Текст книги "Куба либре"

Глава 2

Когда я проснулась, на кровати сидел Алехандро с бутылкой вина и штопором. Он наполнил бокал вином, дал его мне и сказал:

– Королева, оденься, я хочу познакомить тебя с моим белым папой. Это не мой настоящий папа. Мой папа черный. Он живет в Майами. – Алехандро выразительно поднял глаза в потолок и продолжил: – Я ничего не знаю о нем. А это мой сосед, но он мне как папа.

– И где он?

– Ждет за дверью. Оденься.

– Я одета.

– Надень платье. Эта блузка просвечивает. Я вижу твою грудь.

Пришлось переодеваться.

Он придирчиво оглядел меня.

– У тебя жир на животе. Когда ты приезжала в прошлый раз, этого не было. Москва портит твою фигуру. – Увидев мой ошарашенный взгляд, он опустился на колени и начал целовать мой живот. – Тебе не надо есть несколько дней.

– Я не смогу не есть несколько дней.

– О, камон! Мы будем заниматься сексом, и ты забудешь о еде.

– Не надоело себя рекламировать? Я и так с тобой похудела за два дня. Юбка вон уже сваливается.

– Надень это платье. Оно тебе больше идет.

Я нарядилась в свое вечернее шелковое небесно-голубое платье, слегка измявшееся в чемодане.

И предстала перед белым папой.

Смуглый испанец с огромными печальными глазами, благородной сединой в бороде и обаятельной улыбкой, пил небольшими глотками теплое белое сухое и благосклонно внимал Педро Алехандро, который жаловался, что «у моей королевы портится настроение, и она нервничает».

Испанец почти не говорил по-английски. Я вынужденно молчала и улыбалась. Словно я телевизор, который барахлит.

Испанец кивал, время от времени хмурился и бросал на меня внимательные взгляды. Потом задумчиво закурил сигару. Воцарилась тишина.

Выдержав значительную паузу, испанец произнес, как будто выписал лекарство:

– Отвези ее на острова.

– На острова?

– Да. Ей нужен релакс. Солнце, воздух, океан, хорошая еда, красивая природа, отдых, комфорт… Делай ей массаж на пляже. И главное, пусть побольше спит. Много, много сна. Не беспокой ее ничем.

Алехандро выслушал все это очень серьезно и перевел мне каждое слово.

Испанец извлек из заднего кармана потрепанный рекламный буклет какого-то отеля и торжественно вручил Алехандро, чтобы тот переписал телефон, а затем с достоинством убрал буклет обратно в карман.

– На острова! Как же я не подумал! Ми рейна, в Гаване нам быть опасно, здесь много полиции, она будет проверять документы, задавать вопросы, – твердил Алехандро, уже когда испанец откланялся.

На следующее утро мы распрощались с хозяином касы, очень недовольным нашим отъездом.

Алехандро сказал, что по дороге на острова мы проедем мимо его дома.

– Я хочу, чтобы ты увидела, что я живу просто. Не зацикливаюсь на вещах, как некоторые.

Дощатый сарай притулился среди одноэтажных лачуг. Некрашеные доски приобрели от времени стальной оттенок.

– Здесь я родился и вырос. Здесь жила вся семья. Родители, три сестры и брат.

Он очень убедительно смотрелся на пороге этого строения. Я его сфотографировала.

Рыжая собачонка с торчащими ребрами, появившись на пороге сарая, посмотрела на Алехандро с обожанием.

– Это мой сторож. – Он погладил пса.

Дверь вместо замка подпирает мраморная плитка. Такими же плитками, очевидно взятыми на развалинах какого-нибудь дворца, вымощен земляной пол внутри дома. Где плитки не хватило, лежат куски старого линолеума.

Сквозь крышу в дырах пробиваются солнечные лучи, освещая кровать, скромно застеленную простыней поверх матраса. Подушек и одеяла нет.

Никакой мебели, кроме кровати, в помещении не имеется.

Все это больше похоже на гараж советского инженера, чем на жилье.

У стены, напротив кровати, – черная каменная голова, мраморные шары, крупные бусины, цветы и свеча. Рядом с головой – семейные фотографии и ценник рубашки за девятнадцать долларов девяносто девять центов.

– Ты говоришь, что вещи для тебя не имеют значения, но над алтарем у тебя ценник?

– Одежда должна быть красивой. Но ее не надо иметь много. – Алехандро ведет меня в небольшой отсек, где стоит шкаф, гордо распахивает его дверцы: – Это мой гардероб!

В шкафу болтается одна проволочная вешалка, а на ней кораллового цвета пиджак.

Больше в доме вроде бы ничего нет.

– А где…

Я хотела спросить: «А где все остальное?», но Педро, уловив ход моих мыслей, перебил меня:

– Я мужчина. Мне ничего не нужно. Я живу один, моя королева. Когда я стану старым, куплю телевизор. – Он потянул меня за какую-то резиночку сзади. – Ми рейна, что это?

Я обернулась. У него в руке была лямка от моего бюстгальтера. «Ажент провокатёр» оправдал свое название – лямка отстегнулась и свисала из короткого рукава блузки, как алая капелька крови. Чтобы пристегнуть ее на место, пришлось раздеться до пояса.

– О, ми рейна! Ми рейна! Какое у тебя тело! Ты – моя белая богиня!

Против лома нет приема. Против самых вульгарных, цветистых, архаических комплиментов трудно устоять. Обычно они попадают ниже пояса.

Чтобы прекратить их поток, я села на корточки перед каменной головой:

– Это алтарь?

– Да, это мой главный бог – Элегуа. Он на нас смотрит. Он мне спасает жизнь, всегда, всегда, всегда… Ми рейна, давай помолимся ему, чтобы быть вместе!

И он начал раскачиваться и что-то говорить нараспев, потом опустился на колени перед алтарем и потянул меня за руку. Пришлось тоже встать на колени, стоять на них на холодных каменных плитах было крайне неудобно.

Движения Алехандро становились все интенсивнее, и вскоре он стал камлать, как это делают шаманы на канале «Дискавери». Он подпрыгивал вокруг своего Элегуа и ритмично завывал.

Мне стало жутковато, и я решила на всякий случай прочесть «Символ веры».

Он обнял меня, притянул к себе и, продолжая завывать, начал стучать по мне своим хоботом. Мне захотелось вырваться и убежать. Но тут Педро превратился в огнетушитель, залил все белой пеной, лег на пол и затих.

– Дай Элегуа свою папайю, – сказал он хрипло.

Я без особого сожаления достала из сумки подаренный мне еще в первый день приезда недозрелый фрукт.

Он рассмеялся:

– Латино называют папайей пуси…

Я опешила. Алехандро выхватил папайю из моих рук, расцеловал, что-то прошептал и со слезами на глазах, осторожно положил ее рядом с ракушками на блюдо.

Мне стало не по себе, так, словно он положил для Элегуа не папайю, а мой детородный орган. Мурашки пробежали по моей спине, я перекрестилась и постаралась отогнать от себя нелепую фантазию.

Мордоворот, который доставил нас в отель на катере, был старым знакомым Алехандро, и они всю дорогу, перекрикивая шум мотора, наперебой рассказывали мне, как когда-то вместе сидели в тюрьме за уличную драку с поножовщиной и перестрелкой. Их перло от воспоминаний.

– Я – мистер Кахакинта, пятая скорость! Ты знаешь, что такое пятая скорость? Это как у машины! Первая, вторая, третья, и дальше ррррр! Пятая!

Мордоворот кивал:

– Мда, это реальный мужик! Пятая скорость!

Алехандро показывал мне шрамы, полученные в той драке.

– Постоянные проблемы с полицией! Нет никакой свободы на Кубе, – резюмировал он.

Отель располагается на живописных холмах, поросших пальмами и каким-то цветущим кустарником. Словно созданный по мотивам фресок Сикейроса, выкрашенный синей краской бетонный параллелепипед, уверенно вписанный в рельеф местности, с воды скорее напоминает здание НИИ советского образца, чем гостиницу.

Лифт, сооруженный отдельно от здания, соединен с этажами длинными бетонными галереями.

В этой нелепой дикости есть странное очарование, смелость, ничем не ограниченная, наивная и прекрасная. Вокруг только крохотные бары, покрытые пальмовыми листьями.

В цену за номер оказалось включено питание в ресторане и напитки в баре.

– Ол инклюзив, ми рейна! Ол инклюзив! – повторяет Алехандро так долго, что я начинаю его ненавидеть.

Постояльцы отеля невольно вздрагивают, разглядев в тусклом освещении лифта моего двухметрового Тайсона.

Он видит их смущение и подбадривает, разыгрывая из себя лифтера:

– Заходите, не стесняйтесь! Какой вам этаж? Какую кнопку я могу для вас нажать?

Потоптавшись на пороге, постояльцы заходят в лифт и покорно называют этаж. Алехандро, довольный, жмет на кнопку. Кнопки барахлят, залипают, и он пару раз стукает кулаком по панели, после чего дверцы наконец закрываются.

В кабине лифта воцаряется неловкая тишина. Постояльцы украдкой разглядывают нас через зеркало.

Алехандро гипнотически воздействует на людей. На женщин и мужчин его могучая фигура производит животное впечатление. Мужчины поджимают хвосты, женщины трепещут.

Во всех человеческих особях, оказавшихся в поле его доминирования, включается инстинкт стаи приматов, где первенство, на уровне рефлексов, отдается самому крупному и сильному самцу. От Алехандро так и прет уверенное добродушие вожака, превращая расизм белых мужчин в комплекс неполноценности изможденных солнцем слабаков.

За несколько секунд поездки в замкнутом пространстве лифта, где его энергия буквально стучит об стены, ему удается подчинить себе любого: кто-то был от него без ума, кто-то умирал от страха – в зависимости от той социальной роли, которую каждому человеку уготовано природой.

Когда двери лифта наконец открываются, многие постояльцы, сами не свои от счастья, что подъемник не застрял между этажами, бросаются вон, как очумелые.

И тут Алехандро, который не в курсе, что надо пропускать вперед женщин и стариков, подрезает их, словно «газель» на московской трассе. В дверях возникает свалка из евро пенсов в шортиках, пары морщинистых канадок в парео и прочих пляжно одетых.

Нечаянные соприкосновения телами, извинения на разных языках и затем пространные разговоры о погоде.

Как удается Алехандро вести эти разговоры о погоде? Погода здесь никогда не меняется. Вечное лето.

Остров Юности. Отель «Тропикоко». Комическое название. Бирюзовый океан, белый песок. Рай из рекламы «Баунти». Мужчина из рекламы «Найк». Набор клише.

Удивительно, но среди обслуживающего персонала у Педро оказалось полно знакомых, причем хари у всех довольно бандитские.

Он объяснил, что когда-то работал в одном из островных отелей, поэтому всех здесь знает. Педро вырядился в свой коралловый пиджак и расхаживает со стаканом рома, знакомя меня то с одним, то с другим аборигеном.

– Это не друзья, это коллеги.

Некоторых коллег постарше он представляет уважительно: «Мой босс».

Все они с преувеличенным значением пожимают мне руку, улыбаются и говорят, как давно они знают Алехандро и какие у них с ним «Асерьезные дружеские связи».

Я испытываю острое чувство вины и стыда за свою никчемную жизнь. За то, что уехала от мужа и смутила душу другого мужчины.

В Москве сейчас градусов семь тепла. Почки на деревьях набухли. Кое-где трава начинает пробиваться из-под мусора и прошлогодней листвы. А в тени еще лежит грязный снег.

Зачем я делаю все это?

Мои подруги в Москве живут правильной и светлой жизнью, ясной и прямой, как в советских кинофильмах. И я тоже хотела бы жить такой жизнью, но мне надо знать, где моя истина и в чем моя ложь. Может быть, я вру себе и другим из убеждения, что поступаю единственно возможным образом. И вообще – знать бы, что правильно, а что нет.

Алехандро привел меня к бассейну, в котором полно народу. В основном кубинцы. Белые сидят вокруг бассейна за столиками и потягивают коктейли через трубочки.

Я сняла парео и подошла к бассейну. Лестницы нигде нет. Обошла вокруг. Огляделась. Перегрелась или много выпила?

Две кубинские девушки весело спрыгнули в воду прямо с бортика.

Я вернулась за столик и повязала парео.

– Тебе не понравился бассейн?

– Здесь нет лесенки.

– Какой лесенки?

– В бассейн невозможно войти. Нужна лестница. Ее нет!

– Это кубинский бассейн. Надо прыгать в воду.

– Да? А вылезать как?!

Кубинские девицы, ловко подтягиваясь на руках, закидывают ногу на бортик, вылезают и снова прыгают в воду. Но если бы я начала карабкаться на бортик из воды, это выглядело бы нелепо.

Я впала в бешенство и вскочила на ноги:

– Я ухожу!

– Почему?

– Мне здесь жарко!

Прямо рядом с нами, в бассейне, мужчина обнял женщину сзади и прижал к бортику. Она томно прикрыла глаза.

– Эта пара, они что? Они… трахаются??

Алехандро тоже поднялся из-за столика и стал давиться от смеха:

– Ха-ха! Они не пара!

К вечеру, то и дело подходя к стойке за новой порцией рома, Педро превратился в тупое животное, бессвязно бормочущее на непонятном языке. Он постоянно хватал меня, пытался целовать, называл «ми рейна» и просил увезти с собой в Россию.

Я рассчитывала, что ближе к ночи Педро уберется восвояси, так как номер оплачен только на одного человека, то есть на меня.

Не тут-то было. Он поднимается за мной на этаж.

Я останавливаюсь перед дверью и прошу оставить меня в покое.

Педро хватает меня за плечи и начинает трясти, словно я прибор, у которого окислились контакты. Чем строже я отказываю, тем больше он меня трясет и просит не покидать его, игнорируя все требования дать мне побыть одной и отдохнуть.

Педро явно уверен, что если встряхнуть меня посильнее, то все наладится. Того и гляди шарахнет кулаком, как по панели кнопок в барахлящем лифте.

Мне кажется, что от тряски у меня голова оторвется. Зубы стучат так, что я не могу сказать ни слова.

От Педро воняет ромом и сигарами.

Я разрыдалась. Он перестал меня трясти.

Открываю дверь, с трудом попадая ключом в скважину, твердо решив не пускать его. Он не понимает.

Не выдерживаю и начинаю орать на него матом, по-русски. Кричу, что он заебал меня, что я его ненавижу, чтобы он заткнул ебало и пиздовал к себе, какого хуя он тут делает, его в этот отель ебучим поваром бы не взяли, а я завтра уеду в Москву!

Не узнаю своего голоса и слов, которые рвутся из моего рта. Я никогда так ни на кого не орала. Я вообще забыла, когда ругалась матом. В моей семье такая лексика не используется.

– Как уедешь? Как уедешь, ми рейна? – повторяет он и трясет, трясет, трясет.

В туалете хлещет вода. Он уже успел сломать унитаз.

И тут случилось нечто странное. Я, точно перегрелась на солнце, пока добирались до отеля, поскольку мне показалось, вернее, я отчетливо увидела, что на кровати лежит мой Ванечка, завернутый в черный полиэтилен. И румянец на его щечках посинел, как тогда, когда его увозили в морг, а на губках выступила чернота.

Я схватила дорожную сумку с паспортом и деньгами, выскочила из номера и заорала из коридора по-русски:

– Замолчи сейчас же! Стоп!!! Прекрати называть меня мирейной! Хватит долдонить на своем долбаном испанском! Что ты привязался ко мне?! Я не могу слышать твой голос! Замолчи-и!!! Козлина!

Когда у меня вырвалось это смешное слово «козлина», которое использовали в школе неблагополучные дети, я расхохоталась.

– Чикита, говори по-английски! Говори по-английски! Я не понимаю! Почему ты уедешь? Зачем? Когда?

– Сейчас уеду, мать твою! Сейчас возьму катер и уеду в Гавану! Поменяю билет! Можешь жить здесь! Общаться со своими долбаными коллегами!

– Пожалуйста, я прошу тебя, говори по-английски! Я не понимаю!

Я взяла себя в руки и заговорила по-английски. Пытаясь объяснить ему очень вежливо, very politely, что устала и хочу спать.

Он начал извиняться, я вернулась в номер, плюхнулась на кровать, стараясь не смотреть туда, где видела Ванечку, закрылась с головой простыней.

Педро поцеловал меня сквозь простыню, погасил свет и ушел. Но перед тем как уйти, сказал, что не хочет оставлять меня одну в таком состоянии, но вынужден уйти, чтобы выпить, поскольку все пошло не так, как он надеялся, и алкоголь поможет ему расслабиться.

– Ну и расслабься, черт возьми!

Он вышел, но тут же вернулся, чтобы еще раз извиниться и сказать, что считает свой уход совершенно недопустимым, и, несмотря ни на что, я все равно его королева.

Я тихо материлась, закрывшись простыней, чтобы не видеть ни его, ни Ванечку.

– Я убью тебя, – сказала я по-английски.

Он засмеялся и наконец ушел.

Я проснулась когда были еще легкие предрассветные сумерки, но стремительно светало. Алехандро спал на соседней кровати, постанывая во сне, как маленький ребенок. После вчерашнего бесплатного бара у него должно быть жуткое похмелье. Над побережьем лежал туман, и силуэты пальм едва различались. Все вокруг дышало покоем и утренней прохладой.

Я впервые за долгое время почувствовала себя невероятно счастливой. Красота окружающего мира вошла в мою душу и осветила ее. Я испытала такое чувство гармонии, которое уже ничто не могло разрушить.

Если бы я была композитором, то написала бы сейчас симфонию, какую-нибудь «Оду к радости», но я просто женщина, поэтому я тихо наслаждалась рассветом, чувствуя себя счастливым животным, которое озарил божественный луч.

Повозившись со спуском, мне удалось починить унитаз.

В это утро я мечтала только об одном, чтобы Алехандро подольше не проснулся и не помешал мне испытывать такие необъяснимые, сильные и чистые положительные эмоции.

День прошел спокойно.

Алехандро, как проснулся, стал извиняться за вчерашнее и сказал, что комната вертится у него перед глазами, как лопасти вертолета, и это потому, что он сильно не прав передо мной.

– Естественно, тебя будет вертолетить, если ты будешь хлестать ром как воду.

– Чикита, это не ром, это ты делаешь со мной.

– Ах, да что ты? – И я сказала фразочку, услышанную еще в детстве от одной тетки, работавшей официанткой в валютной гостинице: – Айм сорри, сер!

Очень важна интонация. Она мне удалась. Он расхохотался.

Увидел пульт от телевизора, начал переключать каналы. Жал на все кнопки до тех пор, пока телевизор не перестал работать. Тогда он тихо положил пульт на место.

Ну и отлично!

Алехандро сбавил обороты по части знакомств меня со своими коллегами. Нежно смахивал песок с лежака на пляже. Ставил надо мной зонтик от солнца. Аккуратно складывал мою одежду, когда я шла купаться. Натирал меня солнцезащитным кремом. Осыпал комплиментами, но не пережимал.

Я заметила, что другие туристки завидуют мне. Обнаженный по пояс, с прекрасной атлетической спиной и торсом, Алехандро – живое воплощение самых смелых женских фантазий.

Я уже начала понимать, что на людях он всегда играет роли в зависимости от ситуации. Рядом с ним я невольно включалась в игру и чувствовала себя героиней фильма.

Алехандро искусно разыгрывал роль черного раба, обожающего свою белую капризную госпожу, проделывая в шутку то, что делали всерьез поколения его предков.

Где-то он раздобыл два кокоса с трубочками.

– Любишь кокосовое молоко?

– Никогда не пробовала.

Он взглянул на меня своим фирменным взглядом удивленного сенбернара, слегка наклонив голову набок.

Его энергию можно есть ложками. Если бы у него был хвост, он бы им завилял. Я физически ощутила, как ему приятно, что я впервые пробую кокосовое молоко из его рук.

– Почему ты смеешься?

– Так, вспомнился случай из детства… Как раз про кокос.

У меня была детсадовская подруга Ленка. Я часто ходила к ней в гости. У этой Ленки были бабка, которую она называла БабАня, дед, которого она называла ДедВаня, и братик Васька.

Их семья в недавнем прошлом жила в деревне. В детстве БабАня упала с печки, и у нее начал расти горб, а ДедВаня являлся деревенским дурачком, поэтому полюбил БабАню какую есть, с горбом, и женился на ней. Люди они были хорошие, добрые, открытые.

Ленкин папа, бывший не в пример родителям, высоким и умным, работал на Кубе на электростанции. Как-то он привез Ленке и Ваське в подарок кокос.

На вскрытие кокоса собрались посмотреть все – и друзья, и даже соседи. Я тоже была приглашена и уговорила маму пойти к Ленке в гости.

Все разглядывали диковинный орех.

– Мам, а можно его потрогать? – спросила я шепотом.

– Нельзя. Зачем тебе трогать? Просто смотри, – прошипела моя чопорная мамуля.

Но я-то чувствовала, что она сама очень хочет потрогать этот волосатый орех и сдерживается только из вежливости.

Улучив момент, я все-таки прикоснулась к кокосу. Такой забавный на ощупь. Такой круглый, такой волосатый!

Все были в восторге от кокоса. Но как же его колоть? И что у него внутри?

Ленкин папа утверждал, что молоко. Но верилось с трудом, ведь орех же, не корова.

Мама уверяла, что внутри мякоть, похожая на незрелые лесные орехи.

Разгорелась жаркая дискуссия.

Не в силах сдерживаться, Васька долбанул по ореху молотком. Кокос отскочил в угол. Все аж вскрикнули от неожиданности.

Васька настиг его и снова долбанул. Орех взлетел под потолок и врезался в хрустальную люстру.

– Дурак!!! – завопила Ленка.

– Сейчас я его другим концом! – Васька развернул молоток острым концом и снова долбанул.

Орех улетел в соседнюю комнату, все помчались за ним.

– Прекрати! – орала БабАня. – Сервант кокнешь!

– Его надо лобзиком! – сказал Ленкин папа.

– Лобзиком его! Лобзиком! – оживились все.

Ленкин папа зажал кокос между ног, приноравливаясь. Все с нетерпением ждали. С кокоса посыпалась стружка.

– Не надо! – пискнула я.

Все посмотрели на меня с недоумением.

– Он такой хороший, пусть лежит.

Не знаю почему, я была уверена, что в кокосе маленький птенчик.

Несколько раз лобзик опасно соскальзывал, Ленкин папа пилил с остервенением. Казалось, он пилит сам себя.

И вдруг из кокоса потекла вода.

– Подставляй стакан! – скомандовал Ленкин папа, отряхивая брюки.

Васька подставил. Получилось чуть больше чем полстакана.

Васька попробовал и был явно разочарован:

– Как вода с сахаром.

– Дай! – Ленка выхватила стакан, отпила и тоже разочаровалась.

Попробовал Ленкин папа.

– Я же говорил: вода! – кричал Васька.

Стакан передали БабАне.

– Да, вода! – Она мотнула головой: мол, «ерунда эти кокосы!» и передала ДедВане. Тот допил до дна, крякнул:

– Наша водка лучше!

Все засмеялись. К кокосу потеряли интерес.

Он остался лежать один, брошенный в углу.

Я взяла его в руки, заглянула в пропиленную щелочку, из нее приятно пахло орехом. Я протянула кокос своей маме. Та перестала строить из себя светскую даму и с интересом взяла его. Повертела в руках, оценила на вес.

– Да, все-таки необычный плод! – подытожила она.

Я задумалась: поймет ли Алехандро эту историю. Вряд ли.

– Неужели тебе не жарко на солнце без головного убора? Как ты справляешься без темных очков? Может быть, тебе купить шлепанцы, ведь песок такой горячий? – недоумевала я.

Алехандро расхаживает по пляжу и отелю босиком, выглядит это диковато.

– Шлепанцы! Ха-ха! Что я, турист? Мне не нужны шляпа и очки!

Ночью меня разбудил звонок от юриста. Он сообщил, что судебным приставам не удалось взыскать с толстого мошенника никаких денег, поскольку вся его собственность, как и предполагали, зарегистрирована на мать. Оказалось также, что и уголовное дело возбудить невозможно из-за отсутствия состава преступления.

Получалось, что прораб присвоил шесть тысяч долларов, а еще две ушли на судебные расходы без всякого результата.

Я поблагодарила юриста за проделанную работу.

Айфон прощально пискнул, на экране появилась красная батарейка.

Мне уже все равно. Я лежала с закрытыми глазами без сна и представляла заснеженные просторы, по которым едет на своем представительском джипе, зарегистрированном на мамашу, толстый прораб с лицом двоечника, а за ним мчатся судебные приставы с такими же лицами. И я смеялась в темноте тому, что все это бесконечно далеко от меня.

– Ми рейна? Что случилось?

– Ничего. Просто мне хорошо! Давай спать.

Он прижал меня к себе своими ручищами, и я заурчала, свернувшись калачиком на его груди, слушая, как тикает большое сердце. Вскоре его дыхание стало равномерным.

А я лежала и думала о разных вещах и чувствах.

Стоило мне пойти купаться, и вокруг Алехандро тут же собралась тусовка каких-то местных, они что-то бурно обсуждали.

Когда я вышла из воды, он показал жестом, чтобы все расходились. Они раскланялись и исчезли.

Алехандро принялся растирать меня полотенцем.

Потом он, к моей великой радости, куда-то отлучился, сказав, что по делам. Я впервые за дни, проведенные на Кубе, наслаждалась свободой.

Когда я заплыла слишком далеко от берега, ко мне приблизился мулат на катамаране и сообщил, что я почти доплыла до Майами. Поинтересовался, все ли у меня в порядке, и сказал, что Алехандро, уйдя делать бизнес, попросил его приглядывать за мной.

Ни хрена себе!

Не знаю, чему я больше удивилась: приставленному ко мне мулату или тому, что Алехандро делает бизнес.

Алехандро вернулся аккурат к ужину. Я поинтересовалась, какой бизнес он делает.

– Это зависит от ситуации. Я делаю любой бизнес, – уклончиво ответил он.

На ложке, которую мне подали, с обратной стороны я увидела клеймо «Нерж», которое мгновенно перенесло меня на тридцать пять лет назад, в те времена, когда, случалось, подавали лапшу в теплом молоке. В остывающей тарелке плавали неаппетитные желтые кружочки жира, и, от нечего делать, оставалось лишь внимательно разглядывать значки на обратной стороне ложек и вилок.

По сути с тех пор ничего не изменилось: есть «что дают» мне по-прежнему не хотелось.

– Ми рейна, у меня зарплата двадцать долларов. Как я буду жить, если не буду делать бизнес? – Он с гордостью продемонстрировал свои приобретения: бейсболку, вьетнамки и очки с треугольными полузатененными стеклами. – Я понял: с тобой я должен выглядеть солидно.

Да, этому малышу не нужен костюм от Бриони, чтобы выглядеть на миллион. Он жевал мясо, не снимая своих блестящих позолотой очков. Я то и дело ловила свое отражение в стеклах.

Вблизи нашего столика расположились все сексуально озабоченные одинокие туристки, а также проживающие в отеле геи. И те и другие, они не сводили глаз с Алехандро, который жадно ел. Время от времени оглядывался в поисках официантки и требовал подлить мне белого вина или принести ему еще воды.

Постояльцы отеля прислушиваются к нашим разговорам. За несколько дней всем, кто улыбается нам в холле натянутой улыбкой, стало очевидно, что у нас долгосрочные отношения. Если бы я сняла негра на пару ночей, местное общество не осудило бы меня, здесь это в порядке вещей. Но ходить с негром парочкой, как муж и жена, – это не по правилам.

Всякий раз, когда мы идем через холл, я чувствую себя, как на демонстрации против расовой дискриминации. Я смотрю в пол. Он демонстративно загребает меня своими огромными граблями и прижимает к себе.

Сегодня в море, улучив момент, когда я была одна, ко мне подплыли две немки и поинтересовались: надолго ли я остановилась в отеле? И где нашла такого гида?

Я рассказала об этом Алехандро.

– О чем еще тебя спрашивали женщины тури? – сурово спросил он.

– Они меня только спросили, когда я уеду, и интересовались тобой.

– Ты не должна ни с кем разговаривать. Не должна давать никакой информации. Слишком много любопытных.

– Ты целыми днями общаешься со всеми на пляже, а я не должна ни с кем разговаривать? Это был совершенно формальный светский разговор ни о чем!

И тут я осознала, почему они спросили: когда я уеду. Их интересовала вовсе не я, а Алехандро. Я увидела его их глазами: огромный, безумно сексуальный.

В своих баскетбольных шортах он привлекает к себе слишком много внимания. Вокруг нас все женщины смотрят на него – кто украдкой, а кто в открытую. Я еще никогда не видела, чтобы мужчина так привлекал к себе внимание не деньгами или талантом, а просто самим собой.

Немки ждали, когда Алехандро будет свободен!

Мулатка-официанка тоже была от него без ума. Ее светлая блузка расходилась, образуя щель между тугими пуговицами, сквозь которую хорошо просматривалась грудь, обтянутая черным лифчиком. Когда она приближалась к Алехандро, то расплывалась в улыбке от его нагловатой манеры корчить из себя требовательного белого клиента.

Алехандро делал вид, что не замечает всего этого. Или ему на самом деле безразлично, что творится вокруг? Он, знай себе, подходил к раздаче и возвращался с новой порцией мяса. Аппетит у него отменный.

– А где ты учился готовить? – полюбопытствовала я.

– Я готовить?

– Ты говорил, что работал поваром.

– Ах, да. Я закончил курсы в Гаване.

– И какие блюда ты готовишь?

– Разные, ми рейна. Разные…

– Ну, у тебя есть какое-нибудь фирменное блюдо?

Он задумался.

– Рыба.

– Какая рыба?

– Всякая рыба. Я готовлю пескадо.

Я знала из чтения ресторанных меню, что «пескадо» по-испански значит рыба. Просто рыба.

– И как ты готовишь пескадо?

– На гриле.

– Это твое фирменное блюдо? – Я рассмеялась. – Чтобы готовить рыбу на гриле, надо, конечно, учиться на курсах! Это ведь целое искусство!

– Да, я большой художник, – серьезно ответил он. И уточнил: – Большой художник в поварском деле.

Я показала на баклажан, лежащий у него на тарелке:

– Как этот овощ называется по-испански?

Он задумчиво посмотрел на баклажан. Постучал по нему вилкой.

– Не знаю, ми рейна, как это называется.

– Молодец! Главное – честно! – Я похлопала его по плечу.

– Как ты думаешь, я мог бы устроиться поваром в Москве?

– Чем черт не шутит, – уклончиво ответила я. – Не в обиду московским поварам будет сказано.

Когда мы проходим через лобби, на нас все смотрят. Мы вызываем эмоции: зависть, любопытство, презрение.

Пришла последняя эсэмэска от мужа, после чего экран айфона траурно потемнел.

Предложили работу выпускающего редактора и бешеные бабки. Сегодня помогал твоей маме поменять резину.

Целую, твой Меховик.

От этой эсэмэски стало на сердце тоскливо и мучительно. Какая же я свинья!

Я выдавила на ладонь остатки солнцезащитного крема, швырнула флакон на пол. И поймала себя на том, что получила от этого удовольствие.

Пол в номере уже завален всякой дрянью. Алехандро швыряет прямо под ноги все подряд: косточки от фиников, недокуренные сигары. Никогда не поднимает монеты, которые выпадают у него из карманов. Для демонстрации, что ли?

Я вошла во вкус и получаю удовольствие от опрощения. Вдали от привычного мира с его нормами поведения во мне стала просыпаться какая-то дремучая народность.

Мне захотелось произносить фразы типа: «Засунь долбаную голову себе в пизду!», или просто: «Да ладно, пошло оно все в пизду!»

Ночью я долго лежала без сна. Открыла блокнот и пересчитала дни до отъезда. Время тянулось медленно, а иногда, казалось, и вовсе замирало на месте. Хотелось домой к мужу. Хотелось заснуть и проснуться в Москве. И слушать, как дождь барабанит по карнизу.

А сон все не шел. Влажная таинственная ночь за окном обволакивала меня сладкими запахами цветущей жимолости, в которой смеялась и плакала какая-то птица.

Утром за завтраком не выдержала и рассказала о том, какая у меня офигенно комфортная жизнь в Москве: квартира в центре и ванна с гидромассажем.

Знаю, что глупо. Но не смогла сдержаться.

Алехандро снова ушел по делам и вернулся только к вечеру в баскетбольных шортах небесно-голубого цвета с алыми лампасами и белоснежной тенниске с голубым воротником и готической надписью Anchor Blue, а еще с джинсами Havana Republic.

Я никогда раньше не видела вещей этой марки, только читала, что Banana Republic была придумана, как насмешка над Havana Republic и кубинским социализмом.