Текст книги "Православные христиане в СССР. Голоса свидетелей"

Проблем в исповедании веры у меня не было до десятого класса школы, пока моим классным руководителем не стал заядлый коммунист, учитель истории, уроки которого всегда носили пропагандистский характер. Он любил повторять: «Вашей Церкви скоро конец». Меня часто начали вызывать на объяснения с директором, но мои одноклассники, особенно девочки, за меня заступались, заступались и сами учителя.

Веру я свою не скрывал, продолжал алтарничать в сельском храме, бывало, что некоторые учителя отпускали меня на службу раньше окончания занятий. Гонений явных не было. Были некоторые притеснения, насмешки, но ничего более…

Церкви в хрущевское время начали повсеместно закрывать. Усилилась антирелигиозная пропаганда. Началась травля священников. Не могу сказать, что в то время все священники являлись уж такими ревностными, всякое бывало. Но были, конечно, и примеры истинного благочестия и подвижничества. Церкви оставались скромны в убранстве, но присутствовал особый дух – дух единства в вере.

Митрополит Иона (Карпухин)

Было много препятствий для молодежи в исповедании веры. Запрещали, например, брать в семинарию после окончания института, открыто верующих отчисляли из учебных заведений, лишали работы, иногда они подвергались и общественному презрению. Не все это выдерживали: кто-то скрывал свою веру, кто-то отходил от нее вовсе.

В моем селе Рождество и Пасху отмечали всем миром, хоть и время было атеистическое. Ходили друг к другу в гости. Храм, конечно, не вмещал всех желающих. На Пасху во время крестного хода, бывало, в толпу верующих полетят то камни, то тухлые яйца. Милиция не допускала в церковь молодежь, но пройти аккуратно все же можно было. После крестного хода представители власти расходились, и мы служили спокойно. Стихиры Пасхи пел весь храм. Расходились по домам под пение «Христос воскресе». Дружно жили…

Когда я был уже насельником Троице-Сергиевой лавры, мы также встречали препятствия в праздновании Пасхи Христовой: милицейские ограждения, контроль властей и т. д. Помню, наши удалые иеродиаконы таким представителям давали зажженными свечами прямо по физиономиям, когда те были слишком агрессивны.

Были в лавре старцы, высокодуховные отцы. Особенно мне запомнился архимандрит Кирилл (Павлов). Именно ему меня вручили в день моего монашеского пострига под духовное руководство. Чуткий и духовно опытный человек истинного христианского благочестия. Запомнился архимандрит Тихон (Агриков)…

Митрополит Иона на богослужении

Из опыта прожитых лет вынес я веру в Промысл Божий… Самое главное в воспитании детей – любовь и общение, ну и немного строгости. Во взаимоотношениях между людьми – любовь и понимание. В преодолении жизненных бед и напастей, которые обрушиваются на человека, – молиться, ходить в храм Божий и почаще причащаться. Что касается негатива в Церкви – непорядочный и нечистый человек везде грязь найдет. Надо стараться пропустить это мимо сердца и не осуждать, а внимать себе.

Божия Матерь протирала нас через сито

Рассказывает игумения Богородице-Казанского Серафимо-Алексеевского Бахаревского женского монастыря в Перми София (Забурдаева)

Пути Господни неисповедимы. У меня была очень верующая мама, а я – так себе… Когда мама умерла, нужно было идти в храм заказать поминовение, подать записки. Не то чтобы появилось свое желание – Господь вел. Властно взял за руку, как ребенка, и повел. Сыну исполнилось тринадцать, брала с собой на службу. Потихоньку втянулись.

Постепенно мирская жизнь стала неинтересна. Отошли друзья с их покупками новых вещей, застольями, развлекательные фильмы – мир повернулся ко мне другой стороной. Я для него как-то испортилась… Стала неподходящей.

Мама была самым первым другом для меня – и я рыдала, просила Господа послать мне человека, которому могла бы открыть душу, как маме когда-то. И Господь ответил на мои молитвы – я обрела духовного отца, архимандрита Стефана.

Игумения София (Забурдаева) и Ольга Рожнева

Духовный отец познакомил меня с будущей настоятельницей Успенского женского монастыря, известной всему Пермскому краю, – матушкой Марией. Тогда она была еще мирской человек, врач, профессор Валентина Васильевна Воробьева. Жила уже по-монашески. Знакомые привели ее ко мне в гости по благословению отца Стефана, так как я сильно унывала – от мира ушла, но никуда пока не пришла.

Я обрадовалась гостье – курицы нажарила, не знала, что она уже не ест мясного. Она курицу есть не стала, попросила кефиру. Сидим. Сын Ванечка закрылся в другой комнате, телевизор включил. Она говорила мне о Боге, а я думала: она же врач, профессор – как она может быть верующим человеком?!

Валентина Васильевна пригласила меня к себе домой, я пришла, у нее в то время собиралось много молодежи. Когда началось в середине восьмидесятых годов возрождение Успенского монастыря в Перми, Валентина приняла монашеский постриг, потом стала игуменией.

Я старалась постоянно бывать в обители: готовила, мыла, шила – после работы, на все праздники, выходные. Стала чувствовать, что там мое место.

Вырос и женился сын, появился внук, и мне пришло время уйти в монастырь, на Бахаревку, к матери Руфине, настоятельнице обители. С 1998 года я тружусь здесь, была благочинной, сейчас игумения монастыря.

Одно время приходили в обитель многие молодые сестры – такой был призыв благодати Божией. Люди ведь легко откликаются на что-то новое: открылись монастыри – и они пошли. А потом испробовали это новое… и остались не все, а только избранные – те, кого выбрала Сама Пресвятая Богородица.

Почему уходят из монастыря? Кто-то не может понести друг друга, не в силах смириться. Иной пришел в обитель раньше, продвинулся дальше в духовной жизни и на послушании начальствует – тому, кто пришел позднее, приходится его слушаться. Трудно подчиняться тому, кто моложе, менее образован, но в монастыре другие показатели преуспеяния – мирская карьера не всегда на пользу духовной жизни.

Уходят потому, что не могут понести тяготы монашеской жизни, внешние трудности – привыкли к комфорту в миру, тяжело переносят неблагоустройство. Ночью тяжело стоять на молитве. Монашество – подвиг. Не все готовы к подвигу. Первоначальная благодать отступит – и выходят на свет немощи. Бог – Он Тот же, а люди стали слабее…

Причина ухода и в самости, в эгоизме, мы стали очень любить себя, нет самопожертвования. Боимся трудностей, бежим от них. «Ой, трудно, грязно, пойду туда, где полегче»…

Когда сама шла в монастырь, мне казалось, что готова к монашеской жизни: шить, вязать, варить умею… И только с годами поняла, что ничего не умею и ничего не знаю. Как Сократ: «Я знаю, что ничего не знаю». Так и я…

Сначала очень тяжело было: нужно раньше вставать и позже ложиться, чем в миру, – целый день на ногах… Да еще несмирение… Нужно смириться перед каждым, каждого полюбить.

Дров не было, подъезд плохой к монастырю, гора, носили дрова на руках, топили печи. На покос вставать рано. Бани не было, ставили своими руками, женскими. Пришлось не только шить, но и копать, и садить. Господь, Пресвятая Богородица очень помогали – сильная ревность была. Постепенно накапливалась усталость, появилось искушение уйти:

– Матушка Руфина, я уйду!

– Что, испугалась?!

Помолилась за меня матушка-старица, и ушли искушающие помыслы.

Богородице-Казанский Серафимо-Алексеевский женский монастырь – светильник дореволюционной Перми для православных – знал тесный путь скорбей и гонений. Его закрывали и разрушали, а он стоял, как дом, построенный на камне, а не на песке. Сейчас я счастлива, что когда-то переступила порог этого монастыря – древнего, намоленного, пусть и разрушенного, поруганного. Возрождение нашей обители началось в 1998 году.

Я, когда первый раз сюда приехала, вижу: послушница моет крылечко. Снимаю обувь на улице и захожу без обуви. «Вы зачем разулись?!» А я так почувствовала благодать намоленного места. «Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая» (Исх. 3, 5).

Оглядываясь назад, вижу: много было трудов, искушений. Божия Матерь протирала нас через сито – разные люди приходили и уходили, у каждого свои привычки, немощи, скорби. Начинаешь подвизаться – страсти наружу выходят, проявляются. Порой и сам от себя не ожидаешь… Но знаешь, что можешь за помощью к Господу обратиться, и Господь не посрамит.

Горели в 2002 году… Было и утешение: в самом эпицентре огня остались нетронутыми иконы – аналойный образ Казанской иконы Пресвятой Богородицы и бумажная икона «Неопалимая Купина». Деревянный киот полностью обгорел, а сама икона стояла нетронутая огнем и сияла яркими красками. Спасли и ковчег с 54 частицами святых мощей угодников Божиих. Такое чудо…

В 2009 году матушку Руфину перевели, осталась я настоятельницей. Страшно. Была одна из сестер – с одной ложки ели, а теперь матушка, за всех отвечаю… Потихоньку привыкли. И люди, и стройка, и духовная жизнь. Молитва. Если бы не милость Божия…

Каким чудом растет наш монастырь? Читали об Оптинских старцах? Отец Моисей начинал строительство без гроша в монастырской казне, и Господь посылал. Думаю: так то же преподобный Моисей был! А мы-то что?! Разве мы так можем?! А потом Господь внушает, и говорю:

– Сестры, давайте строиться!

– Да что вы, матушка, у нас же совсем денег нет! На что строиться-то?!

– А Господь поможет!

Начали строиться – денег ни копейки! Тут кирпич пожертвовали, там доски привезли… Идет стройка! Спрашиваю у сестры-казначеи:

– Сколько мы уже на строительство издержали?

– Восемь миллионов, матушка!

– Как?! Да где же мы их взяли-то?!

– Да я и сама не знаю… Вы же говорили: «Господь пошлет» – Он и послал!

До слез… Мы-то не такие, как преподобный Моисей Оптинский, а Господь – Тот же. И вчера, и днесь…

Рядом с нашим монастырем – источники, целых четыре: Казанский, Покровский, Серафимовский и святителя Николая Чудотворца. Пруд, окаймленный хвойными и лиственными деревьями, березовая роща, изумительно чистый и свежий воздух.

Источники у нас чудотворные. Одно время много молодых приезжали, жаловались: детей не было. Повожу по святым источникам, окунутся, помолимся. Может, год, полгода пройдет – возвращаются к нам: матушка, мы ребеночка ждем! Одни плакали прямо: нет детей. Провела по всем источникам с молитвой. Сейчас у них двое детишек – София и Кирилл.

Будете в Перми – приезжайте к нам в гости! Храни Господь!

Промысл Божий ведет нас по жизненному пути

Рассказывает протоиерей Василий Антипов, клирик храма святителя Николая Чудотворца города Саранска

Мне война не запомнилась, конечно, а вот мой отец три года воевал, имел контузию. Дядя, старший брат отца, погиб на войне. Мать рассказывала, как они трудились в тылу, не покладая рук работали, мужчин мало, а хозяйство вели. Планы были: сколько собрать, сколько сдать. Все работали для фронта.

Поэтому воспоминания старших в годы моего детства были очень живы. Многие после войны в село вернулись с ранениями, увечьями, я лично знал многих людей, которые были кто на одной ноге, кто без одной руки, один вообще обеих ног лишился. Все они были участниками войны, мы с ними беседовали, в школы часто приглашали, почтительно к ним относились.

Протоиерей Василий Антипов

Слава Богу, я благодарен Промыслу Божию, что родился в православной семье. Родители у нас были верующие, у нас в семье росло много детей, все верующие. Все пять братьев моих стали священниками, один сейчас даже епископ, сестра у нас одна была. Родители воспитали нас в вере; я не помню, чтобы я был неверующим и в какой-то момент стал верующим, то есть я верующий с детства. Это благодаря родителям нашим. Мы всегда молились дома и по праздникам, и утром, и вечером, и посты соблюдали. Хотя у нас в селе храма своего не было, мы раз в год или раз в несколько лет ездили в другой город, чтобы там исповедаться, причаститься, но веру сохраняли с детства.

Крестик мы носили всегда, но я помню, что в первом классе учительница срывала с меня крестик несколько раз. Я со слезами, бывало, убегал из школы, приходил домой, и мама успокаивала, надевала другой крестик. А потом, я помню, один раз отец пришел к директору школы и такой ему нагоняй дал. Это был 1961 год, я в первом классе учился.

В то время, чтобы так за веру директору дать нагоняй, такого не бывало, но отец был очень смелый человек, простой человек, рабочий в колхозе. Когда он пришел к директору (это при мне было), он так строго говорил с ним, просто запретил ему категорически ко мне прикасаться. Говорит: «К моим детям не прикасайтесь, и кто надел крестик, тот отвечает за это. Вы не надевали крестик на них и не имеете права снимать». Директор, правда, смягчился, и учительница после этого никогда не порывалась снимать крестик.

В селах у нас оставались верующими ребята, молодежь только по воспитанию родителей. И если в какой-то семье православный образ жизни поддерживали, там и дети вырастали верующими, а в тех семьях, где этого не было, там вырастали оторванными от Церкви людьми, и таких друзей у меня было много, в общем-то, большинство.

Промысл Божий ведет нас по жизненному пути. Я вот по себе смотрю, по жизни своих братьев. Выросли в обычной советской обстановке: и колхоз, и ни одного слова в школе о вере – только в семье. Но вот я первый из всех братьев пошел в семинарию – это было удивительно в то время. Считаю, что из такой неверующей среды вырваться и пойти в семинарию, чтобы стать священником, – это уже можно считать чудом Божиим.

Потом за мной пошел один, другой, третий – и все пять братьев. Это было настолько удивительно по всей нашей округе в семидесятые годы. Все люди удивлялись этому, как какому-то чуду. Как из этого советского села все пять братьев через два-три года уходили в семинарию, кто их так воспитал, кто их туда позвал? Вопросы были, конечно, у всех.

Я помню даже, что директора школы тогда наказали. Когда третий брат уже поступил в семинарию, ее вызвали в район и там сняли с нее звание заслуженного учителя, отругали: «Как ты могла допустить, чтобы третий человек уже пошел в семинарию?» А потом и четвертый пошел, а потом и пятый, но это уже было к девяностым годам ближе. Это явный Промысл Божий.

С духовной литературой тогда были сложности. У некоторых людей дома хранилась такая литература, может, из храма перед разорением кто-то взял. А у нас дома остались дедушкины книги: Библия, молитвослов, акафистник – уже потертые, разорванные. Катехизис я помню, в детстве читал беседы катехизические – до сих пор помню. Тоже разорванная книга была, без титульного листа, не знаю даже, кто ее автор. Вот эти книги мы читали, а новых не было.

Новые книги я увидел, когда в семинарию поступил, и то когда уже из-за границы привозили многие наши богословы, иерархи, тогда и у меня лично появились новые книги. А в конце семинарии уже митрополит Питирим развил деятельность Издательского отдела Московской Патриархии, и стали печатать многие книги: Библии, Требники, молитвословы, акафистники… И вот тогда у нас, семинаристов, уже была возможность покупать эти издания. Я очень много закупал, так что у меня с тех времен еще книг много.

В нашем селе, когда не было еще храма, отмечали Рождество и Пасху – это понятно, и Великий пост мы всегда в семейном кругу соблюдали. Посты мы соблюдали строго: ни мяса, ни молока не ели, хотя у нас свое хозяйство было, но старались и Рождественский, и Великий пост соблюдать. Даже невзирая на то, что мы были дети, пост соблюдали всегда. Во время поста ели картошку, макароны можно было купить. Хотя с крупами в хрущевское время было тяжело. Несколько часов стояли в очередях, чтобы получить килограмм крупы, в частности гречки.

Особенно отмечали родительский день, на кладбище всегда собирались. Священника не было, но старые певчие еще с закрытия храма в 1936 году оставались, они знали службу и пели. Кроме этого, большими праздниками считались престольные праздники нашего храма. Храм у нас был трехпрестольный: Святой Троицы, святых мучеников Космы и Дамиана и святого Герасима Иорданского.

На Рождество мы с ребятами собирались и славили Рождество Христа по селу. Дети даже из неверующих семей ходили толпами, и к этому дню взрослые готовили печенье, конфеты или денежку. Дети заходили толпами в дом, и кто-то пел тропарь, а остальные просто говорили: «С Рождеством Христовым!» А на Пасху дети говорили: «Христос воскресе!» – им давали яйца, конфеты, печенье. В шестидесятые годы иметь целый кулек конфет – это была роскошь. Поэтому, когда заранее готовили детям угощение, мы набирали по целому кульку конфет и на несколько недель их растягивали – радость была. Одевались все по-праздничному, конечно.

Мы никогда не были противниками своей Родины, у нас никогда не было нелюбви к ней, и все экономические успехи нашей страны радовали нас. Раньше у нас в селе была дизельная электростанция, и свет включали только утром и вечером на два-три часа. И когда в наше село провели электричество и свет стал гореть целые сутки, мы очень радовались.

Но всегда тягостно было славословие коммунистической партии безбожное, от этого атеизма мы старались уйти.

У молодежи тогда в селе была какая-то сплоченность. Гуляли, песни пели, не боялись ничего. Жили единой семьей, однако не было такого разбойничьего настроя или наркомании, винопития такого не было, были нравы все же выше – или закалка старая была, или соблазнов все же меньше было. Не было таких преступлений, никто ни у кого ничего не крал, не убивал. Дрались, конечно, но обстановка лучше была, нежели сейчас.

Очень веселые праздники у нас проходили на Троицу, когда все собирались в лесу. Специальная поляна у нас была, все туда приезжали, привозили продукты и на целый день устраивали праздник. Там и ели, и пили, и плясали, и играли. Вроде бы религиозного в празднике ничего не было, но все знали, что Троица – это наш праздник.

К родителям в селе было почтительное отношение, очень редко кто-нибудь выступал против родителей и неуважительно к ним относился. К старшим, особенно к военным, которые вернулись с войны инвалидами, – к ним тоже было особое отношение. Им всегда помогали, всегда останавливались на улице, чтобы побеседовать с ними. Я не помню такого случая, чтобы участника войны кто-нибудь обидел или непочтительно к нему отнесся.

Я тридцать лет служу в священническом сане и теперь уверенно могу сказать, что основой нашей жизни является вера во Христа и убежденность в том, что ждет нас вечная жизнь, а земная жизнь есть только подготовка к вечной. В этом заключается вся наша проповедь: как веровать, как исполнить заповеди Христа, как очистить свою душу, как приготовиться к вечной жизни. Это главные вопросы нашей жизни, потому что все мы смертные, все мы идем к Богу, и вот там выяснится, каким будет наш ответ Богу, насколько мы приготовились к вечной жизни. Какие еще вопросы могут быть? Все остальные вопросы сами отпадут.

Удивительно бывает: вот сейчас и учатся, и книги имеют, а убеждения свои люди могут поменять – и к экстрасенсу обратиться, и в секту пойти. В прежнее время как я различал людей? Если человек верующий, он готов умереть, но сохранить чистоту веры и не поколебаться. Наверное, сказалось то, что за десятилетие перед этим были гонения. За исповедание церковной истины люди могли пострадать и быть сосланы или вообще убиты. И все же оставалось это строгое соблюдение православной веры, непоколебимое. А сейчас люди этого не понимают, какое-то появилось безразличие или вседозволенность какая-то… В секту походил, вернулся обратно. Человек, который посещал какое-то время секту, а сейчас вернулся, говорит об этом без раскаяния. Раньше такого я не замечал.