Текст книги "Сумерки волков"

Ольга Погодина-Кузмина
Сумерки волков

© ООО «Издательство К. Тублина», 2016

© А. Веселов, оформление, 2016

* * *

Часть первая

Успешное восхождение

Ты или охотник, или дичь, или действуешь, или устало плетешься сзади.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Максим Измайлов постепенно привыкал к Москве, своему новому окружению и образу жизни. В июне они с женой отметили первую годовщину свадьбы, в сентябре ему исполнилось двадцать шесть лет. Он много работал, вел проекты, начатые Ларисой, заключал новые сделки. Держал в голове первое правило делового успеха: бизнес, как ребенок, должен все время есть и постоянно расти. И все же люди, приближенные к власти и большим деньгам, заставляли его ощущать свой главный изъян – брезгливость. Он не любил врать, не чувствовал азарта наживы, вечно сомневался в своей правоте. Ему не нравилось быть хищником. Впрочем, не хотелось становиться и добычей.

Отец пытался научить его играть в бизнес, как в покер, ложь называя блефом, оправдывая сделки с совестью не алчностью, но жаждой победы:

– Конечно, важно, сколько ты приобретешь с тем или иным решением. Но главное, чтобы каждый твой шаг прибавлял тебе знаний о мире. В конце концов, ты не обязан выигрывать всегда, это еще опасней, чем терять.

Отец, наверное, лучше Максима понимал, с кем имеет дело, и мизантропия его за все эти годы сделалась обыденной, расцветилась иронией.

– Миром правят омерзительные люди в отлично сшитых костюмах. Мы знаем о них только то, что нам положено. Кого оштрафовали за превышение скорости, кто потерял на акциях, кто бегал ночью пьяный и голый по теннисному полю. Кто вдул секретарше в Овальном кабинете. Простительные человеческие слабости. Они не любят рассказывать, за что убили Джона Кеннеди, сколько заплатили Горбачеву и какими секретами шантажируют Ангелу Меркель. По-настоящему важные решения принимаются в секретных резиденциях, подземных бункерах и термальных бассейнах. Но если ты хочешь зарабатывать, ты должен ловить эти сигналы в воздухе. И садиться за правильный стол.

Максиму часто намекали, иногда и говорили напрямую, что жена помогла ему занять самый счастливый стол в игорном зале. Те, кто хотел его этим задеть, не достигали цели. Он не видел смысла скрывать, что стартовал с трамплина, женился по расчету и дальше намерен добиваться своих целей последовательно и жестко. Кристина к тому же оказалась не самой плохой женой. Она по-своему любила его, гордилась победами, не подвергала сомнению его авторитет и не ограничивала свободы.

К тому же ей нравилась роль молодой замужней дамы. Она прилежно наряжалась к обеду, завивала локоны, для «поддержания полезных связей» старалась вытащить Максима на каждое светское мероприятие, которых в Москве случалось по дюжине на неделе. Максим видел, как ей хочется подражать покойной матери. Наверное, девочкой она мечтала всласть натанцеваться на балах, юбилеях, приемах в Кремле, куда по вечерам отправлялись ее родители, поцеловав дочек в кроватках.

Впрочем, Максима тоже пока забавляла эта игра в красивых, молодых и богатых героев романов Фицджеральда. Он любил смотреть, как жена спускается по лестнице в открытом платье, придерживая на груди меховую накидку. На губах ее дрожала разученная у зеркала улыбка, затененное волной светлых волос, ее лицо становилось лицом ее матери, и Максим чувствовал волнение и боль. Ему хотелось, задрав платье, трахнуть ее сзади прямо на лестнице, но почему-то ни разу он не попробовал это желание удовлетворить.

Жена досталась ему девственницей, это льстило самолюбию. Но подлинного целомудрия в ней он не находил. Подруги и модные журналы успели внушить ей, что женщина должна ублажать мужчину в постели, и в этом занятии она была так усердна, словно отрабатывала заданный урок. Сексом они занимались в положенное время, перед сном, раз или два в неделю, и это была довольно тягостная повинность. Максим не изменял ей и честно пытался добиться живой, настоящей близости, но все чаще ему приходилось исполнять супружеский долг, применяя фантазию или механические средства возбуждения.

Он нередко испытывал приступы паники, когда Кристина энергично набрасывалась на его гениталии или прыгала верхом, изображая вакхическую страсть. Глядя на ее искусственную грудь и всегда красивое бесстрастное лицо с перманентным макияжем, он невольно представлял, как в ней перегорают микросхемы и заклинившие шестеренки начинают перемалывать его член, застрявший внутри. Он пытался остановить ее, укладывал на спину, просил расслабиться, дать себе свободу, но уже через минуту веки ее распахивались, ноготки впивались ему в спину, а ноги сдавливали поясницу. Она заявляла:

– Я не могу лежать как бревно. Ты же сам будешь жаловаться.

В конце концов он смирился с тем, что их близость всегда будет механической, без провалов сознания, без нежности и трепета, и стал трахать ее спокойно и быстро, чтобы поскорее уснуть. Он сам не знал, откуда взял для нее прозвище Буратино, но все чаще мысленно называл ее так.

Сестра жены Аглая бо́льшую часть года путешествовала по Азии в компании друзей. Она вернулась загорелой, коротко стриженной, с татуировками на толстых лодыжках, с тяжелой расхлябанной походкой от привычки гулять босиком по песку, но, кажется, наконец была довольна жизнью. Она преувеличенно восторгалась джунглями и природой побережья, пересказывала вычитанные в интернете тайны древних храмов, смачно описывала странные и часто отталкивающие привычки местных жителей:

– К этому просто надо привыкнуть. Человек вообще грязная тварь. Люди не могут жить вместе, чтобы не пытаться обдурить и обгадить другого. Просто в Индии это не принято скрывать. И это, может быть, лучшее, что там ощущаешь. Не надо фальшивить, что-то из себя выделывать. Можно есть руками, если хочется, чесаться в любых местах, если чешется. Можно пописать под любым кустом. Когда живешь просто, душу как бы омывает от всех проблем. Там все просто. Там – рай.

Друзей своих она теперь называла сестричками и братишками, а после ужина садилась на ковер и читала мантры. Кристина уверяла, что приятели сестры – дети уважаемых обеспеченных людей, которым можно всецело доверять, но Максим подозревал, что двадцатилетнюю девчонку завербовали сектанты, чтобы тянуть из нее деньги. Ему, собственно, не было дела до Аглаи, но после гибели Ларисы он ощущал что-то вроде ответственности за всю ее семью, тем более что тесть, Владимир Львович, почти не интересовался жизнью дочерей.

Максим решил поговорить с Аглаей о ее планах на будущее в ближайшую субботу. Они были приглашены на день рождения к подруге жены, дочери влиятельного чиновника из силовых структур.

Дорога шла через поселок, сворачивала в заповедный лес, огибала глухой забор и упиралась в створки бронированных ворот. За бетонным тянулся еще один забор, кирпичный, с коваными пиками по верху. Участок вокруг зарос ольхой и шиповником. Туристы, случайно оказавшиеся в здешних местах, вероятно, потом рассказывали о засекреченных военных базах и тайных космодромах. На самом деле посреди еловой чащи и торфяных болот, в окружении неприютных, извека нищих деревень поставлен был помпезный боярский терем с пристройками, хозяйственными службами, гостевыми палатами и конюшней.

Из этих усадеб, густо окружавших столицу, спрятанных от посторонних глаз за крепостными укреплениями, можно было составить немалую по европейским меркам страну. За два года жизни в Москве Максим успел перевидать имений и резиденций, но теперь, поднимаясь по белокаменным ступеням палат опричника, не мог отделаться от чувства, что навечно заблудился в чужой недоброй сказке.

Именинница Полина, блондинка с мордочкой американской куклы, похожая на всех женщин этого круга, как бывают похожи все красавицы на портретах художника средней руки, встречала гостей вместе с моложавой матерью, тоже блондинкой. Эти длинноволосые Барби усложняли прохождение сказочного квеста – порой было невозможно отличить мать от дочери, двадцатилетнюю красавицу от сорокалетней, собственную жену от чужой.

В просторном холле, на яшмовом полу, ровно в центре геральдического узора со знаменами и львами на щите, хозяйка и гостьи соприкоснулись щеками.

– Ой, и ты приехала? – прощебетала Полина, оглядывая Аглаю, которая нарядилась в индийское сари. – Ты уже не лечишься на Тибете?

– Зачем ей лечиться? – встревожилась Кристина.

– Ну как же, девочка, после всего, что было у вас в семье! – мать Полины осторожно шевелила гусеницами силиконовых губ. – Я не верю в автомобильную катастрофу, таких случайностей не бывает. Могу представить, как вам трудно! Особенно Глаше.

– Почему это особенно мне? – Аглая уставилась в лицо хозяйки, местами увядшее, местами по-младенчески припухшее от уколов.

– Потому что ты еще не вышла замуж.

Аглая не полезла в карман за словом:

– А мы к вам нарочно приехали. Пускай нас тут взорвут или перестреляют на ваших ступеньках, как в «Крестном отце», а вас позовут в ток-шоу на Первом канале.

Полина не нашлась, что ответить, только хлопала накладными ресницами. Аглая провела удар на добивание:

– Не благодари, мы же подруги!

Хозяйка дома всплеснула руками:

– Глаша, девочка, ну что ты такое говоришь! Мы не участвуем в телевизионных передачах, мы люди на другом уровне.

Полина проводила их в зал с коринфскими колоннами, где угощались коктейлями уже прибывшие гости, друзья именинницы, золотая молодежь. На семейный праздник позвали и младшее поколение. Десятилетние девочки с накрашенными губами в коктейльных платьях и мальчики в строгих пиджаках казались недоброй карикатурой на взрослых. Они чинно прохаживались между колонн, как маленькие чиновники перед началом парадного банкета. Двадцатилетние же отчаянно изображали скуку. Похожая на пекинеса Валерия, одна из подружек невесты на свадьбе Максима, здороваясь и целуясь с Кристиной, шепнула:

– Родители пасут, тоска зеленая!

Добавила, повысив голос:

– Лично я уже три года отмечаю день рождения в VIP-руме в Сен-Тропе. Мы там реально круто оттянулись в прошлый раз. Правда, в этом году, наверное, всех позову в Монако, в «Jimmy’z».

– Самые лучшие клубешники в Лондоне, – возразила ей продвинутая приятельница, обутая в туфли с каблуками в виде человеческих костей, увешанная бриллиантовыми черепами. – Я лично зависаю в «Трампе».

Патлатый парень в меховой жилетке и тренировочных штанах, похожий на уличного пушера наркоты, задрав майку, лениво почесывал живот:

– Все люди из Лондона уехали в Гонконг. Там самая туса. Даже Ротшильды перенесли туда свою штаб-квартиру.

Аглая фыркнула:

– Русские в Гонконге – это один голимый пафос! Что там делать? Самые крутые вечеринки на Гоа, в нижнем Мандреме или на Арамболе.

– Гоа? – поморщилась Полина. – Фу, самое грязное место в мире. Если, конечно, кому-то нравится ходить по пляжу между коровьими лепехами…

– Я лучше буду смотреть на коровьи лепехи, чем на некоторые рожи, – парировала Аглая.

Кристина испугалась назревающего конфликта:

– Девочки, путешествия – это, конечно, круто! Но я только сейчас стала ценить, что все важные события нужно проводить в семье, со своим любимым человеком.

Показным жестом она взяла Максима под руку. На лицах гостей изобразились постные гримаски.

– А вроде у вас в семье творится черный беспредел? Покушения, убийства, гомосексуализм? – вспомнил пушер, разглядывая платье Аглаи. – Это у тебя такой индийский траур?

– Во-первых, мама погибла год назад. Во-вторых, ей бы понравилось. Просто я хочу выглядеть как Мерилин Монро. Пьющая, глупая и несчастная.

– Мерилин была красивая, – безжалостно заметил пушер.

– Это шовинизм, что женщине обязательно быть красивой, – возразила Аглая, быстро взглянув на Максима.

Парень пожал плечами:

– Да мне по колено, будь ты хоть горбатой. Особенно если у тебя папаша в списке «Форбс».

В зал вошел отец Полины, человек с телом плюшевого медведя и опаленным лицом без ресниц и бровей, словно он только что поднялся из геенны огненной. Снайперским прищуром он выцелил среди гостей Максима и, приобняв, повел вглубь дома:

– Молодец, что приехал. Я сам питерский, деда твоего знал. С отцом работаем. Ты же понял, кто я? Юрий Минаевич, можно просто дядя Юся.

Он занимал высокий пост в силовом ведомстве, через жену владел компанией по добыче редкоземельных металлов в Африке и лесными делянками на Дальнем Востоке – Максим успел прочесть справку, подготовленную службой безопасности.

Судя по виду друзей хозяина, им тоже приходилось ворочать земные недра и вековые дубы. Пять или шесть крепких мужчин с кожистыми затылками собрались в бильярдной загородного дома. Максим увидел среди них и партнера отца, дядю Сашу Маркова, и еще двоих знакомых – бывшего майора ФСБ Владлена Василевского и Глеба Румянцева, вице-президента компании тестя, располневшего красавца с влажными губами и либеральными взглядами.

Мужчины, расположившись на низких диванах, потягивали кто бурбон, кто пиво. На плазменном экране, занимавшем полстены, показывали футбольный матч, но звук был приглушен, чтоб не мешать разговору.

– Давно пора усвоить, рынок регулирует экономику только в умеренном климате, а у нас тут вечная мерзлота, – рассуждал некто солидный, в роговых очках, с квадратным тяжелым лицом. – Сама собой одна крапива растет.

– Из молодой крапивы щи вкусные, – то ли возразил, то ли поддержал его Владлен.

– Молодые, они все вкусные, – откликнулся Марков, приветствуя Максима крепким рукопожатием. Владлен тоже поднялся, обнял Максима, представил собравшимся:

– Кто не знает, будущий наследник, сын Георгия Измайлова. Ну и зять сами знаете кого. Перспективный парень.

Солидный докладчик, кивнув Максиму, продолжал:

– Западная демократия так устроена, чтобы бизнес развивающихся стран прибыль вкладывал в западную экономику. Хоть все налоги отмени, все преференции дай, хоть нулевые кредиты – все равно капиталист пойдет бабки прятать в офшоры, а вкладывать уже оттуда. Или не вкладывать. Ведь надежнее купить кусок земли в Испании, дом в Лондоне.

– И что ты предлагаешь? – спрашивал Владлен.

– Спасение одно – законы сверху. Обязать спекулянта тратить свои бабки здесь, и замки свои строить здесь, и в производство вкладывать здесь, в родном отечестве, где ему дали поднять кусок.

– Ну вот а почему в той же Испании, в Германии, во Франции? Почему они-то могут без драконовских законов? – Румянцев задорно провоцировал спор. – И рынок работает, и отлично живут!

– Корни, семейные традиции, – пояснил авторитетно Василевский. – У нас же при совке придушили и крестьянскую общину, и мелких лавочников. И вместо работящего буржуа вырастили армию бюрократов.

– Это, значит, нам всем предъява? – усмехнулся хозяин дома. – Мол, у нас ни традиций, ни корней, одна нажива?

– А кто нас наживаться научил? – Владлен крутанул на запястье тяжелый браслет швейцарских часов. – Ваш любимый европейский буржуа в шале под черепичной крышей.

Дядя Юся, наливая себе и Максиму односолодовый виски, подмигнул.

– Значит, все же научили? – поддел Владлена Марков. – Вот мы и бежим к спокойной жизни, к внятным правилам игры, к тем же черепичным крышам.

Владлен Иосифович повел по воздуху холеной мужицкой лапой с зажатым в ней стаканом:

– А никуда мы не бежим уже, Саша. Пора налаживать выпуск черепицы в родном селе. Мы люди русские, государевы люди. Хоть и соблюдаем личный интерес, но мыслим широко. У нас общинное мышление, родовое, корнями в землю… Мы душой живем, а не цифирью!

– Ну, ты лесом занимаешься, насчет корней тебе видней, – иронично заметил Юрий Минаевич.

– А кто пятилетнему сыну вместо железной дороги с паровозиками акции РЖД подарил?

Шутка была встречена дружным смехом.

Марков смеялся с ними, оглядываясь. Максим видел, что Александр Николаевич подстраивается к остальным, старается казаться равным среди равных, но принят здесь скорее на правах кандидата в мастера, а то и в подмастерья. За ним, как и за Максимом, стоял только авторитет отца. К Василевскому относились иначе – он, похоже, считался человеком полезным и опасным.

– Ты помотайся с мое по Дальнему Востоку, по северам! – посерьезнел Владлен. – Соборы еще стоят, особняки купеческие с XIX века, а больше ничего же нет! Ни завода, ни колхоза, ни местных лавок! Все привозное – хлеб в полиэтилене, молоко в пакетах, овощи китайские, мороженые! Ни коров, ни кур никто не держит… Хоть бы лапти плели! Бродят по улицам старухи страшные да рожи пьяные. Как в ад попал, ей-богу! Работу предлагаешь, деньги. Ничего. Будто порчу кто навел!

– Другого народа у нас для тебя нету, – развел руками хозяин дома.

– Чего ты хочешь, если лучший генофонд истребили в Гражданской войне! С кем мы имеем дело? Крепостные, фабричные. Рабское сознание, его не переделать ни за сорок лет, ни за двести, – горячился Глеб. – А с нашей нынешней политикой, с промывкой мозгов, с этим оголтелым православием.

Солидный гость в очках откашлялся:

– Народ не трожь, Глеб. Народ у нас – богатырь! Просто людям надо дать возможность развиваться. Внятные правила на местах, стартовый капитал.

– Для начала хотя бы стартовый пистолет, – пошутил Марков, но никто не засмеялся.

Максим попробовал виски, словно глотнул жидкого мыла, отставил стакан. Спорящие мужчины – матерые, пузатые, сытые хищники разных подвидов – поглядывали на него, молодого самца, снисходительно, но на всякий случай обнажали в улыбках клыки. На американских порносайтах такие же альфа-самцы любили уестествлять одну на всех измордованную девчонку, в перерывах похлопывая ее по щекам – «тепло ли тебе девица, тепло ли, красная?». И она вскрикивала с усталой тоской: «Ес, ес, фак ми!»

Максим вспомнил и своего университетского профессора в Манчестере, уже немолодого высоченного бритта с тяжелой челюстью, с остатками рыжего пуха на голове. Все знали, что он двадцать лет прослужил с гуманитарной миссией в Африке. По слухам, его жена покончила с собой, узнав о его забавах с темнокожими Лолитами.

Профессора Кэри приняли бы в этой компании за своего, несмотря на трудности перевода.

– Да какой им капитал! – кипятился Глеб. – Ты хоть в соседнюю деревню пойди, посмотри на эти рожи. Пьяное зачатие, царство водки и разврата!

– А кто нашу деревню под нож пустил в девяносто первом году? Твое американское масонство!..

– Ну конечно, виноват во всем Госдеп! Журнал «Крокодил», дорогой Леонид Ильич! Еще Сталина вспомните, ага, при нем-то был порядок!

Жена Юрия Минаевича заглянула в дверь:

– Юся, чего ты людей голодных держишь? Мальчики, прошу к столу!

Мужчины поднялись. Продолжая спорить, вышли в коридор, отделанный золоченой лепниной и увешанный картинами в богатых рамах. Среди пейзажей Шишкина и копий Рубенса свежим сливочным блеском мерцали православные иконы. Юрий Минаевич положил на плечо Максима волосатую лапу:

– Как Володя поживает, как его здоровье? Часто его видишь? Отношения складываются?

Максим видел тестя редко и не мог сказать, нравятся ли они друг другу. Два года назад у Владимира Львовича обнаружили не подлежащую операции форму рака, но врачам удалось законсервировать болезнь.

– Да, все в порядке, – ответил Максим.

– А слышал анекдот? «Абрамович в космос летит, отдал сто миллиардов долларов. – А чего так дорого? – Так он на яхте».

Марков, идущий следом за ними, хохотнул визгливой фистулой.

Отец, окажись он тут, так же сидел бы на кожаном диване со стаканом виски в руке, рассказывал бы анекдоты, с усмешкой возражал бы Румянцеву. Отец мог быть с ними, но не был одним из них, это ощущалось как физиологическое различие. Он принадлежал к иному подвиду животных, хотя внятно объяснить, в чем заключается разница, Максим бы не мог.

К ужину пригласили только «взрослых», включая и Максима с женой. Именинница осталась с «детьми» в холле, там обошлись фуршетом и горячими закусками. Женщин в богато отделанной золотом столовой оказалось всего три – немолодая полная супруга одного из гостей, силиконовая хозяйка дома и Кристина, изображающая великосветские манеры.

Юрий Минаевич распоряжался запросто:

– Ну что, по оперативчику? Если тут никто не против, выпьем за жену мою Галину и дочечку Полину.

– Береги жену, Юра. Нам, служивым людям, покой в семье – как тыл для фронта, – поддержал Василевский, у которого, как знал Максим, любовница недавно родила второго сына.

Выпили за хозяев. Едва дождавшись, пока официанты снова наполнят рюмки, солидный гость в роговых очках провозгласил свой тост:

– А я, товарищи, хочу выпить за Россию. И за президента. Может, здесь кому-то это не понравится…

Ему возразили сразу несколько голосов:

– Конечно, выпьем! Стоя! За Россию!

– За веру, царя и отечество! – браво выкрикнул дядя Юся, делая знак официантам. И тут же с потолка и стен грянули литавры государственного гимна – Максим даже не сразу понял, что звук идет из спрятанных в стенах динамиков. Он поднялся вместе с остальными и выпил вина, ощущая себя персонажем повестей писателя Сорокина. Впрочем, чувство это было ему не ново. Он заметил только, что Глеб Румянцев остался либерально, с вызовом сидеть на месте.

Гимн отыграл, сменившись скрипками Вивальди, застучали по тарелкам вилки и ножи, завязались разговоры между соседями.

– Галя, – спрашивала хозяйку немолодая гостья, – скажи мне, зачем у тебя иконы по всем углам висят?

– Как зачем? – удивлялась та. – Мы же православные люди. Я, например, всю жизнь верила.

– Галя, ты всю жизнь верила в деньги!

За столом смеялись, хозяйка обижалась.

– Нужны новые механизмы социальной фильтрации, – рассуждал солидный гость. – Надо соединить православные законы и все хорошее, что было в советской морали. Ведь принципы-то общие: не укради, не пожелай чужого, не завидуй, не ленись.

Галина махала руками на Глеба:

– Только не начинай про Украину! Я уже не могу, у меня сердце надрывается от этих ужасов!

Одним взглядом кипучих глаз Юрий Минаевич заставил жену замолчать:

– У нас один путь. Надо выращивать новую, свою элиту. Из наших детей.

– Да все ваши дети, – Глеб Румянцев ткнул пальцем в Максима и Кристину, – живут и учатся в Европе! Какая им, к черту, советская мораль?!

– Вы тоже обучались за границей, Максим? – любезно поинтересовалась хозяйка.

– Считается, что я учился в Манчестерском университете.

Та хмурилась непонимающе:

– Считается? А на самом деле?

– Лучше всего я помню занятия, которые проходили в местных барах.

– А, это шутка! – ее силиконовые губы раздвинулись, обнажая десны и два ряда идеальных зубов.

– Петр Великий тоже за границей обучался, – гнул свою линию философ в очках. – Чтобы бить врага его оружием!

– Ну расскажи еще про жидо-масонский заговор! – кипятился Глеб.

Юрий Минаевич смеялся, и его показное добродушие как-то неприятно волновало.

Хозяйка заботливо подкладывала на тарелку Максима гусиный паштет, сырные рулеты, фаршированные икрой и крабами. Кристина молча улыбалась, у нее все же было чувство такта. Впрочем, Максим и сам не участвовал в разговоре. Спорить только ради того, чтобы поспорить, он не любил.

Когда обед закончился, хозяин пригласил мужчин в свой кабинет. Кристина осталась с женщинами за столом. Проходя мимо, он услышал, как она говорит хозяйке:

– Вот это кольцо мне подарил Максим на помолвку.

– Сверкашечка! – одобряла пожилая дама. – Якутский?

Хозяйка с видом эксперта разглядывала кольцо:

– Я прочитала, что в каждом бриллианте заключена частица мировой души. Поэтому они так притягивают. Я могу целый день просто сидеть и смотреть на бриллианты.

Дядя Юся снова приобнял Максима за плечо:

– Ты вообще каким спортом увлекаешься?

– Никаким. Немного теннис, лыжи…

– А боевые? Мужику бывает полезно подраться, ощутить командный дух.

– Зачем? – спросил Максим, встречая взгляд его рачьих безбровых глаз с голыми веками.

– Ты молодой, понятно. Думаешь, главное в жизни – деньги. Только это ерундистика. Запомни, в любом деле главное – люди. У деда твоего была команда. Отец собрал вокруг своих. Кстати, как он там? Слышал, прихватил себе поляну Коваля?

Про авантюриста, финансового мошенника и соперника отца в личных делах Майкла Коваля, погибшего больше года назад, Максим знал слишком мало, отец никогда не говорил о нем. Но по легковесному тону дяди Юси можно было догадаться, что тот весьма интересуется этим вопросом.

– У отца все в порядке, насколько я знаю. А насчет его дел лучше спросить у него.

Василевский подошел, очевидно, расслышав знакомое имя:

– Не обижаешь молодого? Хорош? Отцовская порода! И чего про Майкла Коваля?

– Да говорю, вот кто был по части покера, – дядя Юся похлопал Максима по плечу. – Ты давай осваивай. Покер, преферанс. Психология важнее всего. В каждом человеке есть точка слабости, надо учиться ее цеплять.

– Дайте мне точку опоры и я переверну мир!

– Иногда возьмешься за эту опору, а она тебя так хряпнет, что не успеешь отскочить, – встрял в разговор Марков.

Глеб Румянцев и гость в роговых очках вяло продолжали спорить о судьбах страны. Василевский нашел довольно меткое сравнение: мол, на Западе к России относятся как к кишечнику. Признают, что этот орган важен для организма, но брезгливо морщатся, когда кишечник позволяет себе высказываться. Глеб возражал, что голос из задницы никого не волнует, главное, чтобы оттуда не летели снаряды. Марков уже пересчитывал карты – собирались «расписать пулю до тридцати». Максим попрощался с хозяином и пошел искать жену.

В главном холле возле окна Кристина держала за вырез платья размякшую Аглаю, которая пошатывалась и, словно танцуя, топала по мраморному полу ногами, обутыми в индийские сандалии.

– Я была на Тибете! Я познала буддаяну! Алмазный путь, сияющее осознавание!

– Зачем ты напилась? Зачем ты нас позоришь?!

Увидев Максима, Кристина кинулась к нему:

– Макс, сделай что-нибудь! Эта сумасшедшая сломала микрофон для караоке, избила Веру! Я говорила ей не пить, не позорить нас у людей!

Аглая шагнула к Максиму, пьяно усмехаясь:

– Ну сделай со мной что-нибудь, она же просит!

– Мы едем домой, – сказал Максим и крепко взял сестру жены за руку выше локтя.

– А голливудский поцелуй? Он поможет нам понять друг друга.

Максим взглянул на Аглаю, она притихла.

В машине выяснилось, что сестра жены в зале для караоке затеяла спор и драку с бывшей одноклассницей, и только вмешательство охраны спасло обеих от увечий. При этом Аглая успела наговорить обидных вещей всем знакомым, включая хозяйку.

– Что с ней делать? Я чуть не провалилась со стыда! – причитала Кристина.

– Это мне за вас стыдно, тупые клуши! Вы все, и эта овца Полина, и ее мамаша, и дядя Юся… Ты что, не видишь, они нас позвали, чтоб узнать, когда наш папа наконец умрет от рака! Если б ты знала, как все они ждут его смерти, ты бы не орала на меня!

Кристина качала головой:

– Знаю, они злые. Но все равно не позволительно так себя вести на людях!

– Какие они люди? Человек – это сознание, это духовное существо! Людей сожгли в Одессе! Люди гибнут на Донбассе! Там не важно, сколько у твоих родителей бабла, там сразу видно, что ты можешь предъявить. А вы все, кто тут, – зажравшиеся свинорылые мажоры! Меня тошнит от вашей фальши, я просто блюю!..

– Я тоже духовное существо, – обиделась Кристина. – Да, я мало читаю, потому что мне некогда. И потом женщина не должна быть слишком умной. У нее другое предназначение.

Аглая начала икать, одновременно продолжая спор:

– Какое? Перебирать свои брюлики? Клеить ногти? Переводить икру на говно? У тебя же мозг не больше наперстка! Тебя одну обслуживают сто человек, тебе даже подмышки самой лень брить – ты в салон едешь!.. Даже простая курица полезней, чем ты! Она хоть яйца несет!

– Я тоже, – чуть не плача, Кристина оглянулась на Максима. – Я тоже… буду… Я беременна!

Новость застала Максима врасплох – он почти не вникал в спор сестер, размышляя над словами Юрия Минаевича и Владлена. Повернувшись к жене, он вопросительно поднял брови.

– Я хотела сказать, когда уже будет видно, мальчик или девочка, и чтобы не сглазить, – бормотала она виновато. – Бывает выкидыш на первых неделях. Еще никто не знает, только крестная. Максик, у нас будет ляля!

Максим выругался про себя. Он был уверен, что жена предохраняется – пьет таблетки, принимает еще какие-то свои женские меры, чтобы не забеременеть. Она говорила об этом после свадьбы, он помнил, что видел в шкафу для полотенец, рядом с витаминами и аспирином, упаковки ее лекарств. Но спрашивать об этом сейчас было совсем уж нелепо.

Аглая тоже растерялась в первую минуту, затем начала пьяно хохотать:

– Ляля! Это просто вынос мозга… У них будет ляля! Самое тупое, что я слышала сегодня!

Кристина все еще смотрела на Максима и улыбалась заискивающе, виновато. Лицо ее в эту минуту было некрасивым, но человеческим, на глазах выступили слезы. Максим все еще не понимал, почему перспектива стать отцом оказывает на него столь гнетущее воздействие, но постарался справиться с собой:

– Хорошо. Я очень рад.

– Он рад! Ты хоть слышишь его голос! – взвизгнула сестра жены.

– А ты, если не заткнешься, сейчас вылетишь из машины и пойдешь пешком! – прикрикнул Максим. – И запомни: больше ты никуда с нами не поедешь. И про войну в Донбассе не тебе рассуждать. Я еще займусь твоими делами, учти. Поговорю с твоим отцом.

Все замолчали. Даже водитель напрягся затылком. Кристина вздохнула и прижалась к Максиму всем своим тощим тельцем. Он нехотя обнял ее, осознавая, откуда явились паника и страх. Еще не родившийся ребенок отнимал у него свободу, словно обматывал вокруг горла свою пуповину, уже навсегда связывая его с чужой нелюбимой женщиной, которую случай, а может быть, судьба назначили ему в жены.