Текст книги "Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника"

Академик В. Серов»[115]115
  Переписка, с. 304–305.


[Закрыть].

За портрет Серов назначил 2 тысячи.

Цена эта была по тем временам более чем скромная.

Сомов брал в то время за портреты ровно вдвое. Так, за портрет Генриетты Леопольдовны Гиршман, которую они писали почти одновременно в 1907 году, Серов назначил пять тысяч рублей, Сомов – десять тысяч[116]116
  О. В. Серова в другом случае назвала не две, а четыре тысячи рублей (см.: Переписка, примеч. на с. 304). В действительности Серов назначил плату за портрет четыре тысячи рублей (см.: Серов в воспоминаниях… т. 2, с. 510).
  Так, за портрет Генриетты Леопольдовны Гиршман, которую они писали почти одновременно в 1907 году – допущена неточность. Портрет Г. Л. Гиршман, принадлежащий кисти Серова (1907, ГТГ), был написан гораздо раньше выполненного К. А. Сомовым ее портрета (1910–1911, Приморская краевая картинная галерея, Владивосток). По времени выполнения последний близок к серовскому овальному портрету Г. Л. Гиршман, оставшемуся незаконченным (1911, ГТГ).


[Закрыть].

До последних дней своей жизни, несмотря на свое имя, папа не мог назначать больших цен, и определение стоимости работы и разговоры на эту тему с заказчиками были ему очень тяжелы и неприятны.

Как-то в разговоре с Николаем Павловичем Ульяновым папа спросил полушутя, полусерьезно: «Какую сумму можно было бы взять за шедевр?»[117]117
  Серов в воспоминаниях… т. 2, с. 153.


[Закрыть]

Жили мы простой и, я бы сказала, скромной жизнью. Было все необходимое, все были одеты, сыты, дети учились языкам, музыке, посещали концерты, театры. Была в Финляндии дача, куда все наше многочисленное семейство ездило в продолжение тринадцати лет на отдых, но никаких ни в чем не было излишеств. И все же денег требовалось очень много. Мысль о заработке ни на минуту папу не оставляла.

Помню такую картину. Конец августа. С 1 сентября начинаются занятия, нужно ехать в Москву. Папы с нами нет, он уехал раньше на экзамены в Школу живописи. Летом он писал портрет М. П. Боткиной[118]118
  Речь идет о портрете Марии Павловны Боткиной, урожденной Третьяковой (1875–1952), дочери П. М. Третьякова. Это рисунок итальянским карандашом, мелом и сангиной (1905, ГРМ).


[Закрыть], жившей на своей даче в восьми верстах от нас. Портрет был закончен, а деньги всё не получались; в надежде на них папа денег не оставил. Все было готово к отъезду. Вещи все уложены, дети одеты, у крыльца стоят два извозчика. Ждем дворника, которого послали к Боткиным за деньгами. Застанет он Боткина, даст тот денег – уедем, нет – придется слезать с извозчиков.

«Не нужно ли кого еще писать – черт возьми, а то плохо», – так заканчивается одно из папиных писем к Илье Семеновичу Остроухову[119]119
  Письмо от 7 августа 1905 г. – Переписка, с. 244.


[Закрыть].

Илью Семеновича Остроухова и папу связывала большая, настоящая дружба. Началась она в Абрамцеве, когда оба они были еще совсем юными. В Москве до женитьбы у них была общая мастерская. В 1887 году они вместе ездили за границу, в дальнейшем вместе работали в Третьяковской галерее в Совете и вместе выдерживали нападки за приобретение произведений молодых талантливых художников, как Сарьян, Крымов, Сапунов. Нападки бывали яростные, часто нелепые, исходили они, к сожалению, не только от гласных Думы, которые к искусству никакого отношения не имели и в большинстве случаев ничего в нем не понимали, по иногда и от художников. Бороться было и трудно, и досадно, и утомительно[120]120
  В Москве до женитьбы у них была общая мастерская. – В 1886–1888 гг. Серов работал вместе со своими друзьями – И. С. Остроуховым, М. А. Мамонтовым и Н. С. Третьяковым в нанятой ими мастерской на Ленивке. В 1887 году они вместе ездили за границу. – В мае этого года Серов вместе с Остроуховым и братьями М. А. и Ю. А. Мамонтовыми совершил поездку в Венецию, Флоренцию и Милан (проездом посетил Вену).
  …вместе работали в Третьяковской галерее в Совете (см. примеч. 22, 41). Совет Третьяковской галереи в первом своем составе приступил к работе в июне 1899 г. В него вошли, кроме Серова и Остроухова: князь В. М. Голицын (председатель Совета и попечитель галереи), А. П. Боткина – дочь П. М. Третьякова, известный московский коллекционер И. Е. Цветков. Боткина, Остроухов и Серов составляли большинство в Совете. Приобретение ими для галереи работ художников круга «Мира искусства» – Врубеля, Рериха, Сомова, а несколько позднее мастеров других новых направлений – вызывало протест со стороны гласных Московской думы, вдовы Третьякова и частных лиц. Так, например, 23 января 1902 г. газета «Новости дня» поместила интервью, взятое у академика живописи и коллекционера П. М. Боткина, обвинявшее якобы весь Совет, но по существу направленное против Боткиной, Остроухова и Серова. Приобретения Совета вызывали резонанс в обществе. Выступления печати, чаще критические, чем одобрительные, заседания Московской думы, не раз обсуждавшей и осуждавшей деятельность Совета, заявления гласных думы – все это вносило немало беспокойства в жизнь Серова, который до конца своих дней оставался членом Совета.


[Закрыть].

Интересно привести отрывок из воспоминаний сотрудника Третьяковской галереи Н. Мудрогеля, который работал в ней с самого ее основания:

«Другой член Совета Третьяковской галереи – художник В. А. Серов – был, в противоположность Остроухову, до крайности замкнут и неразговорчив. Я не знаю другого человека, который был бы так молчалив, как он. Молча придет и молча же уйдет. Лишь в протоколах заседаний Совета коротенько отметит, согласен он с решением или не согласен. У него была манера постоянно держать папиросу в зубах. Закусит и так все время держит. На известном акварельном автопортрете он очень правильно изобразил себя: папироса в зубах, суровое лицо, гордый поворот головы. Во время заседаний Совета он постоянно рисовал карандашом на листах бумаги, положенных перед каждым членом Совета. Иногда это были отличные, очень сложные рисунки. После заседаний он сминал их, рвал, бросал в корзину под стол, а иногда так оставлял на столе. Я сохранил три таких рисунка. На одном из них он даже подпись сделал. Другой рисунок – намек на картину, которой он в это время был занят…

В галерее Серов руководил построением экспозиции. Как раз развеска картин лежала на мне, и поэтому двенадцать лет подряд я встречался с Серовым очень часто, но и с нами он был необычайно молчалив. Ходит, бывало, по залам, смотрит, думает, мысленно примеряет. Потом молча покажет мне рукой на картину и потом место на стене, и я уже знаю: картину надо вешать вот именно здесь. И когда повесим – глядь – экспозиция вышла отличная… Иногда он нарисует, как должны быть расположены картины, и замечательно хорошо это у него выходило…

Серов и Остроухов сильно дружили; Серов часто бывал у Остроуховых, и тут молчаливость Серова исчезала; он говорил много и охотно. Илья Семенович мне рассказывал, какой интересный вечер и ночь провели они вдвоем, – ночь, когда скоропостижно умер Серов. Он был необыкновенно возбужден, говорил очень интересно. Ушел он от Ильи Семеновича в четвертом часу утра – ушел веселый, бодрый»[121]121
  О. В. Серова сделала монтаж частей текста воспоминаний Н. А. Мудрогеля (1868–1942). – Новый мир, 1940, № 7; Серов в воспоминаниях… т. 2. с. 489–490.


[Закрыть].

На всем протяжении двадцатишестилетней дружбы Ильей Семеновичем проявлено к папе огромное внимание, любовь и забота.

Илья Семенович (был он женат на Надежде Петровне Боткиной, дочери богатейшего купца-чаевика И. Боткина) ссужал папу деньгами, брал на себя разные хлопоты о выставках, покупал у папы иногда картины, давая тем самым возможность в нужную минуту поехать за границу, поправить здоровье, расплатиться с долгами.

Многие свои произведения Серов дарил Илье Семеновичу, некоторые отдавал за долги[122]122
  На всем протяжении двадцатишестилетней дружбы. – Автор воспоминаний основывался на том, что наиболее раннее из писем Серова к Остроухову датировано сентябрем 1885 г. Однако начало дружбы следует отнести к более раннему времени. Так, например, первое упоминание об Остроухове, «Семеныче», как его любовно называли в кругу близких, содержится еще в письме девятнадцатилетнего Серова к Е. Г. Мамонтовой (в 1884 г.).
  Я. П. Остроухова (1855–1935) – дочь одного ив богатейших людей Москвы П. П. Боткина, главы известного чаеторгового товарищества «Петр Боткин и сыновья».
  Многие свои произведения Серов дарил Илье Семеновичу, некоторые отдавал за долги. – В собрании И. С. Остроухова в Москве было около сорока произведений Серова. Вот некоторые из них. Живопись: «Волы» (1885); «Площадь св. Марка. Венеция» (1887); «Набережная Скьявони в Венеции» (1887); Портрет И. С. Остроухова (1902) и др. Рисунки и акварели: «Улица Торнабуони во Флоренции» (1904); «Лошади у пруда» (1905); Портрет М. Н. Ермоловой (1905) (этюд для портрета 1905 г., находящегося в ГТГ); Портрет пианистки Ванды Ландовской (1907); «Карета» (1908); Портрет балерины Анны Павловой (1909); Портрет Иды Рубинштейн (1910) (эскиз портрета); «Габриель Д’Аннунцио, Ида Рубинштейн и Голубева» (шарж, 1910–1911) и др. В 1929 г. эта коллекция поступила в Государственную Третьяковскую галерею (в составе Гос. музея иконописи и живописи им. И. С. Остроухова).


[Закрыть].

В день папиной смерти так случилось, что у нас дома было денег – восемьдесят пять копеек.

Илья Семенович остался верен себе, верен другу. Несмотря на то, что горе его было огромно, он все решительно хлопоты по похоронам взял на себя, а также и расходы.

Когда траурная процессия подошла к Третьяковской галерее, где была отслужена лития, Илье Семеновичу сделалось плохо с сердцем; ему пришлось остаться в галерее, и на кладбище он быть не смог.

Серов, Коровин, Шаляпин

Люди, мало знавшие Серова, были бы удивлены, узнав о том, каким он мог быть веселым и жизнерадостным.

Папа гостил иногда в имении Коровина. Там они – три друга – Коровин, Серов и Шаляпин – собирались для рыбной ловли[123]123
  Дача Коровина находилась на берегу реки Нерль (левый приток Клязьмы), в трех верстах от станции Итларь Ярославской железной дороги. Федор Иванович Шаляпин (1873–1938) – артист.


[Закрыть]. Время проводили они беззаботно и веселились от души. По вечерам приходил управляющий, степенный мужчина, кланялся всем и вешал свою шапку всегда на один и тот же гвоздь. Папа гвоздь вынул и нарисовал его на стене.

Вечером приходит управляющий, здоровается и вешает на привычное место шапку, шапка падает, он подымает ее и спокойно вещает опять, шапка снова падает. Удивленный управляющий вешает еще – шапка падает. Тут он уже не на шутку струхнул и, побледнев, осенил себя крестным знамением, чем привел присутствующих в полный восторг[124]124
  Об этой истории, но уже не с управляющим имением, а с маляром, старшим мастером декоративной мастерской Василием Беловым, рассказывает К. А. Коровин в книге «Шаляпин. Встречи и совместная жизнь» (Париж, 1939). Рассказы о Серове, извлеченные из этой книги, перепечатаны в издании: Серов в воспоминаниях… т. 1, с. 339–357.


[Закрыть].

Там же, в имении, папа решил напугать Шаляпина и с этой целью спрятался под лестницу. Прошло часа два, а Шаляпин все не появлялся. В это время с почты принесли на папино имя телеграмму и стали его разыскивать. Пришлось выйти из своей засады. В этот момент появился и Федор Иванович. «Что ты тут делаешь?» – спросил он удивленно папу. «Хотел тебя напугать». – «Хорошо, что не напугал, при мне всегда револьвер, я мог с перепугу в тебя выстрелить». Папе было в то время сорок лет.

Как-то в Москве около двенадцати часов ночи раздался звонок. Горничная наша Паша, весьма бойкая и довольно хорошенькая, спросонья очень недовольная, накинула на себя теплый платок и спустилась по холодной лестнице открывать дверь. Раньше чем ее открыть, ввиду позднего времени, она спросила: «Кто там?» – «Шаляпин», – «Много вас тут Шаляпиных шляется». – «Да я правда Шаляпин, я к Валентину Александровичу». Услыхав имя Валентина Александровича, Паша поняла, что это действительно Шаляпин, смутилась, открыла дверь, поднялась вместе с Федором Ивановичем по лестнице и пошла будить папу. Весь дом спал. Шаляпин приехал звать папу с собой в деревню, ловить рыбу.

Письмо Шаляпина с припиской Коровина:

 
Антон!!!
Наш дорогой Антон,
Тебя мы всюду, всюду ищем,
Мы по Москве, как звери, рыщем.
Куда ж ты скрылся, наш плут-он.
Приди скорее к нам в объятья,
Тебе мы – истинные братья.
Но если в том ты зришь обман,
То мы уедем в ресторан.
Оттуда, милый наш Антоша,
Как ни тяжка нам будет ноша,
А мы поедем на Парнас,
Чтобы с похмелья пить квас.
Жму руку Вам
Шаляпин-бас.
Ты, может, с нами (час неровен),
Так приезжай, мы ждем.
Коровин.
 

Во время революции 1905 года Валентина Семеновна Серова организовала в Москве столовую для рабочих. Средства были очень нужны. Папа доставал деньги у всех, у кого только мог. Дали деньги и Шаляпин и Коровин. Помню, Шаляпин дал тысячу рублей.

Обстановка была очень напряженная. Черносотенцы, возмущенные бабушкиной деятельностью, прислали ей письмо такого содержания: «Графиня, если Вы не перестанете кормить рабочих, мы Вас убьем». Подъезжая однажды на конке к зданию, где помещалась столовая, бабушка увидала толпу, явно ее поджидавшую. Пришлось на этот раз вернуться домой. Папа очень за бабушку волновался. Потом уже была организована дружина из вооруженных рабочих, которая дежурила около столовой.

Как-то в те же революционные волнительные дни Шаляпин и Коровин присылают за папой лошадь. Сами они сидели в «Метрополе» и звали папу приехать.

Только что арестовали отца одной нашей хорошей знакомой. Когда раздался громкий звонок приехавшего кучера, все решили, что пришли за дочерью этого знакомого, которая находилась у нас. «Делать им нечего», – рассердился папа, прочитав записку. Но так как лошадь была уже прислана, он поехал.

Шаляпин и Коровин завтракали и, выпивая, полушутя, полусерьезно рассуждали о том, куда лучше, в какой банк перевести за границу деньги. «А я, – сказал папа, – уже все перевел». «Как, куда?!» – «Прожил».

В 1910 году в Петербурге, в Мариинском театре, во время исполнения гимна (в театре присутствовал Николай II, шла опера «Борис Годунов». Бориса пел Шаляпин) Шаляпин встал на колени перед ложей, в которой находился Николай. Объяснял Федор Иванович свой поступок артистическим подъемом, а не приливом верноподданнических чувств.

Этот факт папу ошеломил и глубоко взволновал. Помню, как папа ходил по комнате, подходил к окну, останавливался, подымал недоуменно плечи, опять начинал ходить, лицо выражало страдание, рукою он все растирал себе грудь. «Как это могло случиться, – говорил папа, – что Федор Иванович, человек левых взглядов, друг Горького, Леонида Андреева, мог так поступить. Видно, у нас в России служить можно только на карачках». Папа написал Шаляпину письмо, и они больше не видались[125]125
  В 1910 году… в Мариинском театре – в действительности так называемый эпизод с коленопреклонением произошел на премьере спектакля «Борис Годунов» в Мариинском театре 6 января 1911 г.: Шаляпин вместе с хором театра исполнял гимн «Боже, царя храни», стоя на коленях. Теперь известно, это отнюдь не было сделано, чтобы выразить верноподданнические чувства, как могло показаться на первый взгляд. Участники хора были намерены после исполнения гимна просить царя о повышении жалованья. Шаляпин, как он сам объяснял позднее, совершенно не был в курсе готовящегося, и когда увидел, что хористы опускаются на колени и поют гимн, то растерялся и поступил, как окружающие. Правящая верхушка тотчас попыталась представить происшедшее как демонстративный верноподданнический жест со стороны Шаляпина и хора. Художники – друзья Шаляпина К. Коровин и Серов неодинаково отнеслись к инциденту. Коровин пытался, где только возможно, разъяснить истинную причину происшедшего, снять с Шаляпина обвинение в низкопоклонстве. Серов тоже постарался разобраться в обстоятельствах случившегося с Шаляпиным. Однако выводы, к которым он пришел, заставили его прекратить знакомство с Шаляпиным.
  Папа написал Шаляпину письмо. – Сам Шаляпин сообщает не о письме, а о присланной куче «газетных вырезок о моей „монархической демонстрации!“ и приписке Серова: „Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы“» (Серов в воспоминаниях… т. 2, с. 282).


[Закрыть].

В 1911 году Шаляпин и папа оба были в Париже. Шаляпин рассказывал потом, что он видел папу в партере в театре. Безумно хотелось ему подойти, хотелось вернуть папину дружбу и любовь, но он не знал, как это сделать, с чего начать, что сказать, не знал, как папа к нему отнесется. Мучимый сомнениями, он так подойти и не решился. Боясь же встретить папу случайно, он поднялся на верхний ярус и просидел там до конца спектакля.

Весть о папиной смерти застала его в Петербурге. Он прислал маме телеграмму: «Дорогая Ольга Федоровна, нет слов изъяснить ужас, горе, охватившее меня. Дай Вам бог твердости, мужества перенести ужасную трагедию. Душевно с Вами. Федор Шаляпин».

В 1912 году, в первую годовщину папиной смерти, в Петербурге, в церкви Академии художеств, служили по папе панихиду. Федор Иванович пришел в церковь, встал на клирос и пел с хором до конца службы.

В том же году в Москве в Обществе любителей художеств был вечер, посвященный папиной памяти. Было много речей.

Коровин сказал, что в Серове художники утратили честного и непреклонного защитника их достоинств.

Репин произнес страстную, бурную речь, полную любви и восхищения, которую закончил так: «Серов сказал бы: „Хм, хм“, и в этих „хм“, „хм“ было бы больше смысла, чем во всех сказанных мною словах».

Портрет С. С. Боткина. 1900–1901

Приехал Шаляпин. В публике начался все более и более усиливающийся гул, всем хотелось увидеть Шаляпина. Последние слова Репина слушали уже плохо.

После Репина вышел Шаляпин. Речь свою он начал словами: «Серов был великий молчальник, кратки были его слова и дли-н-н-н-о было его молчание…»[126]126
  Этот вечер состоялся 21 декабря 1912 г.


[Закрыть]

Коровин и папа были очень дружны. Папа любил Коровина нежно, в особенности в молодости, любил и ценил его исключительное живописное дарование и прощал ему многое, чего другому бы не простил.

В 1891 году у папы была небольшая мастерская в Пименовском переулке, по соседству с мастерской Коровина. В этой мастерской был написан портрет Коровина на диване. В ней было очень холодно, и Коровин уверял, что после позирования у него спина примерзала к стене.

Петр Петрович Кончаловский, тогда гимназист, со своими братьями студентами, Максимом Петровичем и Дмитрием Петровичем, часто приходил к Серову и Коровину[127]127
  Речь идет о мастерской-пристройке, сделанной специально для Серова в доме Червенко на Долгоруковской улице, где снимал мастерскую К. А. Коровин. Совместная работа Серова и Коровина продолжалась здесь около трех-четырех лет. Портрет К. Коровина, написанный Серовым в 1891 г., находится в ГТГ.
  Я. Я. Кончаловский (1876–1956) – живописец, народный художник РСФСР, действительный член Академии художеств СССР; М. Я. Кончаловский (1875–1942) – видный советский врач-терапевт, заслуженный деятель науки РСФСР; Д. Я. Кончаловский (1880–1952) – историк.


[Закрыть]. Как-то они застали обоих художников во дворе, стрелявших из монтекристо по крысам, которых там было очень много. Оба художника были жизнерадостные, веселые, и всегда, говорит Петр Петрович, ожидалась от них какая-нибудь шутка.

Видались они часто, но у нас Коровин бывал редко. Встречались они с папой в Школе живописи, где оба преподавали, на выставках, на заседаниях, в ресторанах, у Шаляпина.

Иногда Коровин приходил к нам почему-то с черного хода. Жил он близко от нас и вызывал папу на лестницу.

Там они обычно обсуждали семейные конфликты Коровина.

Коровин по неделям не являлся на занятия в Школу живописи. Папа посылал ему с кем-нибудь из сыновей записку: «Может быть, зайдешь в школу. Платят деньги».

Коровин очень любил драгоценности, любил не за их стоимость, конечно, а за красоту игры камней и сочетания их с золотом. У него было много колец. Носил он то одни, то другие. Он всегда удивлялся и укорял папу за то, что тот не покупает их маме, и подарил маме сам очень красивые две брошки – одну старинную с голубыми сапфирами и жемчужинами, другую маленькую, сделанную по его рисунку в русском стиле. Он находил, что мама похожа на Жанну д’Арк, и подарил ей маленькую серебряную медаль с изображением Жанны д’Арк. Мама всегда носила ее вместе с часами.

Несмотря на любовь ко всему красивому, сам Константин Алексеевич бывал довольно неряшлив и неаккуратен в одеянии. Часто у него между брюками и жилетом торчала буфами рубашка. Папа называл его «паж времен Медичи».

Коровин был замечательным рассказчиком-импровизатором. Правда и вымысел переплетались в его красочных, блестящих рассказах. Они настолько были увлекательны, художественны и остроумны, что никого не интересовало распознавание истины от игры фантазии.

Иногда он говорил вещи несуразные. Так, во время японской войны зашел разговор о том, кто победит – русские или японцы. Коровин заявил, что японцы, так как у них кишки на четырнадцать аршин длиннее, чем у русских. Папа встал, отодвинув громко тяжелое кресло, на котором сидел, и проговорил: «Очевидно, пора идти спать».

Коровину очень нравились у жареных поросят уши. Как-то у нас к обеду был поросенок. Уши сильно обгорели, сделались какие-то страшные, коричнево-черные. Папа отрезал их, положил в конверт и послал с братом Сашей Константину Алексеевичу в подарок.

Особой стойкостью убеждений Коровин не отличался. Так, например, при расколе Союза русских художников на два лагеря обе стороны вели активную агитацию. Обиженные статьей Александра Николаевича Бенуа написали ему коллективный протест, под которым подписалось много художников. Коровин был против этого послания, но, как оказалось, несмотря на это, его подписал[128]128
  Союз русских художников (1903–1923) – выставочное объединение, организованное группой московских живописцев, отделившихся от петербургского «Мира искусства» (1900–1903), прекратившего свое существование. С момента возникновения до 1910 г. в рядах «Союза» состояли и петербургские мастера.
  Статья А. Н. Бенуа, дававшая резко отрицательную оценку ряду московских художников – Пастернаку, А. Васнецову, Переплетчикову, Виноградову и др., послужившая поводом к расколу, была помещена в газете «Речь» от 19 марта 1910 г. Бенуа был обвинен «Союзом» в нарушении товарищеской этики (письмо от 8 апреля 1910 г., адресованное ему, подписали А. Архипов, М. Аладжалов, А. Васнецов, С. Виноградов, Н. Досекин, С. Иванов, К. Коровин и др.). В знак протеста он вышел из «Союза». За ним вышли Серов и группа петербургских мастеров (Бакст, Сомов и др.), восстановившая в том же году выставочное общество «Мир искусства» (1910–1924).


[Закрыть].

«Коровин – молодец, – сказал папа, – мне ругал составителей бумаги, а сам подписался – он верен себе»[129]129
  Эти слова Серова содержатся в письме к Остроухову от 26 июля 1910 г. – Переписка, с. 253.


[Закрыть].

Всеволод Саввич Мамонтов[130]130
  В. С. Мамонтов (1870–1951) – младший сын С. И. Мамонтова, директор правления Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги в 1890-х гг. В последние годы жизни – служащий Музея-усадьбы «Абрамцево». Автор книги «Воспоминания о русских художниках. Абрамцевский художественный кружок» (М., 1951).


[Закрыть], сын Саввы Ивановича, пишет в своих воспоминаниях о характерной сцене между двумя друзьями – Серовым и Коровиным, свидетелем которой он был:

«В 1907 году от всех служащих казенных учреждений отбирали подписку – обязательство не состоять членом противоправительственных политических партий. Серов и Коровин в это время были профессорами Московской школы живописи, ваяния и зодчества, где им и было предложено дать эту подписку. Серов наотрез отказался, несмотря на то, что за этот отказ ему грозило увольнение со службы. Коровин, безропотно подписавший обязательство, всячески уговаривал и упрашивал друга последовать его примеру. „Ну, Тоша, милый! Голубчик! – жалостливым, слезливым голосом умолял он Серова, – Ну, не ходи в пасть ко льву – подпиши эту прокламацию. Черт с ней! Ну, что тебе стоит. Подмахни, не упрямься!“ Никакие увещания, никакие слезы не подействовали – Серов остался непреклонен; подписи не дал»[131]131
  Серов в воспоминаниях… т. 1, с. 147.


[Закрыть].

В ноябре 1911 года Коровину исполнилось пятьдесят лет. Должно было быть его чествование. Коровин от юбилея отказался из-за траура по умершему другу. (Серов умер 22 ноября старого стиля 1911 года.)

Финляндия

На даче в Финляндии папа отдыхал от Москвы, от людей, от преподавания, а главное, отдыхал от заказных портретов. В Финляндии писал он пейзажи, своих детей – двух мальчиков на фоне моря, в ослепительный летний день, сына, купающего лошадь, наш двор с коровой и с котом – оба черные, с белыми пятнами; корову звали Риллики, а кота Укки.

Уговорил нас купить там участок Василий Васильевич Матэ. Они были с папой большими друзьями[132]132
  В Финляндии писал он. – Имеются в виду следующие произведения: «Дети. Саша и Юра Серовы» (1899, ГРМ); «Купанье лошади» (1905, ГРМ); «Финляндский дворик» (1902, ГТГ). Из пейзажей, написанных в Финляндии, наиболее значительные: «Лошади на взморье» (1901, ГРМ; по ряду соображений считаем необходимым отказаться от традиционной датировки «1905», принятой в каталоге ГРМ и др. изданиях); «Финская мельница» (1902, ГТГ); «Финский дворик с поросенком» (не датирован, Музей-квартира И. И. Бродского, Ленинград).
  Уговорил… купить там участок Василий Васильевич Матэ. – Василий Васильевич Матэ (1856–1917) – гравер, действительный член Академии художеств, профессор. Дачу в поселке Ино (ныне Приветнино), неподалеку от Териок (ныне Зеленогорск), Серов приобрел в самом начале 1900-х гг.


[Закрыть].

Говоря о нем, папа иначе его не называл, как «милейший», «добрейший», «беспутнейший добряк». Василий Васильевич был действительно добрейшим человеком, страшно непрактичным, рассеянным, доверчивым. При весьма ограниченных средствах он был одержим покупкой земельных участков, почему всегда был в долгах и с трудом сводил концы с концами.

Портрет Мики Морозова. 1901

У Василия Васильевича было три небольших участка в Финляндии (дача его находилась в восьми километрах от нас. – О. С.) и один на Кавказе, где он хотел прикупить еще какой-то кусок земли. Осенью 1911 года вместе с папой они собирались туда поехать. В Финляндии у себя на даче он разводил огород, сажал какой-то необыкновенный французский салат, который приготовлял к столу обязательно сам, с какими-то особыми травами. Страдая постоянными бессонницами, он вставал страшно рано: с четырех-пяти часов уже возился в огороде. Если погода была теплая, работал совершенно обнаженный. Увлекшись, он не замечал, что наступало время, когда вставали уже его домашние, могли пройти мимо соседи. Когда жена говорила ему, что неудобно, пора одеться, он уверял, что его никто никогда не видел и не видит.

Ида Романовна Матэ была очень гостеприимной, прекрасной хозяйкой, любила угощать. Все у нее было удивительно аппетитно и хотя и очень скромно, но всегда как-то особенно вкусно. Папа был очень привязан к их семье (состояла она из Василия Васильевича, Иды Романовны и дочери Маруси) и, когда приезжал в Петербург, большей частью останавливался у них в квартире при Академии.

Там же, в кабинете-мастерской Василия Васильевича, они работали бок о бок над офортами, и Василий Васильевич делился с папой своим огромным опытом и знаниями, давал ценные указания и советы.

Портрет Е. П. Олив.1909

В Финляндии, после поездки в 1907 году с Бакстом в Грецию, папа много и как-то радостно работал над «Навзикаей» и «Похищением Европы»[133]133
  После поездки в 1907 году с Бакстом в Грецию. – Серов совместно с художником Львом Самойловичем Бакстом (1866–1924) в мае-июне 1907 г. совершил путешествие по Греции, о цели которого Бакст сказал, что они «искали современную манеру изображения». Во время этого путешествия Серов сделал первый эскиз «Похищения Европы». Над эскизами композиции «Одиссей и Навзикая» Серов предположительно работал на даче в Ино летом 1909 г. Над вариантами этой картины (находятся в ГТГ и ГРМ) он продолжал работать в следующем, 1910 г. Над вариантами композиции «Похищение Европы» Серов работал в 1910 г. в Москве (основной вариант, выполненный темперой, находится в собрании Серовых в Москве. Вариант, выполненный масляными красками, в ГТГ).


[Закрыть]. Море в картине «Похищение Европы», судя по оставшимся альбомным зарисовкам и акварелям, Адриатическое. В «Навзикае» же море и песок больше всего напоминают Финский залив. Оно около нас было мелкое, какое-то не совсем настоящее, но по тонам очень красивое, в серовато-голубоватой гамме. Среди воды выступали мели. На мелях сидели одна за другой, как нанизанные бусы, белоснежные чайки. Часто в жаркие дни приходило стадо коров пить воду, вода была там пресная. Коровы шли, медленно подымая ноги, хотя в мелкую, но все же воду. Дойдя до мели, они останавливались и застывали. Так стояли они часами, не двигаясь. Можно было подумать, что они окаменели; лишь изредка, по помахиванию хвостов или движению челюстей, видно было, что это живые существа.

Дача была большая, деревянная, отделанная внутри некрашеными досками – вагонкой. Комнаты высокие, окна очень большие. Вся она была светлая, чистая, наполненная чудным финским воздухом. Ничего в ней не было лишнего, все как-то складно. Была она простая и вместе с тем особенная. У папы на втором этаже была большая комната-мастерская, с огромными окнами почти во всю стену с двух сторон, кирпичной побеленной печкой и маленьким балкончиком, на котором он часто любил стоять нога за ногу, облокотившись на перила, и смотреть на море, на купающихся мальчиков, на парусные финские лайбы, проплывающие в Кронштадт или Петербург.

На стене в мастерской висела парижская афиша – на синем фоне балерина Павлова – папиной работы. На круглом столе, покрытом набойкой, лежали книги, газеты, много номеров журнала «Симплициссимус». Финляндия в какой-то мере была заграницей, и многие издания, которые не пропускались цензурой в Россию, там имели право на существование[134]134
  На стене в мастерской висела парижская афиша… папиной работы. – Это был экземпляр афиши-плаката русских спектаклей в Париже в 1909 г., оригиналом для которой послужил рисунок «Анна Павлова в балете „Сильфиды“» (грунтованный холст, темпера. Находился в собрании С. С. Боткина, Петербург; ныне – в ГРМ).
  «Симплициссимус» – еженедельный сатирический журнал, выходивший в Мюнхене (Германия) с 1896 по 1942 г. До первой мировой войны изобличал германский милитаризм.
  Финляндия в какой-то мере была заграницей… – Финляндии, входившей в состав России с 1809 по 1917 г., предоставлялась автономия. Ей по обещанию царского правительства гарантировалось сохранение местной конституции, основных старых законов, предусматривавших существование органа сословного представительства – сейма, имевшего право законодательной инициативы. Однако царские власти систематически нарушали конституцию. В период революции 1905–1907 гг. царизм был вынужден утвердить принятую 20 июля 1906 г. сеймом новую конституцию Финляндии. Царский манифест 1910 г. в значительной мере ликвидировал автономию Финляндии.


[Закрыть].

Дачников близко около нас не было.

В полутора километрах от нас на самом берегу моря была маленькая рыбацкая деревня – Лаударанда. В ней же строились большие финские парусные суда, чинились, наклевались и промазывались варом лодки.

По вечерам с моря возвращались рыбаки, в темных серых лодках лежала рыба, покрытая мокрыми сетями.

Папа с альбомчиком в руках приходил иногда посмотреть на рыбаков, на строящиеся суда. Возможно, что это зрелище вызывало в нем образ молодого Петра, изучавшего корабельное искусство в Саардаме[135]135
  Неизвестно, на чем основано это предположение. Возможно, на том, что в собрании О. Ф. Серовой было три эскиза «Спуск корабля при Петре I» (1905). Однако, изображают ли они молодого Петра в Голландии, весьма проблематично.


[Закрыть].

Гулять папа не любил. Я не помню с ним ни одной прогулки. Изредка удавалось вытащить его пройтись по лесу, в особенности если это было осенью, когда можно было тут же, совсем близко от дома, набрать целую корзину изумительных белых грибов. Финны белых грибов не ели, так что их никто не собирал. Да и все мы мало гуляли, всё больше вертелись около дачи.

Портрет кн. Орловой. 1911

Под вечер, в хорошую погоду, он играл иногда с нами в крокет, иногда с мальчиками стрелял из ружья в цель. Стрелял он без промаха. Как-то мальчики поймали в лесу змею и выпустили ее на берегу моря на песок. Несмотря на то, что она по цвету почти совсем сливалась с песком и уползала очень быстро, папа с первого же выстрела попал ей прямо в голову.

Папа каждый день ездил на лодке вместе с мальчиками купаться. Он хорошо плавал. Года за два до папиной смерти брат Саша выстроил собственную яхту. Им было сделано самим все, от начала до конца, единственно, что было заказано, это киль и паруса. Яхта была американской системы, очень легкая, плоскодонная, с выдвижным килем. Брат управлял ею в совершенстве, и они с папой часто выезжали далеко в море.

Что папа любил – это ездить верхом. Ездил он прекрасно. Сидел в седле как-то крепко и вместе с тем легко. Так как мы жили далеко от станции (в двенадцати верстах), а ездить в Петербург приходилось довольно часто, решили купить лошадь. Поехал папа на ярмарку под Выборг вместе с Василием Васильевичем (Матэ) и купил по своему вкусу лошадь, рыжую, со светлой гривой и хвостом. Это она изображена на картине «Купанье лошади» (Русский музей в Ленинграде).

Папа очень любил быструю езду, любил сам править. В Финляндии он вполне мог доставить себе это удовольствие. Дороги там были хорошие, а финские лошадки бежали очень быстро.

Одно лето у нас, кроме коровы, лошади, собаки, двух котов и нескольких кур, был еще поросенок. Папа заходил иногда в конюшню почесать поросенку тросточкой спину, отчего поросенок приходил в полный восторг, – похрюкивая от удовольствия, он закрывал глаза и от истомы ложился на бок.

На даче папа ходил в каком-то светлом сюртучке, который стал ему тесноват и у которого от стирки укоротились рукава.

Звали к обеду: в хорошую погоду – на террасу, в плохую – в столовую. Папа спускался веселый и бодрый, на руке у него иногда висел арапник. Проходя мимо мальчиков, он щелкал слегка хлыстом по их голым икрам. Мальчики все лето ходили босые. Обедали довольно шумно: народа ведь нас было много, каждый что-нибудь рассказывал, каждый хотел, чтобы его слушали.

По вечерам папа, если был в настроении, читал нам Диккенса или Глеба Успенского. Читал очень выразительно и вместе с тем очень просто, ничего лишнего ни в интонациях, ни в жестах. Он мог бы быть прекрасным актером.

В Абрамцеве у Саввы Ивановича Мамонтова он много раз принимал участие в спектаклях, живых картинах и шарадах[136]136
  В Абрамцеве у Саввы Ивановича Мамонтова. – В домашних спектаклях Мамонтовых Серов участвовал в Москве и в Абрамцеве. В первый раз он появился на сцене в 1879 г. в драме А. Н. Майкова «Два мира», где на его долю досталась роль бессловесного раба. В последний раз он принимал участие в спектаклях мамонтовского, уже распадающегося, кружка в 1894 г., зимой (подробно о Серове как актере см.: Серов в воспоминаниях… т. 1, с. 148, 149, 169–172).


[Закрыть].

Очевидцы не могут забыть его в немой роли лакея в пьесе Островского, в которой он затмил всех остальных исполнителей.

Самое любопытное – это то, что коренастый и, как принято считать, мешковатый Серов танцевал настолько хорошо и с такой легкостью, что исполнял, например, целую балетную партию одалиски в гареме хана в оперетте Саввы Ивановича «Черный тюрбан».

В другой раз родная мать, Валентина Семеновна Серова, на званом вечере у того же Саввы Ивановича не узнала его в той балерине, которая с легкостью исполняла на сцене различные балетные па и пируэты.

За несколько месяцев до смерти на маскараде, устроенном в день моего рождения, папа танцевал польку так весело и так легко, с таким, я бы сказала, пониманием сущности этого танца, как не танцевал ее никто из веселящейся молодежи.

Я знала еще только одного человека, который танцевал польку так же замечательно, хотя и по-другому, танцевал ее с восторгом, – это Иван Михайлович Москвин[137]137
  М. Москвин (1874–1946) – артист МХАТ, народный артист СССР (с 1936 г.).


[Закрыть].

Папа очень не любил сниматься, не любил своих изображений. Нет ведь ни одного его портрета, кроме репинского. Трубецкой сделал два карандашных наброска, есть автопортрет с папиросой – акварель, но все это лишь наброски.

Из всего существующего больше всего папа похож, с моей точки зрения, на небольшой картине Леонида Осиповича Пастернака «Заседание в Школе живописи»; там изображены Серов, Аполлинарий Васнецов, Коровин, Архипов, Сергей Иванов и сам Пастернак. Папа очень похож, немного слишком выступает лоб, но в общем очень верно передана и папина поза, и его профиль[138]138
  Нет ведь ни одного его портрета, кроме репинского. – Речь идет о портрете Серова, нарисованном в 1901 г. И. Е. Репиным (холст, уголь. ГТГ).
  Трубецкой сделал два карандашных наброска. – П. П. Трубецкой рисовал Серова в 1898 г. Упомянутые рисунки находятся в собрании семьи Серовых в Москве.
  Есть автопортрет с папиросой – Автопортрет (1901) (бумага, акварель, гуашь. Одесская гос. картинная галерея УССР).
  …на небольшой картине… «Заседание в школе живописи.». – Речь идет о групповом портрете московских художников, который Л. О. Пастернак исполнил в 1902 г. Известны два варианта этого портрета: «Группа членов Союза русских художников» (бумага, уголь, пастель. ГТГ), «Заседание Московского совета художников» (бумага, пастель. ГРМ).


[Закрыть].

Александра Павловна Боткина[139]139
  А. П. Боткина (1867–1959), урожденная Третьякова. Жена С. С. Боткина. Член Совета Третьяковской галереи в 1899–1912 гг. (см. примеч. 51, 120).


[Закрыть] была как-то у нас на даче в Финляндии. Папа был в хорошем настроении, и ей удалось его снять и одного, и с мамой, и с мальчиками, верхом на лошади, в лодке. Снимки получились очень живые, очень похожие.

Бенуа, сколько ни порывался снять папу в Италии в 1911 году, так это ему и не удалось. Папа ловко увертывался, то прячась за маму, то за зонтик, то за прохожих, подтрунивая над неудачами Бенуа, иногда даже сердясь за его преследования.