Текст книги "Изумрудные зубки"

– Я не уборщица, – прошептала Таня, уставившись на его шикарные дорогие ботинки. – Я учительница.

– А я папа римский, – сказал мужик и уселся на только что вымытую ступеньку.

– Встаньте, – попросила его Таня.

– А то что, испачкаюсь?! – он менял интонации, словно профессиональный актер, которому невидимый режиссер подавал команды из зала.

– Простите, – опять прошептала Таня.

– Да ладно! – махнул он рукой. – Может, оно и к лучшему.

– Что... к лучшему?

– Меня мама с утра так вырядила. Заставила купить эти розы и идти свататься. А? Как сюжетец?! – Он неожиданно рассмеялся. – По вашей вине я не сделаю предложения. Кто же в грязном плаще дарит невесте грязные розы?

Таня почувствовала себя самой несчастной на свете женщиной. Зачем она поставила это ведро посреди площадки? Зачем пошла отмывать кровь? Зачем отхлебнула горький коньяк, который бунтует теперь в желудке? Зачем одела этот бесформенный старый костюм, а голову повязала старушачьей косынкой? Почему, наконец, поленилась поменять грязную воду на чистую?

– Хотите я вас отмою? – спросила она, вцепившись в перила.

– Нет! Не хочу! – Он старательно изобразил сильный испуг. – Я хочу, чтобы вы позвонили моей маме и... и сказали, что это из-за вас я не смог жениться. Что вы испортили плащ, который она привезла мне из Франции. Что розы, которые она выбирала, безнадежно испорчены. И объясните ей, что вы уборщица, которая ставит свои грязные ведра под ноги приличных людей.

– Я учительница.

– Мне плевать на вашу специальность.

– А мне плевать на ваш плащ, ваши розы, вашу невесту и вашу маму.

– Я подам на вас в суд. Вы заплатите мне за моральный и материальный ущерб.

– Вы отвратительный тип, и я не завидую вашей невесте.

Таня сняла косынку и пригладила волосы.

– Тогда это вам. – Он протянул ей грязный букет. Наверное, он рассчитывал оскорбить ее этим. Думал, она швырнет ему розы в лицо. Но она взяла и понюхала нежные трогательные цветы.

Никто, никогда не дарил ей таких дорогих букетов. Пусть даже и грязных.

– Сколько я вам должна за розы и испорченный плащ?

– Три тысячи долларов, – не моргнув, сообщил он и тут же поспешно добавил: – Это включая огромный моральный ущерб. Я не сделал своей девушке предложения и теперь бог весть когда соберусь его сделать. У мамы будет депрессия.

– Пойдемте. – Таня решительно стала подниматься наверх.

Мужик встал, зачем-то отряхнул свой плащ и, перешагивая ступеньки, пошел за ней.

Зайдя в квартиру, Таня, не торопясь, поставила в воду букет, потом подошла к серванту, достала из заветной шкатулки деньги и вынесла их мужику.

– Держите, – протянула она ему доллары. – Тут две с половиной. Пятьсот вы мне простите за то, что вам не пришлось возиться с судом.

– Нехило зашибают уборщицы, – присвистнул мужик и спрятал деньги за пазуху.

– Учительницы! Но это заработал мой муж. Он довольно известный в Москве журналист и сегодня утром его... похитили. Это его кровь я оттирала на лестнице.

Зачем она сказала все это поганцу-красавчику, который не побрезговал взять с женщины деньги за испорченный плащ?..

– Боже мой, как романтично! – возвел глаза к небу красавчик. – Простите за некоторую навязчивость, а что вы преподаете?

– Русский язык и литературу, – зачем-то опять выложила подробности Таня.

– Черт, знал бы, взял бы с вас четыре тысячи долларов! Сколько крови из меня высосали эти предметы!

Таня захлопнула дверь перед его носом.

– Скажите, – заорал он из-за двери, – а вашего мужа надолго похитили? Слушайте, а может, вы уже и вовсе вдова, раз на ступеньках осталась кровь?! А вы не сами случаем организовали это кровавое похищение? А? Нет?!

– Пошел вон, – сказала в замочную скважину Таня.

– Пошел, пошел, – весело подтвердил мужик. – Из-за вас я не женился! Из-за вас я окончательно потерял веру в человечество! Из-за вас я еще больше возненавидел пунктуацию и орфографию!..

Его шаги удалялись, и голос звучал все тише и тише, как в плохом спектакле с дешевыми шумовыми эффектами.

Таня прошла на кухню, взяла букет и утопила в белых бутонах лицо. В грязи, забрызгавшей лепестки, была маленькая частица крови Глеба.

Несмотря ни на что она его любит. Все его недостатки – такая малость по сравнению с этим ничтожеством в белом плаще, которому она неизвестно зачем отдала все деньги, которые были в доме.

Нужно хорошенько подумать, кто мог причинить Глебу вред.

Нужно подумать.

Таня поставила вазу на стол. Жаль, что она не выбросила цветы в мусоропровод. Но ведь они не виноваты в том, что их купил какой-то подонок. И потом – она сполна заплатила за этот букет.

Таня прошла в комнату и стала методично выворачивать наружу содержимое тумбочек, ящиков серванта, стола. Потом она скинула с полок все книги и начала перебирать каждую, трясти, пролистывать, веером распуская страницы.

Где-то в доме должна быть подсказка к исчезновению Глеба. Она была в этом уверена.

Из какого-то старого детектива на пол вдруг посыпался ворох квитанций. Она подняла одну, вторую, третью ...

Сердце упало.

И от того, что она в них увидела, и от того, что лежало в дальнем углу полки.

* * *

Сычева к главному зашла без стука.

Демократичность в редакции возводилась в ранг доблестей. Главный редактор хоть и пропесочивал всех на планерках, но поощрял, когда его называли Борей и входили в кабинет без церемоний.

– Борис Борисыч, – запыхавшись, сказала Сычева, – Афанасьева дома нет, его... его похитили. Или что-то вроде того.

– Знаю, – мрачно кивнул Овечкин, – звонил мне тут уже один... гаврик оперуполномоченный.

– Карантаев? – округлила глаза Сычева.

– Что это – Карантаев? – не понял главный.

– Фамилия оперуполномоченного была Карантаев?

– Нет ... вроде. Попроще что-то. Иванов, Петров, Сидоров... Нет, Козлов! Точно, Козлов.

– Один черт, – пробормотала Сычева и уселась за длинный стол, который буквой «т» прилегал к редакторскому столу.

– А ты что, всех оперов уже по фамилиям знаешь?

– Только одного, – Сычева спустила молнию на куртке, упиравшуюся в подбородок чуть ниже, чтобы ворот не напоминал гипс на шее. – Козел страшный.

– Вот и я говорю – Козлов, – вздохнул главный. Он был очень правильный руководитель – и дистанцию умел держать, и лицо человеческое при этом не терять. – Ты, что ли, милицию вызывала?

– Я, – кивнула Сычева. – Я в подъезд зашла, вижу, телефон под батареей валяется. Подняла – Афанасьевский. А кругом кровища. Ну, я в милицию и позвонила. А куда еще звонить-то? – Она вдруг с удивлением обнаружила, что может совершенно спокойно говорить и про телефон, и про кровь, и про милицию, и про исчезновение Глеба.

– Таня, сейчас нужно понять, связано это похищение с его работой, или нет. А также, нужно понять делать это достоянием гласности, или не делать. Этот Козлов обещал у нас появиться часика в три. До этого времени нужно определиться как себя вести, что выкладывать этому Пинкертону, а что и не обязательно.

– Над чем мы с Глебом работали, вы знаете. Ничего сенсационного и разоблачающего, информация давно открыта для журналистов. Если бы он что-то сенсационное затеял, я бы знала. – Она скромно потупилась и совсем расстегнула молнию. В кабинете главного было жарко.

– Ты бы знала, ты бы знала... – Овечкин потарабанил пальцами по столу, чиркнул зажигалкой и закурил. – Я так думаю, что у этого Афанасьева какой-то неурегулированный женский вопрос. А следовательно – достоянием общественности его загадочное и кровавое исчезновение делать пока не стоит. Надеюсь, телевизионщики ничего не пронюхают. А если пронюхают – гнать их в шею!

– Хорошо, Борис Борисыч. – Сычева встала и пошла к двери.

– Стой, Сычева! А ты сама-то что по этому поводу думаешь?

– Я думаю, Борис Борисыч, что это... какой-то неурегулированный женский вопрос.

– А правда болтают, что вы с Афанасьевым того... любовники? – Главный умел даже такие вопросы задавать не теряя человеческого лица. Не было ощущения, что он копается в твоем грязном белье. Было впечатление, что он деликатно осведомляется о твоем здоровье.

– Правда, Борис Борисыч! – отрапортовала Сычева. – Истинная, чистая правда!

Закрывая дверь, она слышала, как он громко, по-мужски, крякнул, будто взвалил тяжелый мешок на свои непривычные к такому роду занятий плечи.

– Ты там подготовь что-нибудь в номер! – крикнул он вслед. – А то дырка в полполосы из-за ваших шашней!

Сычева пошла, привычно лавируя среди стеклянных перегородок и ловя на себе любопытные взгляды коллег. Несмотря на то, что из милиции звонили только Овечкину, похоже вся редакция знала, что с Афанасьевым случилась беда. Под перекрестным огнем этих взглядов, Сычева зашла в секцию, где находился рабочий стол Глеба и, не стесняясь, стала в нем рыться.

Не может быть, чтобы у него здесь не было какой-нибудь мелочи, подсказывающей, что с ним могло случиться. Почему-то ей хотелось заполучить эту подсказку раньше, чем ее заполучит хам Карантаев.

Она должна быть здесь! Не дома же он это хранит.

Какое-нибудь письмо с угрозами.

Долговая расписка.

Что-нибудь!

Но все бумаги были никчемные. Какие-то распечатки материалов, деловые письма, и много бумаг, изрисованных карикатурами чертиков. Глеб любил портить бумагу, когда на него нападал ступор и он не мог родить первую строчку своей статьи.

– Что ищешь, Танюха? – крикнул из соседней секции любопытный Игнатьев.

– Оружие, наркотики! – Сычева зыркнула на него через стеклянную перегородку и включила компьютер.

В компьютере тоже ничего интересного не было.

– А правда, что Афанасьева убили? – опять крикнул Игнатьев, и слово «убили» больно хлестнуло Сычеву куда-то под ложечку. Дыхание сбилось, и она снова, уже с остервенением, стала обыскивать стол.

– Правда? – не отставал Игнатьев. – Говорят в редакцию из уголовного розыска звонили! – Пытаясь выведать у Сычевой леденящие душу подробности, Игнатьев тем не менее не отрывал взгляд от монитора, а руки его летали над клавиатурой, набивая текст.

– Кто говорит-то? – Сычева заново, очень внимательно пересмотрела все бумаги. В нижнем ящике стола, в самом дальнем углу что-то белело, какая-то скомканная бумага. Первый раз Сычева ее не заметила. Она попыталась ее достать, но бумага странным образом прилипла к задней стенке ящика.

– Так говорят, ты и говоришь! – весело крикнул Игнатьев и изящно, словно пианист, взявший заключительный аккорд, оттолкнулся от клавиатуры последний раз – наверное, поставил точку.

– Да нет, Игнатьев, это не я говорю, – сказала Сычева и изо всех сил дернула комок бумаги. Он с тихим треском отлепился. Оказалось, что он был прилеплен к ящику на двухсторонний скотч. Оказалось, что это не просто комок, а довольно тяжелый сверток. Сычева развернула его. На смятом бумажном ложе лежали три мутно-зеленых камня размером с перепелиное яйцо.

– Скажи своей Валентине, что подслушивать разговоры шефа очень нехорошо! – крикнула Сычева Игнатьеву, быстро засунув находку в карман.

Интересно, зачем хранить невзрачные камни в столе, да еще прилепив их скотчем?

– Она не моя! И потом, она не подслушивает, а держится в курсе! – весело ответил Игнатьев, игривостью тона давая понять, что догадки, бродящие среди наблюдательной части сотрудников – верные. – Нет, Танюха, ну что ты там за шмон у Афанасьева устроила?! – Он подошел вплотную к перегородке и уставился через стекло на разворошенный стол.

Сычева быстро собрала все бумаги и задвинула ящики. Верхний вдруг основательно заело. Она подергала его, потрясла, потом запустила внутрь руку и обнаружила, что движению мешает маленький конверт с компакт-диском, невесть как оказавшийся на пути ящика.

Сычева выхватила диск и помахала им перед носом Игнатьева.

– Вот! Мы вместе готовили материал. Или твоя Валентина еще не в курсе?

Игнатьев ухмыльнулся там, за стеклом. Было впечатление, что он большой экзотический зверь, которого держат в террариуме для потехи публики.

За своим столом она рассмотрела диск. Красным фломастером на белом конверте было нарисовано сердце, пронзенное стрелой.

Сычева хмыкнула и вставила диск в дисковод.

Неожиданно зазвонил мобильник. На дисплее высветился домашний телефон Афанасьева.

«Глеб нашелся!» – мелькнула шальная, веселая мысль.

Она схватила трубку.

– Глеб!!!

– Это Таня, – сказал грустный голос его жены.

– А-а, черт! – разочарованно протянула Сычева. – Что-нибудь прояснилось? Глеб нашелся?

– Нет, – ответила Таня и всхлипнула. Она была бесконечно женственна с этими своими всхлипами, медлительными движениями, пугливостью и неумением принимать решения в мало-мальски нестандартных ситуациях.

Сычева так не умела. Хотя понимала, что именно эти качества дают мужикам возможность почувствовать себя суперменами.

– Тогда зачем ты звонишь? – Сычева достала сигареты и закурила.

– Тань, тут эта... девушка Глеба опять приехала...

– Вешалка?

– Она говорит, что никуда не уедет, пока не убедится, что с Глебом все в порядке. Она говорит, что несмотря ни на что... любит его. – Таня опять женственно всхлипнула.

– Немедленно дай ей трубку, – приказала Сычева.

– Алло! – услышала она взволнованный голос Татьяны.

– Зачем ты вернулась?

– С Глебом произошло несчастье. Это ясно, как божий день. – В ее голосе Сычевой ясно послышались нравоучительные нотки. – Мы должны разобраться все вместе, что с ним случилось. Ведь... ближе нас у него никого не было.

Сычева захохотала. Она громко, до слез хохотала, пока не поймала на себе удивленные взгляды редакционных дамочек. Потрогав кончиками пальцев ресницы – не потекла ли тушь, она сказала:

– Ты права, вешалка. Ближе нас у него, надеюсь, никого не было. И, пожалуй, мы действительно вместе должны разобраться, что с ним случилось. Скажи только, ты ведь не собираешься поселиться в квартире Глеба, с его женой, и питаться из его холодильника?

– У меня есть где остановиться, – холодно ответила Татьяна. – И я найду чем питаться.

– Ну и отлично! Значит, слушай меня. Подробненько вспоминаешь, что в последнее время тебе рассказывал Глеб, какими проблемами делился, и вечером, в семь часов, гребешь ластами в боулинг-клуб «Манеж» на Манежной площади. Таньке передашь то же самое. Жду вас вечером в баре боулинг-клуба. Пока. – Она нажала отбой. И поняла вдруг, что совсем успокоилась. Что уверенность в том, что в своем несчастье она не одна, придает ей сил.

Она вспомнила про диск, щелкнула мышкой, и... громко выругалась.

* * *

Татьяна медленно спускалась по лестнице.

Она передала Тане все, что сказала Сычева. Таня отрешенно кивнула и промолчала. Она сидела на неприбранной кровати в старом спортивном костюме и смотрела в окно. В комнате царил беспорядок. Книги валялись на полу, ящики стола и серванта были выдвинуты. Татьяна постеснялась спросить, что все это значит – все-таки это была не ее квартира, и не ее муж пропал.

– Я пошла, – сказала она Тане, и та опять кивнула и опять промолчала, не отрывая взгляд от окна.

Татьяна медленно спускалась по лестнице.

Она приехала в Москву за своей порцией счастья, а получила свою долю испытаний.

На втором этаже она остановилась и внимательно осмотрела стены. Никаких следов крови не было. Желтая стенка блестела свежеотмытой поверхностью. Татьяна потрогала это место рукой. Кто-то тщательно отмыл следы крови. Кто? Жена, любовница, милиция, или уборщица?..

Татьяна бегом ринулась вниз. У подъезда ее поджидал Паша с двумя одинаковыми чемоданами, этюдником и гитарой.

– Я согласна снимать с тобой комнату на двоих у этой... Террасы.

– Ура! – заорал Паша и затараторил: – Вот увидишь, все хорошо будет! Устроимся, простынкой комнату на две части перегородим и заживем! А там, глядишь, на работу устроимся и покажем этой Москве, что такое сибиряки! Слушай, я у тебя денег немного займу? Ну, свою долю, которую я за квартиру должен? Я отдам потом, чесслово, отдам! Заработаю! Куда я денусь-то с подводной лодки! Ты не подумай чего, я честный! У нас в Болотном все честные, даже жулики! Ха-ха-ха! Шутка. Слушай, у тебя что, неприятность? – заметил он, наконец, ее бледное, осунувшееся лицо.

– Паша, давай мы ограничим наши с тобой отношения натянутой посреди комнаты простынкой. У тебя своя половина, у меня – своя. Я не буду посвящать тебя в свои проблемы, ты меня в свои. Идет? Иначе я не поеду с тобой к этой твоей... Мансарде. – Татьяна попыталась отобрать у него свой чемодан, но он увернулся и не отдал.

– У нас в Болотном не принято, чтобы девушки тяжести таскали, – буркнул он. – Пойдем в метро.

...Веранда оказалась женщиной с юмором.

– Ну, свидетельства о браке я у вас спрашивать не буду, – засмеялась она, выдавая ключи от квартиры.

Татьяне отчего-то стало вдруг очень стыдно и она попыталась спрятаться за спиной Паши, но ей это не удалось – он был на полголовы ниже нее.

Тетка, и вправду похожая на веранду – широкая в кости, с грубыми чертами лица, похоже, заметила ее неловкость и ухмыльнулась уголком рта.

– Живите, – сказала она. – Только чистоту соблюдайте и тишину.

Квартира и правда оказалась практически в центре – недалеко от станции метро «Белорусская». Это был дом старой постройки с высоченными потолками и грязными лестницами. Какую чистоту Веранда просила соблюдать, Татьяна так и не поняла, потому что квартира была на редкость запущенная. Коричневый от грязи унитаз, краска, лохмотьями свисающая со стен, затоптанный пол, заляпанные двери и словно закопченные оконные стекла. Здесь пахло сыростью, плесенью и еще чем-то – старым, нежилым и нечистоплотным.

Комната, от которой Веранда дала им ключи, оказалась тесной кладовкой без окон. В ней с трудом помещалась одна раскладушка, маленький столик и стул, у которого не было одной ножки. Он стоял, прислоненный к стене, и укоризненно смотрел на своих новых хозяев дыркой в обивке. На раскладушке лежала стопка желтоватого от старости белья, подушка и свернутый рулоном матрас.

Свет давала одинокая лампочка на потолке, который был метров пять высотой. От того, что в высоту комната раза в полтора была выше, чем в ширину, создавалось впечатление, что находишься на дне темного, тесного колодца. Ощущение это усугублялось промозглым холодом. Татьяна выдохнула открытым ртом, чтобы проверить, не идет ли пар.

– Зато почти центр, – оптимистично сказал Паша и неуверенно добавил: – За такие-то деньги. У нас в Болотном за четыре тысячи и такого не снимешь.

Татьяна вздохнула, закатала рукава, нашла на кухне почти окаменевшую тряпку и до вечера мыла, скребла, оттирала все, к чему предстояло прикасаться, живя в этой квартире – стены, пол, дверные ручки и двери, унитаз, ванну, раковину. Остальные четыре комнаты были заперты и не было никаких признаков, что в них кто-то живет.

Паша помогал ей неумело – видно было, что у них в Болотном парни не привыкли возиться с ведром и тряпкой. Он притащил из кухни в кладовку старую тумбочку и поставил на нее Татьянин чемодан. Обозрев наведенный «уют», он предложил:

– Выбирай, где спать будешь. На полу на матрасе, или на раскладушке на белье.

– Ты простынку обещал натянуть поперек комнаты, – напомнила ему Татьяна.

– Так... это... ни молотка, ни гвоздей, ни лишней простынки...

– Ты обещал! – возмутилась Татьяна.

– Ну, придумаю что-нибудь... – Он озадаченно уставился на потолок и шумно поскреб белобрысый затылок. – Хотя, не фига тут не придумаешь... Слушай, а чего тебе меня стесняться-то? Я с мамой и сестрой вырос, ничего невиданного и удивительного для меня в женщинах нет.

– Оно и видно, – Татьяна пнула носком кроссовки чемодан-двойник. – Ты не маньяк, случайно? Такой багаж тащишь!

– Ты про журналы что ли? – захохотал Паша. – Так я «Плэйбой» в Болотное пер, пацанам нашим. Я ведь здесь, в соседней комнате все лето прожил, а там добра этого больше, чем клопов. У нас в Болотном...

– Ты Москву хорошо знаешь? – перебила его Татьяна.

– Хуже, чем Болотное, но...

– Как отсюда до Манежной площади добраться?

– Ой, ну ты не промахнешься! – обрадовался Паша тому, что может быть ей полезен. – Сядешь в метро и... выйдешь задолго до станции Болотное! – Он громко захохотал.

Его не пугала эта комната-колодец, отсутствие денег и призрачные перспективы огромного жестокого города.

* * *

Было семь часов вечера.

Милая, домашнего вида тетушка, торговавшая в киоске газетами, объяснила Татьяне, что вход в боулинг-клуб «Манеж» из Охотного ряда со стороны Александровского сада. Нырнув в роскошные недра Охотного ряда, Татьяна ощутила себя маленькой, бедной и плохо одетой.

Сычева и Таня уже сидели в баре за красными столиками, в красных полукруглых креслах. Они молчали, уставившись в плазменную панель телевизора, висевшую на стене. Заметив Татьяну, Сычева замахала руками.

– Сюда! – позвала она и вроде как похвалила, когда Татьяна подошла к столику: – Явилась все-таки, вешалка!

Татьяна ничего не ответила, села напротив нее в такое же напряжно красное кресло. Красный цвет, преобладавший тут в интерьере, вызывал у Татьяны чувство тревоги и... голода. Она вдруг вспомнила, что ничего целый день не ела, вспомнила подгоревшие яйца. Обуглившийся по краям белок не смутил бы ее сейчас и она съела бы все без остатка.

Через прозрачную стену было видно, как в соседнем зале улыбающиеся беззаботные люди, катают по дорожкам шары.

Если бы все было хорошо, если бы Глеб не оказался таким... легкомысленным, если бы с ним не произошло это несчастье, они бы с ним тоже могли весело и беззаботно гонять шары. А красный цвет интерьера только бы радовал, возбуждал, а не тревожил.

– А мы тут с Глебом любили проводить время, – вздохнула Сычева тоже глядя с грустью на дорожки.

– Мне Глеб говорил, что терпеть не может боулинг. Он говорил, что это занятие для подростков, – тихо сказала Таня. У нее глаза были на мокром месте, и одета она была для клуба нелепо – длинная широкая юбка и розовая кофта с жабо.

– Что будем пить? – Сычева поспешила закрыть щекотливую тему.

– Я ничего, у меня денег мало, – быстро сказала Татьяна.

– Значит, пиво, – сделала вывод Сычева. – А ты? – обратилась она к Тане.

– У меня тоже денег мало. Приключилась одна глупая история и я осталась практически без копейки.

– Значит, и ты пиво. Все пьем пиво! Когда у людей нет денег, они пьют пиво!

Сычева сделала у стойки заказ.

– Ну вот что, девушки, – сказала она, вернувшись. – Мы теперь не соперницы. Мы союзницы. От ментов ничего не дождешься, они будут тянуть резину. Только мы в состоянии разобраться, что произошло с нашим горячо любимым Афанасьевым. – Она усмехнулась. – Чем быстрее мы сообразим, что с ним и где он, тем больше шансов у него остаться в живых. Давайте, вспоминайте, выкладывайте все, что он в последнее время вам говорил, чем делился, на что жаловался. Любая зацепка сейчас важна. Начинай ты, вешалка.

– Он никогда не обсуждал со мной никаких проблем. Мы говорили только... о нашей любви, о том, как нам хорошо вместе и как мы будем жить дальше. – Татьяна отхлебнула холодное пиво из высокой кружки, и голод, сжимавший желудок, немного разжал свои клешни.

– Думай еще! Вспоминай! – приказала Сычева.

– Нет, – отрицательно замотала головой Татьяна. – Он не говорил со мной о своих делах, проблемах, работе. Я сегодня вдруг поняла, что, оказывается, ничего, ничего не знаю о нем! Я полюбила придуманного мной человека, а не реального Глеба. И самое странное, что я до сих пор продолжаю его любить, того, придуманного. Очень нелегко расставаться с мечтой. В особенности с мечтой о любви.

– Все с тобой ясно, вешалка, – отрезала жестко Сычева. – Теперь давай ты, – обратилась она к Тане.

– Стойте! Я вспомнила! – крикнула вдруг Татьяна. – Когда я ему звонила с вокзала, он сказал, что у него неприятности! Да, он сказал, что у него неприятности и просил меня вернуться, потому что ему понадобится поддержка... моральная и ... – Она для храбрости снова глотнула пива, – И сексуальная. Что он имел в виду под неприятностями? Ведь в это время он должен был быть на работе, а был или на пути домой, или ... или уже в подъезде, там, на втором этаже...

– Это все? – сухо спросила Сычева.

– Все.

– Не густо. Под неприятностями Афанасьев часто имел в виду оторвавшуюся пуговицу, развязавшиеся шнурки, или отсутствие сидячих мест в метро. Толку от тебя, вешалка... Могла бы не возвращаться. Тань, что у тебя? – Она в упор уставилась на Афанасьеву.

– У меня вот! – Таня сунула руку в пакет, который лежал у нее на коленях и с размаху шмякнула на стол пистолет.

– Блин! – Сычева быстро накрыла рукой оружие, схватила его и сунула в карман своего джинсового пиджачка. Пиджак некрасиво оттопырился с одной стороны. – Ты, мать, сдурела! – зашептала Сычева. – Ты бы еще из него тут постреляла! Нас же заметут всех! – она оглянулась украдкой, но народу в баре было мало и, казалось, никто ничего не заметил.

– Разве это не зажигалка? – грустно усмехнулась Таня.

– Не придуривайся, это не зажигалка, – тихо сказала Сычева. – Реальный «Макаров» или что-то вроде того. Откуда он у тебя?

– Нашла на книжной полке, за книгами. Еще я нашла там вот это. – Она снова сунула руку в пакет и под настороженным взглядом Сычевой, готовой накрыть ее очередную «находку» рукой, выложила на стол ворох квитанций.

– Что это? – удивилась Сычева и взяла одну бумажку.

– Денежные переводы. На имя какой-то Павловской Людмилы Сергеевны. Каждый месяц в течение последних трех лет Глеб переводил ей семь тысяч рублей по адресу улица Шатурская, дом сорок, квартира тридцать четыре. Каждый месяц! Семь тысяч! Не скажу, чтобы для нашего бюджета это были пустяковые деньги. – Таня закрыла лицо руками. – Я понятия не имею, кто такая эта Людмила Сергеевна.

– Да-а-а-а! – Сычева поднесла квитанцию к глазам и рассмотрела на просвет, будто проверяя ее подлинность. – Да-а-а-а! Ну, Афанасьев! Ну, хмырь!

– Но самое смешное, – всхлипнула Таня в ладони, – что я до сих пор люблю его, девочки. Люблю, несмотря ни на что.

Сычева оторвала ее руки от бледного заплаканного лица.

– У меня тоже кое-что есть. Смотри! – Она вынула из кармана три мутно-зеленых камня. – Эти булыжники были завернуты в бумагу и прикреплены скотчем к ящику стола. Спрашивается, зачем?!

– Девочки, мне кажется, что Глеба убили. – Таня даже не посмотрела на камни. – Ведь если бы он был жив, то обязательно позвонили бы и потребовали выкуп!

– Не каркай! – Сычева стала рассматривать камни на просвет, как квитанцию. – Нет, ну что это за булыжники? Почему скотчем прилеплены? Ничего не понимаю. Кстати, вот еще. – Она достала из кармана компакт-диск в белом конверте. – Тоже был припрятал в недрах стола. Я попыталась его открыть, но оказалось, что он запаролен. С чего бы Глебу паролить диск?

– Сердце, пронзенное стрелой, – усмехнулась Таня, рассматривая на конверте рисунок. – Может, здесь у него база разбитых им женских сердец?!

– Интересная мысль, – кивнула Сычева. – Я тоже так сначала подумала. Слушайте, а может, Афанасьева украла у нас какая-нибудь отвергнутая им дамочка? Заплатила кому надо, Глебу дали по голове, затащили в машину и доставили ей под теплый бочок. Потому-то и звонков никаких, и требований – никаких! Ведь то, что нужно – Глеба, она уже заполучила! – Эта мысль, по-видимому, так Сычевой понравилась, что она сама себе зааплодировала. – Девки! Это точно его конкурентка сперла! Обиженная, оскорбленная конкурентка! Осталось ее только вычислить! Нужно как-то вскрыть этот диск! Нужен хакер! Ни у кого нет знакомого хакера? – Она обвела глазами зал, будто собиралась найти хакера прямо здесь и сейчас, среди праздных посетителей боулинг-клуба.

Татьяна залпом допила свое пиво и почувствовала, что голод совсем отступил.

– Слушайте, – сказала она, – а может, его похитила та самая женщина, которой он слал переводы? Наверное, она его шантажировала, а потом решила похитить. Кстати, за этот месяц есть перевод?

– Нет, – покачала головой Таня. – Но это не говорит ни о чем, месяц еще только начался. И потом, девочки – пистолет! Откуда он у него? Зачем? Значит, он чего-то боялся? К чему-то готовился? Знаете, я честно говоря, не думаю, что он приобрел его для того, чтобы защищаться от женщины.

– Ну-у, это смотря какая женщина! – Сычева встала, сходила к стойке и заказала всем еще по кружке пива.

Они сидели молча, пока официант не принес заказ.

– Не знаю, – тихо сказала Татьяна, – но мне все-таки кажется, что дело гораздо серьезней, чем просто обиженная женщина.

– Когда кажется, вешалка, креститься, молиться и поститься надо. Значит так, девки! Операция номер один. Мы находим эту Людмилу Сергеевну и отпрессовываем ее по полной программе: кто такая, за что деньги стрижет с Афанасьева, на что тратит, и куда исчез Глеб. Я буду не я, если она у меня не заговорит, как миленькая, – Сычева похлопала себя по оттопыренному карману, где лежал пистолет.

– Танюха, верни оружие, я его спрячу, – попросила Таня. – Нельзя такое в кармане таскать.

– Тань, извини, но ты такая клуша, что пока его спрячешь, оно у тебя десять раз ненароком выстрелит. Пусть уж у меня греется.

– Ты, Танюха, тоже извини, но, боюсь, что ты с твоим темпераментом начнешь по кошкам палить. Отдай пистолет.

– Завтра поедем к Павловской, – проигнорировала ее слова Сычева.

– Втроем?! – изумилась Таня.

– А что? По одиночке мы кто? Фифочки, дамочки, жены, любовницы. А вместе мы – банда! Банда трех Тань! Всех троих по башке не огреешь! – У Сычевой заблестели глаза, она начала активно жестикулировать.

Татьяна вдруг представила, что сказал бы папа, узнай, что она стала членом банды трех Тань. Ей стало смешно и она рассмеялась.

– А кто главарь, девушки? – спросила она у Сычевой, не сомневаясь в ответе.

– Я!! – заорала Сычева.

– Нет, – вдруг перебила ее Афанасьева и расправила на груди жабо. – Главарь, девочки, – я. Я жена, я и – батька Махно!

– Тогда я оруженосец, – неожиданно легко согласилась Сычева с таким раскладом. – Оруженосец Санчо! И пистолет остается у меня.

– Тс-с-с! – приложила к губам палец Татьяна. – Потише про пистолет. А я-то кто в вашей банде?

– Ты? – пьяно удивилась Сычева. – Ты, вешалка, просто боевая единица. Солдат Пронькин.

– Не знаю такого, – рассмеялась Татьяна.

– Это не исторический персонаж. И не литературный. Этого героя я сама придумала, только что. Ха-ха-ха! Ой, девки, страшно-то как! – Сычева перестала смеяться и обхватила себя руками за плечи. – Страшно. И странно все как-то. Вот даже то странно, что проводить вместе время стало входить у нас в привычку.

– Да, и причем, время проводить со спиртным, – усмехнулась Таня.

– Это пиво-то спиртное? – возмутилась Сычева. – Пиво – хлеб!

– Что-то от этого хлеба у меня голова кружится и язык заплетается. – Таня женственно потерла виски. – Значит так, банда, завтра утром, в десять ноль-ноль, назначаю сбор у меня дома. Завтра суббота, и утро – самое время застать эту Павловскую дома. Форма одежды – спортивная. Вдруг придется бегать, прыгать и драться. Девочки, вы готовы драться?