Текст книги "Куба либре"

– Я хочу выглядеть очень хорошо, когда я с тобой. – Алехандро привлек меня к себе и стал разглядывать нас в зеркало.

Местным женщинам живется совсем неплохо, если, конечно, отбросить все трудности, связанные с социализмом.

Мужчины здесь нежадные на эмоции.

Иногда на меня даже накатывает восхищение: вот люди, которые живут, а не существуют. Мне начинает казаться, что я жила с приглушенным звуком.

Мы с мужем давно уже привыкли все свои лучшие чувства отдавать популярным интернет-ресурсам. Это не то чтобы плохо, но здесь выглядело бы странно. На Кубе все настоящее, естественное. Мужчины больше опекают женщин, считают своим долгом исполнять любую их прихоть, а взамен лишь требуют, чтобы к ним обращались: «Мой король».

И все довольны.

Я привязана к Москве с ее миллионом оттенков и сложностей и вряд ли смогу жить в таком чистом и простом измерении. У кубинцев одни брюки, одна рубашка. Трусов они не носят. Максимум что хочет Алехандро – это иметь новые кроссовки и к старости накопить на телевизор.

А я в путешествие взяла больше барахла, чем он имел за всю жизнь. У меня чемодан набит платьями, босоножками, браслетами, серьгами, бусами, кейсами с косметикой. И еще с собой ноутбук, два фотоаппарата, айфон, карманный электронный переводчик и горы всякого белья. Я запарена на всяких марках: дешево – не дешево, стильно, модно…

А он выбрал подходящий цвет и чувствует себя королем. А главное – выглядит, как король. На все сто.

Я впервые соприкоснулась с мужчиной, который сильнее меня. И физически, и по-настоящему, круче. Я всегда боялась таких.

С Педро я начала намного острее чувствовать жизнь. И ошутила реальность грехопадения, когда, как Ева, грешишь в первый раз…

Солнце клонится к холмам, освещая все вокруг мягкими розовыми лучами. Свет, отражаясь в океане, придает теням зеленовато-голубой цвет.

В такой час, когда жара спадает, на побережье снисходит неземное блаженство.

На дорожке к пляжу голубь распустил крылья перед горлинкой. Он курлыкал, не оставляя ее ни на миг. Возвращающиеся с пляжа немки посмотрели на настойчивого голубя и улыбнулись мне.

Алехандро взял в баре сразу два стакана рома.

– Ты пьешь, как русский мужик, – заметила я.

– Ты знаешь, что на Кубе любят пить водку?

– А в Москве любят пить мохито.

– Правда? Мои друзья сегодня спрашивали о тебе. Я сказал им, что ты уехала, но продолжаешь быть со мной в моем сердце. Потому что они завидуют мне. Я объяснил им, что моя жизнь изменилась. То, что было раньше, – финито! Теперь у меня есть одна женщина, ми рейна. Раньше я пил, нюхал кокаин, трахал тури, теперь финито!

– Да ладно, ты всем бабам так говоришь.

– Послушай! Послушай меня! Все женщины хотят только мой пен. Они получают секс и уходят. Только ты написала мне э-мейл. Только ты захотела общаться с моей персоной, а не с моим пеном.

– Вот черт меня дернул!

– Ни одна женщина больше не интересовалась моей персоной. Ты для меня очень важна, ты изменила мою жизнь! Ты написала мне э-мейл! – Его совершенно заклинило на этом. Он махал руками, как рэперы в клипах и повторял: – Ты написала э-мейл! Никто больше, ни одна женщина. Все хотят только мой большой пен!

– Ок, ок, я поняла.

– Ты понимаешь? Только мой пен! И только ты написала мне: Алехандро, хеллоу!

– Да, я понимаю. Хочешь поговорить об этом?

– Только ты захотела конверсейшн! Только ты!

– Да, да, дорогой, успокойся, пожалуйста.

– Все тури хотят мой пен, а потом уходят. А я не испытываю оргазмо! Я только даю оргазмо тури!

– Успокойся, пожалуйста! Мне не нужен твой пен. Мне нравится с тобой разговаривать. И все.

Мы сидели на лежаках и смотрели, как солнце скрывается за пальмами. Пляж находился в стороне, вокруг не было ни души. Весь песок здесь покрыт обертками от презервативов.

– Я не могу поверить, что тебя не интересует мой пен! Проститутос предлагали мне деньги за секс. Они предлагали на спор: если я делаю десять оргазмов, платит чикита, если не делаю десять оргазмов, плачу я. Сделать чиките десять оргазмов – это для меня легко.

– Все, хватит! Мне это не интересно!

Алехандро отхлебнул из стакана, схватил меня, прижал к себе и впился в мой рот губами, вливая паровозом в мой рот изрядную порцию рома из своего рта.

– Послушай! Это очень важно для меня! Я имею проблемы с полицией. Я не хочу снова стать заключенным. Если мы поженимся, я смогу уехать за границу!

– Я уже замужем. Я не готова так быстро изменить свою жизнь. Моя мама никогда не изменяла отцу. Когда мои родители встретились, маме было девятнадцать лет. Она впервые в жизни накрасила ресницы, идя на свидание с ним. И отец ей сказал, что красить ресницы очень глупо. Наверное, потому, что он был молодым перспективным инженером-изобретателем. Наверное, поэтому. Моя мама смыла тушь и больше никогда – ты понимаешь, никогда! – не пользовалась косметикой. Не знаю, зачем я тебе это рассказываю, ты все равно ничего не понимаешь!

– Я понимаю. Я все понимаю. Я не глупый.

Внезапно я заметила в неверном свете наступивших сумерек кусок черного полиэтилена, торчащий из песка. Я отчетливо видела тело Ванечки, которое полиэтилен не закрывал полностью, так что на животике были заметны трупные пятна.

Я решила рассказать Алехандро про Ванечку. Говорила, а сама не могла оторвать взгляд от черного свертка. Слезы сами собой лились из моих глаз.

– Когда родился Ваня, у моих родителей ни один мускул не дрогнул. Папа продолжал изобретать, мама курить на кухне. Я тогда жила как в чаду, по больницам, по врачам, мне было не до них, а им, видимо, не до меня. Родители моего мужа повели себя совсем иначе, приняли на себя удар. Свекровь бросила все и стала заниматься Ваней. Вернее, руководить свекром, который делал всю черновую работу: кормил, купал, гулял, читал Ванечке сказки и стихи, пел песни.

У меня все валилось из рук и комок застревал в горле, когда я видела, как он читает Ванечке «Бородино» Лермонтова.

Ванечка смотрел сквозь меня блуждающим взглядом и блаженно улыбался. В три года он так и не ходил, только сидел в кроватке. Каких ангелов он видит сейчас, думала я, безрезультатно стараясь привлечь его внимание погремушкой.

Какой смысл читать Лермонтова ребенку с замедленным развитием, который все равно вот-вот умрет? Но родители мужа не считались с тем, что Ванечка не жилец, и возились с ним, как с обычным перспективным ребенком.

Ванечка умер у свекра на руках. Прижался к нему, вздохнул и ушел в лучший мир.

У свекра руки тряслись, когда он говорил нам об этом.

О существовании своих родителей я вспомнила только после похорон. Ванечку похоронили на хорошем кладбище, где покоился дедушка мужа, который был в Советском Союзе важным человеком.

Поэтому наша могила, вернее Ванечкина, очень красивая. И вокруг тоже благородно, много мрамора, цветов.

Я ежилась от холода, смотрела, как в свежевырытую яму падают осенние листья, и вдруг осознала, что мы даже не рассматривали других вариантов. А ведь у моей бабушки тоже есть место на кладбище. Я не додумалась поговорить об этом с родителями. И даже не позвонила, не сказала, что Ваня умер. Думать эту фразу «Ваня умер» я уже научилась, но произнести вслух не могла, слова застревали в горле.

После кладбища я выпила водки и заснула. И только на следующее утро набрала номер родителей.

Подошла мама. Я долго не могла сказать о случившемся. Мы формально поговорили с ней ни о чем, и она уже успела весело попрощаться: «Ну, пока!», когда я, давясь от слез, произнесла, непослушным, словно замерзшим ртом:

– Ваня умер.

– Ну и хорошо, – очень спокойно и тихо сказала мама.

Алехандро обнял меня, и дал мне стакан:

– Выпей, тебе станет лучше.

Я пригубила ром.

– Я точно знаю, что мои родители делают сейчас в Москве. Папа сидит за столом, в своем кабинете, мама сидит на кухне и курит. И они делают это всегда в одних и тех же позах, как восковые фигуры в музее.

Мои родители довольны своей жизнью. Папа будет работать в своем кабинете до конца своих дней, а мама будет курить на кухне. Я думаю, отец тоже маме никогда не изменял.

Говоря это, я продолжала смотреть на черный полиэтилен и чувствовала, как у меня мурашки бегут по телу и волосы на голове начинают шевелиться.

Я выплакалась, и невероятная слабость навалилась на меня.

Мы выпили еще рома.

Когда наступила полная темнота, видение исчезло.

– Еще моя мама – расистка, – зачем-то сказала я и икнула от холода. – Когда в автобус заходит негр, она выходит из автобуса и ждет следующего. Если она видит, что в подъехавшем автобусе тоже сидит негр, она ждет следующего, и так далее. В конце концов она идет домой пешком.

Почему-то нам обоим стало смешно. Мы хохотали как сумасшедшие.

Наконец я сказала, икая и давясь от хохота:

– Я даже не знаю, как ей о тебе рассказать. Она, наверное, со мной за стол никогда не сядет.

Мы снова схватились за животы и упали на песок, размазывая слезы и хохоча.

Я с трудом выговорила:

– Она у меня такая брезгливая.

И больше уже ничего не могла сказать. Даже не знаю, почему нам стало так смешно.

Моя история произвела на редкость слабое впечатление на Алехандро. Я рассчитывала, что он проникнется сочувствием и перестанет меня прессовать, но не тут-то было.

Он пер к цели, как баскетболист на Олимпиаде:

– Ми рейна! Я не получаю оргазмо с тури! Я хочу секс и оргазмо тугево!

Мне стало обидно.

– Секс и оргазмо тугево! – твердил он, тиская и жамкая меня. – Тебе это сделает лучше. Тебе понравится. Мы будем с тобой много-много лун! Ты забудешь обо всем. Мени-мени мун, понимаешь? Я буду учить тебя сексу и испанскому! Ок?!

– Что значит «мени мун»?

– «Мени мун» много-много лун – это значит навсегда!

Он мягко, в поцелуе, прижал к себе мое обмякшее от страданий тело и уложил меня на песок, залезая под платье.

У меня мелькнула мысль, что действовать так нежно и умело может только профессиональный казанова. Это не нервные, истеричные движения искреннего любовника. Он слишком уверен и по-звериному точен в своих любовных стратегиях.

Я оттолкнула его и села на песке. Он не снял свои шорты, видимо, опасаясь появления комитета по защите кубинской революции, и, оттянув резинку, выпустил на свободу то, чем можно было гордиться.

– Нет! – пискнула я.

Он на мгновение остановился, взглянул мне в глаза и принял решение за меня.

Самый первый мой любовный опыт был крайне неудачным: я тупо испугалась и не дала чемпиону района по боксу в среднем весе среди подростков.

Свидание проходило на крыше лифта. Это делалось так. Начинающий боксер нажимал на кнопку, отправляя лифт этажом ниже. Далее отжимал двери, залезал на крышу кабины и протягивал мне руку. Важно было успеть, пока лифт не уедет.

Вскарабкавшись на крышу, мы оказывались в недосягаемости, это было наше тайное место.

Чувство опасности обостряло ощущения. Например, когда лифт вызывали на самый верхний этаж, потолок шахты стремительно ехал на нас, приходилось сильно пригибаться или даже ложиться на крышу близко друг к другу.

Однажды юный чемпион прижался ближе, чем обычно, и начал меня тискать. У меня не было никакого опыта в таких делах, я не знала, как себя вести. В щель кабины я увидела, что в лифт заходят какие-то люди, поэтому молча, чтобы нас не услышали, отпихивала жадные руки боксера.

В лифте смеялись. Я узнала голос мамы моей подруги, она смешно коверкала английские слова и хихикала. Она была красивая женщина, работала официанткой в гостинице «Украина». Про нее говорили, что она водит к себе иностранцев.

В это время спортсмен начал стягивать с меня школьную юбку. Я, испугавшись, что он порвет ее, стала сопротивляться сильнее. Но он все же стащил с меня юбку и все остальное.

Я испытала острую боль и стала кричать. Лифт стремительно понесся вниз. Когда он остановился, я стала отжимать дверцы, но у меня не получалось.

Нас застукала консьержка и начала орать, что вызовет милицию.

Боксер сказал: «Пойдем в подвал!» Я отбивалась: «Отпусти, мне больно!» «Ты еще не знаешь, что такое боль! Сейчас узнаешь!» – зарычал он и в припадке возбуждения ударил меня в челюсть.

Я почувствовала, как губа мгновенно становится огромной.

Так закончилась моя первая любовь.

С тех пор я была осторожна и выбирала худеньких ботаников.

«Я – женщина, которая может дать мужчине катарсис в постели», – думала я о себе до этой ночи.

После двух часов попыток дать катарсис я почувствовала себя дилетантом, который вышел на поле поиграть с профессионалом. То, что я приняла за игру, было для него всего лишь разминкой. На третий час он покрылся маленькими капельками пота, а потом перешел к основной программе. Как настоящему профессионалу, ему был нипочем даже начавший накрапывать дождик.

Время от времени он бегал в бар и приносил ром со льдом, который мы пили большими жадными глотками, разгрызая льдинки.

Его большие губы целовали мой рот, из которого сам собой вырывался шепот:

– Я хочу тебя снова и снова.

И он в точности исполнял мое желание. Он доводил меня до экстаза.

Темные струи воды хлестали нас по щекам, но было жарко, хотелось пить дождь. Молнии и зарницы рассекали полнеба, и он продолжал, под грохот грома и прибоя, не обращая внимания на трудные погодные условия, забивать бесконечные голы во все мои ворота.

И голос комментатора в моей голове сказал: «Да, это вам не разминка на зеленом солнечном корте в белых носочках и новеньких кроссовочках… Это настоящая игра!»

В эту ночь на белом песке и пляжном полотенце, которое оказалось лучше любых простыней и матрасов, умер мой страх перед сильными мужчинами. Умерло и любимое фиолетовое платье.

На следующее утро я подошла к зеркалу и вскрикнула. На меня смотрела героиня латинского телесериала, карибская богиня с огромными влажными чувственными глазами, припухшими алыми губами и пышными кудрями, которые сами собой закрутились спиралями и сцепились кольцами в высокую прическу.

Я себя не узнала. Ни одной морщинки.

«Вероятно, я в каком-то измененном состоянии сознания, – подумала я. – Я не могу выглядеть так хорошо. Пойду намажусь кремом, чтобы войти в норму».

Все мое тело было в синяках от его поцелуев.

– Ми рейна! Ты что, заболела? – испугался Алехандро, показывая на синяки.

– Это ты меня спрашиваешь?

– У тебя кожа посинела! Прости меня! Пожалуйста, побей! Покусай меня!

Я впилась в него губами и укусила со всей мочи, чтобы ему жизнь медом не казалась.

– Давай кусай меня! Кусай меня! – орал он.

– Отстань! – Я заперлась в ванной. Все тело болело, словно меня разобрали на части, протерли ромом и на пьяную голову собрали заново.

– Мы, латинские люди, хотим много-много секса. Ты привыкнешь ко мне. Адаптируешься.

– С тобой скорее умрешь, чем адаптируешься.

– Говорю тебе, ты приспособишься ко мне, – говорил он через дверь.

– Никто еще не адаптировался!

– Если тебе надо много секса – скажи. Если тебе надо мало секса – скажи: ок, Алехандро, мне не надо сейчас. Никаких проблем.

– Тогда оставь меня в покое. Мне не надо сейчас, – сказала я через дверь.

Он стоял, прислонившись к двери, так что она скрипела и прогибалась под тяжестью его тела.

– Обещай мне, что ты только для меня и я только для тебя, и я сдержу слово. Когда ты уедешь в Россию, у меня не будет здесь женщин. Я могу год и шесть месяцев жить без секса.

– Откуда такая точность?

– С тех пор как я встретил тебя на Малеконе, у меня не было женщин. О! Почему ты заперлась?

– Я устала!

– Все думают, я принимаю пастрис для секса, но я натуральный. Я никогда не принимаю ничего. У меня и так всегда стоит. Если я приму пастрис, я буду любить тебя три дня подряд.

– Мне этого не требуется.

– Теперь отдыхай! – крикнул он мне через дверь. – Иди в комнату, можешь писать дневник или спать! Тебе нужен отдых! Релакс нау!

И он куда-то ушел. Какой прекрасный человек: лучше меня знает, что мне делать.

Он обожает наряжать меня, словно я кукла. Изучил весь мой гардероб, вплоть до нижнего белья, и развесил наряды в шкафу, чтобы было удобнее выбирать подходящую одежду и одевать меня, как камердинер. Небрежность во внешнем виде для него недопустима.

Когда я завалилась спать, не сняв косметику, а утром, едва продрав глаза, поплелась пить кофе, мне была прочитана целая лекция: «Надо, надо умываться по утрам и вечерам!», после чего он собственноручно попытался выковырять из уголков моих глаз комочки вчерашней туши.

Днем мне предоставляется относительная свобода, но к вечерней одежде особые требования.

– Мне не нравятся твои шорты, сними их. Давай надень свое синее платье и жемчужное ожерелье. Мы поедем танцевать румбу. – Он не терпит возражений.

Теперь я начинаю понимать, что творится в голове у мужчин, поскольку Педро говорит то, о чем принято молчать. Причем озвучивает мысль именно в том виде, в каком она зарождается у него в голове, не добавляя никакой смягчающей интонационной окраски.

Поэтому, увидев горничную, сразу жестко отчитал ее за то, что телевизор не работает.

Она начала разбираться с пультом, оказалось, что Педро сам, нажимая на все подряд кнопки, вошел в меню настроек и что-то там переключил.

Это его нисколько не обескуражило. Он даже не извинился перед горничной. Пришлось мне за него извиняться.

А он попросил у меня бритву, побрился, умудрившись использовать все запасные лезвия. Подушился моими духами, врубил клипы на полную громкость и пригласил меня на медляк.

Картина такая: я в вечернем макияже, в платье и босоножках на каблуках. Он голый. По телеку надрывается Иглесиас. Мы медленно и торжественно кружимся по комнате, будто на балу у президента.

– Ми рейна, все ок?

– Да, да. – Я отвернулась от его губищ, которые норовят размазать мою помаду.

Меня бесит надрывный Иглесиас, бесят жаркие объятия Алехандро, бесит то, что он душится моими духами, в то время как я подарила ему мужскую туалетную воду. Почему бы не пользоваться ей?

– Ми рейна! Ми рейна! Ван мумент, плиз, все ок?

– Да! Все ок!!!

– Что случилось, почему ты кричишь?

Он начал меня трясти, старательно размазывая губами помаду вокруг моего рта.

– Потому что я ненавижу! Ненавижу! Ненавижу телевидение! – Слова вылетали из моего рта, и я не контролировала их.

– Почему ненавидишь?

– Просто ненавижу! Ненавижу!

– Но почему, ми рейна?

– Потому что я на нем работала! Потому что оно выебало мою душу!

– Кто выебал? Ми рейна! Кто? Скажи мне?

Он тряс меня так, что я уже ничего не могла сказать, только:

– Те-ле-ви-де-ние.

– Ок. – Он перестал меня трясти, выключил телевизор и сел на кровать, обхватив голову руками. Задумался. – Я не буду смотреть, раз тебе не нравится. Я никогда не включу телевизор, поверь мне!

– Не надо мне твоих жертв! Включай, только тихо!

– Я никогда не включу!

– Ну, вот и отлично!

– У нас на Кубе нет такого телевидения. У нас не показывают клипы, только пропаганду. Это есть только в отелях для туристов. Поэтому я решил посмотреть. Прости меня. Я никогда больше не включу.

– О, господи! Да смотри ты этот долбаный телевизор, если хочешь!

– Не буду. – Он подумал еще немного и добавил: – И никогда не буду покупать телевизор, если ты его не любишь.

– Прекрасно!

Он опять надолго задумался и спросил после пуазы:

– Можно я только ди-ви-ди куплю, фильмы смотреть?

Он долго вертелся перед зеркалом в своем пиджаке. Я, поддавшись его настроению, нацепила все свои бирюльки, после чего мы торжественно вышли из отеля.

Перед тем как сесть в подъехавший кадиллак, Алехандро остановился поболтать с бомжем, сидевшим на лестнице у входа. Протянул ему свой стакан бесплатного рома и заговорил с ним так, словно знал его всю жизнь.

Я с удивлением разглядывала кадиллак «Эльдорадо». Где Педро удалось раздобыть такое авто? Здесь, на Кубе, американские ретротачки встречаются достаточно часто, как в Москве «мерседесы», но такую я видела впервые. Красно-белые крылья кадиллака напоминали хвост огромной рыбины, а пасть радиатора сверкала никелированными клыками.

Бомж, оказывается, знал несколько фраз на русском. Как бы реагируя на мою привычку не замечать оборванцев, он, изящно вставляя в свою речь русские выражения, заявил, что мы очень красивая пара и нам надо обязательно завести много детишек.

Чтобы на моем лице не отражалась вся гамма переживаний, связанная с этой темой, и чтобы не дай бог не увидеть призрак Ванечки, я выработала технологию сохранения спокойствия. В моменты, когда речь заходит о детях, я вызываю в памяти картину: половодье, деревья стоят в воде, я плыву на лодке между ними, и течение такое тихое, спокойное…

Это очень помогает. Я пробовала представлять себе и другие вещи, но стопроцентно работают только деревья в воде.

Где я, горожанка, видела половодье? Не знаю. Видимо, в кино. И моя память крепко зафиксировала эти полезные, релаксирующие кадры. Хвала оператору, который их снял. Они помогли мне расслабиться в самые трудные минуты, спасли от мучительных бессонниц.

Сработало и на этот раз.

Алехандро щедро вознаградил бомжа за хорошую идею из нашего бюджета, выделенного на этот вечер. Стать и сумма бюджета были озвучены следующим образом:

– Ми рейна! Мы поедем в место, где будет много моих коллег. Я хочу, чтобы твои деньги лежали в моем кармане. Я буду платить за все. Надо двадцать куков.

С этими деньгами в кармане он чувствовал себя как небожитель: щедро раздавал чаевые таксистам, официантам и прочему обслуживающему персоналу. Теперь уже не Алехандро, а водитель открывал мне дверцу кадиллака, склоняясь в подобострастном поклоне, швейцар распахивал перед нами двери клуба и провожал на лучшие места. Он посылал мохито за соседний столик вновь приобретенным друзьям и даже умудрился преподнести мне алую розу, эффектно вытащив ее из-за пазухи, словно из сердца.

Для повара он чересчур галантен и слишком точно угадывает дамские желания – тревожно подумалось мне. Как удалось Алехандро так толково распорядиться двадцатью баксами?

На сцене происходит шоу. Сексапильные темнокожие красотки и красавцы вышагивают в лучах софитов, соблазнительно двигая бедрами и бросая на зрителей невинно-порочные взгляды, которые так удаются профессиональным моделям.

– Как ты думаешь, они геи? – спрашиваю, показывая на парочку неотразимых плечистых животных.

– Камон! Почему ты думаешь, что они геи?! – возмутился он.

– Потому что они выглядят, как дорогие геи-проститутки.

Он засмеялся:

– О’кей. Я их знаю. Один гей, другой нет.

– Ты их знаешь?

– Да, это мои коллеги.

– Тоже повара?

Молчание.

– А ты бы неплохо смотрелся на этой сцене.

– Я не проститутос.

– Но ты постоянно заводишь разговоры с дамочками в отеле.

– Ми рейна, у меня много женщин фор фоки-фоки. Но ты у меня одна.

– Что это значит: много женщин для фоки-фоки?

– Если женщина хочет фоки-фоки, я даю ей это и забываю.

– Ах, вот как!

– Это фоки-фоки, это не секс.

– Не вижу разницы между сексом и фоки-фоки.

– Ты, правда, не видишь разницы?! Фоки-фоки это три, четыре часа, за деньги и финито. А вот с тобой у нас секс, это серьезно, мы проникаем друг в друга.

– Ты делаешь фоки-фоки за деньги?!

– Ми рейна! При чем тут деньги! Это не важно для меня. Если тури дают мне деньги фор фак, это ок! Потому что это надо им, а не мне. Они хотят получить фак и уйти навсегда. Очень много вумен тури хотят мой большой пен. И только ты захотела общаться со мной. Ты написала мне э-мейл. – Мой черный Казанова улыбнулся своей людоедской улыбкой.

– У меня нет слов! – Я сделала глоток и поперхнулась.

– Они не такие, как ты. Ты изменила меня. Ты открыла мое сердце.

– Ты всем так говоришь? Да?

– Я с женщинами особо не разговаривал, до тебя. Раз, два, три и финито.

– Да ладно! У тебя, небось, джентельменский наборчик фраз, которые ты говоришь туристкам…

– Ты не туристка. Ты – ми рейна!

Подошли какие-то темнокожие с сигарами:

– Привет, Ромео!

Они хлопали его по плечу и покатывались со смеху.

Алехандро захохотал еще громче их, но, увидев, что мне не смешно, быстро посерьезнел и с важностью представил меня:

– Это моя королева!

Мужчины пожали мне руку, увели Алехандро к стойке, а я осталась сидеть за столиком, поглядывая на сцену, где под восторженные аплодисменты белокожих туристов, красовались чувственные парни и девушки во все более откровенных нарядах.

Темнокожие мужчины и Алехандро, налив по стакану, о чем-то толковали, а я задумчиво катала во рту лед из коктеля.

– Откуда тебя здесь все знают? – спросила я, когда Алехандро вернулся за столик. – У тебя на каждом шагу друзья.

– Друзья? Да нет, не друзья они мне. Так, знакомые. Друзья – это не те, кто говорит: «А, Педро! Привет!» Друзья – это не те, кого знаешь один день. Настоящим друзьям не важно, есть у тебя деньги в кармане или нет. Настоящие друзья интересуются не твоими деньгами, а твоей персоной.

– Ну да, это понятно. Но откуда тебя все знают?

– Я здесь работал раньше в отеле «Атлантико». Разносил напитки на пляже. «Эй, два пива!» – «Пожалуйста, два пива!». «Эй, мохито!» – «Пожалуйста, мохито!». «Эй, Куба либре!»…

– Понятно, понятно…

Но Алехандро уже не мог остановиться:

– «Эй, еще два пива!»…

– Я поняла! Послушай, тебе, наверное, женщины и тогда секс предлагали? Ты был пляжным жиголо, да?

– Ми рейна, я тебя умоляю! Я тебе говорил: фоки-фоки это не настоящий секс. Три-четыре часа, и финито!

– Ну да, понятно…

– Тури любят фоки-фоки. Мужчины интересовались девочками, женщины парнями, всем нужны были касы, я все это устраивал. Это был очень хороший бизнес. Тури вумен – все путаны, они не хотят отношений, они не хотят общения, они хотят только каждый вечер с новым мужчиной, с двумя, с тремя…

– Да ты что? Я одного не могу выдержать, куда с тремя?

– Ты не путана, у тебя есть мозги и сердце. А у вумен тури только пуси. Тури берет гида и начинает с ним спать, потом гид передает ее другому гиду, и она с ним тоже начинает спать, потом с третим. Так гиды меняются женщинами тури, пускают их по кругу.

– Все! Стоп! Я не хочу об этом знать!

Мы помолчали.

Алехандро заказал нам «Куба либре».

– Ты сказал, что это был выгодный бизнес? А почему ты им больше не занимаешься?

– Я подрался с полицией и попал в тюрьму. Не я драку первый начал. Полицейские завидовали нам. Они начали задираться. Я не реагировал. Они оскорбили моего друга Фабио. Он итальянец. Он не сдержался. Полицейских было трое. А Фабио – мой очень хороший друг. Мне пришлось вступиться.

– А где теперь этот Фабио?

– Уехал в Италию вместе с женой. У него жена – кубинка.

– Его не посадили?

– Он иностранец. Его лишили права работать в отелях. А я попал на плантации сахарного тростника. Год и десять месяцев с шести утра до ночи резал мачете тростник на жаре. Еды совсем не давали. Я сам был худой, как мачете. Мне сестра еду приносила раз в неделю. В тюрьме много хороших людей сидит. Разные есть, но много хороших. Кому-то же надо тростник собирать. И бананы. Ха-ха! Вот и сажают всех подряд. Куба имеет два лица, одно для туристов, а другое для своих граждан.

– Да ладно, не грузись!

– Моя мама мне говорит: Алехандро, хватит трахать вумен тури! Когда у тебя появится женщина? А я ей сказал сегодня по телефону: у меня есть ми рейна! Она из России. Она не проститутос и не женщина фор фак. Мне важно, чтобы моя семья меня уважала. Моя семья никогда не будет уважать женщину фор фак или проститутку.

– И что твоя мама сказала, когда узнала, что я из России?

– О, она очень испугалась за меня! Когда я сказал ей, что люблю белую женщину, она закричала: «Ох, белую! Будь осторожен!» Я сказал ей: «Она красивая, волосы белые, тело красивое». Мама кричала мне в трубку: «Тело красивое?! Алехандро, будь осторожен с ней! Будь осторожен, Алехандро!»

Он так комично изобразил свою мамочку, что мне стало смешно. Я представила толстую женщину, сидящую в Майами перед телефоном и орущую в трубку: «Будь осторожен, Алехандро!»

– Я знаю: я должен быть осторожен, – серьезно добавил он, и от этого мне стало еще смешнее.

– Почему?

– Моя мама считает, что ты – проститутос.

– Ну вот, приехали!

– Я знаю, что ты – не проститутос, ты хорошая девочка.

– Вот спасибо!

– Но мама права. Ты все равно опасна для меня.

– Да чем же, блин?!

– Ты изменила мою жизнь. Ты сделала меня мягким. Я больше не могу быть осторожным. Я хочу жить нормально. Я хочу поехать в Ленинград и начать там новую жизнь. Я готов работать простым мойщиком посуды.

– Почему в Ленинград?

– Потому что это очень красивый город. Я хочу увидеть мавзолей.

– Мавзолей в Москве.

Алехандро задумался.

– Разве мавзолей, в котором лежит Ленин, не в Ленинграде?

– Нет. Он в Москве.

– А Красная площадь где?

– Тоже в Москве. Ленинграда больше нет. Теперь этот город называется Санкт-Петербург.

– Как? Сан… Как? – Он был обескуражен.

Тем временем шоу закончилось, и начали танцевать сальсу. На сцену сразу выскочило несколько пар из зрительного зала.

Эти черти танцуют как боги! Девицы в мини-юбках садились на корточки, вращая бедрами и соприкасаясь булками с парнями, а те двигались как танцоры в клипах.

– Ну, тогда я поеду в Москву! – С этими словами Алехандро влил мне в рот паровозом стакан рома и потащил на танцпол.

Я решила не ударить в грязь лицом и показать им кузькину мать. Gipsy-strip-dance. Я, русская, черт возми! А у нас в Восточной Европе тоже умеют танцевать!

Алехандро извивался в румбе, а я что только не вытворяла! Я летала вокруг него, как гоголевская панночка, трясла грудью и бедрами и чуть ли не вприсядку ходила.

Какая-то канадская маленькая женщина, сидевшая с мужем за столиком перед сценой, вылезла на танцпол и стала отплясывать с нами.

Когда я выдохлась и плюхнулась за столик, официант тут же подал мне огромный стакан ледяного мохито.

– Эти двое канадских карликов предлагают нам полкуска канадских долларов за ночь, – щелкнул языком Алехандро, садясь за столик.

– Докатились!

– Это предложение, от которого нельзя отказаться.

– Я сама могу дать полкуска канадских долларов, чтобы нас оставили в покое!

– Ми рейна! Это большие деньги для меня.

– Ты считаешь, что надо соглашаться? – Я посмотрела на маленькую канадку и ее мужа за соседним столиком. Канадка подмигнула мне.

– Мы с тобой могли бы делать хороший бизнес. – Он принялся обмахивать меня веером из пальмовых листьев, который приобрел по ходу у торговца.

– Я польщена твоим предложением. Мне никогда не предлагали ничего подобного.

– Мне тоже никогда не предлагали таких денег за ночь.

– А зря. Тебя совсем не ценят.

– Скажи мне правду: ты – проститутка в России?

– С чего ты взял?

– Ты танцуешь, как проститутка.

– Дорогой, я не проститутка! Я приличная девушка! Я не смогу спать за деньги. Поздно мне начинать. Хотя работа, наверно, интересная. Когда состарюсь, буду жалеть, что пропустила шанс!

– Ты говорила, что муж дает тебе деньги.

– У нас так принято в России! У нас все деньги у мужиков. И работа тоже. А женщины сосут! Это не проституция! Это привычка!