Текст книги "Православные христиане в СССР. Голоса свидетелей"

Православные христиане в СССР: Голоса свидетелей

© Рожнева О. Л., сост., 2018

© Сретенский монастырь, 2018

Предисловие

Люди, чьи живые голоса звучат в этой книге, прожили долгую и прекрасную жизнь. Семинаристы Сретенской духовной семинарии, по благословению наместника Сретенского монастыря епископа Егорьевского Тихона (Шевкунова), проделали огромный и уникальный труд, опросив десятки людей, родившихся в первой и второй половине XX века, – тех, кто помнит Великую Отечественную войну, голод и разруху, помнит наши победы и поражения, гонения на Церковь, возрождение послевоенной России, подвиги мучеников и исповедников православной веры, а также возрождение православия в конце 80-х – начале 90-х годов.

В этих воспоминаниях интересно все: и бытовая, и духовная, и церковная жизнь простых людей и священнослужителей того времени. Люди рассказывали то, о чем нельзя прочитать в справочниках и учебниках истории, а можно узнать только от живых свидетелей прошлого. Интересны описанные ими жизненные ситуации, в которых проявлялись лучшие человеческие качества: доброта, жертвенность, терпение, смирение и любовь.

На страницах этой книги оживает прошлое и раскрывается таинственный и чудесный Промысл Божий, действующий в человеческих судьбах.

Часть I. Воспоминания священнослужителей и монашествующих

Каждый в нашей семье был готов на страдания и смерть за Христа

Рассказывает протоиерей Владимир Правдолюбов, почетный настоятель храма святителя Николая в городе Касимове Рязанской области

Я родился в 1931 году в православной семье. В нашем роду несколько новомучеников и исповедников. Мой папа, протоиерей Сергий Правдолюбов, был прославлен как исповедник. Кроме него, на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года прославлены замученные в 1937 году его отец, мой дедушка, протоиерей Анатолий Правдолюбов, дядя со стороны матери протоиерей Михаил Дмитрев и двоюродный брат матери чтец (и воин) Евгений Федорович Дмитрев.

До моего рождения отец уже дважды или, кажется, трижды был арестован (трудовое ополчение в 1918 году, скорее всего, начиналось с ареста). Три раза жизнь его подвергалась смертельной опасности. Я был шестым и последним ребенком в семье, в которой каждый был готов на лишения, страдания и смерть за Христа. В этом смысле наша семья являлась островком единомышленников, что очень облегчало жизнь.

Из раннего детства приведу два случая, о которых мне известно по рассказам старших. Жили мы бедно, и однажды моя пятилетняя сестра София очень усердно просила у мамы сладенького. И вот мама сказала Соне: «А ты помолись Богу, чтобы Он дал тебе сладенького». И сестра поставила меня, годовалого, на табурет, залезла на этот же табурет сама, и мы стали молиться Богу. Уже в старости она с улыбкой поясняла: «На табурет встали, наверное, чтобы быть ближе к Богу». И вскоре после нашей молитвы пришла женщина и сказала: «Я давно хотела вашим детям принести сахарку, да вот только сейчас выбралась»[1]1
  Будучи взрослым, я сопоставил этот рассказ с рассказом Льва Толстого, как они с братом молились Богу, чтобы снег сделался сахаром. Выбегали, пробовали – снег оставался снегом.


[Закрыть]. Так мы с Соней получили, что просили.

И второй эпизод. Летом 1935 года папу арестовали. Водили из тюрьмы в милицию на допрос мимо наших окон. И я кричал в окно: «Папа, куда ты? Папа, иди домой!» Все взрослые обливались слезами.

Вид на Касимов со стороны реки

Еще один эпизод моего раннего детства (его тоже сам не помню, знаю только по рассказам). Монахини, несшие у нас клиросное послушание, поставили меня на табурет на клиросе, чтобы я читал шестопсалмие. Я читал довольно успешно, но в какой-то момент замолчал, и у меня полились слезы. Одна монахиня продолжила чтение, а меня сняли с табурета и посадили на скамеечку – отдыхать.

В Касимове было дружное духовенство. Оно особенно сплотилось во времена революции и коллективизации. И душой этого братства был мой отец – протоиерей Сергий. Он хорошо проповедовал, и его проповеди брали священники других приходов и прочитывали у себя. С этим связано одно происшествие.

Правда, ему предшествовала большая беда: рязанское духовенство во главе с архиереем перешло в обновленцы. Святейший Патриарх Тихон их запретил и поставил в Рязань очень энергичного владыку Бориса (Соколова). Этот владыка, вооруженный негодованием против духовенства, сказал в Касимове с амвона: «Ваши попы только себе карманы набить стараются! Объясняли они вам литургию?» Из народа возглас: «Объясняли, владыка!»

А дело было так: отец Сергий в своем Троицком храме произнес цикл проповедей с объяснением литургии. Батюшки, с разрешения отца Сергия, прочитали в своих храмах этот цикл проповедей как раз перед приездом владыки. И вообще, священники старались вместе выработать правильное отношение к реалиям того времени, причем слово отца Сергия часто было решающим.

Перед духовенством стояли, кроме прочих, две проблемы. Первая: как относиться ко вновь возникшим обществам – партии, комсомолу, профсоюзам, колхозам. Вторая: как относиться к митрополиту Сергию (Страгородскому) и его действиям. То, что у нас после Декларации 1927 года не было «непоминающих», – во многом заслуга отца Сергия.

Еще святитель Тихон в своих посланиях умолял верующих не заражаться злобой властителей, ненавидящих Церковь. А позиция Святейшего Сергия (Страгородского) (будучи строго православными, мы должны быть верными гражданами нашей страны: ее радости должны быть нашими радостями, а ее печали – нашими печалями) – вовсе не «недопустимый компромисс», а строго выверенная православная позиция, которая показала всю свою силу в годы Великой Отечественной войны.

Отец Сергий особенно подчеркивал то, что апостолы заповедали подчинение властям не за страх, а за совесть в то время, когда во главе государства стояли такие гонители христиан, как Нерон. И любил ссылаться на Первое послание апостола Петра: «огненное искушение», о котором в нем говорится, было сжиганием христиан на кострах, особенно красочно изображенным в романе Сенкевича «Камо грядеши».

Цитируя слова апостола: «Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, или вор, или злодей, или посягающий на чужое; а если как Христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь» (1 Пет. 4, 15–16), отец Сергий особенно подчеркивал слова «посягающий на чужое», относя их к любому противлению власти. Велит власть: «Отрекись от Христа!» – по примеру древних говори: «Не могу». – «Посадим!» – покорно, без всякого протеста иди в тюрьму. Так наше духовенство сохранило свое единство вокруг патриарха Сергия. Так был решен этот трудный для многих вопрос.

Следствием такого отношения к властям было решение и первого вопроса. Если членство в организации влечет за собой отречение от Бога (партия, комсомол – добавлю от себя – пионеры, октябрята), в таких организациях быть членами нельзя, какие бы лишения и муки ни грозили за неучастие.

Если же от тебя прямого отречения от Бога не требуется (профсоюзы, колхозы), то в такие организации вступать не только можно, но если это требование властей, то и должно. А на лозунги типа «Профсоюзы – школа коммунизма» или «Нам не нужен Христос, а нам нужен колхоз» можно не обращать внимания (конечно, при этом самому их произносить не следует). Такая позиция актуальна и в наши дни, достаточно вспомнить смуту по поводу ИНН.

Моя мама Лидия, дочь касимовского протоиерея Димитрия Федотьева, прожила очень трудную жизнь: постоянно в тревоге за мужа, а во время его тюремных заключений – в заботе о пропитании детей. Когда в 1935 году арестовали отца Сергия и их старшего сына Анатолия, ее никуда не брали на работу, так что некоторое время, недолгое, мы жили подаянием. Одна начальница пожалела маму, взяла ее на сетевязальную фабрику чинить сети, так эту начальницу чуть не сняли и сильно ругали. Дело ограничилось выговором[2]2
  Подобная ситуация сложилась и у меня. В хрущевские времена мне провели телефон, а потом отрезали. И вот мне встречается человек, который говорит: «Батюшка, а меня ведь за ваш телефон с работы сняли!» Я очень огорчился. Увидев это, он добавил: «Да вы не волнуйтесь, я рад, что не начальник. Поступил на Приборный завод рабочим, получаю больше, а забот куда меньше – отработал смену и свободен как птичка!»


[Закрыть].

Во время войны, не считая, конечно, общего горя, нам стало легче жить. Поскольку голодали все, власти стали горожанам выделять во временное пользование земельные участки. Нам досталось десять соток в заливных лугах за рекой. И хотя пришлось попотеть, поднимая лопатой целину, мы стали досыта есть картошку, которая восполняла нам недостаток хлеба и других продуктов. Так жили в войну все – и мы сравнялись со всеми.

Если говорить о Промысле Божием, то главным чудесным его проявлением в нашей семье считаю то, что мы не умерли с голоду, когда наши были в ссылке. Как любил повторять папа: «Уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающим мне» (Пс. 22, 5). В этом большая заслуга мамы, ее молитвы и труда.

Когда арестовали отца Сергия, мне было четыре года, а когда он вернулся, мне исполнилось девять лет. В дальнейшем был еще арест, а потом мобилизация на трудовой фронт. Так что воспитывала меня в основном мать. И главное, что она внушала нам, – что наш отец страдает за Христа и мы должны не горевать, а радоваться: если приходится что-то терпеть, то мы становимся соучастниками его подвига. Воцерковленность всей семьи и участие в богослужениях тоже были заслугой мамы и мощным воспитательным фактором.

В семье, где я был младшим, кроме меня было три брата (еще один умер в революцию в двухлетнем возрасте) и две сестры. Хочется что-то сказать о каждом.

Старший мой брат – Анатолий, 1914 года рождения. Окончил семилетнюю школу, обязательную по Всевобучу (всеобщему военному обучению), дальше учиться ему не дали, так как наша семья была лишена многих прав («лишенцы»), в частности, на продолжение обучения после обязательного минимума. Анатолий поступил псаломщиком к деду – протоиерею Анатолию Правдолюбову[3]3
  Прославлен как священномученик. Память 10/23 декабря.


[Закрыть]. Служил псаломщиком до ареста в 1935 году.

Также брат частным образом занимался музыкой и по рекомендации земляка, композитора Александра Оленина, держал приемные испытания в музыкальное учебное заведение в Москве. По заданию профессора по композиции сочинил несколько фортепианных пьес, одна из которых понравилась профессору, и вопрос о поступлении был решен. Поступление должно было состояться осенью 1935 года.

Вместо этого летом того же года последовал арест и пять лет ссылки. Провожая внука в ссылку, протоиерей Анатолий напутствовал его такими словами: «Помни, Анатолий! “Возрадуйтеся в той день и взыграйте!” (Лк. 6, 23)».

Два с небольшим года мой брат провел на Соловках, и оставшийся срок – на лесоповале на Медвежьей горе (севернее Онежского озера). Перу Анатолия принадлежат изданные его детьми краткие «Соловецкие рассказы». Их особенностью является отсутствие осуждения властей, чем наполнены сочинения Солженицына и других «сидельцев».

В 1941 году мой брат был мобилизован, в 1944-м – ранен и стал инвалидом. Хочется вспомнить три эпизода его пребывания в армии.

Первый связан с вызовом к замполиту, который задал вопрос: «Как ты можешь защищать советскую власть, ведь она тебя так обидела?» Анатолий ответил: «Я верующий человек, верю, что все совершается по воле Божией, в том числе и моя ссылка. Вы – только орудие в руках Божиих. На Бога я обижаться не могу, не обижаюсь и на вас. Буду воевать не за страх, а за совесть».

Второй эпизод. Пасхальная ночь. Анатолий сохранил субботний хлебный паек и над ним ночью в укромном месте прочитал Пасхальный канон и стихиры (как бывший псаломщик, он знал пасхальную службу наизусть). Оказывается, солдаты за ним следили, и когда он хотел съесть этот свой хлеб, они подошли и попросили: «Дай куличика!» – а потом каждый дал ему кусочек от своего хлеба, чтобы он не остался голодным.

Третий эпизод. На пушкинские места наступали без артподготовки, чтобы спасти их от разрушений. Конечно, в этом своем «культурном» акте наша армия понесла неоправданные потери. Перед страшным боем комсорг подразделения обратился к Анатолию с такими словами: «Толя, давай помолимся, чтобы нам остаться живыми». Несколько удивившись, брат согласился.

Из боя вышли живыми, комсорга ранили в ногу, а Анатолию разрывной пулей раздробило кость левой руки на уровне сердца.

После долгого лечения в госпиталях брат вернулся домой, работал в конторе ликеро-водочного завода и одновременно помогал не слишком квалифицированным регентам правого хора единственной тогда в городе Никольской церкви. Он был одарен как музыкант и, хотя не получил систематического музыкального образования, писал духовную музыку.

Мне особенно нравится песнопение «Свете тихий», которое возникло в сознании Анатолия и много раз утешало его на Соловках, а записано было после возвращения из ссылки. Он занимался гармонизацией песнопений знаменного распева, особенно удачно получилось песнопение «Милость мира» из литургии Василия Великого.

Женился брат еще до армии, и когда у нас в Рязани появился энергичный архиерей Иероним (Захаров), летом 1947-го Анатолий был рукоположен в диакона, а осенью того же года – в священника. Он прослужил в этом сане до своей кончины в 1981-м.

Отец Анатолий оставил после себя семерых детей (еще один ребенок – дочь, которая родилась второй, – умер в младенчестве) и двадцать три внука. Число правнуков трудно поддается учету, так как быстро растет.

Отец Владимир Правдолюбов с сыновьями и внуком. 18 мая 2013 г.

Его, как и отца Иоанна (Крестьянкина), гоняли по епархии с прихода на приход, правда, в отличие от отца Иоанна, по городам: Спасск, Михайлов, Скопин и вновь Спасск.

Из Спасска власти потребовали удалить его в село, и вот по какому случаю. С ним переписывались две его прихожанки – студентки-отличницы пятого курса Рязанского медицинского института имени Павлова. И вдруг в рязанской комсомольской газете кто-то опубликовал перехваченное у них письмо, сопроводив его злобными комментариями.

Начиналась статья так: «Здравствуйте, дорогие отец Анатолий, матушка Ольга Михайловна, Леночка, Ксенечка, Лидочка, Сереженька, Машенька, Серафимчик и Феденька!» Маленький Миша очень огорчился, что в газете его назвали Машенькой.

Эта статья стала увесистой пощечиной атеистов самим себе. Во-первых, противозаконная публикация выкраденного письма. Во-вторых, студентки-пятикурсницы, отличницы, активистки, к тому же медики (в советское время почему-то считалось, что медики – по роду занятий уже атеисты), – и при этом верующие! Да еще такие замечательные, теплые письма пишут своему батюшке.

Отец Анатолий ожидал ареста, но времена все-таки изменились. Вместо репрессий последовала серия атеистических статей, которые к тому времени уже никто не читал[4]4
  Из более позднего времени: у нас на фабрике «Красный текстильщик» поручили одному коммунисту прочитать атеистическую лекцию. Он поработал основательно – лекция понравилась, и ему пришлось ее повторить во многих аудиториях. Потом его вызвали в горком и сказали: «Вы читаете вашу лекцию перед неверующими. Мы вам соберем верующих – прочитайте перед ними!» – «Я еще с ума не сошел!» – ответил тот и наотрез отказался.


[Закрыть]. В дело вступила главная областная газета. В ней появился гадкий фельетон. Вот фраза из него: «Говорят, отец Анатолий между ранней и поздней обедней ходит в сторожку пить чай. Да и один ли только чай!» Попробуй опровергни! «Вы меня подозреваете в пьянстве». – «Ничего подобного! Только предполагаем, что кроме чая вы пьете, например, клюквенный морс или еще что-нибудь».

Дальше последовали статьи с обвинениями и клеветой. После этого власти потребовали убрать отца Анатолия из Спасска в какое-нибудь село. Владыка предложил ему несколько сел (священников было мало, не все приходы их имели). Брат выбрал село Маккавеево (оно срослось с поселком Сынтул, так что его назначили в Сынтул).

В этом селе служили когда-то наш прапрадед и его зять – наш прадед. До отца Анатолия там многие годы служил ревностный батюшка – родной дядя супруги отца Анатолия, матушки Ольги Михайловны, протоиерей Феодор Дмитрев, брат священномученика[5]5
  Протоиерей Михаил, память 19 ноября / 2 декабря.


[Закрыть] и отец мученика[6]6
  Чтец Евгений, умученный на армейской службе, память 18/31 августа.


[Закрыть]. Так что на этом фоне активность отца Анатолия была не так заметна, и он прослужил в Сынтуле до своей кончины. Там и похоронен недалеко от отца Феодора.

Следующий за Анатолием мой брат Владимир скончался в двухлетнем возрасте. За ним, в 1919 году, родился Виктор. О нем я знаю немногое. Окончив семилетку, он как лишенец год был без дела. Но вышла Сталинская конституция 1936 года, уравнявшая (хотя бы формально) всех в правах, – и он поступил в Касимовский индустриальный техникум (КИТ). Говорят, что архимандрит Кирилл (Павлов) тоже когда-то учился в этом техникуме. Помню еще, что в техникуме брат играл в духовом оркестре.

Окончив КИТ в 1941 году, Виктор был отправлен в Куйбышевскую (теперь Самарскую) область. В начале войны успешно справился с военным заказом, и перед повышением в должности ему предложили вступить в партию. Он отказался. С него сняли «бронь» (так в войну в народе называли документ, по которому ценных работников не брали в армию). В январе 1943-го он был ранен в живот и на третий день скончался.

Перед его кончиной папа видел такой сон. Виктор под аккомпанемент духового оркестра поет «Ныне отпущаеши» Строкина. Этот сон подготовил нашу семью к горестному испытанию.

Следующим ребенком в нашей семье была моя сестра Вера. Она родилась в 1922 году. Ее жизнь мне известна гораздо подробнее. Она за годы учебы – десять лет в школе и четыре года в КИТе (нашем техникуме) – получала всегда высшие оценки. Если не ошибаюсь, на «отлично» учился и Анатолий, поэтому родители и вообще старшие горевали особенно, что ему не пришлось учиться нигде, кроме семилетки.

В целом дети из религиозных семей, насколько я могу судить, были гораздо более развиты, чем их сверстники. Думаю, здесь сказывались три фактора. Первый – правильное мировоззрение. Ведь даже осмысленное знание Символа веры давало большое преимущество перед теми, кто его не знал.

Второй – чтение Священного Писания и участие в богослужениях, повышающее четкость мысли, культуру речи, чтения и пения, не говоря уже о высоких переживаниях, например, пасхальных или великопостных.

Третий фактор – столкновение мировоззрений, заставляющее работать ум и напрягать волю в исповедничестве. Так, маленькой Вере в начальной школе пришлось пережить следующий эпизод. Ее заставляли написать какую-то антирелигиозную фразу, помнится: «Религия – опиум для народа». Она сказала: «Не буду!» Учительница довела девочку до слез, но кроме этих слов ничего не добилась. Начавшись утром, происшествие продолжилось до ночи. Участвовало в нем последовательно школьное руководство. Были оповещены и вызваны в школу и какие-то городские начальники, но ни уговоры, ни угрозы не подействовали. Без еды, без воды, в слезах кроха выдержала этот нажим и только ночью была отпущена. Хорошо еще, что дом деда, в котором мы тогда жили, находился в двух шагах от школы.

Уже в средней школе один из учителей любил говорить, глядя чаще всего на Веру: «В верующем мне видится что-то отвратительное, вроде безобразной жабы».

Несмотря на это, мы в школе вовсе не были изгоями. Во-первых, потому, что давление на нас совершалось людьми, от которых это требовалось их официальным положением, а основная масса учеников и даже учителей относилась к верующим с уважением за их принципиальность. Некоторые были тайными христианами или колебались, чувствуя, что в официальном мировоззрении что-то не так.

Во-вторых, мы не кичились своими успехами в учебе, но с готовностью помогали разобраться с непонятным материалом всем, кто в этом нуждался.

В-третьих, мы жили в соответствии с принципом: не враждовать с теми, кто с нами враждует. Мы были активными участниками всех мероприятий, кроме антирелигиозных или предпринимаемых в насыщенное священными воспоминаниями и богослужениями время.

Касимов, ул. Большая, вид на Вознесенский собор

В общеобразовательной школе такое уклонение от участия в мероприятиях особых протестов не вызывало. А вот в школах дополнительного образования – даже гораздо позднее – поступали жестче. Так, за неучастие в концерте в Великую Пятницу исключили из Касимовской музыкальной школы двух детей протоиерея Анатолия. Затем за пропуск занятий во время всенощной под Благовещение, под Вербное воскресенье и в Великую Субботу (Благовещение тогда случилось в воскресенье) исключили из той же школы двух моих детей. Правда, и тех и других примерно через год пригласили обратно. Но вернулись только по одному из каждой семьи.

Несмотря на некоторые неприятные случаи, мы в школе чувствовали себя неплохо. Учителям нравились наши успехи и поведение; с учениками сложились вполне товарищеские отношения, даже какое-то уважение с их стороны было. Свидетельство об окончании школы Вера получила под звуки туша, исполняемого духовым оркестром (я при сем присутствовал).

Бывший одноклассник Веры, когда-то озорник Леша Петропавлов, был награжден званием Героя Советского Союза за взятие Киева. Когда он приехал в Касимов, то поделиться своей радостью о «Золотой Звезде» первым делом пришел именно в нашу семью.