Текст книги "Моя чужая жена"

6

В небольшой, заставленной тяжелыми деревянными партами аудитории было душно. Из окна виднелся институтский двор, небольшой серый памятник, спрятавшийся среди темной, запыленной листвы. Откуда-то с запада наползала черная, с багровыми подпалинами туча.

Ленивые полусонные студенты, недовольные тем, что защиту преддипломной практики назначили на середину лета, горбились за партами, зевали, чертили что-то в раскрытых тетрадях. С кафедры увлеченно вещал докладчик, рядом с ним, за преподавательским столом, разместился руководитель семинара Ковалев.

За последней партой сидел специально приглашенный на семинар гость – Дмитрий Владимирович Редников. Ковалев позвонил ему несколько дней назад, объявил, что очерк его студентки Александры Лавровой оказался одним из самых удачных, попросил поприсутствовать на защите.

Редников не был уверен, что ему стоит приходить на семинар. Более того, он был убежден, что делать этого не следует. После тоста, произнесенного Алей на этом дурацком, затеянном Никитой торжестве, он уже не сомневался, что девушка всерьез им увлеклась, и понимал, что общение их лучше прекратить сейчас, пока все это не зашло слишком далеко. Потом вдруг звонок Ковалева, приглашение в Литературный институт. Редников в первую минуту хотел отказаться: много дел, проблемы с последней картиной, жена опять нездорова. Тем более семинар был назначен на ту же дату, что и обсуждение снятых им крамольных сцен на «Мосфильме». Но… почему-то не отказался. Неудобно было подводить старого товарища, вероятно, тот объявил уже своим студентам о его приходе и те теперь ждут его появления. А девушка, лесной эльф… Что ж, он не искал встреч с ней, вины его в том, что они увидятся, не будет. Но хочется-то как ее увидеть… Очень хочется.

И вот теперь она сидит за партой прямо перед ним. На ней светлое летнее платье с круглым вырезом и короткими рукавами, волосы собраны на затылке, лишь один пшеничный завиток спускается по шее. Сквозь тонкую материю видны напряженная, вытянутая в струнку спина, хрупкие плечи. И весь ее облик кажется таким беззащитным, трогательным. И пахнет от нее полевыми цветами. Редников непроизвольно потянулся к ней так, как будто собрался дотронуться до манящей шеи девушки, и лишь огромным усилием воли заставил себя убрать руку…

За окном вспыхнула молния, громыхнуло, и на тихий сонный сквер обрушился дождь. Студенты зашевелились за партами, словно просыпаясь, долговязый оратор за кафедрой зашелестел бумагами, заканчивая речь:

– Мне кажется, у Лавровой очень живой и яркий слог. Кроме того, она хорошо умеет видеть и чувствовать детали. Благодаря этому герои ее очерков сразу предстают живыми людьми, а не бумажными фигурами. Очерк мне понравился, Александра, безусловно, молодец.

Докладчик сошел с кафедры. Ковалев снял с носа очки, повертел их в пальцах и торжественно провозгласил:

– Ну что ж, друзья, сегодня вы были на редкость единодушны. Я тоже не стану исключением. Мне кажется, эта работа – большой шаг вперед для Александры. Мы можем ее поздравить. И еще хочу поблагодарить моего товарища Дмитрия Владимировича Редникова за то, что он, несмотря на свою занятость, согласился помочь Але в работе над очерком и даже пришел к нам сегодня на семинар. А вы что скажете, Дмитрий Владимирович? Как по-вашему, справилась ли Лаврова с заданием? Ведь вам как никому другому известны будни советского кинематографа.

Редников поднялся, увидел, как быстро оглянулась на него Аля – лицо напряженное, щеки чуть порозовели. Студенты посматривали на него с любопытством – еще бы, не каждый день в институт приходит знаменитость.

– Очерк показался мне интересным и… необычным, что ли, таким «нелакированным». У Александры хороший слог, язык ее текстов легкий, образный. Я думаю, ее ждет большое будущее.

Ну вот и все. Теперь студенты разойдутся, а Дмитрий останется еще поболтать с Ковалевым. И ему совсем необязательно говорить какие-то слова лично Але, вполне достаточно этого небольшого выступления.

Ковалев объявил об окончании семинара, студенты двинулись к выходу. Аля задержалась в дверях, снова быстро взглянула на Редникова и вышла.

Поговорив с Ковалевым минут двадцать, Редников посмотрел на часы. Время еще было. Он с досадой вспомнил о вечернем заседании на «Мосфильме». Снова эти рожи… Будут брызгать слюной, картинно закатывать глаза, тряся жирными животами, вещать о роли киноискусства в период активного построения социализма. Начнется жонглирование высокими словами – художественная правда, ответственность мастера, народ… Скулы сводит от этих бесконечных разговоров. Потом станут заискивать, давить на тщеславие: «Дмитрий Владимирович, вы же наш народный режиссер, властитель дум, так сказать. Именно от вас зритель ждет жизнеутверждающего, оптимистичного полотна. Вы, с вашим талантом, как никто способны…» Нет уж, дудки! На этот раз он не вырежет ни одного кадра. Хватит!

О жестяной подоконник молотил дождь. Студенты во дворе смешно прыгали через лужи, бежали, натянув на головы куртки, толкали друг друга, хохотали. Али среди них, кажется, не было.

Редников распрощался с Ковалевым и пошел к выходу.

Впрочем, может быть, кое-что все-таки придется подсократить… Чем черт не шутит, ведь закроют картину, не посмотрят на регалии. И тогда вообще никто и ничего не увидит. Да и потом снимать не дадут. И останетесь вы, Дмитрий Владимирович, со своей исторической правдой наедине. Может быть, кое-где он действительно пережал… Одно дело – реальность, а другое – художественное произведение. Нужно, наверное, смягчить краски…

Редников шел по пустому коридору, насвистывая мотив довоенного танго, и впереди, у лестницы, увидел Алю. Девушка на коленках стояла на широком старинном подоконнике и, высунувшись на улицу, ловила в ладони струи дождя. Набрав полные горсти воды, она плеснула на лицо, провела руками по щекам, умываясь, и вдруг, услышав его шаги, обернулась.

– Вы сейчас в общежитие? – спросил Редников. – Пойдемте, я вас подвезу.

И только потом вспомнил, что собирался в дальнейшем избегать встреч с Алей. Впрочем, что ж, не идти же ей под дождем, в самом деле.

Митя подал Але руку, они спустились вниз по лестнице, прошли рядом по коридору и очутились на крыльце.

– Вам правда понравилось? – спросила Аля.

– Ну конечно. Я же сразу говорил, что у вас все получится… – кивнул Митя.

Дождь лил все сильнее. Время от времени небо рассекали надвое вспышки молний. Дворники трудились не переставая, разгоняя потоки воды с лобового стекла. Пахло озоном.

В машину дождь не проникал, но обстановка – Митя чувствовал это каждым нервом – была не менее грозовой. Словно напряжение, висевшее в воздухе, стреляло электрическим разрядом при любом неосторожном слове или движении. Вот оно щелкнуло по пальцам, когда Митя, потянувшись за сигаретами, случайно задел рукой Алины колени, выстрелило, когда Аля быстро произнесла: «Здесь налево, пожалуйста!», обожгло взглядом серых глаз.

Прикурив одну папиросу от другой, Митя взглянул на часы.

– Вы опаздываете? – спросила Аля.

– Нет. – Он покачал головой. – Время еще есть.

– А вы куда потом?

– На ковер. – Он мрачно усмехнулся.

– Из-за тех сцен? Но ведь вы говорили, это все правда… И вы это знаете, и они знают, и даже зрители… Не понимаю. Зачем же тогда скрывать? Игра в прятки какая-то…

– У всех своя работа, – пожал плечами Митя. – Моя работа – пытаться протащить правду, их работа – стараться ее прикрыть. Приходится находить какое-то равновесие, разумный компромисс, понимаете?

Аля неожиданно вскинулась, выпрямилась на сиденье, повернулась к Мите:

– Значит, вы согласитесь? Вырежете те сцены, да?

– Кое-что подсократить придется, – хмуро ответил он, глядя на дорогу.

– То есть людям достаточно и полуправды, так, что ли? – продолжала допытываться Аля.

Редников вывел машину на мост. Дорога была отвратительная – скользкая, неровная. И не видно ничего из-за дождя. А тут еще разговор этот.

– Лучше полуправда, чем правда, которую никто не увидит, – ответил он.

– Никто никогда ничего не увидит, если не бороться! – резко бросила Аля.

Редников только на секунду отвлекся от дороги, и машину тут же занесло, закружило. Дмитрий вцепился в руль так, что заболели пальцы, до отказа выжал тормоз. Откуда ни возьмись, вырос перед лобовым стеклом каменный парапет. Митя изо всех сил навалился на руль, что-то засвистело, заскрежетало под дном кузова, бешено загудел встречный автомобиль, «Волга» ткнулась носом в заграждение и остановилась.

Дмитрий перевел дыхание и, откинувшись на спинку сиденья, вытер пот со лба. Взглянул на Алю. Девушка сидела рядом очень бледная, тяжело дышала и, не поднимая глаз, судорожно разглаживала платье на коленях.

– Видите, Аля, это опасный разговор. Тем более на скользкой дороге, – с усилием улыбнулся Митя.

Аля бросила на него быстрый взгляд, не отвечая, взяла с приборной панели монетку в двадцать копеек, быстро подкинула ее, разжала кулак. Монетка лежала на ладони цифрой кверху.

– Решка! – куда-то в пустоту произнесла Аля.

– Что?

Митя повернулся к ней и осекся, пораженный выражением отчаянной решимости на Алином лице. Девушка стремительно подалась к нему, скользнули по шее ее ледяные пальцы, щеку обожгло легкое дыхание, и совсем близко вдруг оказались губы, нежные, полураскрытые, манящие. Коснуться их – и вся опостылевшая жизнь полетит под откос.

Их лица были совсем рядом, и Митя почувствовал, каким прерывистым стало ее дыхание. Аля вцепилась обеими руками ему в волосы, он, судорожно вздохнув, еще плотнее прижал свою разгоряченную ладонь к ее шее, полной грудью вдохнул ее запах – чудный запах лесных цветов. За окном вспыхнуло, грохнуло где-то совсем близко, почти над машиной, завертелся в голове бешеный вихрь, и Митя, почти не соображая, что делает, обхватил плечи девушки, сжал, стиснул почти до хруста, и прижался к ее губам.

«Я люблю его, – пронеслось лихорадочно в Алиной голове. – Так вот как это бывает по-настоящему. Никогда никого прежде… Только он…»

Где-то там, на улице, резко затормозила машина, водитель, едва не наткнувшись на невидимую в завесе дождя «Волгу», раздраженно ударил по клаксону. Редников вспомнил, что автомобиль так и стоит, ткнувшись носом в парапет, что за окном будний день, что через час его ждут на «Мосфильме».

«Что это происходит со мной, в самом деле? Что за бред, нелепость?»

– Аля, не надо, – выдохнул он, пытаясь отодвинуться. – Давай не будем делать того, о чем потом пожалеем.

Девушка на секунду отстранилась от него, поглядела прямо в глаза:

– Я не пожалею.

«Ты не пожалеешь… – промелькнуло у него в голове. – Ты – нет. А я?..»

Он резко оттолкнул Алю. Девушка ударилась головой о потолок автомобиля, откинулась на своем сиденье, судорожно потирая висок, посмотрела на Митю непонимающими, расширенными от мгновенного испуга глазами.

В затылке еще стучало как молотком, не давая сосредоточиться. Митя, распахнув дверь «Волги», высунул голову по дождь. Холодные струи побежали по волосам, по шее, стекли за воротник рубашки. Редников глубоко вдыхал прохладный, пахнущий дождем воздух. И постепенно дрожь в руках унялась, лоб посвежел. Митя провел рукой по лицу, убедился, что снова спокоен, и вернулся в машину.

Смотреть на Алю было трудно. Девушка вся сжалась под его взглядом, глядела на него не отрываясь, словно ожидая приговора.

«Надо покончить со всем этим сейчас же. Лучше сразу», – решил Митя.

– Аля, ты… – начал он и тут же сбился, не зная, как ее называть теперь, ты, вы? – Мы неверно друг друга поняли, – нашелся наконец он.

Девушка вспыхнула, потом спросила как ударила:

– Разумный компромисс?

Дмитрий перегнулся через Алино сиденье и распахнул дверь машины.

– Тут немного осталось. Тебе налево, так ведь? – спросил, не глядя на нее.

– Понятно. – Аля выскочила из машины, остановилась, не обращая внимания на дождь. – Спасибо… Что подвезли.

Дверь хлопнула. Митя быстро нажал на газ. «Волга» тронулась, удаляясь от оставшейся на мосту девушки. Редников хорошо различал ее фигуру в зеркале заднего вида. Алино платье тотчас вымокло, подол облепил ноги, жалко обвисли рукава. Она же, словно не замечая этого, стояла на том же месте и смотрела вслед отъезжающей машине.

…Аля вышла из машины под дождь. Белая «Волга» резко сорвалась с места, обдав девушку фонтаном мелких брызг. Она смотрела вслед удаляющейся машине и ничего не могла поделать с накатившей острой, почти физической болью, ощущением только что случившейся беды. Хотелось разрыдаться, размазать по лицу дождевые капли и свою глупую неудавшуюся любовь. Аля злилась на саму себя, до боли сжимала кулаки, проклиная тот день, когда ее угораздило притащиться на дачу к гению советского кинематографа режиссеру Редникову.

Она стояла у парапета моста, безучастно наблюдая, как капает с волос вода, как темнеют ремешки светлых летних босоножек. Неожиданно рядом с ней просигналила машина. Аля вздрогнула и обернулась. Белая «Волга», успевшая объехать мост кругом, снова стояла рядом. Девушка бросилась к машине, опустилась на корточки рядом с приоткрытым окном, понимая, что выглядит глупо, жалко.

– Дмитрий Владимирович, Митя… Вы вернулись? – выдохнула она.

– Вот, совсем промокла, – устало протянул Редников. – Возьми зонтик. До вечера обещают проливной дождь.

Редников нашарил на заднем сиденье темно-синий зонтик, протянул его Але через окно. В ту же секунду «Волга» плавно двинулась с места, будто бы уже никуда не торопясь.

7

Дождь начал стихать, и небо над Москвой просветлело. Гром ворочался уже где-то вдалеке, на землю падали редкие капли, оставляя в лужах расходящиеся круги. Отовсюду: из подворотен, подъездов, из-под козырьков домов – посыпались люди, захлопали разноцветные зонтики, затопали по лужам мальчишки.

Аля медленно брела босиком в общежитие. Промокшие босоножки она несла в одной руке, темно-синий заграничный зонтик – в другой. Капли отступающего дождя путались в волосах и стекали по шее… Аля считала их про себя: «Одна, две, три…» Она свернула на улицу, ведущую к общежитию, прошла мимо железнодорожного моста. Внизу, тревожно стуча колесами, пронеслась электричка, прогудел в рассеивающемся тумане ливня паровоз.

Впереди уже показалось знакомое кирпичное здание. Аля локтем вытерла глаза, постаралась изобразить на лице приветливую улыбку. Невыносимо было бы сейчас отвечать на участливые расспросы. Она медленно подходила к деревянным дверям. Навстречу попадались спешившие по своим делам однокурсники, Аля здоровалась, кивала в ответ на приветствия, машинально, почти не обращая внимания на тех, с кем говорила.

Она поднялась по лестнице, прошла по коридору и толкнула дверь своей комнаты.

Под потолком плавал, свиваясь в колечки, сизый сигаретный дым, стол был выдвинут на середину комнаты. На застиранной скатерти громоздились разнокалиберные плошки со снедью: банка тушенки, нарезанный черный хлеб, сковородка жареной картошки, пузатая склянка с домашними маринованными огурцами, на блюдце кильки в томате. Здесь же выставлены были тонкогорлые бутылки водки, и среди них, как император в толпе подданных, плоская бутыль французского коньяка. На придвинутых к столу металлических общежитских койках расселись Алины сокурсники. Они говорили сразу все одновременно: кто-то, завывая, читал соседу собственные стихи, кто-то рассказывал сдавленным шепотом свежий анекдот, в углу тренькали на гитаре. Со складной табуретки навстречу Але поднялся Никита.

«Опять он!» – устало вздохнула девушка.

После празднования отцовского дня рождения Никита не оставлял ее в покое. Он появлялся будто случайно то у общежития, то во дворе института, оказывал Але шутливые знаки внимания, сопровождая их пошловатыми шутками. Однокурсницы завидовали ей – еще бы, завела себе кавалера – сынка известного папаши, симпатичного, богатого, к тому же только что из-за границы. Никитина клетчатая кепка вкупе с клешеными джинсами, французскими сигаретами и нагловатыми манерами действовали на девиц безотказно. Половина института уже вздыхала по Редникову-младшему, Алю же считали недальновидной кривлякой.

«Как он сумел в общежитие пробраться, мимо комендантши проскочить?» – рассеянно подумала Аля.

Она прошла в комнату, щурясь от табачного дыма, бросила в угол босоножки, оглянулась по сторонам, не зная, куда поставить сушиться зонтик. Никита суетился рядом, приговаривая:

– Ничего, что мы тут сабантуй организовали? Я подумал, устроим триумфальную встречу будущего лауреата Ленинской премии. Первой степени, разумеется. Даже чужой студак выпросил, чтобы в общагу к тебе пробраться. Ты, надеюсь, прониклась всей степенью моего геройства?

Аля пожала плечами. Никита говорил слишком громко, быстро, у нее начинала болеть голова.

– А ты чего-то невеселая, – заметил Никита. – Устала?

Он стащил с ее плеча сумку, ногой сдвинул в сторону ботинки гостей, освобождая место на полу, раскрыл зонтик и удивленно крутанул его:

– Гм, знакомый зонтик, – хмыкнул он. – Я его на Таити покупал.

Никита с выжидательным интересом уставился на Алю, та, вскинув голову, выдержала его взгляд. «Кто ты такой, почему я должна что-то тебе объяснять, отчитываться? Думай что хочешь…» – приготовилась ответить она на расспросы. Но парень ничего не спросил, лишь перестал ухмыляться обычной нахально-игривой усмешкой и, приобняв за плечи, повлек ее к столу.

– А ну-ка, товарищи, двигаемся, двигаемся, – скомандовал он. – Не видите, у девушки головокружение от успехов.

Усадив Алю на кровать, он пристроился рядом, незаметно для окружающих обхватил горячей ладонью ее запястье и шепнул:

– Ну-ну, ничего…

Никита раздобыл где-то чистый стакан, плеснул коньяка, всунул его ей в пальцы. Аля вскинула руку, выпила. Темно-янтарная жидкость обожгла рот, сбила дыхание, но почти в ту же секунду по телу растеклось тепло и дрожавшие пальцы согрелись.

Аля отставила стакан и попробовала одними губами улыбнуться Никите. И он прямо-таки расцвел в ответ, стал теребить ее, расспрашивать:

– Ну расскажи теперь, как все прошло. Ребята говорили, вроде удачно? И предок мой тебя хвалил…

Время как будто остановилось. То казалось, что бесконечно долго тянется этот дурацкий бессмысленный день, то вдруг замечалось, что солнце, заглядывающее в окно, отражается в еще не высохших после дождя каплях. А Никита все подливал коньяк и гудел над ухом что-то очень смешное. И темное пьяное веселье булькало в голове, и Аля сгибалась пополам от хохота.

– Пойдем, покажу что-то, – предложил Никита.

Аля поймала на себе завистливый взгляд Гришиной, противной сплетницы с третьего курса, уже нашептывавшей что-то соседке, и решительно встала из-за стола, лихо вскинув голову, – подавитесь своей злостью, сволочи:

– Ну пойдем!

Никита, таинственно подмигивая, затащил ее в темный закуток под лестницей, опустился на колени, расстелил на полу газету, достал из кармана спичечный коробок. Аля взяла коробочку, открыла, на ладонь высыпалась какая-то сухая трава.

– Что это?

– Тсс, – Никита приложил палец к губам, состроил смешную гримасу. – Обезболивающее. Исключительно натуральный продукт. Никакой химии. Рекомендую!

– А, я знаю, – обрадовалась Аля. – Это…

– Да тише ты, – поспешно перебил он. – Образованная какая.

Никита принялся деловито потрошить на бумагу «беломорину», затем с комичной старательностью засыпал в пустую папиросу марихуану. Аля опустилась на пол, прижалась спиной к стене. Темный низкий потолок плавал и покачивался над головой. Никита наконец закончил свои осторожные манипуляции и с гордостью продемонстрировал Але плотный косяк:

– Ну вот, готово!

Воровато оглянувшись по сторонам, он прикурил папиросу, глубоко втянул в себя дым и, не разжимая губ, протянул косяк Але. Та, взглянув на Никитины надутые щеки, расхохоталась. Никита принялся быстро жестикулировать, бешено вращая глазами – мол, кури скорее, не переводи драгоценный товар. Аля послушно взяла косяк, затянулась глубоко, закашлялась. Необычный едкий дым щипал в горле, разъедал глаза. Девушка поморгала, вытерла ладонью выступившие слезы.

– Держи дым подольше, – наставительно произнес Никита.

– Угу.

Она затянулась еще раз, глубже, зажала рот рукой, чтобы не выдохнуть раньше времени. Тело вдруг стало как будто не своим – новым и гибким. И каждое движение казалось удивительно плавным, как в замедленной съемке. Глаза словно заволокло тонкой прохладной пеленой. Мелькавшие в темном закутке неясные тени сделались ярче, стали почти осязаемыми. Аля откинулась к стене и прикрыла глаза.

Рядом вдруг оказался Никита, просунул руку за спину, ткнулся в щеку сухими губами. Девушка, не глядя, оттолкнула его локтем:

– Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет.

– Чего? – не понял он.

Аля открыла глаза, перед ней покачивалась Никитина обиженная физиономия. Девушка сипло расхохоталась.

– Ничего, – доверительно зашептала на ухо Никите. – Ты знаешь, у меня глаза как будто покрылись то-о-оненькими льдинками…

– Знаю, – радостно хмыкнул Никита.

На лестнице раздались тяжелые шаги, послышался пронзительный голос комендантши. Никита быстро сунул окурок в щель за плинтусом, замахал руками, разгоняя едкий дым.

– Сейчас она сюда явится, и придется тебе в окно прыгать. – Аля сложилась пополам от беззвучного хохота.

Никита обхватил ее руками и, зажав ладонью рот, шепнул в ухо:

– Ради вас, ма шери, я готов на все.

Шаги протопали мимо.

– Эк, мать, тебя разобрало, – покачал головой Никита.

– Ничего не разобрало, – насупилась Аля. – Пойдем лучше выпьем еще!

Она решительно направилась вверх по ступенькам, споткнулась, Никита успел подхватить ее, удержать.

– Что выпьем? – возразил он. – Там уж выпили все без нас. И купить негде, магазины позакрывались.

Словно в доказательство, он продемонстрировал девушке наручные часы. Стрелка подползала к одиннадцати. Аля вздохнула удрученно. Откуда-то выплыла мысль: «Сейчас он уйдет, я усну, а потом наступит утро… И все это кончится. Кончится… обезболивающее, как он сказал. И снова будет больно. Не хочу! Не хочу!»

– Знаешь что, – предложил вдруг Никита. – Рванули ко мне. У меня в комнате есть заначка.

– К тебе? – протянула Аля.

– Ну поехали, а? – Никита тянул ее к выходу. – Не бойся, его там нет, – неожиданно добавил он. – Он же к начальству подался, они там допоздна будут заседать, а потом он на квартире останется, чтобы пьяным за руль не садиться… сто раз уже так было.

– Кого это, «его»? Мне никакого дела нет до твоего отца… Бояться еще!

Показалось, или Никита вдруг быстро взглянул на нее серьезно, даже как-то укоряюще, как если бы и не пил ничего весь вечер, и кивнул удовлетворенно, как будто оправдались какие-то его расчеты.

«Что он такое затевает? А, наплевать!» – Аля тряхнула головой и, стуча каблуками, пошла к выходу из общежития.

Никита поспешил за ней.

– Имей в виду, до шести утра никого не впущу, – сварливо выкрикнула вслед дежурная.

Ночь была ветреная, тревожная. Когда подъехали к даче, Аля вышла из машины первой, Никита еще расплачивался с таксистом. Зашелестела над головой рябина, несколько холодных капель скатилось с листьев, обожгло шею. Взревел, проносясь мимо станции, скорый поезд.

«Что я здесь делаю? – Аля оглянулась по сторонам, передернула плечами, поежилась от ночного холода. Из-за темных веток усмехнулся тонкий, выгнутый дугой месяц. – Надо вернуться! Скорее, пока не отъехало такси!»

Но вот уже рядом оказался Никита, обнял теплой рукой, зашептал что-то непристойное, смешное. И опять стало легко и свободно, и жизнь показалась воздушным шариком: дунь – улетит.

Никита бесшумно распахнул калитку, склонился в поклоне:

– Прошу, мадемуазель!

И Аля по плиточной дорожке пошла вперед, чуть пошатываясь.

– Э-э-э, да ты с ног валишься. Держись!

– Ты меня недоо… недооцениваешь, – заявила Аля.

Никита подхватил ее на руки, девушка расхохоталась. Звонкий смех повис в ночной тишине.

– Тише! – шикнул Никита. – Кругом враги!

Аля кивнула на темные окна дома:

– Большой брат не дремлет?

– Дремлет, – заверил Никита. – Но очень чутко! Пойдем.

В его комнате, небольшой и уютной, выходящей окнами в заботливо выращенный Глашей сад, действительно нашлась еще одна бутылка коньяка. Никита гордо извлек ее из шкафа, пошарив рукой за аккуратно сложенными стопками чистого белья. Аля прошла вдоль стен, разглядывая потные перекошенные рожи рок-музыкантов на пришпиленных к обоям плакатах. Щелкнула по носу Мика Джаггера. Выдернула книгу из толстой стопки на столе, пролистала. Французские буквы сливались в одну неровную убегающую полоску, и Аля не стала дальше читать, отбросила. Никита возился со стаканами. Аля подошла к окну и, распахнув его, взобралась на подоконник. Она вытянула руки, изо всех сил вдохнула ночной воздух и продекламировала:

– Вот так бы подхватила себя под коленки и полетела!

Никита протянул ей стакан с коньяком.

– О! Viv du la de Frans![1]1
  Да здравствует Франция! (фр.)


[Закрыть] – Аля запрокинула голову, осушила бокал, ухватившись за оконную раму, чтобы не упасть.

– Чувствую, сейчас действительно полетишь, – предостерег Никита.

Он шагнул к ней и на ходу щелкнул выключателем. Свет погас. Аля почти ничего не различала в темноте. Ему же, наверное, хорошо было ее видно на фоне освещенного луной прямоугольника окна.

– Ну-ка приземляйся скорее! Иди сюда, – сказал Никита где-то совсем близко.

Голос его был приглушенным, чуть хриплым. Он стащил ее с подоконника, рванул к себе. Холодноватый серебрящийся лунный луч словно прожектором высветил из темноты его лицо. В этом необыкновенном таинственном свете Никита выглядел старше и опытнее, чем обычно. И ярче, притягательнее оказалась его красота – лунная, мраморная… Прямой, правильной формы нос, четко очерченные скулы, миндалевидный разрез глаз. Рубашка на Никите была расстегнута, и Аля, оказавшись прижатой к его торсу, всем телом ощутила жар его гладкой кожи. Никита обхватил Алю крепкими мускулистыми руками, зарылся лицом в рассыпавшиеся по плечам волосы и прошептал:

– Мм… Как ты пахнешь…

Аля почувствовала горячие прерывистые движения воздуха на своей шее и поняла, что Никита смеется.

– Никит, ты чего? – пытаясь высвободиться, прошептала девушка.

– Тише, не мешай, – глухо ответил он.

– Никита, ты меня пугаешь, – попыталась пошутить она.

Никита легко подхватил ее на руки и опустил на кровать.

– Пугаю? – Он улыбнулся, белые ровные зубы сверкнули в полутьме. – А может, я и хочу, чтобы ты напугалась, чтобы выбила из своей башки…

Никита стянул с нее платье и отбросил в угол комнаты. Потом осторожно взял в ладони Алино лицо, секунду всматривался в расширившиеся зрачки девушки.

– Я тебе кого-то напоминаю, так ведь? – спросил с неожиданной злостью. – Отвечай!

– Ты в темноте немного похож на… на… – Аля ощутила, как все сильнее сжимается вокруг ее головы стальной обруч, и выдохнула: – На Дина Рида.

Никита чуть ослабил хватку и принялся целовать Алины волосы, глаза, губы, будто только что встретил ее после долгой разлуки и уже прощался навсегда.

– Господи, какая же ты глупая! – прошептал он, чувствуя, как откликается навстречу его ласкам Алино тело, как поддается ему нежная плоть.

Девушка больше не пыталась сопротивляться, закрыла глаза, и комната снова закружилась, поплыла куда-то, плавно покачиваясь в темноте.

Где-то рядом надсадно верещала птица. Ее хриплый крик неприятно пульсировал в голове. Аля чуть приоткрыла глаза. В лицо яростно било солнце, и было почему-то очень холодно.

Девушка села на постели, сжала гудящие виски, огляделась по сторонам. Распахнутое еще ночью окно хлопало на утреннем ветру. Солнце уже выглянуло из-за зубчатой стены леса и светило прямо в комнату. Рядом заворочался Никита. Аля склонилась к нему, прошептала на ухо:

– Ш-ш-ш…

Он счастливо улыбнулся во сне и перевернулся на другой бок. Удивительно, ранним утром Никита казался совсем юным, почти мальчишкой. Аля осторожно выбралась из постели и прикрыла его одеялом.

Схватив сумку, она быстро спустилась по лестнице, оглядела пустынный сад. Нестерпимо хотелось пить, и девушка, завернув за угол, пробралась на задний двор к висевшему на стене рукомойнику. Нажала на металлический язычок, набрала горсть воды, жадно выпила, облизнула пересохшие губы. Солнце жгло виски, давило на гудевший затылок, и Аля, поспешно стянув платье с плеч, подставила под холодную воду голову, шею, грудь.

Она не слышала, как подъехала к воротам белая «Волга», как скрипнула калитка и во двор вошел Митя, усталый, с посеревшим после бессонной ночи лицом, с запавшими глазами. Он прошел к дому, хотел войти, но, привлеченный шумом с заднего двора, свернул за угол и увидел Алю.

Митя опешил, остановился, растерянный. В первую минуту он ничего не понял, кроме того, что она – эта удивительная светлая девушка, у которой такие честные, душу выворачивающие глаза, от которой пахнет полевыми цветами, – снова здесь, в его доме, рядом. На миг ему показалось, что он заснул за рулем и вот теперь видит ее. Как красива она, освещенная утренним солнцем. Как золотится ее кожа, как мерцают капли воды, сбегая по ее шее и спине, вдоль позвоночника…

В ту же секунду он нахмурился, отступил на шаг, понял. Словно резкий, быстрый, как вспышка, удар хлестнул его по глазам, по губам, сбил дыхание. Она, которая вчера, в машине, этой же ночью здесь, с Никитой, с сыном, в этом самом доме. Редников зло усмехнулся и впился в дрожавшую на утреннем ветру девушку холодным, беспощадным взглядом.

Аля почувствовала что-то, обернулась, вскрикнула, судорожно прижала к груди руки и застыла, одеревенела под одновременно оценивающим и брезгливым взглядом.

Не говоря ни слова, Митя развернулся и прошел в дом.

Ну вот и все. Аля поняла это так ясно и отчетливо, словно кто-то произнес эти слова над ее головой. Все! Резко выдохнув, она натянула на плечи платье, скрутила мокрые волосы на затылке и быстро, не оглядываясь, пошла к воротам.

* * *

– Так есть хочется… Давайте пойдем в… как это называется, кафе-вагон? – спросили вдруг у меня над головой.

Я дернулся от неожиданности. Прямо в лицо мне улыбались черные, лукавые глаза Софьи.

– Мм… Конечно, – протянул я.

Девушка недоуменно и немного насмешливо вскинула брови, но я, все еще потрясенный только что прочитанным, пока не обрел способности лихо отшучиваться.

Книга меня поразила. Я снова посмотрел на обложку, поискал на форзаце информацию об авторе. Там были лишь обычные в таких случаях три строчки: известный французский писатель, по происхождению из бывшего СССР, новый роман поднимает вечные темы: отцы и дети, чувство и долг, художник и власть и т. д.

В голове у меня шумело. Не каждый день открываешь случайную книжку и читаешь историю, как две капли воды повторяющую некоторые события твоей давно сбежавшей юности. Конечно, какие-то детали изменены, но в общем и целом… Проклятые журналисты, все раскопают!