Текст книги "Православные христиане в СССР. Голоса свидетелей"

Второй факт определил мою дальнейшую судьбу. В газете опубликовали письмо преподавателя Саратовской духовной семинарии Евграфа Дулумана, в котором он отрекался от Бога. Потом появились аналогичные письма некоторых священников. Я понял, что начался новый нажим на Церковь, и подумал, что мне стыдно оставаться в стороне – надо идти в священники.

Чтобы убедиться в правильности моего стремления, я по совету моего бывшего настоятеля, протоиерея Михаила Введенского, поехал в Троице-Сергиеву лавру на исповедь. Она проходила в храме под Успенским собором. Исповедовали несколько священников. Я прошел к западной стене (где сейчас могила Святейшего Патриарха Алексия I). Там с одной стороны исповедовал иеромонах с вдохновенным лицом, а с другой – какой-то старичок. Почему я пошел к этому старичку, не знаю!

Спросил: «Батюшка, можно у вас поисповедаться?» – «Ну что же, исповедуйся! Как тебя зовут? Владимир, что ли?» – «Владимир!» – «Ну, кайся Господу Богу в своих согрешениях!» Я только после исповеди сообразил, что батюшка меня, незнакомца, назвал по имени. И думаю, что это он сделал, чтобы я не сомневался в правильности выбора.

Хочу немного сказать об ослаблении системы доносительства. Когда брат Анатолий был на фронте, его жена Ольга Михайловна жила у нас. Ее вызвали в органы. Спросили: «Как вы относитесь к своему свекру?» – «Как к родному отцу», – восторженно ответила она. Поняв, что сексота из нее не получится, ее спросили еще о чем-то и отпустили, предупредив, чтобы она никому об этом разговоре не рассказывала. Она, конечно, никому, кроме семейных, и не рассказала.

Моя будущая матушка – ныне покойная Нина Ивановна – с детских лет пела на клиросе. За это на нее в техникуме, где она училась, рисовали в стенгазете карикатуры. Но однажды она пришла в техникум, и у входа (на лестнице) какой-то преподаватель взволнованно предупредил ее: «Тебя ждут, но ты ничего не бойся!» То же самое кто-то повторил в коридоре. И затем директор, сказав примерно те же слова, ввел ее в свой кабинет.

Там какой-то человек представился ей как председатель КГБ. Она спросила: «А что это такое?» Тот понял, что страху на нее нагнать не удастся, и тоже вскоре ее отпустил. Впоследствии, рассказывая мне об этом, она призналась: «Я так и не поняла – и долго не понимала! – почему все в техникуме так перепугались».

Когда я был псаломщиком, меня вызвали повесткой в паспортный стол. Оттуда проводили в кабинет КГБ. Там были двое – начальник и его помощник. У помощника лицо обыкновенное, а у начальника почему-то наводящее ужас. Как они умели такую видимость создавать? Наверное, есть какие-то особые технологии.

Меня спросили: «Как вы относитесь к советской власти?» Я ответил: «С уважением». Следующий вопрос: «Если вы заметите что-то враждебное советской власти, вы доложите об этом?» Я ответил: «На болтовню не обращу внимания, а если увижу что-то серьезное – доложу». – «Не могли бы вы делать это на постоянной основе?» – «Не вижу в себе ни вкуса, ни таланта для этой работы». – «Ну, мы еще об этом поговорим, а сейчас – имейте в виду! – вы не должны говорить, где были! Скажете, что в паспортном столе (а меня вызвали во время вечернего богослужения)». Я возразил: «Если спросят, отвечу, что не могу рассказать, где был, а неправду говорить не стану». Мне говорят: «Идите».

Больше не вызывали. Когда я рассказал об этом отцу Иоанну (Крестьянкину), он сказал: «У одного монаха было еще интереснее. Когда его предупредили, что он не должен говорить, где был, он ответил: “Да что вы! У нас же откровение помыслов! Я вечером должен буду не только рассказать, где был и что говорил, но и признаться, что я при этом думал!” Его тоже больше не беспокоили».

Теперь два случая из школьной жизни моих детей. Так получилось, что в одном классе собрались четыре поповича: мои старшие сын и дочь, сын другого священника и дочь дьякона. Такая вот головная боль учительнице! Сын Сережа говорит мне: «Папа, нас хотят записать в октябрята, сходи к учительнице отпроси нас». Я ему отвечаю: «Сережа, это будет понято так, будто бы я вас насильно принуждаю быть верующими. А ты сам скажи учительнице, что вы не можете быть октябрятами, потому что верующие».

Он решился. Сказал учительнице: «Александра Владимировна, я должен вас огорчить: мы не можем быть октябрятами, потому что мы верующие». – «Сережа, какие вы верующие? Вы еще очень маленькие. Ну что тебе дала твоя вера?» – «А знаете, преподобному Сергию, когда он был мальчиком, не давалась грамота. Он помолился и стал успешно учиться». – «Довольно, Сережа», – закончила проповедь учительница. Так все четверо – за спиной Сережи! – октябрятами не стали.

Второй случай связан с моим самым озорным сыном Андрюшей (теперь он солидный протоиерей). Но прежде надо рассказать о двойном чуде. Было крайне засушливое лето. Из подгорной деревни Поповки пришли заказать молебен о дожде (а без просьбы верующих священники не имели права служить такой молебен).

После службы они пошли к себе, а я – в противоположную сторону, причащать на дому. Возвращаясь обратно, уже после полудня, я остановился на горке перед городом – полюбоваться им. Он расположен амфитеатром по берегу Оки, а в конце дуги, через небольшой интервал, – деревня Поповка. Город залит ярким солнечным светом, а над Поповкой и ее полями – туча и косо падающая из нее стена дождя.

И в этот, и в последующие дни на город – в том числе и на мой огород! – не упало ни капли дождя, были увлажнены только поля Поповки. Я рассказал об этом своему брату, протоиерею Анатолию, который тогда уже служил в Сынтуле.

Оказалось, что в этот же день он служил молебен о дожде по просьбе жителей деревни Алешино, расположенной верстах в семи от Сынтула. Та же картина: в Алешине дождь, в Сынтуле и окрестностях – ни капли.

И в учебный год после этого лета учительница моих сыновей сказала ребятам примерно так: «Попы служат молебен о дожде, только когда барометр покажет падение давления. Если давление не падает, молебна не служат». Андрюша тянет руку. «Что тебе?» – «А может барометр показать, что в Поповке дождь будет, а в Касимове не будет? Поповские молились о дожде – у них был дождь. В Касимове не молились – и дождя не было». Таким образом, мои дети провели миссионерскую работу в школе. Так изменились времена.

Протоиерей Владимир Правдолюбов. Проповедь в Неделю ваий. 2015 г. Никольский храм

Если сравнивать прошедшие времена с нынешними, то можно заметить следующее. Священники раньше были или воспитанниками старых духовных школ с их высоким уровнем образования, или простецами, рукоположенными по нужде, чтобы храм не оставался без службы. Молодежь была разнообразнее, чем сейчас: от готовых за Христа на муки и смерть – таких было мало – до ярых атеистов и борцов с «религиозным дурманом» – таких было еще меньше, и они постепенно сошли на нет. Все больше становилось растерянных, верящих, что «наука доказала, что Бога нет», и в то же время в момент нужды обращавшихся к Богу с молитвой. Дошло до того, что стали спрашивать: «Кому поставить свечку, чтобы сдать экзамен по научному атеизму?»

О праздниках. Из-за скудости быта центр празднования перемещался на богослужение. Православные советского времени – особенно в начале его – отличались от современных большей воцерковленностью.

Посты соблюдались без уклонений, но и без современных неофитских излишеств. Практика была такой: почти во все постные дни вне поста, а также в Петровский и почти весь Рождественский посты, разрешалась рыба. Без постного масла и вина постились первые пять дней Первой и Крестопоклонной седмиц Великого поста, первые три дня Страстной седмицы и, конечно, особо строго в Великую Пятницу (вечером, хоть немного, но все-таки ели, чтобы не ослабеть к службам).

И в любое время года постились три дня перед причащением Святых Таин. Остальные дни Великого поста, предпразднство Рождества и Успенский пост – с постным маслом. Ну и рыба – на Благовещение, Вербное, Преображение. Конечно, нужда делала посты более строгими и трудными, но нарушить пост не приходило в голову не только семьям духовенства, но и рядовым верующим.

В светские праздники ходили по обязанности (а малыши – и с интересом) на демонстрации. На площадь к елке ходили дети с 7 января. Слушали новогодние поздравления главы государства.

Отношение к родителям и старшим было очень разнообразным. Ведь школа твердила детям: «Ваши родители – отсталые люди. Вы их должны воспитывать». Вот кое-кто и воспитывал. Но были и почтительные дети.

Год я служил с отцом Иоанном (Крестьянкиным). Кроме того, Бог сподобил меня быть знакомым с двумя великими старцами. Первый – иеросхимонах Макарий (Еременко). Он после ссылки приехал в Касимов и поселился в утепленном сарайчике матушек Марии и Елены, с которыми познакомился в ссылке.

Его особенностью была какая-то атмосфера радости вокруг него. Стоило в церкви промелькнуть его седенькой головке, как сердце начинало прыгать от радости, словно на Пасху. Из-за интриг одного священника (не хочу называть его имя) отцу Макарию пришлось уехать в Рязань, где его приютил архиепископ Рязанский и Касимовский Николай (Чуфаровский).

У отца Макария была еще особенность – он не дерзал учить священнослужителей. Когда я бывал у него студентом, он вел душеспасительные беседы. Когда к нему приходил отец Анатолий (мой брат), старец вспоминал, как был полковым священником, как ему пришлось однажды ехать верхом на лошади, почему кагор называется кагором, и т. д. Отец Анатолий даже на это немного обижался.

И вот на отдание Пасхи я был рукоположен во диакона. Пришел к отцу Макарию – он меня угостил и стал вспоминать, как был полковым священником… его обычные темы для разговора со священнослужителями. Я про себя взмолился: «Мне завтра рукополагаться во священника – подготовил бы меня!»

Вскоре трапеза закончилась. Отец Макарий говорит: «Я отдохну, а тебе все равно некуда идти – посиди, почитай!» И дает мне разрозненные листки с поучением на тему: «Взирай на Иисуса!» (см. Евр. 12, 2). Я запомнил только один раздел. Взирай на Иисуса и не говори себе: «Что я могу?» Ты прав, ты ничего не можешь! Но Он-то, Он все может! И говори себе: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» (Флп. 4, 13).

На другой день старец встретил меня, всплескивая ручками: «Радость-то, радость-то какая! “Заблудшее горохищное обрет овча, на рамо восприим, ко Отцу принесе и Своему хотению”!..»[7]7
  «Отыскав заблудившуюся и пропавшую в горах (букв.: похищенную горами) овцу, взяв на плечи, Он принесет Отцу, чтобы приобщить ее воле Своей…» (глас 4, догматик).


[Закрыть] Я понял это в двух смыслах. Первый – праздничный: Господь вознес на небо Свое человеческое естество и воссел одесную Отца. Второй относится ко мне: заблудился в горах современной жизни, а Господь нашел меня и привел к Отцу и к Себе.

Через отца Макария я познакомился и с его духовником – преподобным Серафимом (Романцовым). Познакомился и с матушкой Евфимией, которая помогала глинским старцам в восстановлении монастыря, а в конце жизни отца Серафима в Сухуми ухаживала за ним.

Матушка рассказывала, как однажды отец Серафим послал ее из Глинской пустыни в Москву за кровельным железом и предупредил: «Делай все сама, никому не поручай». С ней в поезде ехал московский батюшка, вызвавшийся ей помочь, – она не посмела возразить. Он только протянул время и ничего не сделал.

Когда она взялась сама, все получилось хорошо и быстро. Вернулась в Глинскую пустынь. Ее встречает расстроенный отец Серафим и говорит: «Где ты была? Ведь Макарий приезжал! Где ты была?» – «Так, батюшка, – заключила она печально свой рассказ, – я отца Макария никогда и не видела!»

Отец Серафим помог мне, молодому священнику, разобраться со «святыми», жившими в нашем районе. В Елатьме – Анна Ивановна, пророчица, в Токареве – матушка Дунюшка, в Самылове – мать Настя, в окрестностях Мутора – монах Геннадий, в Новой Деревне – Матвей Александрович, где-то там же – старец Михаил.

Я спросил отца Серафима, как мне к ним относиться. Он ответил: «Все это – не по Богу. Смотри, времена грешные, а “святых” столько, сколько и в святые времена не было. Это – исполнение слов Господа: «Восстанут лжехристы и лжепророки» (Мф. 24, 24). Лжехристов пока не видим (разговор был более пятидесяти лет тому назад), а лжепророков видим».

Я робко заступился за матушку Настю Самыловскую. Он сказал: «А ты ее спытай!» – «А как?» – «Помнишь, как Симеону Столпнику запретили его подвиг? Он послушно потребовал лестницу, чтобы сойти со столпа. Тогда ему сказали: “Оставайся, раб Божий, и молись за нас”. Так и ты. Запрети ей принимать людей. Послушается – разреши. Не послушается – держись от нее подальше». – «А как я узнаю, послушалась она или нет?» Он усмехнулся и сказал: «Узнаешь».

И действительно узнал. Когда я пришел к ней проверить, она убеждала меня, что никого не принимает. Я от нее иду на автобус, а мне навстречу – пожилая женщина и хромой молодой человек. Я спрашиваю: «Вы к матушке Насте?» – «Да. Мы вчера у нее были, а сегодня она велела приехать попозже, но нам так автобус подвернулся».

С Анной Ивановной елатомской было еще интереснее. Ко мне в храме подошла женщина: «Батюшка, почему вы не почитаете Анну Ивановну? Ведь она – великая пророчица!» – «Я бы хотел с ней поговорить». – «Я ее спрошу!» Через некоторое время эта женщина заявляет: «Батюшка, она слышала наш разговор. Я не успела ничего сказать, как она говорит: “Скажи ему – нечего меня пытать! Не такие меня пытали!”»

Мне стало все ясно. Слово отца Серафима получило подтверждение. Характерно, что отец Серафим не благословил запрещать людям ходить к лжесвятым. Если запретишь, а они пойдут, будет двойной вред – оттого, что пошли, и оттого, что не послушались и попали под «клятву священническую». Лучше, не настаивая, советовать не ходить. Неполезно запрещать и в других случаях.

Когда отец Иоанн (Крестьянкин) был в монастыре, он поручил мне обсудить с отцом Анатолием вопрос о том, как часто можно причащаться. Отец Анатолий сказал: «Кто мы такие, чтобы решать такой вопрос. Ты скоро едешь к отцу Серафиму?» – «Скоро». – «Вот у него и спроси!» Отец Серафим ответил мне так: «Наши схимники (у него это слово прозвучало как “схымники”) причащались раз в месяц. Чаще не надо».

Интересен случай с матушкой Марией (к которой приехал в Касимов отец Макарий). Она со мной послала отцу Серафиму (отца Макария уже не было в живых) большое письмо. Были и письма от других людей. На них он ответил, а на письмо матушки Марии отвечать не стал. Дело было зимой. В Сухуми плюс десять градусов, все зеленеет и благоухает.

Я, выходя от него, сорвал веточку ивы. Матушка, провожавшая меня, спросила: «Батюшка, это вы чего?» – «Хочу показать детям, где я был зимой». – «Это такую-то дрянь?» Подошла к лавровым кустам (почти деревьям) и быстро-быстро надрала большой букет веток. Побежала к отцу Серафиму: «Батюшка, благословите отцу Владимиру взять с собой – раздать вашим духовным чадам». – «Бог благословит». Благословил букет, выбрал из него самую пушистую и красивую ветку и сказал: «А это отдай матушке Марии!»

По приезде я вручил ей эту ветку – она поблагодарила, но очень огорчилась, что не получила ответа на письмо. Встречала меня на своих ногах, вполне здоровая, но через пять дней скончалась. Ответ на письмо был действительно не нужен. Получи лавровую ветвь – символ победы – и иди в Царство Небесное.

Для России час подвига за Христа пришел в XX веке

Рассказывает игумен Савватий (Рудаков), духовник и строитель женского монастыря Верхнечусовская Казанская Трифонова пустынь в Пермском крае

В моей жизни большую роль сыграли два родных человека: прабабушка Александра и бабушка Анна. Бабушка Анна воспитывала меня в детстве, приучала к храму. Я был любознательным ребенком; бывало, смотрел по сторонам в храме и замечал разных людей. Кто-то, как и я сам, оглядывался вокруг, рассматривая чужие обновки, кто-то шепотом передавал последние новости.

Я поднимал глаза на бабушку и видел: она не здесь – вся погружена в литургию. Стоит как натянутая струна: молится всем сердцем, всей душой. Были и еще такие, как она, молитвенницы. Так молились, наверное, первые христиане в катакомбах. Бабушка не читала наставлений, она учила меня примером своей жизни и молитвы.

Игумен Савватий (Рудаков)

Прабабушка Александра меня не воспитывала – она молилась за меня и за всю нашу семью. Молилась с детства. Будучи двенадцатилетней девочкой, побывала в паломнической поездке на Белой Горе, видела великую княгиню Елисавету Федоровну. Прабабушка многое повидала в своей долгой жизни, а прожила она почти сто лет: с 1900 по 1999 год. Дожила до того времени, как я, по благословению моего духовного отца, старца Иоанна (Крестьянкина), основал Казанскую Трифонову женскую пустынь, жила в этом монастыре, приняла из моих рук, по благословению архимандрита Стефана (Сексяева), духовника епархии, монашеский постриг с именем Агафья.

Бабушки и рассказывали мне о своем отце и деде – Стефане.

Старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорил: «Для России час испытания ее веры, час подвига за Христа пришел в XX веке… За семьдесят лет земная Русская Церковь пополнила Небесное Отечество множеством святых мучеников и исповедников».

Старец еще говорил: «На конец 1922 года был расстрелян по суду 2691 человек из белого духовенства, 1962 монаха, 1447 монахинь и послушниц. Это перечень лишь тех, чьи “судебные” дела сохранились, а сколько их, безвестных, убиенных без суда и следствия, предстало пред Богом в убеленных страданием победных ризах».

Из таких безвестных новомучеников, убиенных без суда и следствия, мой прапрадедушка Стефан.

Жили они в селе Мазунино Осинского уезда Пермской губернии (ныне Кунгурский район Пермского края). Это юго-запад Пермской губернии, богатый лесами, медной рудой, плодородными землями. Один из плодороднейших во всей губернии, Осинский уезд не только производил хлеб в количестве, достаточном для местного потребления, но и снабжал им горные заводы всего района. Сажали рожь, пшеницу, полбу, ячмень, гречиху, просо, лен. Занимались пчеловодством, рыболовством на Каме и Сылве.

Гражданская война разорила мирный край. За полтора года уезд трижды поочередно занимали красные и белые.

В Мазунино красные вошли как создатели нового порядка: сразу согнали всех жителей села на сходку. Объявили торжественно главное: «Советская власть даст крестьянам землю и свободу, в селе откроют школу, и дети будут расти грамотными, а религия – опиум для народа. Кто за открытие школы – голосуйте!»

Кому же не хочется, чтобы дети росли грамотными? Вот крестьяне и проголосовали. Через некоторое время в село приехали вооруженные люди, которые стали ломать храм, выносить иконы, скидывать кресты и колокола. Народ переполошился:

– Какое право вы имеете ломать наш храм?!

– Вы же сами хотели, чтобы ваши дети были грамотными. Нужно помещение для учебы. Вот храм и перестроим под школу!

Крестьяне поняли, что их обманули. Женщины заплакали, мужики запереживали. Арестовали всех открыто возмущавшихся, посадили в крепкий деревенский амбар. Держали без еды и воды. Сельчане, рискуя жизнью, пытались передать своим хлеб, воду. Их прогоняли, грозили расстрелом.

Арестованных по одному вызывали на допрос, требовали подписаться за советскую власть, за разорение храма, отказаться от веры, отречься от Бога.

Часть людей решили подписаться: мы, дескать, только вид сделаем, притворимся, что от веры отказываемся. А в Бога мы, конечно, верим! Как можно не верить?! Но церковь все равно разрушат, и наша смерть не спасет… А у нас дети, жены. Против рожна не попрешь… Жизнь одна… Подписывались – и их отпускали.

Осталось около пятнадцати человек. Среди них был мой прапрадед Стефан. Они твердо отказались подписываться. Такая сильная вера была – как у первых христиан. Прошло уже трое суток, как они голодали.

Утром арестованных вывели на окраину села и заставили копать землю. Когда выкопали яму примерно полметра глубиной, их расстреляли и скинули в эту братскую могилу. Кое-как засыпали землей. Многие были еще живы, из могилы доносились стоны. Поставили охрану. Сутки земля шевелилась. На вторые сутки раненых докололи штыками, достреляли и не разрешали забирать тела.

На третьи сутки в село вошла армия Колчака. Снова открыли храм, разрешили забрать тела убиенных и похоронить их за алтарем церкви как мучеников за веру. Трудно представить, что пережили родственники. К братской могиле поехали подводы, крестьяне откапывали тела сыновей, мужей, отцов. Их похоронили за алтарем храма, поставили большой общий крест.

Отец Стефана откопал его своими руками и вскоре умер сам. Сердце не выдержало. Стефану не исполнилось еще и сорока лет. Он был отцом трех дочерей и сына – младенца Аркадия.

Когда установилась советская власть, многострадальные тела убиенных снова откопали, тайком вывезли и зарыли на краю кладбища, чтобы стереть память о них, чтобы люди не почитали исповедников веры Христовой. Они приняли смерть за веру, как первые мученики. Не воевали, не сражались с оружием в руках – просто отказались отречься от Бога.