Текст книги "Адамово Яблоко"

Он вышел свежий, повеселевший, в новой белой рубашке, как будто собрался не на кладбище, а на парад.

– Поехали. Время поджимает.

И, подгоняя Игоря, похлопал его по спине, провел ладонью по плечу возле шеи, сильно сжал предплечье, ощупывая бицепс.

День был солнечный и ветреный. Полуистлевшие желтые листья налипли на крышу машины. Букет осенних хризантем на заднем сиденье источал горьковатый аромат. Отчим кивнул на пакет, лежащий рядом с цветами.

– Посмотри там, тебе привез. «Японка». Тридцать месяцев гарантии… У нас таких пока не продают.

Игорь вынул из пакета коробку с видеокамерой.

Еще полгода назад он бы жил радостью нежданного подарка несколько дней, как было когда-то с велосипедом и компьютером. Но теперь не получалось даже изобразить любопытство: у Георгия была почти такая же камера, Игорь научился пользоваться ею в Испании.

– Инструкцию прочитай сначала, – потребовал отчим, и Игорь развернул книжицу, делая вид, что разбирает английские слова. Вместо этого он украдкой разглядывал профиль дяди Вити – прямой нос и округлый подбородок с ямочкой, крупное ухо, выступающий кадык – и думал, что отчим чем-то похож на мраморные бюсты умерших людей в музее, которые глядят прямо в лицо друг другу пустыми белыми глазами.

– А ты не рад мне, как я вижу. Да, мартышка? – вдруг обратился к нему отчим.

– Рад, – ответил Игорь и снова взял в руки камеру. – Спасибо.

– Папа, – подсказал тот. Он почему-то любил, чтобы Игорь называл его отцом.

– Спасибо, папа, – повторил Игорь и отвернулся к окну.

У входа на кладбище построили часовню из красного кирпича, и ее крыша сверкала цинком. Оглядывая ровные ряды могил, тянущиеся почти до самого горизонта, Игорь подумал о том, как схоже это расчерченное пространство с однообразием городских новостроек.

Он всю жизнь прожил в спальных районах – сначала с матерью в общежитии, потом с отчимом в сером бетонном доме. Из их окон были видны точно такие же типовые многоэтажки. План судьбы, намеченный для Игоря дядей Витей, был вычерчен по тому же ординару.

– А что замо́к висит? – спросил отчим у рабочих, показывая на новенькую часовню.

Могильщики, крепкие парни в оранжевых безрукавках, заулыбались, переглядываясь.

– У Господа Бога выходной, – ответил, щурясь на солнце, один.

– Отпуск за свой счет, – поддержал шутку другой.

Дядя Витя отдал Игорю цветы, взял пакет с бутербродами, камеру, и они двинулись вверх по заасфальтированной просеке, разрезающей участок кладбища на две ровные части.

Игорь первый вспомнил ориентир – гранитный обелиск, как палец торчащий среди одинаковых низких песчаных плиток, – и за обелиском увидел сухой веночек над поблекшей фотографией. Он подумал, что в такой солнечный день смерть не кажется страшной и умирать проще, чем в пасмурную погоду или зимой.

Могила заросла сорняками. Вынув перочинный нож, дядя Витя начал срезать кусты цикория в ограде. Игорь зачерпнул в канаве ржавой воды, установил банку с цветами перед портретом, вминая донышко во влажную глину. Затем они сели на скамейку; отчим достал из пакета бутерброды, «маленькую» и три стакана, плеснул в каждый немного водки. Они выпили молча, не чокаясь. Дядя Витя вынул сигарету и протянул пачку Игорю.

– Да бери, что ты жмешься. Знаю же, куришь, все вещи пропахли. И водки выпей еще, ты же не за рулем.

Вдалеке, у кромки кладбища, над голыми тополями кружили стаи ворон, ветер разносил их грай; тучи быстро плыли в небе, шелестела сухая трава. Солнце немного пригревало лицо.

Игорь закурил, читая надписи на соседних памятниках, машинально подсчитывая разницу между датами рождений и смертей. Получалось, что мать самая молодая из лежащих рядом.

– Ничего не хочешь мне сказать? – наконец спросил отчим, глядя куда-то поверх крестов.

– Про что? – пробормотал Игорь.

– Например, чем ты еще занимался на этой работе. И с кем.

Чтобы не смотреть на него, Игорь поднял стебель цикория и осторожно перевернул на брюшко сонного жука-пожарника, обнаруженного в траве.

– Я ведь пойду туда и сам узнаю, – повысил голос отчим.

Игорь легонько подтолкнул пожарника стеблем и ответил, поднимая каждое слово, как камень:

– Заодно расскажи, кто меня научил.

И он, и дядя Витя знали, что это бунт, нарушение табу, преступление запрета. О том, что происходит ночью, нельзя говорить и даже думать днем, нельзя говорить и думать никогда. От волнения Игорь слышал нарастающий гул – шум крови в ушах – и как будто поднимался над землей, чувствуя в себе постороннюю огромную силу.

Дядя Витя хрустнул суставами, сминая в кулаке пачку сигарет.

– Я же тебя пришибу сейчас.

– Только попробуй, – прошептал Игорь. – Только попробуй меня тронуть.

Над кладбищем летел ветер, тучи быстро двигались по небу. Игорю вдруг представилось, что они перенеслись на чужую пустынную планету, где каждая вещь и мысль воплощена не в слове, а в образе прямоугольного могильного камня.

Опомнившись, дядя Витя вырвал у него из рук цикорий и раздавил ботинком жука. Ему нужно было оставить за собой последнее слово, и он заговорил с показной злостью, все больше распаляясь, словно хотел присыпать словами зыбкую почву неуверенности.

– Значит так. Что ты делал без меня, разбираться не хочу. Но теперь я приехал, и в моем доме будут мои порядки. Шляться больше не позволю, и про работу свою блядскую забудь. Я не для этого тебя воспитывал и кормил десять лет. Если надо, наручниками к батарее пристегну, понял? Или изуродую, как бог черепаху. Раз обещал твоей матери, что характер твой переломаю, значит, так и будет. Ты понял меня, я спрашиваю, ты?..

– Понял, – не глядя на него, ответил Игорь.

– А теперь пошел к машине.

После пережитого напряжения Игоря охватила апатия. Он закурил и поплелся за дядей Витей к выходу с кладбища, где рабочие все так же сидели на свежих досках перед часовней.

Молча дядя Витя открыл дверь машины, завел двигатель, включил радио.

Игорь уже знал, что отчим постарается как-то отплатить ему за пережитые минуты слабости. И когда тот невдалеке от кладбища свернул на проселочную дорогу и заехал в редкий березовый лесок, Игорь догадался, что тот собирается делать.

Это было против правил – днем, в небезопасном месте, где их могли увидеть и где они могли видеть друг друга. Но это означало, что дядя Витя решил назначить новые правила. Заглушив мотор, он посмотрел на Игоря и притянул к себе его руку, и тот почувствовал, что не может не подчиниться молчаливому приказу.

Через полчаса, когда они уже ехали по трассе, отчим произнес первые за все это время слова:

– Сядешь за руль? Или все забыл, чему я учил?

Игорь пересел на водительское место, поехал, постепенно прибавляя газ. И подумал вдруг с каким-то веселым отчаянием, что если разогнаться до ста пятидесяти и протаранить бетонный столб, то все его проблемы разрешатся быстро и просто. Главное, чем ему не понравилась эта мысль – перспективой смерти рядом с дядей Витей, с которым он больше ничего не хотел делать вместе.

Они доехали до города, и, когда отчим остановился у магазина, чтобы купить сигарет, Игорь вышел из машины с другой стороны, сбежал по ступенькам в переход метро и поехал к Денису.

Глава восьмая. Числа

Вещи, с которыми, как ты полагаешь, связано счастье, обычно бывают орудиями пороков, стимулом сладострастия, приманкой желаний, жесточайшими муками похоти.

Поджо Браччолини

Переговоры шли трудно, чувствовалось недоверие и недопонимание немцев, которых не столько ободряли, сколько отпугивали обещания поддержки со стороны «административного ресурса». Было много вопросов по бюджету и по технической части проекта.

Марьяна, проработавшая всю документацию «на берегу», была готова разъяснять каждую частность, но в специфике производства инвесторы разбирались не лучше Георгия. А он насмешливо окрестил проект «наш город-сад», хотя речь шла о строительстве перерабатывающего производственного комплекса со сложной системой очистных сооружений. По-настоящему и немцев, и Георгия не интересовало ничего, кроме денег, – сроки окупаемости, проценты, гарантии, откаты.

Марьяна вела это дело по поручению отца и выступала его представителем на переговорах. Георгий представлял собственную компанию, подключив к разработке схемы финансирования своего друга и компаньона Вальтера Вербера. Швейцарец вызывал определенное доверие у немцев, к тому же им было удобно вести переговоры на нейтральной территории, в Женеве. Но и здесь решения по спорным вопросам не были достигнуты, и Марьяна уже заранее обдумывала, как отчитаться перед отцом.

Однако больше, чем провал переговоров, ее тревожило то, что происходило между ней и Георгием, выражаясь в полунамеках и скрытых знаках. Никогда раньше она не проводила так много времени с ним вдвоем и не могла представить, что, узнавая его ближе, подмечая всё новые его недостатки, она все безнадежней будет увязать в ловушке его обаяния – как жучок в песчаной ямке, вырытой скорпионом.

Порой казалось, что это Георгий изменился, вдруг доверился ей, решился открыть себя настоящего, без галстука и запонок. Но рассудок подсказывал, что эти перемены происходят в ее собственном сердце, которое теперь беспокоило ее куда чаще, чем обычно чувствительный желудок.

– Напомни, на какой коньяк мы спорили с Шулеповым? – спросил Георгий за завтраком в гостинице за три дня до намеченного отъезда. Он выглядел усталым и не таким свежим, как обычно, и для Марьяны это был дурной знак.

– По соглашению? – уточнила она, откладывая вилку.

– Да. Я помню, что обещал бутылку коллекционного «Пьера Феррана». А он, кажется, какой-то элитный купаж от «Курвуазье».

Марьяна пожала плечами.

– Сочувствую. Не нужно было спорить. С самого начала было ясно, что у нас слабая переговорная позиция.

– Да нет, я как раз собирался ему звонить, заодно напомню. А ты можешь сообщить Павлу Сергеевичу – сегодня подпишем предварительное.

– Откуда такая уверенность? – удивилась она. – Я как раз вижу, что мы уедем ни с чем. Немцы держатся очень настороженно, им явно недостаточно гарантий…

Георгий взглянул на нее, разрезая ветчину на тарелке.

Марьяне, которой чаще всего был неприятен вид мясной пищи, отчего-то нравилось смотреть, как он ест – неторопливо, со вкусом, словно священнодействуя над приборами и бокалами.

– Видишь ли, у меня есть новости. Вчера вечером ты пошла спать, а мы посидели в баре, пообщались в неформальной обстановке. Обсудили Достоевского и Гете. Это моментально растопило лед.

– Гете? – чувствуя подвох, переспросила она.

– Ну да. Россия, Лета, Лорелея. Семья Романовых – одна шестнадцатая русской крови, остальное – немцы. Это нельзя сбрасывать со счетов.

Марьяна подумала, что усталый вид и покрасневшие глаза отчасти подтверждают его слова – это были явные свидетельства похмелья. Она тут же поняла, что ночью они ездили в какое-то злачное заведение и поэтому отделались от нее сразу после ужина. Почему-то это открытие вызвало у нее сильнейшую досаду, хотя она знала, что это обычная практика подобных встреч.

– И еще один фактор – для европейцев очень важна репутация. А наша с тобой репутация чиста, как горный хрусталь.

– Я не понимаю, ты шутишь?

Он отпил кофе и кивнул.

– Конечно же, я шучу. Они хотели три, но сошлись на двух.

– Два процента от привлеченных? Так много? Я должна позвонить папе, – начала было Марьяна, но осеклась.

– Мы же договаривались, Марьяна Павловна, – произнес Георгий с нажимом, – если я принимаю решение, значит, я отвечаю за него. Мы хотим идти вперед, и за это приходится платить.

– Я не спорю. Но все же это очень большие затраты… Нам трудно будет компенсировать.

– А мы попробуем, – кивнул он. – Город-сад стоит мессы.

– Стоит мессы? – переспросила Марьяна, не понимая.

Массируя висок, он пояснил:

– Нет никаких документальных подтверждений того, что Генрих IV произносил историческую фразу «Париж стоит мессы». Но можно предполагать, что именно так он и рассуждал, меняя протестантскую веру на католичество, чтобы получить французский престол. У каждой вещи есть цена. В данном случае она разумна.

– В данном случае цена не у вещи, а у людей. А люди склонны себя переоценивать, – возразила Марьяна, решив не замечать его пальцев у виска, чтоб не выказывать ложного сочувствия.

Георгий поднял бровь.

– Что может быть невинней стремления продаться подороже?

– Не знаю, не пробовала. Мне приходилось только покупать, – сухо ответила она, вдруг осознав, что рядом с ним и сама становится циничной, слишком прямолинейной в формулировках.

– Иногда бывает занятно взглянуть на мир с обратной стороны… Да, все забываю спросить. Неужели ты всерьез собралась замуж за это ничтожество, Антона Сирожа? – сказал он таким тоном, что она невольно смутилась.

– Тебе не кажется, что это бестактный вопрос?

– Конечно, кажется. Но я обязан держать ситуацию под контролем. На правах твоего старшего родственника мужского пола.

– С каких это пор мы живем по шариату?

Он усмехнулся и проговорил:

– Почему мы раньше не ездили с тобой в командировки? Я начал входить во вкус. Да, завтра Вальтер приглашает всех на вечеринку, – добавил он уже другим тоном. – У него загородный дом где-то у озера, в горах. Около часа на машине. Будем делать барбекю. Я напомнил, что ты не ешь мяса, так что будут запеченные овощи, сыр и свежий хлеб.

– Спасибо, но дрожжевой хлеб тоже не полезен, – сказала Марьяна, все еще обдумывая, что он имел в виду, заявляя, что хочет «взглянуть на мир с обратной стороны».

– Хлеба они не едят, не пьют вина огневого, и потому все бескровны и носят названья бессмертных, – Георгий подмигнул ей и поднял бокал с минеральной водой. – Выпьем за город-сад? А также за энзимы, синтанолы, сульфированные продукты, пеногасители и прочие блага цивилизации.

День прошел напряженно, но результативно. Они и в самом деле подписали соглашение, уточнив наконец все дополнительные условия и порядок траншей. Документы были отправлены на сверку юристам, определились и по датам заключения основного договора. Вечером из своего номера Марьяна еще раз позвонила отцу, а затем подруге Свете.

– Мы подписали предварительное соглашение. Завтра швейцарский партнер Георгия устраивает прощальную вечеринку, пикник с барбекю. Не знаю, что мне надеть.

– Ты же не сама будешь жарить эти ребрышки? – подсказала Светлана. – Оденься по ситуации. Твидовый светлый костюм или лайковый пиджак с узкой юбкой. Пусть они тебя посадят на стульчик и бегают вокруг. Единственная женщина должна быть королевой бала.

– Не знаю, – произнесла Марьяна задумчиво. – Тут весьма специфические люди. Особенно Вальтер, партнер Георгия. Ему лет пятьдесят, но он весь обколот ботоксом и одет как шафер на свадьбе – какие-то шейные платочки, шелковые шарфики. И немцы тоже немного странные. А главное, Измайлов у них теперь лучший друг и собутыльник. Куда-то вместе ездят по ночам. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

– Мужчина в командировке – это особая форма жизни, – хмыкнула Света. – Не делай вид, что не знаешь, куда они ездят и почему не зовут тебя с собой.

– Я знаю только, что дома мне все уши прожужжали про какую-то неприличную связь, которую Измайлов завел в эскорт-агентстве Дорошевского. Я говорю «эскорт-агентство», чтобы не выражаться грубее.

– Честно, мне странно все это слышать, – заявила Светлана после паузы. – Конечно, Измайлов не монах, это как раз его достоинство, а не порок. И к чему обязывает связь с моделью? Даже смешно. Он – правый внешний психотип, человек действия, который стремится взять от жизни все, тем самым повышая самооценку. А твои жизненные установки описал еще Крылов в басне «Лиса и виноград». Конечно, проще всего убедить себя, что с мужчиной, который тобой не интересуется, что-то не в порядке…

– Как раз напротив, именно что интересуется, – с досадой перебила Марьяна. – Мы много времени проводим вместе… И, кажется, я не самый скучный собеседник. Просто я не доверяю ему и не поощряю этот непонятный мне интерес.

Света вздохнула, помолчав.

– Хорошо, Марьяна, я рада, что у тебя всё в порядке. Продолжай в том же духе, и этот мужчина и дальше будет воспринимать тебя именно так, как ты решила: как коллегу, как делового партнера, как родственницу.

– Что меня вполне устраивает, – произнесла Марьяна, усаживаясь к зеркалу, чтобы начать снимать макияж.

– Прекрасно. Тогда что еще ты хочешь услышать?

– Ты же мой психолог. Ты должна давать рекомендации, даже если я не собираюсь их выполнять.

Светлана рассмеялась с мягкой укоризной:

– Когда мы научимся быть откровенными хотя бы перед собой? Ну хорошо, рекомендации. Знаешь, что я бы тебе посоветовала? Соблазнить его.

– Какая-то глупость, – возразила Марьяна, чувствуя внезапное смятение, машинально перебирая на полочке лосьоны и тоники для лица. – Ты знаешь мою позицию. Женщина не может проявлять инициативу в таких вопросах.

– Если бы женщины не проявляли инициативу в таких вопросах, все мужчины так и ходили бы в холостяках. Потом, я же не предлагаю идти к нему в номер в нижнем белье и залезать под одеяло. Тут нужен такт и византийская хитрость. Этот психологический тип должен чувствовать себя охотником, он не любит быть добычей. Кстати, можно поиграть на ревности. Измайлов собственник, единоличник. Он может завестись, если почувствует соперничество со стороны. Как у тебя с Антоном Сирожем? Сейчас он мог бы пригодиться.

Марьяна задержалась с ответом, открывая один из флаконов, глядя на себя в зеркало. По-своему истолковав ее молчание, Света поторопилась загладить бестактность.

– Дорогая, я твердо знаю, что ты – именно та спутница, которая отвечает требованиям мужчины твоего круга. Ты – правый внутренний, человек организованный и взвешенный. У тебя есть стиль, собственное достоинство. Ты способна стать другом, исповедником, партнером, разделить его интересы, дать компетентный совет. Разве тут сравнится какая-нибудь девочка-модель, которая умеет только хлопать ресницами и тратить его деньги? Но нужно понимать, что путь к душе мужчины лежит через его тело. Нужно заставить его видеть в тебе эффектную женщину, а не просто грамотного специалиста и члена совета директоров.

Чувствуя все нарастающее раздражение, Марьяна произнесла:

– Иногда мне кажется, что Антон и Георгий куда больше интересуют тебя, чем меня. Только поэтому я должна без конца о них говорить.

– Не будем спорить, – ответила Света, и Марьяна словно увидела, как та изображает на лице фальшивую улыбку. – Знаешь, мне нравится твое настроение. Оно куда продуктивнее, чем вечная неуверенность в себе. Позвони мне завтра и расскажи, как все прошло. И не надевай с костюмом спортивные туфли. Только каблуки.

Из Женевы Георгий вылетел в Загреб, а Марьяна – в Петербург. Отец, встречавший ее в аэропорту, казался постаревшим и больным, но Марьяна не решилась сказать ему об этом. Только осведомилась о самочувствии.

– Со мной все в порядке, – ответил он резко. – А вот ты что-то слишком нарядилась для самолета. И сияешь, как медный самовар.

– Я просто рада, что мы заключили договор, – проговорила она, чувствуя, что снова начинает оправдываться в несуществующих грехах.

Они сели в машину, шофер уложил в багажник чемоданы. Немного обиженная, Марьяна начала отчет о ходе переговоров, отец слушал молча, опустив голову.

И сердцем и разумом Марьяна знала, как сильно он привязан к ней, как глубока его сдержанная любовь. Но иногда, как сейчас, ей хотелось получить не нарекание, а похвалу за хорошо выполненную работу, какое-нибудь очевидное свидетельство его нежности – улыбку, объятия. Может быть, тогда и сама она решилась бы проявить свои чувства.

– Хоть ты и женщина, тебе нужно учиться трезво смотреть на вещи, – проговорил отец, словно все это время думал о своем.

«Вечно недоволен», – подумала она с внезапным раздражением.

– Я не хочу, чтобы с тобой повторились те же неприятности, что с твоей сестрой.

– Причем здесь Вероника? – неприятно удивилась она.

Отец оборвал ее почти грубо:

– Не юли, я вижу тебя насквозь. Может, на кого-то и действуют эти ваши женские штучки, а я давно их изучил. У тебя что-то было там с Измайловым?

Под его взглядом Марьяна почувствовала, что краснеет, но не успела ответить. Он уже продолжал:

– Я знаю, почему он стал тебя обхаживать – будь уверена, не ради твоих прелестей, которых у тебя негусто. Запомни, я этого не допущу. Я уважаю его деловые качества, но для семейной жизни он не подходит. Он испортит тебе жизнь, как испортил Веронике. Из-за него она спилась и потеряла женское достоинство. Ты не знаешь всего… Впрочем, я с ним еще поговорю.

– Не знаю, о чем ты хочешь с ним говорить, – пробормотала Марьяна. – Все это время мы только работали и привезли хороший результат.

– Измайлов тебе не пара, – словно не слыша ее, повторил отец. – Забудь об этом раз и навсегда. Даже если со мной что-то случится… Не вздумай связаться с ним. Только бизнес, никаких шашней, иначе вы все загубите.

– Папа, мы как будто говорим на разных языках, – негромко воскликнула она. – Мы с Георгием пятнадцать лет работаем вместе, видимся каждую неделю, почему эта тема возникла сейчас? Если бы я хотела, я бы уже давно…

– Потому что я вижу, откуда ветер дует, – упрямо продолжал отец. – Эта твоя подружка, психолог, она замусорила тебе мозги. Она внушает тебе глупые бабские фантазии, а ты слушаешь развесив уши.

Марьяна уже не в шутку обиделась. Натянув перчатки, она уставилась в затылок водителю, решив больше не отвечать.

– Никто не против, чтобы ты вышла замуж, родила детей, – отец снизил тон, и теперь его голос звучал глухо и ворчливо. – Но это должен быть порядочный, самостоятельный человек. А не Измайлов. И не этот бездельник Антон Сирож с его вонючими сигарами. Я бы его на порог не пускал, если б не его отец. Вырастил дармоеда, а теперь хочет посадить его нам на шею.

– Зачем ты это говоришь? – вскипела наконец Марьяна. – Мне уже тридцать пять лет, и если бы я хотела выйти замуж, давно бы вышла. Я не собираюсь ни за Антона Сирожа, ни за Измайлова. Мне отлично живется одной! Мне нужно только, чтобы меня оставили в покое!..

Отец прикрыл глаза и поморщился, словно от укола внутренней боли. На секунду Марьяна испытала странное, тревожное чувство – как будто пропустила что-то важное, некое срочное сообщение, поступившее из неведомого источника.

– Ты себя плохо чувствуешь, папа? – спросила она, и он снова раздраженно отмахнулся.

– Сказал, не лезь с этим ко мне. Расскажи лучше, как вы договорились с немцами, – добавил он примирительно, и Марьяна открыла портфель, чтобы показать ему документы.