думаю, если ради эксперимента взломать Предел какому-нибудь гамадрилу, он станет неплохим человеком».

«Благими намерениями, Дейрдре. Я вот думаю, что гамадрил станет паханом на районе, а гамадрилиха – дорогой содержанкой. О другом они не мечтают».

«Ты злой, Сержант», – Дейрдре поставила лукавый смайлик.

«Зол, матер и волосат».

«А я о другом хочу поговорить, – вклинился новый парень со странным именем Гык; поразмыслив, Алей перевел его как geek. – Уважаемый Улаан спросил, как должен поступить истинный лайфхакер. А что, бывают неистинные? То есть я не войнушку разводить пришел, – тут Гык наставил много смайликов, – я хотел спросить, есть ли в Росе сложившееся сообщество лайфхакеров? Можно ли говорить о традициях, об этическом кодексе?»

И они начали рассуждать о традициях, об этическом кодексе и о том, что надо наконец встретиться по-настоящему и пожать друг другу руки, – а потом появился Времяделу, модератор, и прекратил оффтопик.

Алей вздохнул и откинулся на спинку кресла.

Он не собирался посвящать сотоварищей в детали проблемы. Такую ошибку делали только новички. Года три назад, столкнувшись с первым в своей жизни клиентом-бандитом, Алей вынес тему на обсуждение и спровоцировал войнушку на сорок страниц, которая закончилась ничем. Единственный ценный совет дала Минамото Дейрдре, и тот по почте. А на форуме тогда крутилось вдесятеро меньше народу… Алей подумал, что потом, когда все закончится, он расскажет Дейрдре о Воронове и своем методе постановки ложного Предела. Просто в порядке ответной любезности. К тому же его очень интересовало мнение Дейрдре о методе.

Выполнив модераторские функции, Времяделу написал: «Как обычный форумчанин и старый эль-хакер я имею сказать вот что: мы – не организация. У нас нет правил. Нет руководства. Нет элиты. Я чисто технически тут модератор, официально вот заявляю. Где появляется элита, появляется серпентарий. Я считаю, мы делаем хорошее, доброе дело. Грызня запятнает наше дело больше, чем одно этически неверное решение, принятое одним эль-хакером. Каждый советуется со своей совестью. Я думаю, просто каждому из нас стоит стремиться к Пределу. Неважно, с помощью коллег или самому, трудным путем. И тогда мы сможем принимать правильные решения. Улаан, я думаю так: если у тебя возникли сомнения, если ты не хочешь ломать этому человеку Предел – не ломай».