Книга: Последние свидетели. Соло для детского голоса - Светлана Алексиевич

**Так и связалось у меня в памяти, что война – это когда нет папы...
**Воспитатели и учителя старались не произносить при нас слово «мама». Они рассказывали нам сказки и подбирали такие книжки, чтобы там не было этого слова. Если кто-то вдруг произносил «мама», сразу начинался рев. Безутешный рев.
**Наши детские разговоры...Сядем и рассуждаем: если словить мышь (а их в войну развелось много – и в доме, и в поле), можно ли ее съесть? Едят ли синичек? Едят ли сорок? Почему мама не сварит суп из жирных жуков?
**У меня, например, было две сестры, у кого-то брат или двоюродные братья и сестры. А у кого не было, те сами роднились: давай ты будешь мой брат или давай ты будешь моя сестра. И тогда уже оберегали друг друга, заботились.
**Зимой мы несколько раз катались на замерзших немецких трупах, их еще долго находили за городом. Катались, как на саночках... Могли пнуть мертвых ногой... Прыгали по ним... Мы продолжали их ненавидеть.
**Как захотелось детских игрушек! Детства захотелось... Положим кусочек кирпича и представляем, что это кукла. Или кто-то самый маленький изображал, что он кукла.
**Не вспомню... Не запомнила, когда мысль о том, что можно съесть свою кошку или свою собаку, стала нормальной. Обыкновенной. Стала бытом.

**Немцы ходили по хатам... Собрали тех, у кого дети ушли в партизаны... И отрубили им головы посреди деревни... Нам приказали: смотрите. В одной хате никого не нашли, поймали и повесили их кота. Он висел на веревочке, как ребенок...

**Война — это мой учебник истории. Мое одиночест­во... Я пропустил время детства, оно выпало из моей жизни. Я человек без детства, вместо детства у меня — война.

Сразу вспоминаю рассказ сестры свекрови. Ей было пять лет в 1941году. Её мать с тремя малолетними детьми уходила из Калинина в октябре пешком по бежецкой дороге вместе с беженцами. Вплоть до освобождения города 16 декабря 1941года они жили в лесу в шалашах. Есть было нечего. Но они выжили, вернулись в Калинин, сразу после освобождения города.Книга Алескеевич и о ней тоже.

**Мы — последние свидетели. Наше время кончается. Мы должны говорить...

В моем словарном запасе нет настолько мощных слов, чтобы описать эмоции от "Последних свидетелей".

Герои книги уже выросли, но все равно говорили дети. Ведь такое не вытравить из памяти никакими средствами.

Пусть будут просто цитаты.

"На земле живут люди и живут дети. И я не могла спросить у ребенка о смерти, считая это непосильным и опасным испытанием для него, пока они сами не заговорили со мной об этом. Через сорок лет."

"В разбитом немецком посёлке увидел: детский велосипед валяется. Обрадовался. Сел и поехал. Хорошо так идёт! Я за войну ни одной детской вещи не видел. Забыл, что они где-то существуют. Забыл..."

"В Слуцке в парке повесили две партизанские семьи. Стояли большие морозы, повешенные были такие замёрзшие, что когда их качало ветром, они звенели. Звенели, как замёрзшие деревья в лесу... Этот звон..."

"От голода брат съел угол печки. Грыз, грыз каждый день, когда заметили в печке была ямка."

"Стали бомбить поезд, налетели самолёты, никто не успел выскочить из вагона. Тут мы слышим крик: у беременной оторвало ногу. Этот ужас до сих пор сидит у меня в памяти. Женщина начала рожать... И родной отец стал принимать роды. И все это на виду у всех. Грохот... Кровь, грязь... Ребенок рождается..."

"После войны в нашей деревне Старые Головчицы Петриковского района ещё два года хоронили детей. Военное железо валялось всюду... А у нас же игрушек не было..."

"Страшно было потерять маму. Я видела убитую молодую женщину, а ребенок сосал у нее грудь. Видно, ее минуту назад убило. Ребенок даже не плакал. А я сидела рядом..."

"С того времени боюсь молодых мужчин. Всю жизнь одна живу... Замуж не вышла. Любви не узнала... Боялась: а вдруг рожу мальчика?.."

"Сейчас мне ещё страшнее, чем тогда. Я поэтому и не вспоминаю..."

И ведь действительно страшнее всего, что переживать и проживать им пришлось это не одно десятилетие, а 3, 4, 5, 6, а кому-то и больше.

#светланаалексиевич #последниесвидетели

«Жила я у немецкого бауэра. Он посмотрит на меня, а я в драном тонком платьишке, и говорит, мол, когда у тебя груди выскочат. Мне надо, чтобы скорее, тогда мои мужчины-работники лучше работать будут. А я ничего не понимала, пока хозяйка мне не объяснила, что хочет ее муж, и я ночью пыталась повеситься…» (Люба Ильина — 11 лет).

«— Не надо, детки, маму вам такую видеть… Проводила она нас за деревню, а туда, где лежали наши родные, не пустила. Через много лет я узнала, что маме выкололи глаза и вырвали волосы, отрезали грудь. На маленькую Галю, которая спряталась под елку и не отзывалась, напустили овчарок. Те принесли ее по кусочку. Мама еще была живая, мама все это видела…» (Валя Змитрович, 11 лет).

«…От войны у меня осталось впечатление как от костра, который горел, горел бесконечно. Соберемся маленькие дети, и знаете, о чем мы говорим? Что до войны мы любили булочки и сладкий чай и что этого больше никогда не будет» (Люда Андреева, 5 лет).

Самое страшное - не оторванные конечности, выбитые глаза и вывернутые кишки. Не многомиллионный, бесконечный список имен погибших. Самое страшное, что никого этот страшный опыт ничему не научил на самом деле. Никакой войны не достаточно, чтобы сильные мира сего, власть предержащие, угомонили свои амбиции и перестали мериться боеголовками. Каждый год, каждый месяц, каждую неделю и каждый день где-то на планете бушует война. Об этом не принято трубить в новостях, так, отстраненные упоминания, пропитанные пропагандой сюжеты, транслирующие не ужас и хаос, а политические идеи, выгодные конкретным лицам. Никто не учится на ошибках прошлого. Тот же День Победы - день восхваления милитаризма, день, который должен быть самым большим трауром, превращается в профанацию, громкие лозунги, военные парады, милитаристские настроение, "Да мы им всем покажем, пусть только сунутся!" Нас агитируют радоваться боевым подвигам и заслугам почти "закончившихся" ветеранов. Нас агитируют повторять "Ура!" А должны бы агитировать всеми силами противостоять любым конфликтным настроениям. А должны бы агитировать проявлять сплоченность, бунтовать против игр в войнушку больших и серьезных дядек, которые, словно маленькие избалованные дети никак не могу поделить песок в песочнице. Мы должны скорбеть. Должны плакать и страдать. А шествия должны быть не под бравую музыку с шариками и флагами, а траурными, со свечами и в полном молчании.

Нельзя бросаться лозунгами по типу: "Мы должны помнить о войне, чтобы не допустить ее вновь" и на их фоне отмечать большой веселый праздник. С улыбкой на лице не думаешь о том, что такое война на самом деле. Не вспоминаешь этих голодных сирот, прятавшихся по подвалам от лютых чудовищ с человеческими лицами. Когда все танцуют, поют и веселятся на параде современного вооружения, разве видят они все эти боевые машины как орудия убийства? Разве представляют, сколько мирных (да пусть и не очень) жизней уносит один только выстрел, один только залп? Нет. Все это воспринимается нереальным, далеким и нестрашным. В относительно мирное время войны никто не боится. А надо бы.