Текст книги "Православные христиане в СССР. Голоса свидетелей"

В 1989 году я открыл при храме Иоанна Златоуста воскресную детскую школу. Это была первая школа в епархии. А затем уже стали и другие приходы открывать воскресные школы и для детей, и для взрослых. И из нашей воскресной школы вышли достойные воспитанники: сейчас шесть человек из них служат на крупных приходах настоятелями.

Воскресные школы воспитывают детей в положительном духе. Ученики воскресных школ отличаются и в средних школах своим поведением. Правда, иногда бывает так: исполняется подростку четырнадцать лет, и он бросает воскресную школу и становится каким-то далеким от Церкви. По этому поводу я часто вспоминаю слова архимандрита Ефрема, игумена Ватопедского монастыря на Афоне, который привозил пояс Пресвятой Богородицы в Россию.

Его спрашивают:

– Если дети, ходившие в храм и в воскресную школу, став юношами, отказываются посещать храм, что посоветуете?

И он отвечает спросившему:

– Не переживай! Душа, которая с малых лет вкусила благодать, вернется. Не бойся! Ты им о Боге вообще не говори. Много будешь о Боге говорить – им это надоест. А говори о них много Богу.

Когда родители молятся о своих чадах Богу, это помогает им воспитывать своих детей. И Господь тогда вразумляет ребенка Своей благодатью.

Главное в жизни – вера и спасение души, а остальное на этом фоне ничтожно

Рассказывает протоиерей Георгий Втюрин, клирик собора Вознесения Господня города Йошкар-Олы

Родился и рос я в семье верующих людей. По крайней мере, был крещен, церковь посещал, но нечасто. Крестик носил, но о вере разговоров не было. Специально не скрывал, конспирацией не занимался, но и не афишировал. Не принято было говорить об этом.

Среди моих сверстников тоже были верующие. Я был знаком с внуком священника, служившего до революции в нашем Вознесенском соборе. Но, как я уже говорил, веру не принято было выставлять напоказ в то время. Люди оставались верующими, как-то старались посещать храмы, детей крестили. Но все как можно тише.

У нас во всем городе оставался один-единственный действующий храм, и тот на самой окраине. По всей республике еще оставались, но немного, думаю, и десяти не наберется.

Очень верующей у меня оказалась теща. Мы с женой сразу повенчались. Венчание наше состоялось в 1975 году. Никаких сомнений на этот счет не было, но венчаться пришлось ночью в Яранске (небольшой провинциальный город недалеко от Йошкар-Олы). Заранее договорились со священником и поехали. В своем городе так бы не получилось – сразу бы повели разбираться по госучреждениям, ведь я тогда работал на режимном заводе, жена тоже, сразу бы доложили куда нужно.

Протоиерей Георгий Втюрин. Фото В. Кузьминых

Православные праздники, конечно, все отмечали, практически в каждой семье. Даже те люди, которые в храм не ходили, все равно праздновали. Обязательно яички красили на Пасху, куличи пекли.

А в наш единственный Семеновский храм народу столько набивалось под большие праздники, что, если уж ты зашел в церковь, обратно не выйдешь до конца службы. А если как-нибудь протолкнешься к выходу, то обратно точно не влезешь.

Милиция приезжала, следила за порядком, конечно, без особого одобрения, но ведь люди все равно по-доброму к ним относились. На Пасху прихожане им целую мотоциклетную коляску крашеных яиц надарят, так их потом все УВД месяц ест…

А вот, например, когда служили водосвятие, то делали следующее: для того чтобы толпа народа не задавила священников, вносили в церковь большую клетку, в ней ставили столик с водой да аналой, и мы заходили в эту клетку и в ней служили. Храм нагревался моментально, стены в нем были расписаны старой масляной краской, и от дыхания множества людей вся влага конденсировалась по стенам и непрерывной капелью проливалась на молящихся прихожан. А с места не сойти, так что если капает тебе на лоб, то и будет капать всю службу.

Немало времени проработал я на заводе. Все это время регулярно посещал храм. Видимо, Бог меня берег – меня ни разу не замечал уполномоченный в церкви, что повлекло бы за собой проблемы. Ведь был у нас товарищ Исаков, уполномоченный по делам религии, который ходил и все высматривал. Мог спокойно зайти на клирос, вышибить дверь ногой и торжественно изгнать оттуда всю молодежь.

Потом верующие начали строить маленький храм, официально оформленный у властей как молельный дом. Точнее, его перестраивали из старого, ветхого здания, до революции принадлежавшего церкви. Ранее в нем жили священники, служившие в Вознесенском соборе. Изношено строение было процентов на восемьдесят, и отдали его за ненадобностью. Во время войны в нем делали взрыватели для снарядов, и при стройке там нашлось немалое их количество.

Строили этот маленький храм с огромным воодушевлением. Каждое утро огромное количество добровольцев собиралось у нашего домика-храма, были и старички, и старушки, и люди помоложе. Все верующие готовы были помогать строительству храма, которого не было долгие десятилетия.

Но не хватало человека, который бы занял должность снабженца на этой стройке. Я тогда ушел с завода и стал этим заниматься. Хоть и не очень у меня получалось. Для этого в советское время определенные качества требовались. Нужно было уметь все доставать, тем более для церкви, что вдвойне сложнее.

Например, единственную нашу церковь в Семеновке топили углем, который приносили сами прихожане, потому что для храма нигде нельзя было уголь достать.

После окончания работ в храме, который был освящен в честь Воскресения Христова, я вернулся обратно на завод и проработал там еще несколько лет. Потом наш настоятель предложил мне стать священником, ведь служить было почти некому. Священники старого поколения все умерли, а новых появлялось мало.

Я сначала отказался, сказал, что недостоин. На что последовал строгий ответ: «Ну, недостойным и помрешь». Тогда я уже перестал сопротивляться, и вскоре меня рукоположили. Хиротонию совершил митрополит Казанский и Татарстанский Анастасий в Казани, естественно, так как отдельной Марийской епархии, как сейчас, тогда не существовало.

Духовную литературу в годы советской власти достать было очень трудно, особенно в нашей глубинке. Доставали в основном в Москве, перекупали на толкучке, у фарцовщиков. Первую Библию привезла мне супруга из Троице-Сергиевой лавры – радость неописуемая была! Хотя шрифт мелкий, плохочитаемый, напечатана на папиросной бумаге где-то в Финляндии, а другой просто было не найти.

В лавках церковных не продавалось никакой литературы, кроме молитвословов. Если удавалось найти прихожанам какой-нибудь акафист, его текст переписывался от руки в тетрадки, перепечатывался на печатных машинках. Иногда при этом в тексте появлялись разные искажения.

Икон тоже не было, особенно именных. Образ моего святого, преподобного Георгия Владимирского, я получил вообще удивительным способом. Мои знакомые ездили в паломничество во Владимир и там сфотографировали фреску с его изображением, фотографию потом распечатали, и вот так у меня появилась икона моего небесного покровителя.

Меня, да и моих близких, Бог уберег, но был покойный отец Геннадий, по которому немного проехалась советская государственная машина. Работал он старшим инженером в ЖЭУ, а человеком был верующим, храм регулярно посещал. Был еще бесхитростным, добрым, простым, ни от кого не скрывался. Пришел однажды уполномоченный в храм, заметил его там, сообщил на место работы. Перевели тогда Гену в мастера, потом в слесари, так и выжили с работы совсем.

А когда начали понемногу храмы открывать, он решил вернуться в родное село, церковь там восстанавливать. И восстановил, поехал к архиерею, чтобы священника дали, а кадров не было, так владыка и сказал будущему отцу Геннадию, чтобы учился да служил потом. Так и вышло: послужил он в родном своем селе, правда, умер рано, от болезни.

Еще случай помню. Другой священник, тоже ныне покойный, еще старшего поколения, потерял в армии сына. Как он погиб, точно непонятно, время невоенное было, что-то на срочной службе случилось. И тогда же вызывают отца Леонида в НКВД и приглашают к сотрудничеству. Долго убеждали, батюшка отказывался, естественно, но люди упорные были.

Вдруг пришла его матушка. Она женщина сильная, бойкая была, сказала сотрудникам, что и так сын погиб у них, а они от их семьи еще чего-то требуют. В общем, встала грудью за мужа, такой устроила разнос во всем учреждении, что после этого батюшку уже никто не трогал.

Трудно было с кадрами в те годы. Даже когда меня рукоположили, первый вопрос почти у всех моих друзей был одинаковый: «Ты что, с ума сошел?» А ведь люди эти не очень далекими были от Церкви. Но никогда у меня, у тех священников, которые одной «волны» со мной, с кем мы примерно в одно время рукополагались, не вставал вопрос о деньгах, о зарплате. Он, к сожалению, встает сейчас у некоторых людей, готовящихся к принятию священного сана. А ведь мы почти все уходили с крупных должностей. Вопрос был уже духовного плана.

Мне кажется, что раньше люди имели гораздо меньше корысти. Просили у Бога не хорошей жизни, а спасения души. А сейчас тенденция к обратному.

С годами понимаешь, что главное в жизни – вера и спасение души своей, а остальное на этом фоне ничтожно. Деньги, слава, благосостояние не значат ничего.

Иногда меня спрашивают:

– Как нужно относиться к тому негативному, что мы можем встретить в церкви?

И тогда я отвечаю так:

– Нужно уметь терпеть и понимать, что в церковь мы приходим для общения с Богом. И когда ты стоишь и Ему молишься, то не видишь, что происходит вокруг, тебя это не тревожит.

Раз Господь призывает, надо становиться священником

Рассказывает протоиерей Анатолий Зубрий (в схиме Василий; служил в Одесской области, отошел ко Господу в мае 2016 года)

Я родился в семье верующих. До тринадцати лет жил на Украине, в Хмельницкой области. Мать трудилась в колхозе. В семье у нас было четверо детей. Отец погиб на фронте.

Люди в те годы жили очень тяжело. Голод был страшный. Что во время войны, что после. Помню, мой отец перед тем, как уйти на фронт, закопал картошку в землю, чтобы потом, на следующий год, посадить ее. Когда он ушел на фронт, то о картошке забыли. И уже после войны вспомнили и откопали, а там кисель из картошки. Мы брали эту жижу и делали из нее лепешки.

Еще как-то дедушка нашел кукурузную муку и смешал ее с опилками, из нее варили кашу. Было очень холодно, не было ни дров, ни угля, ничего. Приносили с фермы отходы от животных. Этим и топили, но тепла особого не было, только запах неприятный. Друг к другу просто прижимались, так и грелись.

Мы жили в колхозе. Люди были дружные, простые. И верующие, почти все ходили в храм. И даже руководители не очень мешали. Очень почитали воскресный день. Были богобоязненными. Всегда старались в воскресный день посетить храм. Некоторые люди даже старались не работать в этот день.

Так как мама много работала, я с малых лет был на попечении у своего дедушки. Он был очень верующим человеком. Окончил три класса церковно-приходской школы и был очень деятельным, даже организовал общество садоводов во время НЭПа.

Дедушка всегда помогал в храме и имел послушание псаломщика. Он немного болел, у него были проблемы с дыхательными путями, но, несмотря на это, он всегда старался исполнить все обязанности, возложенные на него как на псаломщика. И нас, детей, дед приучал к чтению в храме.

На Пасху вокруг нашей церкви дежурили дружинники и пускали туда только стареньких бабушек и дедушек. Но все равно каким-то образом все желающие попадали в храм. Во время крестного хода нас слепили прожекторами. Тогда взрослые успокаивали детей, объясняя, что яркий свет – это вспышка, как будто делается фотография для Царствия Небесного.

Помню случай, как я помогал дедушке читать на Пасху пасхальное послание. Я учился тогда в четвертом классе. Дедушка, будучи псаломщиком, не всегда имел возможность по состоянию здоровья читать. И вот на Пасху ему сделалось плохо прямо посреди храма. Я подошел к нему и стал читать вместо него. Все тогда начали дивиться и между собой перешептываться.

На следующий день я, как обычно, пошел в школу. А директора моей школы звали Анатолий Иванович Грих. Преподавал он историю. И вот прихожу я на занятия, а первым уроком была история. И Анатолий Иванович начал меня всячески ругать и высмеивать перед всем классом. А я был маленький и не понимал, почему он на меня кричит, и вообще, что он от меня хочет. Он вызвал маму в школу, но пришел в школу дедушка.

В учительской состоялся разговор. И директор начал ругать моего дедушку, говорить, что нельзя было давать мне читать в храме. А дедушка отвечал, что это самое полезное чтение. Анатолий Иванович все не унимался и сказал, что я уже в четвертом классе учусь, уже взрослый, и могу не слушать того, что мне говорит дед. А дедушка ответил, что если я не буду слушаться близких, то как я буду слушать учителей в школе? Как я научусь грамоте? Дети должны слушаться старших.

Спустя много лет, когда я уже был священником, встретил директора. Он меня не узнал, и я подошел первым. И когда сказал, что стал священником, то он, к моему удивлению, меня похвалил. Хотелось как-то с ним поговорить, но по молодости, из-за недостатка опыта у меня не получилось. Никакой обиды на него не было.

Но в детские годы не получилось у меня прилепиться к храму. С улицы кричали: «Толя, Толя, иди к нам, иди играть!» То одни игры, то другие… Хоть местный батюшка отец Евгений и старался меня сделать псаломщиком, но как-то я уклонился немного. Так из меня псаломщик и не получился.

И вот пришел подростковый возраст, мне исполнилось тринадцать лет. К нам в Хмельницкую область приехал дядя, близкий мне человек, и взял меня к себе на воспитание в Вырицу – сам он работал в Питере, а домик его был в Вырице. Я там пошел в школу. И запомнилось мне время в школе тем, что очень доброжелательно относились к моему говору. Я говорил на украинском и даже на русской литературе продолжал говорить на родном мне языке.

Расскажу немного о своем дяде. Его звали Василий Федосеевич Швец, потом он стал священником, отцом Василием. Он был близко знаком с преподобным Серафимом Вырицким. Хочется сказать, что когда издавалась книга о преподобном Серафиме, то мой дядя, будущий священник, внес большой вклад в ее издание.

А забрал он меня, потому что маме было трудно одной растить детей. Но пробыл я в Вырице всего лишь один год. У моей мамы случилась скорбь: умерла у нее дочка, моя шестнадцатилетняя сестра. И она потребовала сына назад, домой. Я вернулся обратно в Хмельницкую область, там окончил седьмой и восьмой классы, а девятый и десятый учился уже в вечерней школе заочно.

Потом я работал в колхозе. Хочу сказать, что время тогда было такое, что не могли парни и девушки выехать из села, было как будто крепостное право. И поэтому мне пришлось поехать на целину. Тогда был ажиотаж. Один парень меня убедил поехать, говорил, что потом можно будет получить паспорт. Так я попал на север Казахстана, в Костанайскую область.

Через некоторое время возвращаюсь, а меня уже военком ждет. Отслужил три года в армии и вернулся домой.

Протоиерей Анатолий Зубрий

Все эти годы у меня не было никакой духовной жизни, я не ходил в храм. Целина, армия – шесть лет. Вернулся в семью как чужой. Мне говорят дома:

– Толик, иди в храм, ты же с бабушкой ходил в церковь.

А я отвечаю:

– Да я дома молитвы почитаю.

Мне исполнилось двадцать шесть лет, и я как-то стыдился в церковь идти. Был такой ложный стыд. Лучше дома помолюсь. Акафисты я помнил наизусть.

Но тут приехал мой дядя – отец Василий. Раньше был Василий Федосеевич, а теперь стал священником. Он был после аварии – повредил ногу и ходил с костылем. Отец Василий начал меня упрекать, что я как неприкаянный – ни туда ни сюда. А я отнекиваюсь: мол, я после армии. И он сказал, чтобы я как-то определялся, потому что иначе прекратится с ним связь. Он приезжал раньше к дедушке, но дедушка умер, и ехать уже не к кому. И я согласился его сопровождать в поездке в Одессу.

Мы с дядей собираем вещи и доезжаем до Бендер в Молдавии. Там жили наши близкие родственники. Как раз в это время случается эпидемия холеры, и город оказывается закрытым.

Там я встретил свою матушку, мы полюбили друг друга и поженились.

И после всех этих событий мы выехали из Бендер и отправились с отцом Василием в деревню Каменный Конец Псковской области. Там некоторое время жили, я трудился псаломщиком. И у меня не было особого желания стать священником, но отец Василий настаивал на моем рукоположении. Священников-то тогда было очень мало.

В это время владыкой в Одесской епархии был митрополит Сергий. И меня послали на собеседование к нему, а я, хоть и прошел армию, все равно оставался сельским парнишкой и не знал, как правильно общаться с владыкой. Были некоторые накладки. Владыка спросил: «Ты хочешь быть священником?» А я тогда был уже семейным. У меня уже родился сын. И я сказал, что поговорю с домашними, посоветуюсь с женой.

И мы поехали к родственникам в Тирасполь. Там жил Симеон Лукич. Об этом человеке можно рассказать многое. Он окончил в Питере и духовную семинарию, и Духовную академию, но священником не стал. Симеона Лукича мы называли ходячей энциклопедией, по любому вопросу к нему обращались. Он был на фронте, воевал. Попал туда из ссылки. Тогда на фронт пошли и заключенные, кого обвиняли в выступлениях против советской власти и сажали за антисоветскую деятельность.

Симеон Лукич познакомился с отцом Василием на фронте. Они стали как родные братья. Еще Симеон Лукич на фронте познакомился с медсестрой, очень красивой. Они поженились. После войны в Питере жили двумя семьями: отец Василий со своей матушкой Ольгой и Симеон Лукич с Полиной. И ютились они в одной комнате примерно восемь лет.

Оба были врачами. Симеон Лукич работал в онкологическом институте, а отец Василий – в больнице. Симеон Лукич очень любил книги, но не всегда были деньги, чтобы их купить. Как только появлялась такая возможность, он сразу же покупал их на базаре. Вокруг этих семей было всегда много молодежи из священников. Они между собой были большими спорщиками. Постоянно спорили на религиозные темы.

Симеон Лукич мне и сказал, что раз Господь призывает, надо становиться священником. Так что мои близкие меня подтолкнули к этому пути. И по сути, я через себя переступил, пошел против себя, но об этом никогда не пожалел.

Как-то, когда у меня уже была семья и детки в школу ходили, к нам во двор вбежали милиционеры, директор школы, в которой учились дети, и понятые. Мы все жили в одной комнате. Еще одна комната была нежилая, холодная, а в третьей стоял большой немецкий печатный станок, на котором мы печатали акафисты.

А пришли они посмотреть, как мы живем, оценить обстановку в доме, потому что у нас была многодетная семья. Один милиционер увидел чан со святой водой, и его это заинтересовало. Был такой курьез. Он думал, что там водка. Когда я предложил попробовать, он отказался.

Особенно я почитал одного архимандрита, отца Пимена, который жил в Одесской области. Я всегда к нему обращался за помощью. Мы с ним часто общались по телефону. А так мне редко доводилось покидать свой приход.

Отец Пимен был знаком с преподобным Амфилохием Почаевским, окормлялся у него. У отца Пимена была нелегкая судьба. Он очень долго не мог получить приход. Из-за преследований от властей односельчане даже прятали его детей. Но потом все устроилось. Его сын стал насельником Троице-Сергиевой лавры, сейчас он настоятель храма в деревне Деулино.

Я воздаю благодарение Богу за то, что Он призвал меня на служение в храм. Благодарю Бога за своих наставников. Мне радостно, что я был с ними знаком. Всегда молюсь об их упокоении.